Солнце светит мертвецам

Перекрыть кислород. Перекрыть будущее, последующее развитие жизни в целом. Когда ты живёшь настолько ограниченным миром, что эти четыре стенки коробки кажутся величественными гигантами. Его усталая мать, кажется, абсолютно всегда желала большего, чем то, что у них и так было. А было немного. На жизнь вполне хватало, хотя, какими качествами Дазай мог бы охарактеризовать слово "достаток", знал только он сам, а делиться с незнакомцами его личными рассуждениями был готов не сразу. Мама никогда не знала, даже не предполагала, что творится в сознании у мальчика. Он был ещё совсем кроха, лет семи, рост никак не увеличивался, а костяшки просвечивали через бледную кожу. Дазай даже никогда не был у врача, поэтому проверить его на низкий гемоглобин или синдром Дауна, к сожалению, не вышло. Как вскоре выяснилось, господь предостерёг его от болезней. У неё всегда были долгие головные боли и тремор рук, женщина ежедневно пропивала таблетки, названия которых Осаму так и не запомнил, хотя отчётливо видел баночки с наклейками и прозрачные пакетики на её маленьком столике. Не пила, ей было противно от одного запаха алкоголя, особенно дешёвого. Будет точнее сказать, Дазай не был уверен в трезвости матери, но бутылок по комнате никогда не наблюдал. Жили одни. Отец бросил их, как только узнал о беременности, что достаточно распространённый случай. Крики раздавались в их съёмной комнате каждый день, обычно утром или поздним вечером, когда мама снова примет таблетки. У Осаму нет образования. Нет друзей. Вся жизнь - его мама и коробка с открытой форточкой. Её ночные кошмары не проходили, но утончённый голос то и дело шептал Осаму сказки про рыцарей и принцесс. Возможно, женщина тогда сама хотела своего принца, того, кто неожиданно прискачет на белом коне и разберётся со всеми её проблемами. Конечно, вслух мама такого не произносила, но из неё так и сквозила эта надежда. Самое лучшее развлечение, которое Дазай нашёл в этом мире - книги, журналы и газеты, которые мама иногда покупала у веснушчатого дяди по соседству. Иногда он предлагал ей определённо огромную скидку, смешно подмигивая двумя бровями одновременно, но женщина отказывалась, каждый раз выплачивая полную сумму. Именно по этой причине книг и журналов с картинками было всё меньше и меньше. "Мы никогда не будем жить без опаски на страхи, слышишь, Осаму, никогда..." Вообще, Дазай и сам бы желал для матери великого чуда или надёжной поддержки. Спасителя. И в тот день он появился, будто гром среди ясного неба. — ...ознакомилась со всеми требованиями. Тебе ведь нужны деньги, по другому никак... - мужчина также бледен, как и сам Осаму, но только тот статный, мрачный, пугающий маленького Дазая. — У тебя ребёнок растёт, подумай хоть о нём, ведь можешь... А тем временем пиздец приобретал феерический размах. Неприятные воспоминания. Ужасные. Тянущиеся в буйство нескончаемых переплетений, а Дазаю будто всё еще нет десяти, когда мама приходит с синяками на шее, ссадинами на лице, с размазанной помадой, одетая в разноцветный хлам со свалок, приукрашивая это всё кружевным чокером. И он никогда не спрашивал её. Не спрашивал, когда мама с порога вваливалась на скрипящий пол и лежала так ещё несколько минут. Не спрашивал, когда её могло парализовать при любом касании сына. Теперь он даже обнять её не мог, ведь эта женщина не была похожа на человека, она была словно оживший труп. Осаму всё больше хотелось спрятаться от всего этого. 12 лет. Дазай узнал мир за стенами комнаты. Ему понадобилось время, чтобы привыкнуть к длинному коридору этого дома, чтобы увидеть всех-всех жильцов на общей кухне. А эти незнакомцы почти не замечали его, вероятно, он не попадался им на глаза так ярко, чтобы жители вразумили себе его образ. Ныне только раз ему приходилось выходить наружу, но мать выступала в этом случае страшным надсмотрщиком. Его десткие и невинные глаза разбегались в разные стороны от слишком сильных потоков света, а руки потряхивало, будто от перенапряжения организма. Были мужчины весельчаки, грозные пышные дамы, дед с сигаретой, белая собака с необычной шерстью, будто каждый её волосок сначала намотали на бигуди, а потом отправили гулять по ночной улице. Ночь - ещё одно новое слово для пополнения словарного запаса Дазая. Город дышал, словно в маминых сказках. Воздух был холодный, а в остальном Дазай ни разу не замёрз. Только нос чуть-чуть был заложен. Его мама на удивление была знакома со многими. Некоторые мужчины кричали что-то грубое невпопад, как бы присвистывая плюсом, но Осаму их никак не понимал, поэтому особого значения не приписывал. Юноша долго собирал себе пакет вещей, которые понадобятся ему в ближайшее время, хотя предположительного окончания его путешествия не было просчитано. Он не знал, когда вернётся и вернётся ли. Тогда, бросать её в одиночестве не являлось чем-то особо пугающим или отвратительным. Даже страх покинул сердце. Дазай не хотел уходить, но он ушёл.

