Кровавый край

      Начинается мертвый сезон.       Мертвый. Буквально. Все разъезжаются по домам между Хэллоуином и Рождеством. И живые мертвецы становятся самой многочисленной частью обитателей ранчо.       И все-таки утром на стрельбище один из последних туристов почти ухитряется отстрелить Кровострупнику кусок уха.       Минут десять спустя кровь все еще продолжает идти. Она капает на лакированное дерево баркой стойки, когда Струпс добирается до салуна.       Рейн невозмутимо предлагает в качестве дезинфекции тряпку, пропитанную каким-то бухлом. Ту же самую тряпку, которой она протирает стойку.       — Неужели я выгляжу настолько паршиво, что меня невозможно отличить от зомби? — Оскорбленно выдыхает Струпс.       Рейн качает головой.       — Нет. — Отзывается она с легкой усмешкой. — Ты не похож на зомби. И еще ты не похож ни на одного из лысеющих офисных тюфяков. Так что, я думаю, что любому из них очень хочется тебя пристрелить. Из зависти.       Струпс весело скалит зубы в ответ. Он польщен.       Хотя вернее всего, зависть тут ни при чем. Скорее уж мужику с пистолетом просто стало скучно. Потому что палить по мертвецам на стрельбище за высоким забором совсем не так увлекательно, как гоняться за ними в лесу.       Зато гораздо более безопасно.       Не зря же корпоративный слоган гласит: «Семьдесят восемь процентов живых и довольных клиентов!»       Это значит, что из десятка туристов укушенными должны оказаться не более пары штук.       Рейн тем временем достает из-под стойки стакан, полный жидкости подозрительного серовато-бурого цвета.       Она ставит стакан перед Струпсом. И предлагает:       — Пей.       Струпс морщится. В его планы не входило начинать надираться с самого утра.       Но Рейн уверяет, что это необходимо.       — Новая разработка. — Произносит она. — Оригинальный рецепт.       Она говорит, что теперь нужно только придумать название. Чтобы без промедлений включить это пойло в меню.       — Господь. — Бормочет Струпс после первого же глотка. — Господь, пощади меня, и избавь от страданий.       Рейн хмыкает, и заявляет, что такое название не подойдет.       Слишком длинное.       Струпс жадно хватает ртом воздух. И пытается объяснить, что никакое название пойлу не нужно.       Потому что никто никогда в жизни не согласится его пить.       Один лишь Струпс готов на это. И только ради Рейн.       Во имя всего святого. Никто на свете не любит Рейн так же сильно, как он.       Рейн ставит локти на стойку, и опускает подбородок на переплетенные пальцы.       Она говорит:       — Тогда остается только дать моему шедевру название в твою честь.       «Кровавые струпья».       Двойные двери скрипят. И под этот скрип в салуне объявляется крошка Корби.       Галстук у него сбился на бок. Волосы растрепались.       — Эй! Хочешь знать, где сейчас твой гарпун? — Начинает он, возбужденно блестя глазами за стеклами цветных очков. — Так вот! — быстрым шагом он направляется к Струпсу. — Слушай! Твой гарпун застрял в городской ратуше! Прямо в крыше!       Струпс кивает.       — Это не гарпун. — Поправляет он. — Это багор. А что, кстати говоря, он там делает?       Красный пожарный багор и правда оказывается торчащим из крыши здания, в котором обитает начальство. Железное острие вонзилось среди черепицы.       Веревка, привязанная к багру, тянется под углом к коновязи возле участка шерифа.       И по этой веревке, зацепившись крюком, с крыши съезжает Триллер.       Через пару секунд он оказывается на земле. И хлопает по раскрытой ладони, которую ему подставляет Морин.       Морин ждала внизу.       Одной рукой в тяжелой рабочей перчатке она прижимает к груди ворох мятой бумаги. А другую, свободную, вытягивает вверх. И объявляет:       — Узрите! Настала пора расширяться! Вот! Пришел день, чтобы наконец дать туристам именно то, чего они все хотят!       — Открыть на главной улице бордель. — Вполголоса заканчивает Струпс.       — Нет! — Морин порывисто оборачивается к нему. — Хотя… — Ее лицо на минуту принимает задумчивый вид. Но сразу же после Морин отрицательно трясет головой. — Нет. Нет! Ты подумай вот о чем! Подумай об этих туристах! Туристы готовы нарушать правила, — объясняет она, — готовы сбегать, и тайно шататься по лесу. И все это только лишь для того, чтобы посмотреть на зомби в естественной среде обитания. А все почему? Потому что они ебнутые! Они хотят долбаного сафари! И мы… Мы дадим им такую возможность! Вот! Она опять порывисто воздевает вверх свободную руку. — Взгляни-ка сюда! Посмотри! Это мой прототип! Мы должны построить точно такой же! Но больше! Мы должны дать им шанс полетать над каньоном! Почувствовать вкус приключений! Короче, — Морин переводит дух, — короче, мы должны захерачить канатную дорогу!       Триллер у нее за спиной поднимает вверх два больших пальца.       Он тоже выглядит крайне воодушевленным возможностью что-нибудь захерачить.       Морин раскидывает свои бумаги прямо на камнях мостовой.       — Вот тут, — указывает она, — у нас кладбище. Вот тут — забор. Тут, немного подальше от пляжа, обрыв. И с обрыва видно весь каньон. На миллион километров! А вот тут, посреди каньона, внизу, торчит гора. Невысокая. С отвесными стенами. С плоской верхушкой. Туда, вот на эту самую гору мы и проведем канат. Там будет смотровая площадка!       Струпс припоминает вид, открывающийся с обрыва за кладбищем.       — Хорошее место. — Соглашается он. — Я помню это плато. Мертвецы туда не доберутся.       — Не доберутся. — Встревает Триллер, тоже склоняясь над картой. — Ну так и хера с два они будут стоять у подножья. Там же лес вокруг. Он огромный. Там же не зоопарк. Так что туристы с этой горы вообще никого не увидят.       Струпс согласно мычит. И тут же знакомый голос за его спиной произносит:       — Увидят.       Рейн стоит, прислонившись к стене возле двери салуна.       Она говорит:       — 3омби идут на звук. Так что я не вижу ничего сложного в том, чтобы собрать толпу. Нужно будет только потратиться на генератор. И подключить к нему пару колонок.       Струпс кивает.       Он и сам как раз собирался предложить что-то подобное. Но только с одним условием: из колонок просто обязан раздаваться на запредельной громкости убойный тяжелый рок.       Солнце исчезает. Серая тень накрывает карту, лежащую на мостовой.       Это начальник. Кабрера. Он как всегда неожиданно объявился со стороны полицейского участка, и теперь заслоняет все небо широкополой шляпой.       — Возвращайтесь к работе! — Рявкает он. — Ну-ка, живо все по местам! Не бездельничать! Вы что, издеваетесь? Да господин Дельгадо ни за что в жизни не даст никому из вас деньги на подобную ерунду!       И тотчас же, будто услышав его слова, на балкончике ратуши появляется сам господин Дельгадо.       Как и всегда, во всем своем великолепии.       Он сияет. Он благодушно насвистывает какой-то пошлый мотив. Он улыбается, и величественно обозревает свои владения.       Его взгляд падает на багор, торчащий прямо над перилами балкона.       На веревку, тянущуюся к коновязи.       И, в конце концов, останавливается на мостовой, посреди которой разложена карта.       — Мои работяги! — Провозглашает господин Дельгадо. — Послушайте! У меня есть чудесная мысль! Нам нужно построить канатную дорогу!       На следующий день стройка уже идет полным ходом.       Нужно возвести огромный ворот, который, вращаясь, будет гнать по веревке вверх и вниз сидения, закрепленные на тросе подъемника. Совсем как на горнолыжном склоне.       Ну а приводить все в движение должны будут зомби. Зомби для этого нужно будет просто заставить бродить по кругу. Идти вперед, вслед за приманкой, подвешенной на веревке.       Морин снует туда и сюда, объясняя всем, как это должно работать. Могильщик сгоняет зомби в овраг за забором кладбища. Алекс Кабрера и Рейн обсуждают смету.       Струпс тем временем берется научить Триллера водить пикап. Им в скором времени предстоит перевезти на нем кучу всякого строительного барахла.       