Кровавый край

      Ночь за окном переходит в день. День переходит в ночь. И грозы гремят, и зомби хрипят, и туристы надрывно орут, пока очередной день сливается с ночью.       И все это время Триллер покрывается плесенью от безделья.       Валяется на чердаке.       Не на том чердаке, где есть маленький бар (всего три столика и десяток стульев, все только для своих), и в углу за занавеской стоят телевизор, проигрыватель и старый диван.       Там, на диване за занавеской, обитает Струпс.       Конечно, можно было бы отыскать себе место поблизости. Можно было бы заставить засранца потесниться. Можно было стать его соседом.       Вот только Струпс на своем чердаке, как известно, по ночам вечно орет как резаный. И зовет по имени каких-то паршивых баб. Как будто он придушил всех своих бывших, как барон из зловещей сказки, и теперь эти телки являются к нему во сне. И жаждут возмездия.       Или, скажем, по старой памяти можно было бы поселиться бок о бок с Могильщиком. Без проблем.       Но на самом деле и у этого плана тоже есть целый ворох значимых недостатков.       Обосновавшись на ранчо, Могильщик нашел себе приют на задворках, в амбаре, прямо в стоге травы среди стойл для коров и коней.       И, конечно, никаких коней в этих стойлах нет. Только зомби. Они топчутся там и рычат. Дожидаются дня, когда их погонят на стрельбище. Или открутят головы. Для того чтобы швырнуть их подальше, и выбить на дорожке для боулинга десять очков.       Короче говоря, нужно совсем уж отчаяться, чтобы согласиться жить рядом с такими соседями.       Поэтому Триллер живет один. На своем собственном чердаке. Под косой деревянной крышей. Где-то над лавкой с сувенирами и залом игровых автоматов.       Через пару лет, прошедших после того, как прошлого хозяина обглодали зомби, это место совсем опустело. И теперь вся обстановка состоит из аркадного автомата с разбитым стеклом и здоровенной кровати.       Кровать скрипит. Так, будто на ней уже успела поиметь друг друга целая куча самых безбашенных извращенцев.       И только Триллера на этой кровати за последние дни трахает одна лишь его злоебучая жизнь.       Вот как это бывает. Например, прямо посреди ночи на чердак без приглашения может явиться начальство.       Со стороны окна, к которому ведет подвесной мост, из темноты будто бы сами собой выплывают резко блестящие пятна.       Господин Дельгадо носит зеленые очки. Алекс Кабрера — оранжевые, прямоугольные.       Блики на стеклах дрожат. И таящиеся в тени фигуры говорят Триллеру, что он бесполезен. И его пора вышвырнуть с ранчо.       Вышвырнуть за забор. Туда, к зомби. К тварям из леса. В дикий край гнилой кровожадной дряни.       В общем, как раз туда, откуда он и притащился.       А когда эти двое исчерпывают весь свой запас угроз и упреков, и растворяются, вслед за ними сразу приходит Рейн.       Ее тоже легко узнать. Очки Рейн — это два бирюзовых овала.       Рейн поет.       «Что ж, когда все друзья позабудут тебя, — мягко тянет ее голос, — я налью тебе виски и джин. Станешь жалким бродягой, станешь костью в канаве, когда с горя подохнешь один».       Ее силуэт замирает в окружении лабораторных склянок и колб. В пальцах сверкает острое лезвие скальпеля.       А в другой руке Рейн держит живое человеческое сердце.       Вскоре на ее месте бесшумно возникает Могильщик.       То есть, по большей части, тоже одни только стекла его очков.       Могильщик расхаживает из угла в угол, и монотонно цитирует Библию. Какую-то мрачную ерунду про обращение в прах. А потом и он, в свою очередь, пытается убедить Триллера в том, что все будет паршиво.       Могильщик говорит, что вот-вот, со дня на день, все вокруг — Струпс, Морин и Рейн, да и остальные работники ранчо узнают, кто во всем виноват. Кто рассказал о них там, на фабрике.       Потому что люди с фабрики не мертвы. Они совсем близко. Они рыщут по лесу. И уже со дня на день они доберутся сюда.       Они придут.       Наивно было решить, будто они все подохли.       Напоследок, прежде чем сгинуть, Могильщик изрекает еще пару зловещих цитат. Что-то про страшные муки. Про возмездие. Про неминуемую расплату.       А еще поблизости то и дело бестолково мелькают большие бледно-зеленые пятна.       