night steals

Сначала она видит это в Твиттере: Младшего сына Роев избили в Бруклине. Статью ретвитнули как неонацисты, так и антифа; Роман, по иронии судьбы, впервые в жизни объединил их, пусть и ненадолго.  Она пишет Шив, потому что Шив — единственная из этой семьи, с кем она ещё общается. Роман в порядке? Шив отвечает относительно быстро, но с достаточной, чтобы смирить интерес Джерри, задержкой. Прошлой ночью его задержали за попытку нападения и нарушение общественного порядка или что-то типа того, но мы его уже вытащили. С ним всё нормально, сидит дома. Первая мысль Джерри — что Роман почти наверняка проиграл эту драку; больше шрамов в коллекцию шрамов. Её вторая мысль — это что выходные Каролины испорчены. Третья мысль — поскольку Роман больше не часть Waystar, вполне вероятно, что одному из сиблингов пришлось лично приехать внести за него залог. Четвёртая — Шив оставила Романа одного без присмотра после того, что выглядит, как, по меньшей мере, нервный срыв. Он должен благодарить Сейшельские острова и столь приятное жалкое убожество Тома Вомбсганса за то, что сейчас она вызывает машину к нему домой. Ей как грёбаной горничной приходится ждать в вестибюле, пока её впустят. Она импульсивно проверяет своё отражение в лифте. На ней свободный лён и кашемир; строгий рабочий костюм и корректирующеё бельё забыты при побеге с тонущего корабля. Она не укладывала волосы и только минимально накрасилась. Она выглядит как будто его бабушка. Она выглядит как его адвокат. Он ждёт у двери и выглядит просто ужасно. Внезапно она чувствует себя ещё большей дурой из-за того, что беспокоится о собственной внешности. Как избитая собака, он низко втягивает голову в плечи и крадётся обратно в свою конуру. Она следует подразумеваемому приглашению. Квартира Романа выглядит так, словно он сквотирует выставочный зал: немного вещей разбросано по совершенно нетронутым поверхностям, обувь свалена в кучу у двери, грязная посуда в раковине, одежда на полу возле ванной, оставленные повсюду салфетки, пустые стаканы и бутылки, спутанные провода зарядок, окна полуоткрыты. Это место стихийного бедствия. — Неудивительно, что тебе так хочется растянуться по асфальту, — говорит она, осматриваясь по сторонам, не решая, где расположиться. — Я тебя растяну, — он мямлит тихо. На нём белая футболка и спортивные штаны. Он чешет живот, и проблеск кожи на долю секунды наводит на её панику. — На что ты рассчитывал, затевая драку на улице?, — она не скрывает свою усталость, — В Бруклине, мать твою! У него снова это дёрганное состояние, как будто всё, к чему он прикоснётся, его обожжёт. Она опускает своё пальто на спинку дивана и замечает, как встрепенулся его взгляд, будто положить свои вещи рядом с его — это уже слишком откровенно.  — Я не знаю, это просто…, — он машет руками у головы, и она может видеть движение костей под его восковой кожей, все тонкие инструменты, — Ну знаешь, просто так развлекаюсь. Я же звезда, тебе не понять. Надо как-то подкидывать ATN работы, даже если придётся стоять на холоде, понимаешь? Корпоративная безнаказанность…, — он бредит всё это, тянется за полупустой бутылкой воды, останавливается по пути ко рту, делает паузу, чтобы заговорить, а затем, похоже, забывает и опускает её обратно. — Тебя сильно задели? — Что? Как будто тебе не всё равно, — он ворчит, но звучит истощёно. Он чешет затылок, и только больше взъерошивает волосы. Он тонкий как зубочистка, его силуэт едва прерывает вид за окном. — Твоя сестра говорит, что ты в порядке, но я решила проверить. Прости, если бесконечные пропущенные звонки создали впечатление, что ты