Потомки Вильгельма Завоевателя не пачкают коленки на детской площадке

      Драко похож на испуганного совенка, очнувшегося после сна и ничего не понимающего, только хлопающего огромными круглыми глазами. Северус не знал, действительно ли мальчику удалось заснуть — скорее всего его что-то напугало уже в полусне, и это было определенно помножено на новое место, новые условия, внезапное нахождение не с одним «ответственным взрослым» за один раз. И все остальное. То, о чем они не разговаривают — да они в принципе о воспитании почти не разговаривают, делая вид, что идет все как идет, рассказывая о важных вещах и стараясь не вспоминать о том, что Драко пришлось увидеть.       Возможно, Северус кривит лицо — он не особенно понимает, и не реагирует мгновенно, — оттаивает лишь когда Люциус впихивает ему во вторую руку свой бокал, едва ли не подлетая к жмущемуся к дверному косяку Драко.       — Котенок, иди сюда, — практически шелестят слова, и Драко едва ли не исчезает за узорчатой тканью халата Люциуса и распущенными волосами.       Да е-мое, да черт возьми! Сев тратит эти пару секунд на то, чтобы состроить «лицо попроще» — по крайней мере перестать хмуриться. И сделать еще глоток — украдкой. Да, бокалы бы убрать, конечно. Или не надо? А ребенку вообще можно на это смотреть? Да черт с ним, пусть смотрит — Северус выбирает простой ответ, силясь выдумать что-то похожее на «правильное решение», которое еще каким-нибудь образом смогло бы его-дурака оправдать.       — Ох, иди сюда, — Сев отворачивается куда-то к стенке, глядя краем глаза, как Люциус поднимает уже слишком тяжелого для «на ручки» Драко и крепко обнимает, — страшно, знаю, очень-очень страшно. Мы завтра обязательно посмотрим, не притаился ли кто-то под кроватью, правда?       Люциус усаживает Драко на свою сторону кровати и усаживается перед ним на корточки, проводит рукой по тонким, почти прозрачным волосам, пока Сев так и сидит, самому себе напоминая музейную статую.       — Ну чего ты молчишь?       Наблюдать за таким Люциусом почти больно. Обыкновенно каменное или саркастичное лицо как будто бы не должно так меняться — он улыбается, действительно улыбается? Тепло улыбается испуганному Драко, еще не совсем соображающему, что вокруг происходит?       — Не знаю…       Шепот еле слышим, вот почти неразличим, и Люциус встает уже на колени, еще раз крепко обнимая Драко, гладя по волосам одной рукой.       — Ты можешь лечь здесь, котенок, правда? И ничего не случится страшного, все здесь, смотри, Сева здесь, мама скоро вернется, все в безопасности, ты в безопасности, мы ни от чего не сбежали, все хорошо.       Северус сдерживает вздох. Очень непонятно, и Люциус какой-то… Шелковый, до ужаса напоминающий картинку «хорошего родителя», «идеального отца». Вот, ослепительно молодой, в прекрасной шелковой пижаме, и волосы еще эти… Сев гонит от себя поганые мысли из прошлого — были уже времена так называемого «почти-развода» в этом «не-вполне-но-во-многом-фиктивном браке», когда в голову лезло всякое о том, что вот их двое, ему самому сколько? Ну двадцать три, ну и хуй с ним, мало лет, и Люциус ослепительно прекрасен, и Драко — его ребенок, называет его, Сева, папой. Сука. Вот же сволочь. Нет, не Люциус — сволочь, все — моральные уроды, и сам Сев с его исключающей Люциуса интрижкой с Нарси, и Люциус, в свое время решивший сыграть на благосклонности законной супруги, и он сам снова, ебаный гад, два месяца звавший их поочередно к себе. Трагикомедия. Отвратительно.       Хорошо хоть ребенком в пинг-понг на тему «а чей он» не играли — что там у ребенка в голове уже поди разбери, по очереди живет у трех взрослых и совершенно неадекватных людей, да периодически становится свидетелем сцен ревности.       Но ребенок живет во время войны. Здесь, конечно, не нужно уворачиваться от заклинаний, но она идет. Наверное, все из-за этого. Сев ощущает, как у него почти физически начинают чесаться костяшки пальцев и заусенцы на больших пальцах — больно хочется прикусить, оторвать кусочек сухой кожи. Блядь, опять дурной пример. Да что за гадости с утра пораньше и весь последующий день!       — И дедушка не придет?       Драко говорит это совсем испуганно, и Сев даже выныривает из своего самозабвенного самобичевания.       — Точно не придет, котенок, — Люциус даже прикрывает глаза и картинно кладет руку на грудь, будто бы клянется. Может, даже встает на одно колено перед Драко. Из-за кровати все равно не видно.       Северусу остается только представлять взгляд Драко. Надо влезть? Не надо? Как правильно? Кто сейчас нужен? Оба?       — Тогда хочу движущиеся картинки!       Люциус выглядит уморительно — столь непонимающе сейчас смотрит на Драко. Да, Сев его испортил. Испортил показом мультиков и детского кино.       — Солнце, но я не думаю, что мультики показывают в такой час по телевизору — уже очень поздно. Может, тебе рассказать что-нибудь?       — Сейчас найдем! — Сев встревает, все-таки встревает, очень резко встает с кровати и подключает стоящий в углу телевизор к розетке. Пока Люциус усаживает Драко между ними и подсовывает под спину убранную на кресло подушку, Сев находит таки пульт, с некоторым триумфом возвращаясь на свое место.        — А мы посмотрим про маленьких людей?       — Боюсь, про Белоснежку тоже мультик, дорогой, — Сев кривит лицо, пытаясь улыбнуться, — но мы найдем что-то, что тебе будет интересно.       «Интересное» находится не с первого и не со второго раза — но вот «Звездные войны», вышедшие еще только в момент его выпуска из Хогвартса вполне подходят — пусть фильм и успел дойти уже едва ли не до середины. Летающие корабли — что может быть лучше?       Люциус сперва обнимает Драко, но вскоре тянется за бутылкой — наливает им обоим, по мнению Сева, едва ли терзается вопросами уместности распития при пятилетнем ребенке. А Севу приходится выступить в первое время в роли экскурсовода — объяснять все происходящее на уровне пятилетнего ребенка сразу двум людям, разъясняя нюансы сай-фая едва ли для Драко в первую очередь.       Впрочем, долго это не длится — Люциус весьма демонстративно скучает, большее внимания уделяя багровым переливам на две бокала, нежели нюансам внешней политики «тех-что-за-Татуин». Сев спустя полчаса тоже уже едва ли следил за происходящим на экране — очередные полеты в космосе и чужая политика, он практически потерялся в героях к этому моменту, помня разве что о том, что дурацкого вида главному герою что-то нужно, и он сам принадлежит в действительности к какому-то невероятно древнему роду. Драко спит — совсем спит, свернувшись чуть ли не калачиком. Минут через тридцать развалится на всю кровать.       — Ладно, — Сев опрокидывает бокал, собирая последние несколько капель, и ставит его сперва на ладонь, а потом на стол, пытаясь минимизировать звук.       Он начинает нехотя приподниматься, встречаясь взглядом с картинным изумлением на лице Люциуса.       — Пойду на диван?       Слова звучат совершенно глупо, учитывая то, сколько раз ему уже приходилось спать на этой кровати — и те парочку, когда они ругались, и Сев спал на диване в одежде, спустив ноги на пол из чистого упрямства и нежелания покидать квартиру, потому что «ну ты перебесишься к утру и извиняться придешь, а я уже все, в Тупике, и даже совой ответа не пришлю». Или по другим причинам — порой даже более драматичным.       Как будто уход сам собой подразумевался — но Сев снова замирает на месте, не слишком понимает, куда деть беспокойные руки. Теребит левой ворот домашней футболки — от ключицы и вниз.       — Тогда и я с тобой, —выговаривает Люциус, тут же вставая и зачем-то поправляя пояс халата — на восточный манер, почти кимоно, — и пояс вышит золотыми четырехконечными звездами. Глаз почему-то цепляется за эту деталь, взгляд задерживается.       Северусу будто выбор и не представлен — они выходят в коридор, оставив детеныша спать под звуки намеренно приглушенных «Звездных войн». Во время многочисленных рекламных паух голос дикторши уже не раз пообещал показать маггловские новости и еще какой-то фильм с незнакомым названием.       — Будем спать на диване?       Сев знает, что это неуместный комментарий.       Люциус едва ли не крутит пальцем у виска — столь издевательскую рожу корчит. Перекидывает волосы на одно плечо.       — Просто прекрати уже упрямиться.       Люциус разводит руками. Просто разводит руками, упираясь бедром в дверной косяк, и, вот гад, Севу не нужно говорить дважды, вообще не нужно говорить — он подходит ближе, и выговаривает, буквально выговаривает совершенно дурацкое, идиотское, придурошное:       — Можно?       