Стекла очков крошки Альби. Очков крошки Корби.       Совершенно одинаковые. Только у одного из них круглые стекла рассечены трещинами. И залиты кровью.       А красные, как фары пикапа, треугольные отсветы очков-авиаторов Струпса сопровождает во тьме шуршание множества тонких суставчатых ног.       Фигура, застывшая где-то в углу, сминается и опадает.       Струпс превращается в таракана.       В самом конце, уже незадолго до наступления утра, со стороны подвесного моста за окном появляются резкие желтые блики очков Морин.       Морин усаживается прямо на край кровати. И сообщает, издевательски усмехаясь, что Триллеру вообще-то давно пора перестать цепляться за жизнь.       Его раны смертельны.       Сепсис. Гангрена. Гной. Трупный тлен. Ледяное дыхание кладбища.       Короче, ему пора бы уже наконец соизволить сдохнуть.       В этом случае все его вещи перейдут по наследству в собственность ранчо. И их можно будет продать по частям в лавке для сувениров.       Триллер от всей души посылает ее к черту.       Но Морин не уходит. Не рассеивается и не исчезает, как все предыдущие тени.       Морин жалуется на бессонницу.       Проворным движением она достает из кармана пульт от телевизора. Направляет пульт на окно. И нажимает кнопку.       Вдалеке, на другой стороне улицы, тотчас же раздается щелчок.       Небольшой легкий снаряд влетает в тускло-серый квадрат деревянной рамы.       Судя по запаху, это поджаренный хлеб.       Морин снова принимается говорить.       Она говорит, что механика — это самое лучшее хобби.       Она говорит, что на ранчо полно самой разной автоматической дряни. И одно нажатие кнопки может привести к чьей-нибудь смерти. Один щелчок - один треск пробитого черепа.       Триллер молча разглядывает кусок хлеба на своем одеяле.       В следующий раз, когда куда-то подевается тостер, можно будет по крайней мере сразу понять, что он был превращен в очередное орудие для убийства.       Морин блестит глазами, глядя поверх очков. И в ее глазах неистово ревут бездонные океаны горячей любви. Любви к нанесению тяжких телесных увечий.       А потом она снова принимается жаловаться на то, что не может уснуть. Говорит, что не может найти себе места, пока там, в лесу за забором, происходит какая-то дрянь.       Морин умоляет Триллера прекратить валяться, пиная хуи, и помочь ей. Она просит отыскать маньяка-потрошителя, притаившегося в лесу. Она просит заманить этого кровожадного психа на ранчо.       Она говорит, что парочки механизмов, установленных тут и там, оказалось бы вполне достаточно, чтобы по одному сигналу перемолоть любую тварь из леса в кровавую кашу.       Триллер угрюмо хмыкает. Он вертит в руках кусок горячего хлеба. И, в конце концов, с хрустом вцепляется в него зубами.       На вкус тост оказывается очень похож на уголь, пропитанный машинным маслом.       Морин косится на него, как на самоубийцу.       Она интересуется, не боится ли он это есть.       А потом она спрашивает: «Хочешь еще?»       Триллер согласно трясет головой.       Если бы он только мог вытрясти из головы все мысли.       Их можно было б намазать на хлеб. И сожрать.       Получился бы бутерброд с ебаниной.       По утрам крыши домов на одной стороне улицы — это один край неба. Крыши на другой стороне — это другой его край. И солнце, черт его дери, торчит прямо посередине.       И светится!       Весь мир раздражающе яркий, когда перед глазами нет стекол темных очков.       Триллер выползает из окна чердака на подвесной мост, натянутый между домами. Внизу, в паре метров под ним, Струпс занят обычной работой. Выдергивает плоскогубцами зубы туристов, застрявшие в двери салуна.       Заметив чужую тень, он оборачивается, и радостно машет рукой.       — Эй! Как жизнь?       — Пиздец! — Триллер мучительно моргает. — Солнце поганое!       Он закрывает глаза.       А потом открывает.       И — о, черт! Вот сюрприз! Теперь прямо рядом со Струпсом, ослепительно сверкая остроконечным значком шерифа, стоит начальник. Алекс Кабрера.       Злой как черт.       — Вот вы где. Вам конец. Идиоты. — Начальник выдыхает клубы сигаретного дыма, и мрачно хмурится из-под широкополой шляпы. — Вы думали, что я не догадаюсь, — рычит он, — кто привел в негодность доску с информацией возле главных ворот? Кто еще, а, кретины, мог испортить все фотографии и написать поверх ваших имен «Трупный Триллер» и «Кровавый Струп»?       Струпс смотрит на Триллера.       Триллер смотрит на Струпса.       Приглушенные крики долетают до них со стороны домика аттракционов.       Ветер проносит мимо сухо шуршащий шар перекати-поля.       Струпс издает скорбный вой. Кажется, что к этой минуте его одежда уже начинает дымиться от разъяренного взгляда начальника.       Он раскрыт.       И он даже не успел избавиться от орудия преступления. Так что ему приходится вытрясти из кармана и отдать Алексу черный маркер.       — А ты…! — Закончив извергать длинный поток ругательств, начальник задирает голову.       Триллер, сидящий на досках подвесного моста в паре метров над ним, лихо отдает честь, и изображает высшую степень готовности заняться полезным делом.       — Трупный Триллер! К вашим услугам!       — Ты! — Недобро прищурившись, продолжает начальник. — Я запрещаю тебе нарушать корпоративный стиль в рабочее время. Прекрати немедленно! Где, вот скажи мне, к дьяволу, твои очки?       Триллер честно пытается сообразить, как должен звучать наиболее приемлемый ответ.       Но в эту минуту в гостевом домике на другой стороне улицы начинает протяжно выть пожарная сигнализация.       Из дверей под табличкой «постоялый двор» выкатывается очередной бесноватый турист в тлеющем пончо. И начальник, метнувшись в его сторону, исчезает среди поднимающихся за порогом искр и дыма.       При этом он успевает прокричать напоследок:       — И чтобы больше никаких гнилых глазных яблок в автомате со жвачкой! Из-за вас мы теряем деньги!       — Помочь ему надо? — Триллер спрыгивает с подвесного моста на козырек над входом в салун. А оттуда сползает на карниз, на поилку для лошадей, и, в конце концов, на мостовую рядом со Струпсом.       Струпс пожимает плечами. И подцепляет плоскогубцами очередной обломанный зуб в деревянной двери.       Он явно все еще раздосадован скоропостижной утратой несмываемого черного маркера.       — Помочь? — Хмыкает он. — Нет. Сам справится. И потом, я не думаю, что этот упырь обрадуется, если ты еще раз попадешься ему до того, как отыщешь фирменные очки.       Триллер пинает придорожную пыль.       — Да они в лесу. Хер знает где. — Безрадостно тянет он. — Слетели в траву, пока я продирался через ловушки для зомби.       Струпс резко оборачивается.       — Ловушки? — Повторяет он. — Ах да! Точно. Ловушки! Давно пора кое с кем насчет этого поговорить.       Струпс машет рукой. И подзывает Могильщика.       Тот как раз тащится мимо по каменной мостовой в заляпанном кровью плаще.       В одной руке у Могильщика замороженная коровья туша. В другой — несколько более свежая туша какого-то потрепанного мужика. Туриста.       И, по всей вероятности, этот турист еще жив.       — Могильщик! — Струпс обвиняюще указывает на него плоскогубцами. — Точно! Я давно хотел у тебя спросить! Какого черта ты усеял весь лес этой херотенью? Всеми этими штуками, которые хватают за ноги, поднимают в воздух, и переворачивают? Это все сделал ты? Или нет? И зачем? Ради чего ты вообще это делаешь?       Могильщик хмурится.       А Триллер, поймав на себе его вопросительный взгляд, делает зверски отчаянное лицо. И украдкой машет рукой возле самого горла.       На общепринятом языке жестов это означает: «Срочно соври что-нибудь».       Или, для тех, кто знает друг друга уже тысячу лет, это может значить даже:       «Приятель! Я потом тебе все объясню!»       Это может значить:       «Это все сделал один наш с тобой старый знакомый. Старый знакомый с фабрики».       «Он там. Он в лесу».       «Он взбесился».       Это значит:       «Соври. Потому что Струпса это не касается. Мы и без него сможем как-нибудь позаботиться о наших старых знакомых».       «Окей?»       Жуткая рока Могильщика расплывается в широкой улыбке.       — Ах да-а… — Тянет он, поправляя на плече хрипящую тушу туриста. — Виноват. Тут, видите ли, дело в том, что я уже давненько пытаюсь поймать неупокоенный труп моего папаши.       