будешь рад меня видеть. Он хмурится и смотрит яростным, но всё ещё немного остекленевшим, как в прошлый раз, взглядом. — Ты был под кайфом? — Это другой брат, Джер, ты впадаешь в маразм? — Тебя арестовали... — Не я, блять, это начал. — Я в этом сильно сомневаюсь. Я была рядом, когда тебя в прошлый раз зашивали. Я знаю, как ты выводишь людей специально. Если ему так хочется её понимания, ему придётся не отворачиваться, когда она правда его даёт. Конечно она всё понимает. Она потратила большую часть жизни на то, чтобы понимать сущность мужчин, которые считают себя непростыми. Большинство из них — эмоционально незрелые и нуждаются в выходе эмоций через сеанс терапии, слёзы в её объятиях, или и то, и другое. Многим есть за что винить отца. Некоторые замыкаются в себе и верят в чушь, выдаваемую собственным больным мозгом, — уроборос алчности, гордыни и отвращения к себе корчится и воспроизводит себя снова. Роман — это всё перечисленное. Но у него есть смягчающие обстоятельства. Роман — нелюбимый сын Зевса. С ним обращались хуже всего; его заставляли есть грязь, камни и человеческую плоть, а затем наказывали за жажду по настоящей еде. Роман — ребёнок, опьяневший от хереса, спирт и сладость которого обжигают его слабый желудок, и его рвёт тем, что он так долго старался украсть. Роман заходит в комнату, ожидая засады. Роман падает в объятия, ожидая удушья. Роман отправился в Бруклин под кайфом, или пьяный, или как там он это оправдывает, и умолял самыми гнусными, резкими словами, пока его не ударили. — Я не был под кайфом. Я выпил немного, но это было... совсем, блять, мало. Я ввязался в драку, вот и всё. Мужчины постоянно делают это, и никого не ебёт. Джерри вздыхает, садится. Он остаётся стоять, прикасаясь к вещам, буквально царапая стены. Он продолжает поглядывать на её пальто; и ей кажется, что он напоминает себе, что оно здесь; как будто пытается запомнить, как выглядят её вещи, небрежно брошенные на его диван.  — Пресса, —  говорит она. Он фыркает. — Я уволен, ты что, не слышала?, — он смеётся, — Я думал, все, блядь, уже слышали!, — он выкрикивает это в высокий потолок, и Джерри закрывает глаза на мгновение. — Ты не спишь? — Очевидно, блять, я не сплю. — Ты принимаешь какие-нибудь лекарства? — Раньше принимал, но от них жёстко вырубало, — он снова берёт воду, и она видит на его предплечьях синяки, — Осознанные сны каждую ночь — ёбаный Дэвид Линч — нет, спасибо. — Ты ходишь к терапевту? — Ммм…, — он наконец допивает воду, безобразно громко сминает бутылку и швыряет её в направлении кухни, — Прямо сейчас нет. — Что?, — прорывается её раздражение. Время вне Waystar уже привело к тому, что её надёжная стена мнимой нейтральности близится к разрушению. Или всему виной квартира Романа, этот минималистичный ураган предметов вытягивает на свет её эмоции.  — Я не могу блять. Один раз почти дошёл до двери, и…, — он качает головой, опустив плечи; больше не может смотреть на неё; и она, после многих лет практики, знает, когда отступить.  — Понятно, самосаботаж, известный тебе номер. Я удивлена, что тебе ещё не скучно. Наконец-то он замирает, стоя, конечности словно налились свинцом, — Ты правда пришла просто чтобы меня отчитывать? Предупреждаю, мы с моим членом сейчас не очень ладим. Они встречается взглядом, и эхо чего-то, что, как ей казалось, она давно убила, отзывается болью в виске.  Она отворачивается смотреть телевизор. Там включён ATN без звука. Она переключает его на PGM и прибавляет громкость, откидываясь на диване, и смотрит сюжет о стремительном сокращении лесов в Амазонии.  — О, теперь ты меня игнорируешь? Ёбаный в рот, может, я просто выброшусь из окна. Не волнуйся, я буду вести себя очень тихо по пути вниз, чтобы не мешать твоему отдыху, дорогая. — Роман, сядь. — В моём собственном сука доме... — Я сказала, сядь, — она не даёт этому звучать слишком жестоко; лишь столько строгости, чтобы заставить его перестать слоняться по комнате. — С тобой?, — спрашивает он после нескольких секунд молчания, в течение которых она решительно не обращает на него внимание. Она не отвечает сразу. Сон покрывает комнату, как тяжёлое пуховое одеяло. Она и сама очень устала.  — Садись сюда, — указывает она. На одном диване, но по разные стороны. У неё получилось — он подкрадывается больше без возражений и сворачивается в комок с подушкой на коленях, облокотившись на подлокотник дивана. — И что, мы теперь... тусим вместе?, — он произносит неприязненно. Она скрывает ухмылку. — Я буду смотреть новости. Ты делай, что хочешь. — Можно я подрочу? Она вздыхает, устраивается поудобней, по-прежнему не глядя на него. — Ты можешь сделать мне мятный чай. Он громко выдыхает, ёжится на месте, остаётся сидеть ещё почти пять минут, прежде чем вздыхает так, словно она причиняет ему большое мучение, и крадётся на кухню. Он возвращается с горячей кружкой, которую бесцеремонно оставляет перед ней на столе. Он оставил пакетик чая внутри. — Спасибо, Роман, — говорит она мягко. Он пожимает плечами, снова сворачивается, и они смотрят новости в тишине. Репортаж продолжается, перескакивая от одной истории о мире в огне к другой; убаюкивающий думскроллинг, который даже более либеральная программа PGM не может полностью сгладить. Джерри больше не смотрит ATN, ей больше не нужно притворяться, что ей это нравится. Через час дыхание Романа замедляется. Она смотрит на него, наконец-то полностью обездвиженного. Он спит, как лесной зверёк, беззащитный и маленький, спрятав лицо в скрещенных руках. Она никогда не видела его таким. Он кажется младше. Почему-то ей хочется засмеяться.  Он не выглядит уютно — весь перекручен в крендель, чтобы держать свои конечности как можно дальше от неё, тихо храпит; его дыхательные пути, похоже, немного забиты. Он оградил руками лицо, но она видит его глаза: его длинные, как у фарфоровой куклы, ресницы на фоне бледных щёк.  Грустный ребёнок, которого выгнали из домика на дереве, и теперь его тело упрямится понять, что пора ко сну.  Такие мысли о Романе не могут не беспокоить. Её правдоподобное отрицание уже на последнем издыхании; и передвижение по минному полю, созданному ею самой, требует постоянной бдительности и изрядной доли заведомой слепоты. Она знала Романа, когда тот был ребенком, это неоспоримый факт; и если бы Логан не откинулся в туалете самолета по пути в Стокгольм, он бы ещё бесконечное количество раз использовал это против неё. Да ради всего святого, есть фотографии: настоящие старые плёночные фотографии Джерри в двадцать восемь рядом с Кэролин и Логаном — и пугающе тихий двухлетний Роман в нелепом воротничке и крошечных твидовых брюках, зажатый между ними. Фотографии, где Джерри беременна первой дочерью, Бэйрд светится своей непринуждённой улыбкой, семьи Форстеров, Кэмпбеллов и шотландская банда, все собрались на террасе летнего дворца — и Роман в углу убегает из кадра, уже тогда неуклюжий, с грязными коленками и в чистой рубашке. Фотографии, где она в купальнике на яхте, рядом Шив с пылающими румяными щеками, Кендалл, невыразимо отсутствующий, и угрюмый тинейджер Роман с руками Коннора на плечах. Тень Логана на заднем плане покидает снимок инсценированной безмятежности, чтобы ответить на телефонный звонок. Ей интересно, видит ли она