Потомки Вильгельма Завоевателя не пачкают коленки на детской площадке

      Весь день похож на жеванную тряпку — иначе его и не обозначишь, Севу кажется, что он существует едва ли не отдельно от тела — тело гуляет с Драко, изображает участие, понимание и пересказ ровно тех же историй по десятому кругу, а в голове то каша, то навязчивые мысли из серии «ты все испортил и это ты, именно ты, ты лично во всем виноват». Хочется себя убедить в обратном, но способы самоубеждения не работают, логическое мышление вместе со способностью радоваться повседневным мелочам решили не связываться с ним, ну, по крайней мере, до вечера. Вечер и вовсе хотелось бы пропустить, забравшись под одеяло с головой, и желательно чтобы вокруг никого не было, а в идеальном мире еще и переживать все это в какой-то несуществующей, но «своей» квартире — такой, которая не накопила плохих воспоминаний.       Сегодня все воспоминания казались плохими, и когда отлично контролирующий себя родителезаменитель стремился уходить от ответов на вопросы и слишком долгих разговоров (хорошо, что морским чудищам на детских площадках говорить не положено!), спрятавшийся за этой маской Сев только и делал, что винил себя абсолютно во всех проблемах локального и мирового масштаба. Получалось только иронически себя одергивать, мол, а рынок магических денег тоже ты обрушил собственной персоной? И ты распорядился о том, что пособия на подготовку первокурсника в Хогвартс больше не выплачивают? Но ирония иронией, а Северус сам себе казался самым главным идиотом в каждом сквере, который только приходился Драко по вкусу.       Не менее идиотской была и случайная встреча с Ремусом за ручку с ребенком… Ребенком Поттеров? Ладно, пусть будет так — сперва Сев заметил их из окна, решив прикинуться чрезвычайно увлеченным своим кофе, тем более, что Драко всегда можно было рассказать занимательную историю про какао — и про то, какую роль в появлении какао-бобов на европейском рынке сыграли рабы. Пусть бы просто на лавочку эти двое сели, можно было бы тогда мимо пройти, ну не каждый же одногодка оказывается потенциальным «новым лучшим другом» для пятилеток, правда? Но нет — они заходят в ту же кофейню, какова ирония — шутка о движущихся исключительно на кофеине родителях только и делает, что превращается из осточертевшего стереотипа в реальность! Ну и да, по правде… Сидеть на лавке рядом с песочницей просто приятнее, если ты захватил какой-нибудь напиток.       Впрочем, встреча оттого лучше не становится — и Сев усиленно пытается прикинуться элементом дизайна интерьера, или на худой конец — мимикрировать под особенно уродливое домашнее растение, хоть избежать случайного столкновения взглядами и не удается… Да, ладно, они выглядят одинаково неряшливо и всем своим видом демонстрируют отсутствие какого бы то ни было желания коммуницировать, Драко сооружает что-то монструозное из салфеток, поттеровский ребенок, кажется, сейчас расплачется, если Рем не купит ему тот-самый-сендвич. И, тем более, ежемесячные потребности самого Ремуса не будут проблемой Сева как минимум до Рождества. Пронесло. Сегодня о катышках на свитере и прочих особенностях своего «надену что попало, ох, Мерлин, почему ребенка нужно выгуливать ежедневно» наряда думать не придется — но Сев определенно запомнил, кто это гуляет по тем же дворам и пьет кофе от того же самого как-там-его маггловского бариста. Запомнил и постарается приложить все усилия к тому, чтобы дети совершенно случайно не подружились, и, тем более, не устроили глобальный дворовый конфликт на почве того, чья очередь съезжать с горки на попе.       Осталось только не пустить в голову шальную мысль о том, что в идеальном мире все это было бы заботой четы Малфоев, но никак не попавшего в жернова Северуса. Нет, ладно, бред. Он бы не позволил им так поступить — взять и отрезать его от воспитания ребенка. По крайней мере не в момент изначального возникновения этого вопроса. ***       С Драко, благо, не требуется немедленно возвращаться домой — он отправляется на очередные почти-что-частные-но-мы-экономим-а-потому-групповые занятия, и Сев получает пару часов в компании себя. Себя, похмельного, недовольного, и желающего только упасть на диван, зачаровав настенные часы так, чтобы те изобразили будильник ровно через час и сорок пять минут.       