Он скалится как абсолютный маньяк, обстоятельно объясняя:       — С матушки-то со своей я снял когда-то ее обручальное кольцо. О, да. Я ношу его на цепочке. На шее. Плачу над ним, как ребенок. И мечтаю пополнить коллекцию.       Пристально уставившись на Триллера, Могильщик добавляет:       — Только вот думаю я, что пора заканчивать с этой забавой. А то веревок-то на силки у меня в последнее время уже совсем не хватает. Даже пришлось расплести, и пустить в дело старую рыболовную сеть. А ведь я помню, — Могильщик многозначительно щурится, — как давно она валялась без дела. Там, знаете ли, в моем прежнем доме. В хижине у реки.       — В хижине у реки!       Триллер шагает по лесу.       — В хижине у реки! — Повторяет он. — Да! Точно! Ну ты только подумай, Джонни! Что, если они действительно в хижине у реки?       Джонни бессвязно хрипит.       Возможно, когда-то давно, когда Джонни еще был жив, его звали как-то иначе. Но теперь это не имеет значения.       Триллер отломал ему прогнившую нижнюю челюсть. Для того чтобы Джонни больше не мог кусаться.       Но собеседник из него после этого, честно говоря, все же вышел довольно неважный.       — Что ты сказал? — Триллер, усмехнувшись, поворачивается к нему.       Джонни снова хрипит.       — Что значит «глупо»? — Возмущается Триллер. — Глупо идти одному? О, заткнись.       Джонни хрипит.       Триллер беспечно отмахивается от его осуждения.       — Тебе кажется, что это глупо, только потому, что ты не знаешь того, что уже знаю я. Просто поверь, Джонни. У меня есть план. Веришь?       Джонни плетется прямо за ним по пятам. Пристально следит остекленевшим взглядом за чужой шеей. И глухо хрипит.       Триллер в ответ тоже издает раздраженный стон.       — О, да брось. Нам же не обязательно сразу лезть в драку. Для начала мы просто посмотрим. Выясним, чего они хотят. Ничего сложного. Да, Джонни?       Джонни хрипит. И, замолчав на минуту, снова принимается издавать тошнотворные звуки. Триллер возмущенно перебивает его.       — Что? В каком смысле «ебнутый шизофреник»? Ты что, блядь, себе позволяешь? Я думал, что мы друзья!       Разговор заканчивается тем, что молоток без труда пробивает кости облезлого черепа.       И после этого Джонни приходится наконец замолчать.       Старая рыбацкая хижина выглядит обитаемой.       Трава возле двери примята. С кольев для сушки сетей, возле самой воды, свисает уродливый свитер.       Воняет, должно быть, не меньше проклятых овец, из шерсти которых его связали.       Триллер устраивается на ветке дерева у реки. На той же самой, с которой, болтаясь в затянувшемся аркане из рыболовной сети, свисает чья-то ужасно гнилая нога.       Тени становятся длинными. Свет солнца краснеет. Мертвецы в отдалении уныло шуршат по опавшей листве.       Проходит чертова куча времени.       Триллер ждет. Не спускает глаз с деревянной двери.       Ему даже удается припомнить, как звали жуткого мужика, который сейчас должен быть там, внутри.       Егерь. Его звали Егерем.       Когда-то давно, там, на фабрике, его работой было следить, чтобы зомби не сбились в стаю. Не собрались бы в здоровенную кучу, не навалились все вместе. Не проломили забор.       В общем, он занимался всем тем, за что на ранчо теперь получает зарплату Могильщик.       Солнце совсем опускается, и уже задевает верхушки деревьев, когда мужик в охотничьей куртке, в осенних сумерках похожий на темно-зеленое приземистое пятно, выходит из хижины.       Он шагает вдоль берега вниз по реке, и вскоре исчезает за переплетением веток деревьев.       Триллер провожает его долгим взглядом.       Пора действовать.       Триллер спускается вниз. Бесшумно проскальзывает к окну хижины. И, затаив дыхание, смотрит внутрь.       Там, внутри, в полумраке, он пытается отыскать взглядом именно то, что ему нужно видеть.       Вот что. В это сложно поверить, но, вообще-то, на самом деле Триллер не долбаный доктор наук. Не сраный умник. Не лабораторный профессор.       Обычно у него нет ни времени, ни желания думать о том, из-за чего и как получаются разные вещи.       Но за последние дни свободного времени у него было предостаточно.       Так что он думал. Думал все эти долгие скучные дни. В те дни, пока грозы гремели, и зомби хрипели, и туристы орали под окнами.       