В карантинной зоне никому нет дела, получал ли ты когда-нибудь водительские права. Струпс сам учился водить по большей части по фильмам с погонями. Но из него, вроде бы, получается сносный инструктор.       А потом Триллер врезается в хренов забор.       Вообще-то, забор вокруг ранчо довольно высокий и крепкий. За этим следят. Забор чинят.       Вот только никому не приходит в голову проверять ограждение над обрывом у кладбища.       Ограда нужна здесь по большей части лишь для безопасности туристов. Ведь для того, чтобы добраться до этих досок с другой стороны, мертвецам пришлось бы каким-то образом вскорабкаться на пару метров вверх по отвесному склону.       Короче говоря, этот забор был построен сто тысяч лет назад. И потому бампер пикапа разом проламывает ветхие деревяшки.       Доски трещат. Но Струпс, которого впечатывает в дверь на пассажирском сидении, готов поклясться, что на самом деле это трещат его кости.       Ему чудом удается избежать удара башкой о стекло. Он вцепляется в руль, чтобы резко повернуть его в сторону. Он тянет за ручной тормоз.       Забору хана.       Пикап, накренившись, повисает над краем обрыва. И под лязг распахнувшейся от удара дверцы водительского сидения Триллер срывается вниз. Прямиком в яму, в которую Могильщик уже успел согнать порядочную толпу мертвецов.       В карантинной зоне никому нет дела, догадался ли ты пристегнуть свой ремень безопасности.       Пикап снова приходит в движение. Земля под передними колесами начинает осыпаться. Так что Струпс рывком перекатывается на водительское сидение.       Он сдает назад. Со всей силы жмет на педаль.       Конечно, вместо этого он первым делом собирался тоже спуститься вниз. В яму.       Триллер, быть может, и не боится заражения злоебучим вирусом через укус. Но это никак не пометает зомби попросту растерзать его на части.       Так что нужно вытащить его оттуда.       Это нужно сделать как можно скорей.       Но черт! Вот, о чем вместо этого приходится думать в первую очередь: о том, как было бы славно, чтобы никому на голову не свалился хренов пикап.       Когда же минутой позже Струпс заглядывает в овраг, то ему открывается вид, который можно описать только двумя словами.       Кровавое месиво.       В яме для зомби не осталось почти ничего. Почти ничего, что могло бы хотя бы теоретически оказаться способно двигаться. Мертвая плоть размазана по камням, как паштет.       Посреди этой сцены возвышается фигура в сером плаще.       Могильщик.       В одной руке Могильщик сжимает топор. А другую здоровенную лапу он вскидывает над головой, чтобы приветливо помахать Струпсу.       Триллер сидит у могильщика на плечах. Он выдирает из прорехи на рукаве своей синей рубашки чью-то щербатую нижнюю челюсть. И при этом хохочет как умалишенный.       И вот еще что.       Эти двое выглядят так, будто только что попали под ураганный ливень из крови.       До чего же выразительная картина.       Струпс завистливо усмехается.       Безбашенные черти. Как, должно быть, весело знать, что у тебя есть иммунитет. Можно совсем не беречь свою шкуру.       Могильщик выбирается из ямы. Он делает это одним рывком, без труда, будто бы каждый день разрывает по тысяче глоток, и сразу же после штурмует отвесные стены.       Все же работникам ранчо, пожалуй, здорово повезло, что этот висельник однажды решил считать их своими друзьями.       Когда Могильщик стряхивает вцепившегося в него Триллера на траву, тот все еще продолжает смеяться.       Проследив за взглядом Струпса, Могильщик оглядывается на растерзанных зомби.       — Я увлекся. — Признается он. — Прошу меня извинить.       Он стирает кровь с лезвия топора о свой плащ, и удаляется, пообещав в скором времени согнать взамен новую стаю бесплатной рабочей силы.       Триллер остается лежать на земле. Он не спешит вставать. Вместо этого он тянется к Струпсу, и дергает его за штанину.       — Можешь одолжить свой платок? — Просит он. И кивает на окровавленную прореху в своей рубашке. — Дай мне его побыстрей. Чтобы всей этой поебени никто не заметил.       Струпс издает глухой стон. И принимается развязывать узел на шее.       Ох.       Вообще-то, у Струпса существует большое количество причин для того, чтобы врезать напарнику по лицу. И, черт возьми, только одна, чтобы этого не делать.       Все дело в том, что посадить Триллера за руль с самого начало было именно его идеей.       Дырявый рукав рубашки чудом успевает принять несколько менее подозрительный вид, когда вопль негодования раздается с противоположного конца кладбища. Оттуда, где на могильных камнях разложены чертежи и бумаги.       — Идиоты! — Широким жестом указывая на очевидное провозглашает Алекс Кабрера. — Вы разнесли весь забор! Струпс складывает ладони рупором.       — Мы все починим! — Бодро орет он в ответ.       Начальник сокрушенно отмахивается от его предложения.       — Там нечего чинить. — Ворчит он. — Все сгнило.       Рейн и Морин, покивав, деловито заключают, что теперь для забора нужны новые доски. И без промедления принимаются переписывать смету.       Итак, это было объявлено официально. Проклятому забору пришел конец.       Вот, почему после окончания рабочего дня Струпс и Триллер снова оказываются на кладбище.       Господин Дельгадо сказал: «Работяги! Среди могил были отворены врата в Ад!»       Ну а Алекс Кабрера выразился гораздо ясней. Он сказал, что Триллер и Струпс обречены теперь торчать возле дырки в заборе. И охранять это проклятое место на кладбище до тех пор, пока не появится шанс раздобыть новые строительные материалы.       Струпс решает, что ночевка на кладбище сулит им просто незабываемое веселье.       Он притаскивает с собой спальные мешки и гитару.       Триллер успевает собрать охапку обломков трухлявых досок и старых коряг для костра. Свалив их в большую кучу, он падает прямо между двух надгробий. И заявляет, что наконец-то нашел себе самое уютное место.       На надгробии слева от него написано: Блошка.       На надгробии справа написано: Крошка Альбин.       Струпс разводит огонь.       Рейн дала ему с собой термос с кофе.       Сидеть на бревне у костра, и пить кофе — что может быть лучше?       Разве что, может быть, сидеть у костра, и пить пиво. Но начальство бы мигом разузнало об этом, явившись с инспекцией.       Нельзя быть таким легкомысленным. Учитывая сломанный забор. И мертвецов, которые плотоядно урчат и ревут в паре метров ниже по склону.       О, эта дикая, дикая, дикая, страшная ночь! Безлунная ночь. Ночь на кладбище.       На кладбище с мертвецами!       Звучит как начало хорошей истории.       Очертания леса вдали становятся все темней. Медленно растворяются. Сливаются с краем неба.       Струпс принимается настраивать гитару.       — Брызгов пыль из-под колес. Гул дорог в Ущелье Гроз. — Напевает он себе под нос. — Дух скитаний в пустоте. В дрожи пальцев и в дожде. Он нашел, что ищут все. Это — рокот на шоссе.       «Трасса Двадцать Семь».       Это старая, старая, бесконечно старая песня. И Струпс почти успевает допеть ее до конца.       А потом кусты за надгробием по соседству с тем, возле которого валяется Триллер, начинают шуршать. И оттуда выкатывается Морин.       У Морин с собой фонарь и большой пакет с воздушным суфле.       Суфле нанизывают на тонкие ветки, и держат его над костром.       Одну ветку суют в руку крошки Корби, который тоже оказывается здесь. Он сидит, скрестив ноги, прямо на могиле своего братца.       Морин рассказывает страшилки. Она светит фонарем себе в лицо, и, завывая, описывает проклятый дьяволом и людьми зловещий многоквартирный дом на утесе.       В этом доме живет злой-презлой полицейский. И налоговый инспектор. И старуха. Жуткая злая карга.       И еще целая свора злых-презлых и страшно вонючих школьников!       — Школьники набросятся на тебя, — зловещим шепотом шелестит Морин, — и засунут башкой в унитаз. Они будут плевать в тебя! Они будут кричать обидные прозвища! А если ты попытаешься драться с кем-то из них — берегись! Потому что старуха из черного дома сразу напишет донос! И придет бюрократ! И придет полицейский! И один из них заберет у тебя все твои деньги! А другой привяжет к стулу! И будет бить током! Вгонит иголки под ногти! Будет душить проводами! О да! Он будет издеваться над тобой! Пытать! Он будет пытать тебя до тех пор, пока ты не станешь приличным человеком! Образцовым членом общества и сознательным гражданином!       Триллер слушает, затаив дух. Ближе к концу истории он давится своим суфле, и уползает куда-то в темноту.       Он возвращается пару минут спустя. И объясняет, стряхивая тяжелые сгустки темной крови и тухлятины с пальцев, что ему было жизненно необходимо как можно скорей убить пару разбушевавшихся зомби.       Струпс кивает. И изо всех сил пытается сохранять совершенно серьезный вид.       Во имя всего святого. Его напарник никогда не был за пределами карантинной зоны.       Все, что он знает о жизни там, за забором, он узнал по большей части из комиксов и боевиков.       Рассказывать при нем об ужасах школьного образования и о работе государственных структур — это слишком жестоко.       Время близится к полночи.       Звезды светятся. Ярко.       Как отблески от костра на стеклах цветных очков.       Как дырки от пуль в деревянных досках на фасаде салуна, когда ты стоишь рядом на темной улице, а там, внутри, за стеной, горит свет.       Ночь кажется бесконечной. И они успевают спеть еще пару песен.       Триллер и крошка Корби принимаются подвывать, когда Струпс играет припев.       А потом Морин снова берется за свое. На этот раз она рассказывает историю про маленькую девочку. Про злую-презлую девчонку, которая стала горем для своей семьи. Обузой для матери. Проклятьем для своего отца.       Ее отец был композитором. Ее мать была пианисткой. А она только плевалась и дралась.       А потом отрубила себе два пальца. И призвала этим демонов! И заставила утащить ее в преисподнюю!       После этих слов Морин стряхивает с руки толстую кожаную перчатку, и разражается зловещим хохотом.       Триллер ловит, и внимательно разглядывает ее ладонь. На паре пальцев и правда не хватает последних фаланг.       — Пиздец! — Восхищается Триллер. — Ты что, правда отхерачила их, потому что не хотела играть на пианино?       Морин весело фыркает.       — Нет. Потому, что некому было научить меня пользоваться болгаркой, придурок.       Потом они начинают обмениваться издевками, и шипеть друг на друга, как два бесноватых енота.       Со стороны это выглядит очень забавно.       Струпс собирается было запустить в них кусочком суфле, и предложить заниматься любовью, а не войной. Но тут его за рукав дергает крошка Корби.       Корби смущенно кивает в сторону костра.       — У тебя, эм-м… нога горит.       И черт возьми. Он совершенно прав.       Длинный сапог, натянутый поверх ступни из железа, оказывается слишком близко к огню. Кожа на нем уже начинает вонять и плавиться.       Струпс поспешно сбивает разгорающиеся искры.       — Все в порядке, — неловко смеясь, выдыхает он, — все ништяк! Это была моя нелюбимая нога.       Триллер, собравшийся было уже не то поцеловаться с Морин, не то начать отгрызать ей нос, резко оборачивается.       Он сдвигает на лоб цветные очки, открывая все то безобразие, на месте которого у приличных людей обычно бывает лицо. И окидывает Струпса задумчивым взглядом.       — Знаешь, что? — Начинает он с видом человека, озаренного неожиданной идеей. — Вот что. Мы все здесь какие-то стремные. Правда? Типа, подумай, — он усмехается, — может быть, для нашего начальства мы и правда — натуральные цирковые уроды? Пальцы, глаза, ноги… Среди нас вообще есть хоть один человек, который до сих пор ухитрился что-нибудь не проебать?       Струпс решительно протестует.       — Не говори за всех! Вот! У нас же есть крошка Корби! — Заявляет он, притягивая мальчишку к себе. — Крошка Корби не такой. Он ничего не проебывает! Он у нас молодец!       