Ты ко мне в комнаты, окна и ты.
Окна нам ночь превратит в зеркала.
Я — отраженье твоей красоты,
Я — благодарность за то, что пришла…
Мэри не стала ждать, когда затихнет весь дом — только, когда уйдёт спать мистер Пул. Она спустилась из своей комнаты, до прибытия новой горничной комната была только её, расположенной под самой крышей, распустив длинные рыжие волосы, босая, в одной ночной рубашке и накинув для тепла палантин — до самой хозяйской спальни, тихо, как мышка, осмотрелась, прежде чем проскользнуть внутрь. Джекилл сидел на подушках и читал при свете лампы. Он поднял к ней голову, и в глазах она прочитала радость, а в улыбке — нежность — но сама Мэри пойманным зверьком застыла на пороге. В груди у неё разливалось щемящее счастье, а ноги отказывались нести дальше. Случись всё тогда же, в моменте — она бы не сомневалась, сейчас же вся смелость оставила её, ей на смену пришла нерешительность, осуждение: да как она вообще посмела?.. Доктор отложил книгу и поманил её. — Подойди, Мэри. — Да, сэр… Она уже знала его, была с ним, однако, сейчас он был собой, в своей постели, и, как оказалось, это меняло всё. Уже не он был зачинщиком — а она вероломно шла к нему, нарушая все приличия… Мэри сделала несколько шагов, но не к нему, а к лампе рядом на комоде, взялась обеими руками за плафон. — Оставь. Я хочу видеть тебя. — Как вам угодно, сэр, — развернулась и, наконец, подняла глаза. Он ждал её, сидя на коленях, одеяло сползло, открывая тёмно-бордовый бархат домашнего халата и штанов, белый воротник и манжеты рубашки. Протянул к ней руку. — Не бойся меня, Мэри. Ну же, иди ко мне. Собравшись с силами, Мэри взяла его за руку, и он легко притянул её, трепещущую, к своей груди. Мэри прильнула к нему, закрыв глаза, а он обнял её, словно хотел согреть и спрятать от всего мира. — Время, проведённое с тобой, приносит мне счастье, которого я никогда прежде не испытывал. С тобою приходит покой — в погоне за своими желаниями, я и не знал, что такое возможно. Его руки успокаивали, слова же заставляли сердце биться чаще. — Вы не представляете, сколь много для меня значит слышать это, сэр, — она подняла голову, он смотрел ей в глаза. — Тогда отбрось все свои страхи и доверься мне. Он бережно коснулся губами её головы, провёл ладонью вниз по длинным волосам, разделил на пряди, чтобы посмотреть, как играет на них свет. — У тебя очень красивые волосы, Мэри. — Спасибо, сэр. Она и так доверяла ему — больше, чем кому бы то ни было, больше, чем доверяла себе. Любым он мог делать с ней всё, что захочет, ведь она уже знала, что, как бы далеко он ни зашёл, он сможет остановиться, не причинив ей вреда. А он медленно повернул к себе её голову и поцеловал в губы, сначала легко — потом глубже. Придерживая за спину, ведь первым, выученным за столько лет дисциплины, её желанием всё равно было убежать, дать волю испуганному сердцу, убежать к себе на чердак и спрятаться, заперев дверь. Его руки, спускаясь вниз по телу, прогоняли смущение, на месте которого сразу появлялась волнительная дрожь. Страх исчез так быстро, как пришёл, и вот она обвила руками его шею, оставляя рябь лёгких поцелуев по коже, запустив пальцы в короткие волосы — а он ластился к ней, в ответ на робкую, неумелую ласку, и Мэри была к нему так близко, что её окутывал его запах, она чувствовала, как бьётся его сердце, дыхание обжигало кожу, а внутри появлялось желание отдать себя ему всю без остатка… — Сейчас у меня нет такого острого нюха — ты хочешь, чтобы я продолжил? В первый раз Мэри видела у доктора такой взгляд: лукавый, немного хитрый. И такой тяжёлый… в неярком свете его глаза казались почти чёрными… — Да, сэр… — едва слышно, вздрагивая от каждого прикосновения, ожидая их, а Джекилл выдохнул с улыбкой и вернулся к её шее, легко срывая с губ неслышный стон. Она лежала в его объятиях. Доктор спал — но Мэри не могла. Легко выгнувшись, она, едва касаясь пальцами, осматривала в свете тускнеющей лампы его лицо. Спокойные губы. Скрытая за аккуратной короткой бородой линия подбородка. Едва заметная сетка морщин вокруг глаз. Она уже делала так, но тогда это лицо было моложе, и он неотрывно, внимательно — настолько, что даже смущая — смотрел на неё. Обрамлённое чёрными волнами волос или же короткими седыми кудрями, его лицо почти не менялось, и, наконец, Мэри могла это видеть. Гладко выбритые щёки: проспав четыре дня, хозяин попросил Пула принести ему бритву после завтрака и привести его в порядок — в отличие же от него, Хайд брился сам. Ей нравилось смотреть на его лицо, молодое или постаревшее. И сейчас оно было спокойно и так близко, что она кожей ощущала его дыхание, а он сам никак не мог смутить её мыслей внезапной ужимкой или витиеватой фразой. Всё началось с симпатии за доброе отношение, взаимного влечения, сочувствия, в ответ на его страдание — но долгие взгляды, искренние беседы и лёгкие касания пробудили в груди что-то тёплое, осторожное, нежное, а узнав все тайные уголки его души, она полюбила его безумно и искренне. И сейчас, глядя в это спокойное лицо, щемящее томление в груди становилось невыносимым. Мэри так глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, как он открыл глаза. А, заметив, разволновалась. — Простите, что разбудила вас, сэр… я… — Тебе позволено будить меня в любое время, Мэри. Я всегда буду рад тебя… Мэри не дала ему договорить, закрыв его губы своими, всё ещё неумело прижимаясь, изливая переполняющие её чувства. — Ты плачешь… — Я так счастлива, сэр. Я и не могла надеяться, что когда-нибудь вы будете так близко. Вы такой красивый… Он усмехнулся. — Ты думаешь? Мэри только кивнула, молча, смотря на него огромными глазами. Снова подняла руку к его лицу, касаясь уже уверенней, повторяя линию бровей, переносицы, заворачивая на скулу и ниже, к губам, провожая глазами пальцы. А он своими глазами провожал её. Как и Хайд, он слегка косил на один глаз, и сейчас это пробуждало в груди лишь трепетное счастье. — Я так долго хотел этого… Касаться тебя, и, чтобы ты касалась меня, целовать тебя, и, чтобы ты целовала меня — без страха, без принуждения. Чтобы ты сама хотела этого. — Я хочу этого, сэр, — Мэри подняла глаза. — Я всегда этого хотела. Джекилл снова усмехнулся, но теперь лицо стало смущённым и даже виноватым. — Но я же старше тебя на тридцать лет. — Когда любишь, всё это не имеет значение — ведь правда? — Возможно, ты права, — он улыбнулся. — А я слишком много думаю. Мэри подняла взгляд с его губ на глаза, прося взглядом. — Поцелуйте меня… Он приник к ней, нежно обнимая, лаская губами губы, отчего в животе и в груди так прекрасно заныло, а по телу побежали мурашки. До рассвета ей будет необходимо подняться к себе, одеться и, после — приниматься за работу. Но до рассвета ещё было много времени.