Он думал про их со Струпсом последнюю вылазку в лес. Думал про тварь с арбалетом.       Он думал: почему вышло так, что эта тварь с арбалетом его не убила?       Нет, серьезно.       Что помешало ей просто выстрелить второй раз?       Ответа могло быть два.       Или после первого выстрела у твари закончились стрелы.       Или нет. Может быть, все было как в том эпизоде из третьей части «Резни из Ущелья Гроз». Там, где девчонка пыталась спасти свою жизнь, украв арбалет у маньяка. Но у нее не хватило сил на то, чтобы его зарядить.       Не зря же перед самыми титрами в каждой «Резне» всегда появляется надпись: «увиденные вами события происходят на самом деле!»       Ну, то есть, нет. Конечно, на самом деле ничего подобного быть не могло.       В смысле, здесь, посреди леса, до краев наполненного ожившими мертвецами, ни за что не могла бы прятаться какая-нибудь девчонка.       Много ли детей вообще появилось на свет в те годы, когда Триллер все еще был одним из обитателей фабрики? Могли ли такие дети прожить достаточно долго?       Ответ — нет. Ответ — нет.       По крайней мере, ты тратишь не так много сил, когда тебе нужно копать не очень большую могилу.       И все-таки, Триллер знал. Он знал.       В углу старой хижины сидит девчонка. Дочь Егеря. Дочь того жуткого мужика.       Девчонка одета в платье. Старое и потрепанное. И можно припомнить даже, как лет десять назад это же самое платье носила другая девочка. Джун.       Но во всем остальном эта девчонка совсем на нее не похожа.       Девчонка в углу похожа на мешок костей. На маленькую засушенную лягушку.       Она склоняется над столом. Ест куски мяса, брякая ложкой о край консервной банки.       А на носу у нее — знакомые ярко-синие очки.       Триллер свирепо усмехается.       — Еще и очки мои спиздили. Заебись.       Убедившись, что в старой лачуге больше никого нет, он пробирается внутрь.       Внутри пахнет пылью. Под ногами гремят пустые бутылки.       Девчонка в дальнем углу вздрагивает. Замирает с ложкой в руке.       В огромных цветных очках девчонка выглядит очень нелепо. На одном из стекол нарисован прицел. Это, должно быть, создает трудности, когда хочешь разглядеть хоть что-нибудь левым глазом.       Хотя вот Триллеру это не мешает. Да еще, к тому же, придает его образу радикальную неотразимость.       Ну что ж.       Алекс Кабрера сказал: отыщи очки.       Морин сказала: приведи тварь из леса на ранчо.       Струпс сказал: всегда первым делом спрашивай, есть ли укусы.       Окей.       Вот только прежде, чем Триллер успевает хоть что-нибудь предпринять, его цветные очки летят ему в голову.       Схватить их нетрудно. Но только в протянутую руку, обдав плечо и щеку густым мясным соусом, тотчас же врезается открытая консервная банка.       А девчонка, швырнувшая ее, успевает прошмыгнуть мимо и скрыться за дверью.       — Вот… ведь… дрянь. — Прежде чем надеть очки, Триллер пытается оттереть с лица холодный соус.       Вообще, говоря откровенно, ему точно хватило бы проворства на то, чтобы сжать пальцы на тонкой шее, белевшей над воротником старого платья, и пару раз впечатать девчонку башкой в ближайшую твердую поверхность.       И почему только он это не сделал?       А вот густой мясной соус из банки неожиданно оказывается довольно сносным на вкус. Гораздо лучше, чем вся та древняя консервированная дрянь, которую Струпс набрал пару недель назад среди хлама в чужом подвале.       На краю стола, за которым сидела девчонка, виднеется другая железная банка. Еще не открытая. Ее круглый бок ярко блестит в лучах заходящего солнца, падающих из окна.       Триллер тянется к банке.       Она вполне может сгодиться для того чтобы стать трофеем.       И тут его ждет удивительное открытие: железная банка выглядит совсем новой.       На ее крышке выбит срок годности. Срок годности, который еще не вышел.       Банка была изготовлена в прошлом году.       Это странно.       Но Триллер — не чертов профессор.       У него нет времени на то, чтобы решать загадки, дожидаясь, пока маленькая злая девчонка приведет своего здоровенного злого отца.       Значит, пора уходить.       Но дверь лачуги, минуту назад захлопнувшаяся за девчонкой, оказывается подперта снаружи.       — Вот дрянь. — Повторяет Триллер. Он засовывает консервную банку за пазуху, и от души пинает трухлявые доски. — Да ты издеваешься, что ли?       Ну серьезно, какого черта? Может ли что-то подобное удержать человека, вооруженного молотком?       Нет. Это просто смешно.       Триллер пинает дверь еще раз. Он прикидывает: стоит ли тратить силы на то, чтобы выбить доску, или можно попросту выбраться через окно?       Но от следующего же удара дверь дергается. И открывается.       И за ней стоит жуткий мужик.       Тот самый мужик. Девчонкин папаша. Егерь.       Ублюдок в зеленой куртке.       Триллер подается назад.       Неприятная встреча.       Не фатальный провал, нет. Но черт возьми.       Слишком уж непривычно драться внутри помещений.       Триллер уворачивается от здоровенного кулака. Хватается за железный крюк. И в два счета оказывается над головой противника. На потолочной балке.       Отсюда уже можно спикировать вниз. Вцепиться ублюдку в шею. И проломить башку молотком.       Ну, или можно сначала попробовать поговорить.       — Какой же ты стремный. Пиздец. — Триллер свешивает ноги, устраиваясь на тонком бревне.       Он решает сделать по крайней мере одну попытку завязать беседу.       Было бы очень полезно узнать у ублюдка целую кучу разных занятных вещей. Например, откуда здесь появились еще не просроченные консервы?       Но проклятый Егерь, совсем так же, как и его дочь, оказывается не настроен на разговоры.       Вместо ответа ублюдок молча сверлит Триллера тяжелым взглядом. А потом врезается плечом в деревянный столб, на который опирается потолочная балка.       Ветхая деревяшка хрустит. И вся хижина тут же приходит в движение. Триллера сметает с надломившегося бревна. В следующую секунду, уже оказавшись на полу, он готовится оказаться погребенным под обрушившимися стенами.       Вот почему не стоит ввязываться в драку с психопатом внутри помещения. Потому что ради победы он может попытаться повалить на тебя весь чертов дом.       Молоток отлетает в сторону. Крюк с веревкой остается торчать из доски где-то над головой. А бесчисленные легкие щепки, сор и труха поднимаются в воздух.       Ну а покосившиеся стены все-таки остаются стоять.       Вот удача.       Жуткий мужик появляется рядом в одно мгновение. Он снова похож на пятно. Среди шепок и пыли все на свете становится похоже на пятна.       Чужая нога врезается Триллеру в бок.       Какая-то мелкая дрянь после этого тотчас же впивается в локти и спину. Триллер опять на полу.       И мрачная темно-зеленая тень нависает над ним многотонной каменной глыбой. Подошва чужого сапога тяжело опускается ему на ребра.       — Ну все, уебище. — Сообщает Триллер, сухо кашляя деревянным крошевом. — Ты меня разозлил. Тебе пиздец.       Он еще не решил, каким образом можно устроить пиздец здоровенному мужику, который пригвоздил его к полу.       Но зато ему уже стало ясно, что все это дерьмо с разговорами, все это «сначала спрашивай, и только потом убивай» на этот раз было ошибкой.       — Папа?       Испуганный детский писк тонким звоном раздается со стороны двери.       Жуткий мужик не оборачивается.       Стоит, замерев. Ни на секунду не сдвигается с места.       Он произносит размеренно и ровно:       — Принеси мне мой топор. И выйди.       Триллер рычит от злости. И наугад шарит пальцами по полу.       Он пытается найти молоток.       Ну, или любую другую тяжелую дрянь. Достаточно тяжелую, чтобы швырнуть ее в чужую свирепую рожу.       Весь его богатый жизненный опыт говорит о том, что когда над тобой стоит здоровенный жуткий ублюдок с топором в руках — это значит, что дела идут как-то паршиво.       — Ты. Я помню тебя. — Произносит жуткий ублюдок.       Он начинает говорить сразу после того, как его девчонка опять успевает скрыться.       — Др-рянь! — Перебивает Триллер. — Я тебе башку отгрызу! Слышишь? Я разорву тебе горло!       Он еще продолжает зло хрипеть что-то бессвязное, когда все тот же ровный голос ублюдка в охотничьей куртке медленно произносит:       — Ты расскажешь мне все.       Вот черт. Что за день?       Триллер коротко выдыхает сквозь зубы.       — А, так значит, теперь ты сам хочешь поговорить?       