Когда я был маленький...

      Когда я был маленький, я жил в детском доме.        Моей мечтой было каждое утро просыпаться от поцелуя мамы, бежать на уютную кухню, а там папа жарит мне яичницу, желает мне доброго утра и целует в щёчку. С моими папой и мамой сидеть вечером на диване и смеяться с нелепого актёра в комедии, уплетая тоннами попкорн и кукурузные палочки. Ходить вместе по магазинам и покупать продукты, и родители, естественно, покупают мне какую-нибудь вкусняшку. Гулять по парку за ручку: справа мама, а слева папа, и втроём мы улыбаемся хорошей погоде и будущему. Засыпать под песенки мамы и под сказки папы. Засыпать и знать, что завтра ты проснёшься у себя дома, со своими родителями, и всё у тебя хорошо. За окном — бесконечное лето, внутри — бесконечная любовь, а руки всегда тёплые.        Но всё, что написано выше, никогда не сбудется, потому что по непонятной причине меня ни одна семья усыновлять не хотела, и каждый раз взглядом я провожал взрослых до забора детдома с другим ребёнком. А я оставался там же.        В детском доме со мной обходились плохо. И я хотел скорее покончить с этим, но зависло это не от меня, а от опекунов.        Но чтобы узнать вам эту историю получше, мне придётся рассказать вам всё заново.

***

       Я не помнил, как выглядят мои биологические родители, и для меня они никогда не существовали. Нянечки в детском доме говорили, что они отдали меня сюда, когда мне было всего несколько месяцев, на это я мог просто безэмоционально пожать плечами и всё.        Наш Воронежский детдом был старый, ещё СССРовский. Его корректировали несколько раз, и то внешне, а внутренне — нет. Три этажа: на первом были учительские классы и кабинет директора, на втором этаже были комнаты на четыре человека, а на третьем комнаты были рассчитаны на шесть детей. В каждой стояли старые железные пружинные кровати, у каждого отдельная тумбочка и один на всех большой шкаф, но у каждого своя полка в нём. На каждом этаже душевая и туалет. На первом — игровая с единственным телевизором на весь детдом, прачечные, большая столовая с длинным столом и сценой. В столовой проводились какие-нибудь знаменательные мероприятия. Ну, и больше ничего такого интересного у нас не было…        Я жил на втором этаже вместе с Сёмой, Юрой и Львом. В детдоме у меня не было друзей, и я ни с кем не общался. Всегда был один. Кушал один, гулял один, уроки делал сам. Лет в шесть я пытался завести друзей, но со мной никто не хотел играть из-за того, что у меня были большие уши, и тогда я стал ходить всегда в шапке. Даже спал в ней. Но это не нравилось воспиталкам, и они забрали мою шапку. Я до сих пор не знаю, где она. И тогда у меня появилась привычка прикрывать уши руками. Даже за столом. В одной руке ложка, а другая прикрывает одно ухо, потом руки меняются, и так всегда.        Привычка со мной до сих пор, а вот друзей всё так же нет.        Я был очень худой, хотя ел, как по мне, нормально.        Проснувшись утром, я умылся, переоделся и шёл к лестнице, чтобы спуститься в столовую, как меня схватили за футболку и прижали к стене. Я тут же зажмурил глаза и закрыл уши руками. Услышал ухмылку. Открыл глаза. Сначала левый, затем правый.        — Слышь, — шикнул на меня Баха.        Бахе было семнадцать лет, а фамилия его была «Басов». Он, со своими дружками, был самый безалаберным. Он всегда докапывал меня. Всегда просил что-то для него сделать, а если я не делал этого — бил.        —… мы о чем тебя вчера просили? — продолжал он, нависая надо мной. — О чём?        Я в панике начал бегать глазами по пространству, вспоминая о чем они просили.        — Бах, да он тупой… — засмеялся Глебов. Глебову было шестнадцать с половиной и он был одним из банды Бахи. Глебов был худощавый, волосы у него были светло-каштановые с оттенком рыжего. Зубы у него были кривые и говорил он из-за этого всегда смешно. Ему бы брекеты поставить… Но разве тут до его зубов есть кому-нибудь дело? Конечно нет. Вот он и ходил так. А ещё он всегда противно облизывал зевки и меня это бесило. Всегда хотелось сказать «бе-е-е…». А ещё, так сложилось, что фамилия у него была Глебов и зовут его Глеб! Ну забавно же? Глебов всегда делал какие-то резкие движения: резко поворачивал голову, ходил, раскачиваясь в разные стороны, брови всегда нахмурены. Короче, странный этот Глеб Глебов.        — Цыц, — сказал Баха Глебу.        Я моргал глазами и прикрывал руками уши.        — Басов! А ну отпусти Шастуна! — провизжала Роза Эдмундовна. Это наша нянечка. Женщина лет шестидесяти, круглая (в прямом смысле), с волосами цвета свеклы, которые всегда заплетены в пучке. Губы тонкие и она всегда подкрашивала их розовой помадой, которая, если честно, ей не шла… Глаза она подводила черным карандашом, а ресницы никогда не красила. Это выглядело странно… Я никогда не мог выговорить её отчество, поэтому всегда называл её «здравствуйте», «до свидания», «спасибо». Роза всегда быстро тараторила и иногда я даже не понимал о чем она вообще говорит и на русском ли языке. Она как-то рассказывала, что в детстве, в школьные годы, она изучала немецкий. Ну вот, может, она иногда вспоминала школьные уроки немецкого? Но нет, она говорила по-русски, просто очень быстро и, когда она что-то тараторила, нужно было сосредоточиться только на ней, чтобы понять. Но даже сосредоточившись я иногда не понимал её и просто качал головой на все вопросы, да и нет. Роза Эдмундовна была строгой женщиной и могла иногда даже прикрикнуть. Но нервы у неё, конечно, стальные… Камень, а не Роза!        Баха отпустил меня и я тут же отошёл от него. Он и Глеб зыркнули на меня злобно.        — А ну, давайте, мальчики, быстро в столовую на завтрак! — сказала Роза и парни, проходя мимо меня, не забыв специально толкнуть плечом, пошли первые. Я, посмотрев на Розу Эдму… Эдм… Эдмуднов… На воспиталку, короче, тоже направился в сторону столовой.        Ни у кого никогда не было какого-то определенного места за столом, поэтому все садились как хотят. Я пришёл, оказывается, одним из последних, поэтому места за длинным столом были заняты.        — Садись сюда, — сказала мне дежурная по столовой и указала рукой на свободное место вместе с Бахой. Мне кажется, никто не знал как ее зовут. Просто «она» или «дежурка в хавачной». Хавачная — все в детдоме так называли столовую, ну, а я чё? Я чё, лысый что-ли? Я тоже называю. Хавачная, хавачная.        Я присел на скамейку и взял ложку. Сегодня на завтрак была манная каша с комочками, несладкое какао с осадком на дне гранёного стакана и кусочек хлеба с маслом. Когда я поднёс ложку с кашей ко рту, Баха «нечаянно» толкнул меня локтем и каша размазалась мне по носу.        — Ой, — прикрыл рукой рот Баха, но потом повернулся к Глебову, захихикал тихо, но потом снова посмотрел на меня, — я случайно. Что это у тебя на носу? — показал он пальцем на меня.        Я, насупившись, стёр кашу салфеткой. Не успел я оглянуться, как Глеб стащил мой хлеб с маслом.        — Оп, — развел он руками, мол, а всё, а нету! — Ты всё равно не любишь такое, — похлопал Глеб по моей маленькой спине и засунул мой хлеб себе в рот.        — Я люблю хлеб с маслом… — пропищал я и нахмурился. Егор на это только развел руками. Баха с Егоровым всё доели и ушли, а я наконец-то спокойно смог доесть хотя бы кашу.        Сегодня была суббота, поэтому на уроки идти не нужно было. После завтрака я пошел к «себе» в комнату, сел на свою кровать и достал из-под подушки книжку, которую взял из библиотеки. На обложке было написано «Иван Тургенев», а чуть выше большими буквами «Муму». Ещё на обложке была нарисована собачка. Наверное, милый рассказ о собаке. Я любил читать. Читая книги, я отвлекался от этих жёлтых стен и погружался в свободу. Для своих девяти лет я читал быстро. Так говорил учитель по русскому. Но как только я открыл книгу, в комнату ворвался Сёма. На несколько секунд остановившись и посмотрев на меня, он подбежал к своей кровати и заглянул под неё. Затем под подушку, под одеяло, в шкаф, на подоконник. Всё это время я следил за ним взглядом и ждал пока он выйдет из комнаты и я смогу нормально почитать.        