Двое. Игры.

      Олег практически не выходил из палаты, где лежала Марина. Ему необходимо было ощущать её присутствие рядом. Может и ей тоже нужно присутствие кого-то близкого? Он думал, по крайней мере, надеялся на то, что для неё он тоже близкий человек. Он был рядом и разговаривал с ней. Ведь не зря же считается, что родные должны говорить с человеком, находящимся в бессознательном состоянии, чтобы удержать его здесь в этом мире. Он говорил обо всём, о том, о чём не говорил раньше – не находил времени или не считал нужным. А сейчас он испытывал потребность рассказывать ей всё, не скрывая и не таясь.       - Ты знаешь, я был у тебя дома. Наконец-то узнал адрес, – с горечью произносил Олег свой монолог. – Не знаю, как тебе делали ремонт, но, похоже, этот Алексей ещё тот прохвост. Он тебе так квартиру отделал, что её нужно вновь ремонтировать. И чем ты ему так насолила? - Он с грустью разглядывал её лицо, как будто ожидая от неё ответа. Но она молчала, никак не реагировала на его слова и он продолжил: - Но теперь я поменял замок, так что больше в твой дом никто кроме меня не попадёт.       Марина в ответ конечно бы возмутилась его вторжению в свою квартиру и наглой самоуверенности, но в конечном итоге, поняла и приняла бы его правоту. Олег делал всё ей во благо.       А квартира у неё была не такая уж большая, но двухкомнатная, как и у него, при этом гостиная тоже была совмещена с кухней. Так и не скажешь, что в этом доме жил великий хирург с мировым именем. Владимир Сергеевич Нарочинский виделся ему сидящим за книгой в своём большом рабочем кабинете с обширной библиотекой, которая бы точно не поместилась в этой маленькой квартирке. Хотя профессор никогда не был книжным червём, не чурался новинок и всегда с интересом выслушивал все "гениальные" идеи своих студентов. Олег сожалел, что так мало общался с ним. В том наглом юном возрасте он считал гением себя, а окружающих педагогов людьми хоть и заслуженными, но с отсталым взглядом на жизнь. Как же он был не прав. Нынешние ординаторы наверняка так же смотрят на него. Он сразу ощутил себя старым. Ему же уже под сорок. Нарочинскому тогда, когда Олег учился, наверно было столько же. А у профессора уже тогда была семья, и это не мешало ему быть известным практикующим хирургом. А он? Ни жены, ни семьи. Есть дочь, но и та живёт с матерью и новым папой за границей.       Олег стоял в палате у окна и смотрел на сменяющиеся картинки за стеклом. По больничному парку бродил кто-то из больных или может быть чей-то родственник. В сумерках его одинокая фигура источала печаль, и это состояние соответствовало настроению наблюдавшего.       Иду я, объятый тоской безотрадной;       Ни звука, ни света... везде тишина,       Грусть сердце сосет и язвит беспощадно,       И грудь моя ноет, сомненья полна.       Ночь черною тучей висит надо мною       И ум мой пугает своей темнотою;       Мне страшно дорогой идти одному;       Я щупаю землю и, взор напрягая,       Смотрю: не блестит ли звезда золотая, -       Но вижу одну безотрадную тьму.       Как путник в степи необъятной, безводной       Страдает и жаждет источник найти,       Я жажду найти огонек путеводный       На этом пустынном и трудном пути.       Он прочёл "Одиночество" Сурикова вслух. Что-то навеяло. Брагин сам себя одёрнул. Чего это он разнылся? Всё будет хорошо. Не может и не должно быть по-другому. Пятиминутка меланхолии и самобичевания закончилась.       Неожиданно Олег услышал тревожащий писк приборов и в доли секунды подскочил к койке Нарочинской. Это были всего лишь мышечные спазмы, а может она услышала зов его души и пытается вырваться из забытья ему навстречу?       - Марина, слышишь, не уходи, ты нужна мне. Я не могу без тебя, – негромко произнёс он. И тут в памяти всплыли очередные стихотворные строчки. А если Марина реагирует на поэзию? Тогда может это и есть та самая нить, которая выведет её к нему! Он в надежде продолжил свой монолог:       Я не могу без тебя жить!       Мне и в дожди без тебя – сушь,       Мне и в жару без тебя – стыть.       Мне без тебя и Москва – глушь.       Мне без тебя каждый час – с год,       Если бы время мельчить, дробя;       Мне даже синий небесный свод       Кажется каменным без тебя.       Я ничего не хочу знать –       Слабость друзей, силу врагов;       Я ничего не хочу ждать,       Кроме твоих драгоценных шагов, – продекламировал негромко он крик своей души, приблизившись к уху лежащей без сознания женщине.       Николай Асеев описал всё, что чувствовал сейчас Брагин. Иногда свои ощущения ему было проще передать рифмой, хоть и чужой. Стихи – концентрат мысли и чувства. Несколькими рифмованными фразами можно было сказать всё, без лишнего сотрясания воздуха. Он всегда любил поэзию. Возможно, через неё ему было проще сформулировать свои эмоции и примириться с ними. Поначалу он просто заучивал стихи, тренируя память. Ему сложно давалась латынь (с языками у него всегда были проблемы), которую необходимо было знать для учёбы в меде, а после втянулся. Он стал вникать в смысл произведений, а не просто механически запоминать сам текст. И некоторые поэтические творения были созвучны его мыслям и ощущениям. К тому же в этом занятии был ещё один не маловажный плюс – всегда можно было блеснуть перед девчонками своими знаниями. Однокурсницы млели, когда он декламировал им наизусть романтические стихи о любви.       Он пытался писать и сам, и эти попытки были разной степени успешности, но никому никогда не читал свои произведения. Они были сокровенные. А своё личное он не хотел открывать никому. Даже сейчас Марине он зачитал произведения других авторов. Может быть, когда-нибудь он прочтёт ей что-нибудь своё, но не сегодня. И тут на него нашло внезапное осознание – он загадает: если она придёт в себя он прочтёт ей своё произведение. Нет! Не если, а когда. Именно! Когда она придёт в себя, он обязательно прочтёт ей свои стихи.