Против собственной воли он неотрывно следит за рукой склонившгося над ним мужика. За деревянной рукоятью в его руке. За тусклым блеском на лезвии топора.       От вида этого блеска голова как будто бы начинает работать быстрее.       Правда, «быстрей» — это не значит «лучше».       «Быстрей» — значит только «быстрей».       Знаете, например, что делают самураи в безвыходной ситуации?       Самураи откусывают себе язык.       Истечь кровью до смерти назло врагам — таков путь самурая.       Только вот что. К дьяволу самураев. К дьяволу благородную смерть. Что на их месте полагается делать всем остальным?       — Хочешь поговорить? Так давай! Говори! — Выплевывает Триллер. Сам мимоходом удивляясь тому, что за херню он несет. — Давай! Выкладывай все, что ты тут замышляешь! И тогда, может быть, мы оставим тебя в живых! Но тебе лучше поторопиться. Потому что ты окружен. Да! Утрись, мразь. Нас здесь хренова куча. И все мои люди…! Уже…! У тебя…! За спиной!       Он так хорош. Он так крут. Его голос звучит так убедительно. На месте ублюдка в зеленой куртке Триллер бы обязательно себе поверил.       Но ублюдок вместо этого только кривит рот, и презрительно щурится. Его взгляд изучающе скользит по сторонам, до тех пор, пока не останавливается наконец на беспорядочно шарящей по полу ладони в синей перчатке.       — Прекрати. — По-прежнему неторопливо произносит ублюдок. — Слушай. Вот что. Я начну с твоих пальцев.       Это звучит даже не как угроза. Просто факт, которой зачем-то решено было сообщить.       Ублюдок издает смешок, похожий на сухой кашель, и говорит:       — Сейчас ты перестанешь лгать.       Он говорит:       — Сейчас ты мне скажешь правду.       Он говорит:       — Слушай внимательно. Вопрос первый.       Говорит:       — Сколько…       А потом его слова обрываются. Переходят в глухое бульканье.       Он подается вперед. Сотрясается. И из груди ублюдка появляется острый окровавленный стержень.       Красный железный багор.       И сразу же после этого кто-то — ну кто, ради всего святого, это бы только мог быть? — пинает ублюдка в спину.       Объявившийся в хижине обладатель пожарного багра вытягивает острый прут из тяжелой туши. И без промедления добивает свою жертву парой свирепых ударов.       Триллер даже не успевает как следует поучаствовать в этой схватке. Так быстро все происходит.       И все же, освободившись от тяжести чужого сапога, и снова получив возможность двигаться, он, не поднимаясь с пола, прижимает к шершавым доскам чужую руку с зажатым в ней топором.       Просто на всякий случай.       А то в старой лачуге и без драки на топорах уже творится черт знает что.       Паршивое место.       Вот и Могильщик, помнится, тоже раньше жил в этом доме. И тоже обычно любил, — да что уж, любит и до сих пор, — таскаться везде с точно таким же оружием.       Вот только Могильщик — крутой. И потому верит, всегда верит в то, что говорит ему Триллер. Даже когда тот врет.       Верзиле в зеленом следовало бы этому у него поучиться.       «Говори правду! Перестань лгать!»       О, да пожалуйста.       Хотя теперь, конечно, чему-то учить ублюдка уже слишком поздно.       Ублюдок лежит на полу, распластавшись по доскам безжизненной кучей.       Жил как грязь, сдох как мразь.       Туда ему и дорога.       Струпс тяжело дышит, оглядывая углы ветхой хижины. Он выглядит как человек, только что пришедший к финишу на марафоне.       — Какого черта? — Возмущается Триллер, когда Струпс хватает его за рукав, и рывком поднимает на ноги. — И куда только на этот раз делись все твои принципы? Где все эти «сначала спрашивай, только потом — убивай»? Тем более, что он и сам в этот раз хотел о чем-то поговорить! И я тут вообще-то с ним еще не закончил!       Струпс обеспокоенно хмурится.       — Да? Ты знаешь, ты весь в крови.       Он показывает на свою щеку.       Триллер повторяет его движение. И чувствует под пальцами что-то густое и липкое.       Ах да. Точно.       Это не кровь. Это дрянь из консервы.       Триллер морщится. Может быть, он и правда немного не в форме. Бинты, оставшиеся под футболкой с прошлой вылазки в лес, начали намокать.       Ну да и хер с ними.       