Сёме было десять. Он на год старше меня, но ниже. Короткая стрижка, коричневые волосы, карие глаза, худые руки и ноги, любил играть в футбол, а ещё смешная фамилия «Заяц».        — Что ты ищешь? — не вытерпев спросил я. А он, даже не посмотрев на меня, несколько секунд молчал, а потом буркнул:        — Кроссовок…        Опустив взгляд на его ноги, я удивился тому, что его правая нога была обута, а вот левая была в красном носке.        — Ты его брал? — нахмурился он и наконец посмотрел на меня. Я опустил взгляд в книгу и сказал:        — Нет. Зачем он мне? Тем более у нас с тобой разные размеры.        Но этого Семёну было мало и он встал на четвереньках и заглянул под мою кровать. Через несколько секунд он уже был под ней и что-то бубнил. Что он там делает?        — Что ты там делаешь? — спросил я и заглянул под свою же кровать.        — Ага! Не брал он! А кто мой кроссовок привязал к ножке твоей кровати? Ты хотел его себе забрать, да?        Я опешил.        — Что?! Да не брал я твой кроссовок! На кой он мне сдался?        — А это? Это что? — указывал он вниз рукой.        Я встал с кровати и заглянул под неё. Действительно, за железную ножку шнурками был привязан на несколько узлов левый башмак Сёмы.        — Это не я! — возмутился я.        — Ага, ври больше… — закатил глаза Семён.        — Да я тебе говорю: это не я!        — Мой кроссовок под твоей кроватью, поэтому развязывай, — приказал он мне. Я вытаращил на него глаза.        — Ниче я развязывать не буду, это не я! — стоял я на своём.        — Ты дурак?        — Сам дурак!        — Завязал на сто узлов! Развязывай!        — Не буду!        — Вы чё орёте? С улиц-ц-цы слыш-ш-шно, — в комнату зашёл и Юра. Ну, класс! Я когда-нибудь сяду читать или нет?!        — Этот ишак привязал мой башмак к своей кровати и говорит, что это не он, — выпалил всё сразу на Юру Сёма. Я стоял возле него и смотрел на Юрку.        — И чё? — после недолгой паузы спросил он гениальный вопрос и прошёл в глубь комнаты.        — Да это мой кроссовок! Я в футбол хотел поиграть, а тут этот!..        — Я не привязывал твой кроссовок, ты понимаешь или нет?        — Юр, ну скажи ему! — подталкивал Сёма его ко мне.        Юра был хорошим мальчиком. Тихий. Десять лет. Волосы пшеничного цвета. Юра тоже любил читать, но что-нибудь научное или историческое и надолго заседал в библиотеке. А ещё у Юры Наумова было очень плохое зрение, но очков у него не было, поэтому он сильно прищуривал глаза и подносил всё близко к лицу, чтобы увидеть что-нибудь. Юра заикался и из-за этого говорил медленно. Он часто моргал. Он мне чем-то напоминал голубя.        — А ч-ч-что я ему с-с-скажу? — повернулся к Семёну Юра и прищурился.        — Чтоб кроссовок отдал!        — Да бери, кто тебе не даёт? — крикнул я.        — Ты!        — Т-т-так, с-с-спок-к-койно! — развёл руками Юра. — Раз вы не хотите д-д-д-доставать сами, сейчас достану я.        С этими словами Наумов полез под мою кровать, а мы с Сёмой наблюдали за ним. Юра смешно кряхтел и говорил «ща, ща, щас, щас».        — Да ты не развяжешь! — крикнул Сёма, а я закатил глаза. — Там на сто узлов!        Через несколько минут, Юра, кряхтя вылез из-под кровати и протянул кроссовок Сёме:        — В-вот, — улыбнулся Юрчик.        — Спасибо, Юра! — заулыбался Заяц и посмотрел на свой кроссовок. — А где шнурки?! — вдруг крикнул он.        Я посмотрел на его кроссовок и увидел, что красные шнурки были разорваны. Я закрыл рукой рот, чтобы не засмеяться.        — Юра, где шнурки?! — не замолкал Семён        — Где шнурки? — заморгал Наумов.        — Вот я тебя и спрашиваю: Где? Почему они порваны?        — Порваны? — искренне удивился Юра.        — Так вот же они! — воскликнул я, заглянув под свою кровать. Все синхронно спустились на четвереньки: шнурки были разорваны. Одна их часть осталась на кроссовках, а вторая — так и была привязана на несколько узлов к кровати. Сёма побежал за Юрой, а тот врезался в стену, которую не увидел.