Ага, размечтался — зайдя в квартиру и быстро глянув, не разуваясь, обнаружил полное отсутствие Люциуса на кухне и, судя по выглядывающему углу идеально заправленной кровати, еще и в спальне. И обувь на коврике у входа — ну ясно, никакого Северусу дивана, Люц из дома не сбежал, значит, явно там устроился. Необъяснимо не хотелось, нет, стыдно было ложиться на кровать. Выдумывались сплошные дурацкие оправдания — из серии «я не хочу этого делать потому что Люциус слишком привередливый, чтобы не устроить мне долгий разговор из-за того, что я лег на кровать в уличной одежде». В целом, стратегия самооправдания была исключительно идиотской и едва ли привела к какому-то успеху — Северус стащил пальто, постоял две минуты у зеркала с подвесной полкой, сделав вид, что не помнит наизусть какие именно два парфюма Люциус таскает с собой повсюду. Покрутил даже один прямоугольный, широкий флакон в руках — украдкой, боясь, что в каждую секунду его застанут — перечитал складывающиеся в название бренда на французском буквы, пусть и не понимал, что они означают, большим пальцем стер застарелую пыль на верхней части флакона — прямо рядом с крышкой, куда она вечно забивается, и на которую привыкаешь не обращать внимания. Приоткрыл крышечку, поднося к носу — звучало… Конечно, парфюм не раскроется без контакта с кожей или хотя бы блоттером , но чуть более спиртяжная и не такая выветрившаяся версия была…       Черт.        Сев вздрогнул — чуть ли не дернулся, — и немедленно поставил флакон на место. Руки самую малость потрясывались — и из-за несерьезного похмелья, и из-за выпитого кофе, и просто, видимо, ему в напоминание — «чтобы жизнь медом не казалась». Ну, она и без того не казалась, — настолько, что Севу на секунду показалось, что изображенный на флаконе де Сад над ним насмехается, всегда краем глаза наблюдая за их дешевой драмой.       Проводит рукой по лицу — задерживается у переносицы, несильно сжимает пальцами кожу чуть ниже бровей. Он… Что он будет делать? Бездумно делает пару шагов в сторону открытой двери в гостиную — не заходит, почти что не заглядывает, так, чуть наклоняет на бок голову, но даже так что-то разглядеть можно.       Нет, все-таки не «что-то», а:       Фигура Люциуса с этого ракурса выглядит очень маленькой, хоть и вписана не в пространство Мэнора, а просто в гостиную, исполняющую и функции кабинета. Он подтащил кресло к письменному столу, и пристально смотрит на недавно выползший из печатной машинки текст — он очень сосредоточен, одна рука на уровне рта. Северус одергивает аналогичный жест со своей стороны — в отличие от Люциуса он никак не удержался бы и уж точно прихватил зубами заусенец или боковую сторону ногтя. Люциус выглядит таким маленьким, но, вместе с тем, вписанным в условный портрет писателя в юности — только рамы и кое-где просматривающейся текстуры масла не хватает. Стоя в дверях не разглядеть, но Северус додумывает, что за прикрывающей лицо прядкой скрываются не бегающие глаза, а, напротив, очень сосредоточенный взгляд, устремленный на одно конкретное предложение. Вокруг практически бардак, повсюду бумага и детские игрушки, через подлокотник переброшена рубашка, естественно, не лорда Малфоя, а его самого, так и не избавившемся в своем поведении от замашек мальчишки из рабочего района, делящего вещи на парадно-выходные и обычные, те, которые уже не починить и не спасти утюгом и нитками. А перед ним — человек глубоко интеллектуализированный, человек, которого растили аристократом, само присутствие которого создает из привычной сцены почти сюжет картины, нет, буквально сюжет картины, и это заметит любой. Длинные волосы лежат на опущенных и чуть сутулых плечах: с одной стороны — заправлены за ухо, с другой — свободно спадают вниз, еще больше скрывают взгляд. Достаточно раз увидеть лицо, раз взглянуть на прямой нос с небольшой горбинкой, переносицу, под идеальным острым углом переходящую в линию четких бровей, чтобы поверить — будто основатель рода именно так и выглядел, только вместо халата носил кольчужный доспех. Или парадный дублет. А потом вовсе ложился спать на шкуры в чем мать родила, прихватив с собой одну из служанок Вильгельма Завоевателя — самую красивую. Наутро окажется, что то не служанка была, а господская дочь, и все-то она выдумала, прикинулась, чтобы выдать себя за достойную добычу красивому молодому герою, увы, являющегося не более, чем третьим сыном и межевым лордом.       И теперь перед ним сидит наследник Вильгельма Завоевателя по женской линии — и не получает даже капли заслуженного уважения.       Северус захлебывается осознанием собственной слепоты. Сердце начинает биться чуть быстрее, и тревожность пока не накатывает на него роковой волной.       Приходится отшатнуться вглубь коридора.       Он чертовски привык вписывать свое представление о Люциусе в рамки тех отношений, которые сам выдумал в своей голове, запоминать о нем только яркое — яркие выходы и выходки, громкое бахвальство, уверенное исполнение роли мецената, разбитые бокалы, разлитое вино, в дрова бухой, несчастный и едва ли не истерящий Люциус в туалете дома в Паучьем тупике, его ленивое высочество, лежащее на диване и капающее на нервы жалобами о том, что, мол, не складывается у него-господина статья о методах исследования истории магии, не идет и все, хотя у самого Северуса в этот момент в разгаре напряженное решение о продаже, и сделка может сорваться, и деньги они потеряют, и, по вине же Люциуса, слишком бросается в глаза то, что ряд бумаг фальсифицирован — он снова не старался, и никто за ним не стал перепроверять.       Северус едва ли не валится на примостившуюся у стены скамью, не глядя, куда садится — шарф там, ключи, что еще? Вообще не важно, наплевать. Он пытается продраться сквозь хаотичные мысли о собственной ничтожности и пустотности — о том, что зельевар из него ну… Посредственный? Обычный? Классно умеющий выполнять инструкции, это правда, способный на практике к совсем незначительному эксперименту. Фантазии по нулям. А человек — ну полное дерьмо. Северус стискивает пальцами тканевую обивку скамьи — под левую руку попадает шелковый шейный платок, и новый виток самобичевания оказывается посвящен уже тому, что он своими пальцами потными и не очень-то чистыми хорошую вещь лапает.       Хочется отвесить себе пощечину.       Плохо помогает говорение себе о таких простых вещах, как «ты не виноват» (в чем? в чем не виноват?! что еще себе скажешь?) и далее по тексту — собственная вина ощущается резко. Своеобразное постепенное погружение человека в болото, где он в себя не верит. Если долго твердить, что ты ни на что не годен, то так и случится, верно? По крайней мере в твоих же глазах. И Северус ощущает, что должен осознать себя здесь как вредителя — с добрыми, конечно, добрыми намерениями, но вредителя, вместо поддержки порой все больше загоняющего и без того потерявшего всякую хорошую репутацию Люциуса в болото разочарования в себе как личности.       Северусу хочется исчезнуть. ***       Думая о прошлом, Сев не всегда понимает, зачем они вообще полезли к Пожирателям — ясно лишь то, что «попробовать» не получилось, только застрять надолго — да так, что до сих пор где-то звучит. Вот как будто им снова по… Ну, поменьше лет, и они пьют и трахаются, и проводят вместе сутки, и Сев убирает от Люциуса бутылку со словами о том, что так он делу борьбы против вынужденно своей стороны не поможет. И снова трахаются — как будто это снимает все вопросы, и дальше можно будет за кофе болтать только о книжках и подобных фикциональных глупостях. Теперь Северус во второй раз в день идет в душ, выкручивает кран на максимум, опускается на дно ванны, не наполняя ее, но позволяя воде себя обливать.       