Гораздо паршивей то, что Струпсу вообще потребовалось так неожиданно взять, и возникнуть прямо из ниоткуда. Как будто бы само мироздание вдруг искривилось, и — бах! — ткань реальности лопнула, и зашвырнула Струпса под дверь лачуги.       Потому что Триллер проебался. И его нужно было спасать.       — Как ты нашел меня? — Вздыхает Триллер. Он наскоро нашаривает среди пыли и подбирает свое барахло.       Струпс, увлекшийся было знакомством с содержимым карманов поверженного мужика, оборачивается в его сторону.       — Я не нашел. — С убийственной невозмутимостью возвещает он. — Этот гавнюк с топором проломил тебе голову. Ты мертв. А я — твой загробный спутник.       Он направляется к двери, и, миновав порог, вскидывает руки к небу.       Триллер плетется за ним.       — Ты серьезно?       На небе как раз начинают появляться первые звезды.       — О да. — Скорбно кивает Струпс. — Я поведу тебя в Ад.       Из-за угла хижины появляется оживший мертвец. И Струпсу на середине фразы приходится увернуться, и пригвоздить упыря багром к бревну возле самой двери.       — В Ад? — Повторяет Триллер, наблюдая за этой сценой. — А что, разве для этого отсюда еще нужно куда-то идти?       Струпс сдавленно фыркает. И, не в силах удерживать дальше свой загробно-трагический тон, принимается хохотать.       — Да не-ет. — Отзывается он. — Не надо. Ну куда же мы, нахер, отсюда уйдем?       Он явно собирается возвращаться домой. Так что приходится поскорей схватить его за рукав куртки.       — Стой. Подожди. — Триллер крутит башкой, оглядывая берег реки вместе с подступающим к самой воде краем леса. — Где девчонка?       Струпс останавливается.       — Какая девчонка? — Удивляется он.       В качестве объяснений Триллер машет ладонью где-то на уровне груди.       — Вот такая.       Струпс понимающе хмыкает.       — А! Ну да. Девочка? — Переспрашивает он. — Ладно. Значит, Могильщик и правда видел кого-то в лесу…       — Могильщик? — Перебивает Триллер. — Ох, блядь! Он здесь?       Это плохо.       Триллер хватает свой крюк, и в два счета забирается на ветку ближайшего дерева.       Вот так новости.       Плохо. Паршиво. Теперь нужно найти девчонку как можно скорей.       А удивленный голос Струпса раздается откуда-то снизу:       — Могильщик? Конечно, он здесь. Кто же еще, по-твоему, меня сюда притащил?       Звезды зажглись. Солнце село. На лес уже почти успела обрушиться полная темнота.       Так что Триллер находит Могильщика только чудом. По звуку. Или по запаху. По бликам на стеклах очков или по звериному блеску оскаленных челюстей.       Черт знает как. Главное, что он находит его вовремя.       Ну, почти.       Вот, почему не следовало звать с собой Могильщика. Вот почему Триллер не предложил ему отправиться на эту проклятую вылазку с самого начала.       Потому что Могильщик на самом деле — натуральный маньяк.       Вся его обычная неспешность и дружелюбие распространяется только лишь на примерных туристов и на работников ранчо.       Ну а все, что только может попасться ему в лесу, он по праву считает своей добычей.       Могильщик, похожий на громадного ворона в своем пепельно-сером плаще, замер среди деревьев. Рядом с ним валяется сломанная, раздавленная железка. Вероятно, когда-то совсем недавно это был арбалет.       Могильщик держит девчонку. На вытянутой руке. Примерно так, как обычно держат кисточку винограда.       Для его жутких лап ее тонкие кости, должно быть, совсем ничего не весят.       Девчонка дергается. Пытается освободиться.       И можно видеть, как острые зубы Могильщика медленно, словно в покадровой съемке, и до ужаса неотвратимо сжимаются на ее плече.       Триллер отталкивается от очередной ветки, и приземляется на траву совсем рядом.       — Эй! А ну стой! — Орет он. — Мы не едим детей! Слышишь? Псих хренов! Мы! Не едим! Детей!       Могильщик с разочарованным урчанием разжимает челюсти.       — Это ты их не ешь. — Ворчит он, слегка опуская девчонку, хотя и не освобождая ее окончательно из своей крепкой хватки.       Могильщик говорит:       — И, кстати, ты это очень зря.       Он говорит:       — Мясо у них очень нежное.       Он благодушно усмехается. И предлагает:       — Хочешь попробовать?