того ребёнка — то извивающееся, неугомонное, тоскливое, хрупкое создание — в этом Романе. Он был её любимцем, несмотря на святые обязанности перед Шив. Он был очень смешным. В отличие от других детей, его высокомерие было самоуничижительным; единственный Рой, который мог посмеяться над собой. Джерри часто находила, что ей по-настоящему нравятся только дети, которые её забавляют. Ей интересно, не тот же самый ли это коктейль из давления и отсутствия со стороны родителей, который сделал смешными её собственных детей. Возможно, скучные дети просто счастливы.  Несмотря на её опасения, трудно совместить этот образ с нынешним Романом. Фашистские закидоны, дорогие костюмы и необыкновенная проницательность. То десятилетие, пока они практически не общалась, выдало совсем другого человека. Следы есть, но, может быть, это просто её сентиментальность. Возможно, странно удивляться, когда, смотря на взрослого, замечаешь след ребёнка.  Это всё равно не оправдывает её поведения. Это слабое звено в той фундаментальной силе, которой она больше всего гордится. Поначалу подыгрывать ему ничего ей не стоило; позволять грубые шутки и последующее заметание следов, потому что Роман может отозвать всё, что он скажет, каким бы ужасным оно ни было, с хитрой ухмылкой и "просто шучу!". Это мерещилось ей даже когда он перестал так делать — как старое голосовое сообщение, которое так и не дошли руки удалить. Дело не в том, действительно ли Роман желал её или нет. Дело в том, что она потакала ему и должна признать это; если не перед своей командой юристов, то хотя бы перед собой. Почти за тридцать пять лет, когда она всё позволяла, проглатывала дозу яда каждый день, терпела мужскую ругань и плотоядные взгляды, она ещё не разу так капитально не промахивалась, никогда не позволяла этой каше просочиться на неё. Ну, за одним исключением. Кажется, это семейное. Поэтому неважно, что они оба на свободе, он по-настоящему разбит, а она, наконец, достигла порога апатии. Неважно, что они задушили друг друга нитью, которой добровольно связаны. Неважно, что они сделали, и что сказали друг другу одни из самых ужасных вещей, когда сердце слишком измучено, чтобы защититься от огня, который кажется ненамеренным огнём по своим. Неважно, что она сейчас здесь — смотрит, как он спит и, возможно, оберегает его — потому что она просто не могла продолжать сидеть дома и волноваться. Всё это не имеет значения, потому что, несмотря на прошедшее время, они всё те же люди. Они всё ещё являются ошибкой, которая за считанные месяцы превратилась из немыслимой в летальную. Она ждет ещё около часа, пока настоящая горничная Романа не позвонила в домофон. Джерри говорит ей прийти завтра. Так тихо, как только может, она убирает часть беспорядка: стопку его чистой одежды, грязные стаканы в раковине, разный хлам в ящиках тумбочки за 5000 долларов. Это его не будит. Закончив, она уходит, не подходя к нему слишком близко. В машине она понимает, что оставила своё пальто.  -- Она пишет ему несколько дней спустя. Я забыла у тебя пальто — можешь, пожалуйста, прислать его мне? Роман не отвечает довольно долго — почти целый день — что, она признает это, рождает некоторые опасения. ты уверена?? нигде не нахожу Я оставила его на спинке дивана. хммммм нет!! совсем нет. видимо это просто твои мечты о том чтобы раздеться в моей гостиной  Она вздыхает. Это хорошее пальто, её любимое; она действительно хочет его вернуть. Роман, ты намеренно глупишь? чтооооо?? 😱😱😱😱😱 Полжизни общения с Роями не даёт иммунитета от обвинений в убийстве, но она считает, что должно.  