Хочется пожелать, чтобы Люц пришел да и спросил, что случилось — но нет ведь, пройденный этап, и снова хочется рассыпаться в извинениях. Сев Драко забрал сам — особо без разговоров довел до дому, и даже что-то придумал с его скорым ужином. Терпимо. Не очень терпимы только собственные ощущения — хочется отмыть себя добела, желательно изнутри, убедиться, что хотя бы каком-то аспекте ты не грязен.       Ладно, душ только вгоняет в еще более мрачные ощущения, и по идее ванна должна помочь — но Северус не может избавиться от навязчивого ощущения неправильности и вины, оно заметно прогрессирует, и чем больше проходит времени от сегодняшнего проклятого дня — тем хуже работают логические доводы, которые Сев может противопоставить гнетущим иррациональным мыслям.       Он вылезает из ванны, не беспокоясь о том, чтобы постелить на пол полотенце — просто вылезает, ловит собственный взгляд в отражении. Какой же пиздец — с намокшими волосами человек в отражении выглядит еще более жалким. Вот этот вот занимающий почти без иронии половину лица нос, темная пигментация век, плавно перетекающая в синяки под глазами, и в качестве особенного генетического подарка от родителей — разрез глаз, почти гарантирующий Северусу, что его взгляд будет восприниматься не иначе как «испуганный». Отражение то ли паникует, то ли хмурится — он даже не успевает отследить, как это происходит, проводит руками по волосам, зачесывая назад. Да… Может, побриться хотя бы приличия ради, чтобы совсем уж честной народ не… В голове вертится закономерное «пугать», но Северус еще не закончил сеанс своего вечернего самобичевания, и сейчас мог бы предложить какой-нибудь вариант вроде «сомневаться в его способности справляться с базовыми повседневными делами».       Черт с ним — натягивает обратно сваленную кучей на полу поближе к двери одежду и выползает в квартиру.       Сцена как будто повторяется, но с другой стороны, заставляя собрать стремительно пытающегося совсем расклеиться и расхныкаться себя в кучу. Люциус обнаруживается в той же гостиной, и не за работой, а вместе с Драко. Картинка на сей раз совершенно идиллическая, пусть и далекая от перфекционизма: по всему полу раскидан конструктор, а Люциус, в окружении кофейных кружек и деталей, скучающе наблюдает за конструированием «комнаты для круглого стола короля Артура», вставляя комментарии.       — Тебе нужно все-таки решить — в бастионе комната, или в цитадели, и тогда уже придумывать фасад. Посмотри как там, — не поднимаясь с дивана, Люциус указывает на открытую книжку с зачарованными рисунками. Северус помнил, что порой она уморительно смешна — тем более, что обладающий сознанием гарнизон замка без приказов всегда скучивался на странице, изображающей обеденный зал. Настолько ленился, что и по просьбе порой отказывался выходить на страницы, иллюстрирующие псарню или конструирование тяжелых орудий.       — А если это просто комната?       — Боюсь, что средневековые замки маловаты для того, чтобы на одном этаже поместилось много таких больших комнат, — вставляет топчущийся в дверях Северус, и натягивает на лицо какое-то подобие улыбки.       Драко вроде удовлетворен таким объяснением — но натыкается взглядом на изогнутую бровь Люциуса. Мол, «и что тебе надо?». Он даже додумывает, какая фраза могла за этим стоять, что-то вроде «от тебя отлепили ребенка на полчаса, и ты чем-то недоволен, совсем заняться нечем?».       Любой вербальный ответ здесь не приведет ни к чему хорошему — Драко сразу же включится в разговор, и… Ну, разговора не получится. Сев как-то кривит лицо и дважды указывает большим пальцем в сторону коридора и дальше — кухни, затем кивает головой куда-то в ту сторону. Люциус включается в пантомиму, изображая самое недовольное лицо с самыми поднятыми бровями по эту сторону Ла-Манша, но после смягчается, и, чуть закатив глаза, демонстрирует Северусу один палец — мол, ладно, дай минуту.       