***

— Свобода - это отчасти скучно, но мне всё равно нравится, - говорит девушка, оборачиваясь вслед летящим душам. На её лице таинственная и искренняя улыбка. Пальцы ног замёрзли. Как долго она здесь? Её волосы цвета морской глубины, но настолько ядрёные, настолько длинные, что душат всех живых и мёртвых. Хрупкое и нежное лицо. Чёрный пиджак на плечах греет её на этой ледяной крыше, а под ним спрятано лёгкое белоснежное платье. Тучи сгущаются всё сильнее, будто кто-то специально нагоняет их на ссору. — Просто люди, которые всю жизнь были заперты, не умеют пользоваться ею правильно, - и выглядывает спокойная, умиротворённая улыбка прямо как у этой девушки. Ноги свисают с края, а в левой руке изображён силуэт ствола. — Моя жизнь никогда и не была ею. — У тебя невероятная способность. Она настолько недосягаема, что закрыта абсолютно для всех. Ты даже можешь использовать её в пространственных измерениях, по крайней мере, он так думает... —Он? — Ты знаешь о ком я. У них совсем разные мысли. Если Гоголю и хотелось бы чуть-чуть поближе узнать о способности совершенного краха, то девушка совсем не в этой опере, будто ей и вовсе безразлична эта одарённость. Хотя, каждый бы на её месте опустил руки и прощался с жизнью, и всё же Николай огорчён. Принцесса ничего не отвечает. Так мимолётно проходит её последний день. Последний глоток воды. Последняя встреча со старушкой по соседству. Последний урок в старшей школе. Последний поцелуй в щёку от мамы. Гоголь тяжело вздыхает, будто это самое трудное решение в его жизни, хотя при всём том, что он уже натворил в своей и так не радужной жизни, это как раз подходит под разряд обычных убийств. Теперь только остаётся выплутать из всех нависших мыслей, но, несомненно, он справится. — Я убью тебя. — Я знаю, - Николай никак не может понять её чувств, ведь девушка встала перед ним абсолютно чистым листом бумаги, как-будто книга без букв и картинок. — Почему ты так спокойна? - удивляется он, потихоньку пытаясь загнать себя обратно в образ убийцы-весельчика, но не выходит. — Я всегда думала, что после смерти будет что-то ещё. Мне только требовалось верить, - говорит девушка и проводит пальцами по синим локонам. — Попробуй как-нибудь. — Это совсем заурядно, - кривится Николай и тихонечко проверяет патронную обойму. — Это мои чувства. — Прости, но чувства - не моя специфика... - врёт или нет? Он встаёт на ноги, оглядывая с верхушки здания крошечных людей. — Так ты не против? — Не обижайся, но пистолет мне не нужен. Это унизительно, - она также встаёт и отряхивает своё мятое платье. Руки ласково проходятся по линиям ветра, а глаза усталые, пустые. Гоголь не смог провести причинно-следственные ниточки, почему пистолет приравнивается унижению, и тогда решил оставить это на её совести. — Вот как, - усмехается Гоголь и убирает его куда подальше. Он смотрит ей вслед, будто провожает беспокойного призрака. — Прощай. Последние слова молодой девушки разлетелись в потоке, поэтому слышны Гоголю не были. Он видел лишь очертание её губ, а потом яркую улыбку, подобно заходящему солнцу. Легкость её тела поразительна. Ни у кого не получится описать то чувство, когда чей-то сосуд падает и с треском разбивается об асфальтированную дорогу. Теперь лицо измазано по грязным камням, все кости раскрошены в мелкую пыль. Вой машин. Вот уже несколько человек заметили её труп, но выходящей души увидеть им не дано. И не дано понять, насколько это важно. Николай не может сказать чего-то стоящего ей вслед, поэтому уходит, закапывая все вопросы вместе с будущей могилой девушки. Наверное, ему следует сходить на похороны.