Корби издает сдавленный писк. Он смущенно вздыхает, и какое-то время отчаянно пытается выдавить неубедительную улыбку. А потом утыкается кудлатой башкой, похожей на одуванчик, Струпсу в плечо. И начинает всхлипывать.       — Вот. — Продолжает Струпс с самым непреклонным видом. — Ты только посмотри на него. Видишь, да? Он же рыдает от собственной офигенности. Наш ангел. Просто не может сдержать слез от жалости к нам, несчастным засранцам.       Вот одно из тех важных дел, которыми следует заниматься регулярно.       Нужно хватать каждого из своих друзей за плечи. Встряхивать. И говорить, как сильно ты его ценишь.       А то нервы у всех ни к чертям. Так что будь добр, всегда будь готов поддержать своего товарища.       Ну, или довести его до слез. Это уж как получится.       Триллер обходит вокруг костра, и опускается на траву возле мальчишки.       — Эй. Чувак. — Принимается бормотать он торопливым шепотом. — Эй. Да ладно. Ну ты чего? Ты это из-за девчонки?       Корби вздрагивает, и шмыгает носом.       Да уж. С девчонкой и правда вышла дурная история.       Вот как было дело.       Пару дней назад Могильщик наткнулся в лесу на маленькое существо.       На девчонку.       И первым делом Могильщик ее укусил.       Конечно, это был не самый вежливый способ вести себя при встрече с детьми.       Но еще более невежливо было заколоть насмерть девчонкиного отца. И сделал это совсем не Могильщик.       Правда, когда Струпс убивал этого мужика, он еще не знал, что это был чей-то отец.       В любом случае, девчонка точно не была рада новым знакомствам. Но Триллер, Могильщик и Струпс все равно притащили ее на Ранчо. Потому что лес — это плохое место для того, чтобы бросить там маленького ребенка.       Триллер пытался задать девочке тысячу странных вопросов. Но та не сказала ни слова.       На ранчо ее увела с собой Рейн. А потом девчонка, как оказалось, приклеилась к крошке Корби.       Эта малявка провела его. Она выдала укус Могильщика за укус ожившего мертвеца. Она сделала вид, что сейчас превратится в зомби.       Она умоляла просто дать ей уйти.       Она заставила крошку Корби открыть ворота. Она заставила ее отпустить.       И Корби ее отпустил.       Так что, выходит, что в отличие от Кровострупника, Триллера и Морин, крошка Корби проебал не пальцы, не глаз и не ногу.       А целых два глаза. И две ноги.       Просто это были чужие ноги. И чужие глаза. А не его собственные.       — К черту девчонку. — Тем временем продолжает Триллер. — Забудь о ней. Сбежала — и хер с ней. Плюнули и забыли. Окей? Эта мелкая дрянь, ты знаешь, меня железным прутом прострелила насквозь. Я чуть не сдох. Если ее теперь сожрут среди леса ко всем чертям — так туда ей и дорога. Мы пытались помочь. Не смогли. Ну и ладно! Было бы, из-за чего раскисать!       Корби прекращает рыдать, и поднимает голову.       Должно быть, напоминание о том, что он — не самый ужасный человек из присутствующих, послужило ему утешением.       Правда, теперь бедный ребенок выглядит скорее до глубины души потрясенным чужой черствостью. Порочностью, безнравственностью и бесцеремонностью.       Потрясенным, кстати, выглядит не только он. Морин, сорвавшись с места, в один момент оказывается совсем рядом.       — Подожди-подожди! — Встревает она. — Ты серьезно? Девчонка, которую вы притащили из леса? Это была она? То есть… — Морин сгибается пополам в приступе ехидного смеха, и, пытаясь удержаться на ногах, хватает Триллера за плечо. — То есть, ты хочешь сказать, что той злобной сранью, которая тогда, после Хэллоуина, чуть было тебя не прикончила, на самом деле оказался несчастный ебаный головастик лет десяти?       Триллер в ответ корчит страдальческую гримасу.       На первый взгляд ее можно понять как «сама ты несчастный ебнутый головастик».       Вот только Струпсу понятно еще кое-что. Морин сжимает пальцы точно поверх повязки из красного шейного платка.       