Шанса ответить не предоставляют — целуют, целуют, порываясь поцеловать взасос, открыть Севу рот, поцеловаться по-нормальному — а тот держит оборону, смыкает губы — ну не дождетесь! Ну черт с Вами, Лорд! Ишь чего о себе возомнили — Сев отвечает коротким поцелуем-чмоком в губы, в щеку у носа — будто бы просто клюнул, ну так, из вежливости, как дамы целуются при встрече.       — Вот так? Да?       Шепот обжигает Севу ухо, чуточку проходится вдоль позвоночника — и Люциус удаляется, плюхаясь на пуф у кухонного стола, будто бы не глядя нашаривает другую бутылку — на сей раз с крышкой, что, Чили? Африка южнее Сахары? Ох, черт возьми, резко, с щелчком откручивает крышку, глядя на Сева так, будто тот — главный враг народа, худший человек в мире. И, конечно же, отпивает из горла так, будто не стоит это пойло всех вложенный сиклей, так, портвейн из ближайшей круглосутки. Да даже если так? Отпивает он жадно, эротично запрокидывает голову, пускает в дело все грязные приемы — вот тебе напряженные жилы на астеничной шее и ярко, остро выделяющийся кадык в подарок, ну, как бесплатный бонус.       Северус совершенно потерянно жмется у дверного косяка, никак не позволяя себе преодолеть полметра коридора и войти в кухню.       — Ну?       Люциус смотрит на него как на полного неудачника. Да. Он полный лох, и должен доказать обратное. Ну, на сегодня, чтобы — челюсти сжимаются сильнее, — не быть этим самым неудачником на постоянной основе.       Делает два шага вперед и картинно — исключительно картинно, ну какая тут реальность, — отбирает бутылку. Футболка черная — зальет, да и черт, да и Мерлин с ним? Не правда ли? Выпрямиться бы посильнее, изобразить бы из себя что-то? Жаль, что они одного роста, нет, правда жаль, несмотря на вечный спор о двух сантиметрах. Со спины — самые обычные — и тем интереснее, если не думать о том, что сам Сев получил лицо типичной жертвы холокоста, а Люциус — суть Оскар Уайльд в самом романтизированном виде во плоти, Дориан Грей с портретом за спиной.       — Ну?       Теперь он возвышается над Люциусом — колено на пуфе, сам — болезненно, до боли в пояснице прямой. Играет. Да, и будет играть, пока с него не стянут белье и пока руки не сведут за головой.       Люциус легкой рукой забирает бутылку обратно — ну какая тебе, щеглу власть?        — Что «ну»? — тянет уголок рта, — умоляй давай.       Сволочь. Люциус поднимает колено, и едва ли не заставляет его самого упасть на колени перед пуфом. Сволочь, вот сволочь — лицо Сева теперь перед низом его груди, а он сам, ебаный Люциус Малфой, берет и отпивает залпом. Мозг проигрывает маггловское «выпей залпом, выпей залпом, чтобы торкнуло внезапно», но Сев лишь трясет головой. Он красуется. Нет, сука, красуется! Заставляет смотреть на изгиб бедер, на то, как ткань собирается вокруг самого сгиба между ляжкой и бедром.       — Блядина.       Люциус скалится. Наклоняется к нему, уперев бутылку в натянувшуюся на бедре ткань, да и скалится, падла. Блядина.       — Да, я. А ты умоляй.       Люциус перекидывает ногу ему через плечо, да и продолжает ухмыляться, отхлебывает, но на сей раз не так жадно. Тянет к нему руку — предлагает бутылку.       Сев берет. Хватает, блядь, запрокидывает, и, сука, залпом. Без вариантов. Волком на Люциуса, Лючи, милейшего, солнце, котеныша смотрит. Загрызет, сука. Доиграется, блядь.       Люциус хлебает еще раз — действительно залпом, правда как в последний раз, будто завтрашнего похмельного утра не существует.       И ставит на стол. Просто ставит.        Сев упирается руками в плечи Люциуса, пригвождая его к пуфу.       — Как теперь заговоришь?       В ответ Люциус лишь облизывает ему лицо — ведет кончиком языка от подбородка по щетине и выше, по щеке, вынуждая переходить к действиям, к «полной хуйне», расстегивать зубами и не с первого раза пуговицы на рубашке под халатом, и, наконец, тянуть ее вверх.        — Нормально поговорю, — только смеется он, легко выворачиваясь из захвата.       Также легко спихивает Сева с пуфа, легко и встает на колени, ведя языком по покрытому темными волосами бедру, немедленно стянув держащиеся на одной резинке пижамные брюки.       — И на коленях постою правда, да? — только и выговаривает Люциус, лаская головку языком снизу, будто бы взвешивая, туда-сюда, ну сволочь! За волосы бы взять?       