А Северусу не нужно говорить дважды — он сразу направляется на кухню, и чтобы над душой не стоять, и чтобы немедленно распахнуть окно. Вытащить, конечно, пепельницу, и едва ли не хлопнуть футуристичной дверью в коридор со стеклянной вставкой. Насколько эта квартира не вязалась с Мэнором — настолько и нравилась Северусу. Если не смотреть по сторонам слишком внимательно — вовсе забудешь, что живет здесь… Колдун? Колдуны?       Северус устраивается на пуфе, задрав на него одну ногу. Закуривает, думая, что ну вот сейчас придет, и что, и что говорить будет? Как будто импульс к разговору в его голове возник, а идеи пока за ним не поспешили — не говоря о том, что этот разговор никак не свернешь в какую-то бытовую или деловую плоскость, тем более, что Нарциссе он по-нормальному ответ не прислал, ни с бумагами ничего не сделал, ни, тем более, не начал разбираться с чудесами Абраксаса, что бы тот не удумал. Последнее, строго говоря, вовсе не входило в сферу его, Северуса, ответственности. И сейчас явно не самый подходящий момент для того, чтобы вытаскивать из Люца информацию клещами.       Ну ладно, где? Северус курит быстро и жадно, стремясь закончить к его приходу. В этом нет особенной цели, он просто нервно спешит и слушает, нет ли в коридоре шагов. И как-то долго нет. А если пойдет спрашиваться, то еще большим дураком будет, еще и навязчивым окажется, хотя куда ему… Нет, ладно, идет — Сев различает шаги и не может определиться с тем, планирует ли он сгорбиться сильнее, или, напротив, выпрямиться. Выбирает второе, впрочем, снова принимая позу вопросительного знака, как только открывается дверь в кухню.       — Ладно, когда меня хоть на секунду в покое оставят? признавайся, чего хотел?       Люциус так и стоит в проходе, упираясь одной рукой в дверной косяк. Лицо не выражает ничего, сколько Северус ни пытается понять.       — Я… Хотел извиниться? — он подтягивает колено ближе к себе, уже упираясь себе пяткой в бедро, и тушит сигарету, сразу выуживая из пачки еще одну, которую пока просто в руках крутит. — Да, я хотел бы извиниться перед тобой.       Последние слова он произносит совсем шелестяще, почти шепотом, и Люциус реагирует на них выражением полнейшего — и, быть может, наигранного, — непонимания. Он, не глядя, прикрывает дверь, и садится, закинув ногу на ногу, на табуретку напротив Сева.       — Значит, извиниться. Так, давай сюда.       Люциус разворачивает к себе пачку, вытаскивает двумя пальцами одну сигарету и прикуривает от декоративной свечки — сперва поджигая ее палочкой.       — Извиниться, — Северус ищет подвох, и решает предположить, что это очередная игра, и его задача здесь, может быть, проиграть не совсем с треском. Ну, не совсем в дураках остаться. Он выпрямляется и забирает пачку сигарет обратно.       — И… — почти театральная пауза, — тебе разве есть за что?       — Мне жаль что я делал тебе больно.       — Я тоже делал тебе больно, — Люциус затягивается, не глядя на него вовсе, разглядывая очертания дома напротив в окне, завешенным прозрачным тюлем, — что дальше? Что-то случилось?       — Ладно, — Сев глубоко вдыхает и останавливает себя от еще одного прокручивания сигареты с нажимом, еще чуть-чуть, и он засыпет табаком стол, — ладно. Я виноват, и я смотрел на тебя неправильно, и мне кажется, что своими словами я тебя ранил и…       Это действительно звучит глупо. Нет, это звучит дебильно, и Сев снова чувствует себя так, как будто он — мальчишка из рабочего района — пытается аристократа жизни учить. Впрочем, так оно и было. Вот же блядь.       Он опускает глаза и смотрит теперь на воротник футболки Люциуса, выглядывающий из-под халата.       — Мне правда жаль что я не всегда достаточно верил в твои силы, и я совершенно уверен в том, что огромной части скандалов и непониманий можно было бы избежать, если бы я не реагировал на связанное со многими факторами нежелание делиться так, как я это делал.       Договорив, Сев сразу же отворачивает голову к стене и прикуривает сигарету. От зажигалки. По-простому, пусть сама зажигалка и зачарована.       