Там, под платком, у Триллера дырка в рубашке. Дырка, и прокушенное плечо. Так что ему, пожалуй, сейчас и в самом деле паршиво.       — Так. Ладно. Все. — Порывисто потянувшись, Струпс поднимается на ноги. — Хватит сидеть. — Объявляет он. И, решительно потянув за рукав, вырывает триллера из хватки Морин. — Пошли, покурим.       Струпс пихает Триллера в темноту. Он оставляет Корби свою гитару. И кофе. Он оставляет Морин пожарный багор.       Он верит, что эти двое способны на то, чтобы пару минут присмотреть за прогнившим забором.       Струпс запрыгивает в кузов припаркованного под деревьями пикапа. Триллер, потирая плечо, с протяжным стоном падает рядом.       — Ебнутая. — Выплевывает он. — Она сумасшедшая. Идиотка. Спятила совсем. Она просто свихнулась.       — Кто? Морин? — Струпс вытягивает сигарету. Здесь, на окраине леса, огонек от нее горит ярче, чем пляшущее в отдалении пламя костра.       — Морин. — Триллер трясет головой. Отказывается от сигареты, которую Струпс предлагает ему. — Ты вообще понимаешь, что она несет? — Продолжает он, морщась от дыма. — Она же буквально призналась, что родилась там, за забором! Вот ведь срань! Ты можешь в это поверить? Да ни один идиот, никто вообще в здравом уме ни за что не притащился бы сам в карантинную зону!       Струпс откидывается назад. Между ветвями деревьев все еще видно звезды. Красиво.       Звезды настраивают его на философский лад.       Струпс изрекает:       — Где только можно почувствовать себя таким же свободным, если не за забором из колючей проволоки?       — В городе, блядь. — Триллер впечатывает кулак в грохочущий бок пикапа. — В городе!       Он несколько раз выдыхает сквозь сжатые зубы. А потом говорит:       — Нам всем нужно выбираться отсюда. Как можно скорей.       Струпс задумчиво жует сигарету. Если бы он не знал своего напарника, то решил бы, что эти слова звучат так, будто тот в отчаянии.       Это странно.       Струпс бросает взгляд поверх цветных очков, и щурится от подозрения.       — Кажется, что ты знаешь что-то, чего не знаю я.       — Да. Нет. Может быть? — Триллер пожимает плечами. — Нет. Вроде бы. Я нихрена не знаю.       А потом он говорит:       — Девчонка эта. И этот ее папаша. Все эти люди с фабрики. Я помню, что ты зовешь их моими друзьями. Но они мне нихера не друзья. То есть, да, мы жили все вместе. Хренову кучу лет. Только это не было похоже на дружбу. Просто куча людей. Типа, сиротский приют. Великовозрастные, мать их, сиротки.       Он говорит:       — Они все мертвы. Или нет. Я не знаю. Но вот, что я знаю наверняка. С ними что-то случилось. Они ебнулись. С ними что-то произошло.       Он говорит:       — Знаешь, они всегда были просто кучей придурков. Сраные упыри. Но охотиться на людей им раньше в голову не приходило.       Триллер говорит:       — И забор этот. Хочешь знать, почему я сегодня впилился в этот поганый забор?       Он говорит:       — Прямо перед этим мне показалось… показалось... что вдалеке, там, за кладбищем, я видел… что-то.       Даже при свете одной только сигареты и звезд по выражению лица Триллера ясно, что значит это его «видел что-то».       Это значит: «видел кого-то».       Струпс выдыхает дым.       Спрашивает:       — Оно… это что-то… было живым?       И не без труда разбирает в невнятном шипении приятеля: «Я, блядь, надеюсь, что нет».        Помолчав, Триллер говорит:       — Помнишь… помнишь, я рассказывал про одного парня? Про того надменного придурка, сына начальника? Про Каспара? Помнишь? Так вот. Если тебе интересно, то мне показалось, что это был он.       Триллер говорит:       — Ну и какого хера ты так улыбаешься?       Струпс действительно улыбается.       Конечно, он помнит весь этот душераздирающе жуткий рассказ.       Каспар. Парень с пистолетом без патронов. Парень, который любит командовать и читать стихи. И который, конечно же, просто мечтает о том, чтобы как можно скорее ввязаться в драку.       