Да, блядь, взять. Не стареет игра в кошки-мышки, будь Сев чуть менее злым сейчас — разозлился бы, но куда?       Сев запускает руку ему в волосы — и не стареет, не надоедает — ну серебро, идеальный платиновый блонд. И зачем только Нарцисса старается? Зачем красит черные локоны? Нет смысла соперничать. Сев ловит себя на крамоле — представляет Нарси рядом, ее, с волосами цвета воронова крыла, черноглазую — как сам Сев, как Белла, как Сириус, как Рег. Думает, мол, а какого черта? Все — вечно подчиненные, все — фантазия на тему востока. Пришельцы, не-совсем-англичане, век назад — люди третьего сорта.        Берет, да и хватает Лючи за челюсть.       — Тогда соси. Быть может, умоляю.       И Лючи делает это — и Севу кажется, что его глаза блестят совершенно не по-человечески в этот момент, как у хищника. Сволочь, дразнится — сперва языком. Обводит головку, мочит руку в своей же слюне, проводит по стволу. Ну блядина, ну улыбается.       Берется за горячее плечо с прямой торчащей ключицей, подтягивает ближе к себе, сука, засасывает, целует, цЫлует, ласкает чужой язык.       — И теперь? — выпаливает он, хватаясь за волосы Люциуса, задирая его голову, празднуя свой триумф.       — Что? — Люциус говорит тихо, на выдохе, его глаза полуприкрыты, будто бы он глядит на Сева сверху вниз — или даже не на него, сейчас он просто едва ли куда-то смотрит.       — Что-то о молитвах было, не правда ли?       И Люциус, будто бы и не был сейчас на коленях между разведенных ног Северуса, тихо, хрипло смеется. Подмигивает, и снова берется за его член, как только захват на волосах ослаб.       — Все правильно, — произносит он, — Ты будешь умолять. И говорить обо мне как о лучшем, что только случалось с твоей жизни.       Говорить о Люциусе как о лучшем в его жизни и правда приходится — чуть позже, когда Сев таки разворачивает его лицом к стене, крепко держа за шею сгибом локтя — так, что Люциусу приходится почти что задыхаться. И в этом положении только и остается, что уверять в том, какой он замечательный, какой послушный, какой красивый. ***        — Крестный! Крестный!       Северусу кажется, что по нему прыгает не меньше стада отрастивших слишком острые коленки гиппопотамов. Драко выглядит… Ну, почти плачущим — особенно учитывая что проснулся он не на диване, а даже в постели — и на той стороне ощутимо похрапывает завернувшийся в одеяло почти что с головой Люциус. Хорошо, значит, можно закрыть глаз обратно.        — Доброе утро, Драко, — смазано бормочет он, надеясь, что если он останется лежать, то не самое тяжелое, но явно неприятное похмелье не наступит. Может быть. Ну ради исключения. В качестве подарка на какой-нибудь очередной магический праздник. Ну пожалуйста.        — Я уже проснулся а вы еще спите.       Ладно. Придется мириться с реальностью. Да. Придется. И грязная уловка «а папа, может, тебе попробовать разбудить папу» явно здесь будет не к месту — папа не проснется. Потом проснется и будет ругаться.       В голове все-таки каша. Малоприятная — и Севу кажется, что где-то там он точно натворил хуйни, точно обидел, точно опозорился, точно показал себя лохом. Ну, алкоголь так работает. Вино — как будто бы сильнее всего. Он поймет, все ли в порядке, но позже. Обязательно. И точно не будет забывать, какой Люциус на самом деле безответственный кусок дерьма, красующийся только когда выпьет — главное много не давать. Закончится соплями.       Какая-то часть Северуса вроде даже хотела зацепиться за воспоминания о том, что на самом деле нормально вчера улеглись — с легким жжением где-то внутри о том, что без «продолжения банкета», но больно в сон тянуло. И все равно мерзотно на душе, гадко, плохо. Будто и вправду обидел, а где — и не знает.       — Да, прости.       Сев усилием воли почти отклеивает себя от подушки, но глаза пока открываются с трудом — знает, что даже если сейчас все в порядке, какие-то элементы похмелья непременно дадут о себе знать, и ближайшие дни и настрой, и тревожность уж точно будут не в порядке. Ладно.       Драко смотрит на него ну очень внимательно, и почти виновато.       — Ты не против поесть хлопья?       Грязный прием. Конечно не против: ребенку — сладкое с утра пораньше, а Сев… Если он не дотащит себя до ванной сразу же, то будет ходить весь день грязным. И недовольным.