Слова Люциуса доносятся до него так, как будто бы он был не в полуметре, а как минимум на другом конце комнаты:       — Было бы действительно мило, если бы ты иногда вынимал голову из задницы. Знаешь, ради разнообразия.       Сев пропускает момент, когда Люциус поднимается с табуретки и оказывается рядом с ним — реагирует только в момент, когда его уже обнимают за плечи, отложив сигарету на пепельницу. Северусу кажется, что он выглядит сейчас совсем несчастным. С пару секунд он позволяет себя обнимать, и только тогда тянется обнять в ответ.       Ничего не исправлено, нет, ничего не исправлено — мысль бьется в голове, но с этим нельзя ничего сделать, и весь нанесенный урон он не сможет просто выкинуть простым извинением. Ох черт. И конечно, это извинение не сделает Люциуса лучше, Люциуса, теперь уже положившего ему руку на щеку, поворачивающего его лицо к себе.       — Все в порядке, ладно?       Северус тушит сигарету на ощупь и обнимает его в ответ.       — Я… Мне бы того хотелось, — отвечает он, но про себя думает, что «нет, наверное нет».       ***       Разговор все равно оставляет чувство неудовлетворенности, равно как и отсутствия уюта, но больше бросается в глаза перемена в поведении Люциуса. Как будто бы это Сев позволяет себя обнимать, позволяет сыграть в очередную игру, в рамках которой он оказывается за плитой, и Люциус приводит Драко смотреть, что он там готовит, и то и дело вовлекает его в их разговор про детские площадки в округе и учебу Драко.       Сев улыбается, где-то смеется, роняет на пол половинку помидора, с удивлением наблюдает за тем, как Люциус заклинанием переносит его в мусорное ведро и вытирает пол. Не слишком аккуратно готовит свою вариацию на тему минестроне, или, иными словами, «сложи овощи в суп и добавь какую-нибудь соответствующую пасту, подавать с сыром, потому что с сыром можно съесть вообще все», недоумевая, что вообще произошло.       Подставляет для Драко табуреточку, чтобы он мог выбрать, какая паста в итоге окажется в супе — орзо, или все-таки «звездочки». Это, конечно, звездочки, и когда он позволяет Драко насыпать их самостоятельно, то выходит, естественно, слишком много, и теперь это даже не суп, а очень специфическая каша, но есть, вроде как, даже можно. Когда Люциус начинает всячески намекать Драко на то, что никак не придумает никакую новую историю, и про свое детство и про то «как он был в школе» даже не расскажет, Сев тоже почему-то перехватывает инициативу, рассказывая, как в Хогвартсе играют в квиддич.       — Но вообще-то это довольно глупая игра, — вставляет Люциус, — и можно и с метлы упасть, и даже на трибуне сидя получить от какого-нибудь хаффлапаффца бладжером в лицо.       — Не слушай его, Драко, — Северус наклоняется к мальчику через стол, — игра и правда глупая, но трибуны защищены, можно ее смотреть.       — Если бы она такой скучной не была.       — Она и правда скучная? Звучит скучно, и правила дурацкие, — подает голос Драко, и никто даже не делает ему замечания из-за того, что говорит он с набитым ртом.       — Ужасно скучная, папа прав, — заключает Сев, не понимая, оказался ли он на своем месте, или совершенно случайно опять играет чужую роль.       Когда Северусу опять выпадает черед укладывать Драко спать, он снова становится свидетелем того, как резко тянется рука Люциуса к винному шкафу. Сев решает ничего не говорить — отправляет Драко чистить зубы «с особой тщательностью», и решает все-таки забрать из гостиной книжку про средневековые крепости, дабы и занять ребенка, и найти возможность его уболтать чем-то кроме уже пошедших по второму кругу разрешенных для детских ушей историй о собственном прошлом, в которые, впрочем, всегда требуется добавлять «маму или папу».       Но встречает его не только лежащая на ковре книжка — еще и знакомое письмо на министерском бланке и с печатью того же отдела регулирования магических популяций. Новое? Старое? В любом случае — такое же полупустое. Вот же черт.       Кажется, это все-таки серьезно.