Против парня с багром, парня с молотком, и существа, которое сегодня днем оказалось способно за минуту превратить в мелкий фарш пару десятков зомби.       Короче говоря, Струпс просто в ужасе.       Всех этих несчастных засранцев с фабрики, живы они или нет, стоило бы связать, и отправить в большой коробке в какую-нибудь коммуну хиппи. На берег теплого моря.       А вместо этого никто не захочет тратить время даже на то, чтобы отскрести их мозги от камней.       Струпс щелчком отправляет в полет окурок своей сигареты. И заключает:       — Знаешь, что? Ты похож на рыбу.       Он принимается объяснять, нисколько не смущаясь под направленным на него непонимающим взглядом:       — Ну, вот смотри. Ты знаешь, что бывает с рыбой… с рыбой, которая привыкла жить на дне, глубоко под водой, если ее резко взять, и поднять на поверхность? Поверь мне, этой рыбе будет плохо. Ей точно будет очень нехорошо. Понимаешь? Потому что она привыкла жить там, где большое давление. И поэтому… ну… у поверхности ее, вроде как, будет разрывать изнутри.       — Рыбы. — Эхом откликается Триллер. — При чем тут они?       Струпс морщится.       Ладно. Окей.       Может быть, ему с самого начала стоило постараться говорить хоть немного проще.       — Короче, я хочу сказать, — продолжает он, — что когда тебе постоянно паршиво, то однажды это становится нормой. И потом, когда на самом деле вся дрянь уже кончилась, когда уже все хорошо, тебе все равно будет плохо. Все равно постоянно будет мерещиться всякая ерунда. Потому что ты, типа, уже привык. Привык, ну, как рыба, жить в одной сплошной куче… воды.       Когда в наступившем молчании становится отчетливо слышен рык зомби и шум ветвей, Струпс смотрит на своего напарника. И напарник смотрит на Струпса в ответ.       И он смотрит на него, на Струпса, как на идиота.       — Рыбы, да? — Безо всякого выражения произносит Триллер. — Ты только не обижайся, но ты этих рыб можешь взять, и запихнуть себе в задницу.       Триллер говорит:       — Вот именно с этой твоей улыбкой тебя же однажды и похоронят.       Триллер говорит:       — Ты что, правда веришь, что все всегда будет круто?       Он говорит:       — Нет. Не будет. Я знаю. Нам всем здесь пиздец. Ну а ты этого просто не понимаешь.       Говорит:       — Не понимаешь — и ладно. И черт с ним.       Триллер говорит:       — Только не еби мне мозги. Давай обойдемся без этого. Без всех твоих ебаных рыб.       Он собирается встать. Собирается вернуться обратно, к костру. Так что Струпсу приходится ухватиться за ворот чужой рубашки.       — Ладно. — Сдается Струпс. — Стой. Если хочешь… я расскажу кое-что. Ну, то есть, одну историю.       — Окей. — Триллер снова падает в кузов машины. — Валяй. Но только дай угадаю: это история о том, как у всех было все плохо, а потом стало все хорошо. И из за нее теперь ты и думаешь, что такова, типа, мать ее, жизнь. Ты думаешь, что у всех все однажды проходит. Типа, как хренов буддист.       Струпс кивает.       — Ну да. Что-то вроде того.       Он сдвигает к локтям рукава своей куртки. Кожа на предплечьях покрыта рытвинами и буграми.       Такова, мать ее, жизнь. Однажды у всех все проходит. И только у некоторых счастливчиков есть возможность раздобыть для себя сувенир. И оставить на память о прошлом кровавые струпья.       Истории бывают разными.       Бывают хорошими. Бывают плохими.       Те, кто хочет послушать трагедию, всегда должны иметь возможность пойти, и раздобыть себе билет в театр.       Ну, а если вам не повезло, и ни одного театра поблизости нет, то тогда вместо трагедии вы рискуете получить только очень дурной и затянутый анекдот.       Триллер слушает. Слушает молча. Целых минуты три. Или пять.       — Стой. Прекрати. Ну нахер. — Перебивает он наконец, морщась так, будто бы все эти пять минут Струпс выдирал ему зубы. — Дай мне сигарету. — Требует он. — И потом только можешь уже продолжать. Но только лучше, пожалуйста, объясняй все на примерах про ебаных рыб!