Мне нужно это пальто. Сейчас приеду. ок достаю смазку   Когда она приехала, он почти мгновенно открывает дверь. Он выглядит немного лучше. Она решает, что заставит его что-нибудь съесть, пока она здесь. — Вернулась на второй раунд так скоро? Шоу уродов всё ещё в городе, — растягивает он, приглашая её войти.  Её пальто нет там, где она его оставила, но она на это и не рассчитывала.  — Куда ты его спрятал? — Я совершенно точно не понимаю, что вы имеете в виду, —  говорит он с этим раздражающим британским акцентом.  — Моё пальто, Роман, ты должен мне его вернуть. — У меня его нет, — он плюхается на лежанку у окна в приёмной и смотрит на город.  — Я точно помню, где его оставила. — Ну, можешь провести обыск, я не против. Твоя память точно в порядке? Она действительно идёт искать. Она довольно тщательно осматривает зал, кухню, офис и остальные комнаты, но его нигде нет. Она понимает, что это может растянуться на весь вечер, и это начинает казаться унизительным.  Когда она возвращается, Роман полусонный лежит на диване. Её приближающиеся шаги резко разбудили его, и по его лицу проходит паника, пока он реориентируется в пространстве. Он смотрит на неё и успокаивается, но лишь немного. — Всё ещё не спишь? Он зевает, выпрямляется и слегка покачивается от головокружения. — Нет. Не совсем. Это то, зачем ты пришла? Будешь нудеть над ухом, пока меня снова не вырубит? Джерри переживает, что не должна быть настолько щедрой. — Если это поможет, — всё равно говорит она и пожимает плечами.  Это резко его переключает. Ей нравится такой Роман — когда ему дали пощёчину чем-то неожиданно искренним, серьезность чего затмевает его прежний вид вкрадчивого презрения, пока его глаза не расширятся в замешательстве, а рот не откроется для слов, которых он ещё не нашёл.  — О, ааа... — Я хочу есть. Можешь заказать что-нибудь? — Аа, конечно…, — он повинуется, не думая. Она знает, что на самом деле это всё, чего он хочет — чтобы кто-то говорил ему, что делать. Они заказывают тайскую еду и снова переходят в гостиную. Джерри выключает PGM, и Роман сворачивается на другом конце дивана, поджав босые ноги, и выглядит вялым, но, должно быть, немного более умиротворенным. Если бы Джерри была заботливой женщиной, она бы старалась поговорить с ним нормально. Она бы выпытывала его чувства, раскапывала его травму, выясняла почему он не спит. Вывод демонов на свет обычно испаряет их; по крайней мере, так говорят. Она должна хотя бы заставить его лечь в кровать. Она должна сделать всё разумное в этой ситуации. Если ей не все равно. Если она допускает в себе столько заботы. Но она не такая, и они сидят так далеко друг от друга, насколько позволяет мебель, и молча едят свою еду. Она не нянчится с ним. Она спокойно жуёт, поглядывая на его нетронутую тарелку столько раз, чтобы ему стало неловко. Он робко кладет еду на колени и перебирает её вилкой. К тому времени, как он снова ставит тарелку на стол, он съел примерно половину. Она это не комментирует, они вообще не разговаривают; они сидят в тишине наиболее чем когда-либо напоминающей перемирие, и наблюдают, как конкурент компании, которой они посвятили жизнь, выкладывает очередную статистику ближневосточных конфликтов. Как в прошлый раз, Роман засыпает через пару часов. Как в прошлый раз, она ещё немного сторожит его, просто на всякий случай. Как в прошлый раз, она уходит без пальто. -- Снова звонит Шив. Джерри на ретрите по йоге, на который её затащила сестра. На самом деле она сейчас благодарна за предлог выйти из храмового зала и ответить. Там не разрешены телефоны, но они физически её не остановят; старые привычки не так просто изменить. — Алло? — Привет, Джерри, как ты, эээ... как дела? — Всё отлично, спасибо. Я в Орегоне с моей сестрой. — О… круто, — тон Шив сообщает, что она не думает, что это круто.  — Ты что-то хотела?, — спрашивает Джерри. Что опять сделал Роман? — Да, эээ, извини, что звоню ни с того ни с сего, но я подумала, что могу быть честна с тобой, ведь у нас что-то типа женской солидарности, ведь так?, — это сарказм, но не совсем. — Ага?, — Джерри чувствует, будто она снова в той больнице, загнанная Романом в угол, нервно хихикает от власти и паники.  — Том просил узнать, готова ли ты пересмотреть его предложение, — быстро говорит она. — Он хочет вернуться за стол? — По сути, да. Он знает, что ты говорила с Wybrooks, и просто хочет попытать удачу в последний раз. — Хм. Что ж, это лестно. — Да, — говорит Шив коротко и отрывисто, как будто она не думает, что Джерри должна быть польщена, — Ну, я подумала: нужно поговорить с тобой, посмотреть, может, ворота ещё открыты? Поймать орла за хвост, пока не улетел? Это ещё более лестно, когда животное, которым её называют, — не старая летучая мышь, курица-наседка или сонная корова (прекрасное дополнение за три года пребывания в Лондоне). Она прислоняется к стволу одного из подозрительно ухоженных буковых деревьев; и прохладный летний ветер рассеивает её тревогу с большим успехом, чем одетая в лайкру двадцатипятилетняя тренерша в здании позади.  — Я открыта для обсуждения, если он этого хочет. — Он хочет такого главного советника, у кого есть тридцатилетний опыт работы по обузданию самой взрывоопасной семьи Америки, но я сказала ему, что до Рождества ещё далеко. — Я прочитаю его имейл, передай ему. — Спасибо, Джерри. — Ты рожаешь в следующем месяце, верно? — Да. В полной готовности лопнуть — медицинский термин для этого, — у неё странный голос. Возможно, даже испуганный. — Что ж, дай мне знать, когда она появится на свет. Джерри ненавидит светские мероприятия, посвящённые детям, но она согласилась стать крёстной этого ребёнка, поэтому ей, вероятно, следует заранее заказать что-нибудь омерзительно дорогое и бесполезное и что-нибудь защищающее от рвоты в подарок для Шив. — Конечно. О, и, кстати, спасибо за помощь Рому. Должно быть, он рассказал ей. Это хорошо. Это значит, что они общаются.  — Не благодари. Ему просто нужна была компания. — Да, — голос Шив звучит так, словно она что-то грызёт, возможно, свой ноготь, — Да, я собираюсь зайти позже. Он поговаривал о переезде в Сан-Франциско. Или в Мексику. Постарайся удержать его здесь, если увидитесь снова, хорошо? — Ладно, — говорит Джерри. — Я знаю, тебе, наверное, странно вообще иметь с ним дело после всего, через что он заставил тебя пройти, так что, знаешь, я... мы ценим это. — Не за что. Они немного разговаривают про тягу к определенной еде и про Тома, а затем Джерри видит поток старых хиппи, выходящих из храмового зала, и свою сестру, которая явно её ищет.  — Мне нужно идти, Шив. Жду письма от Тома. — Да, окей. Спасибо, Джерри. Она вешает трубку и понимает, что у неё только что было нечто, отдаленно напоминающее нормальный разговор с крестницей.  -- Роман не показывался несколько недель. Джерри предполагает, что Шив сказала ему об её отъезде, потому что он звонит только на следующий день после её возвращения. — Привет. — Ну что, теперь ты очень гибкая, да? Можешь сама себе отлизать? Они там учат всякую хуйню из кармасутры, а потом берут с тебя три тысячи долларов? — Чего ты хочешь, Роман? — Тебя, конечно. Ты меня уже простила? — За что? — Приедь ко мне. — Нет, спасибо. — Ну пожалуйста? — Зачем? — Я чувствую себя немного…, — его голос звучит взволнованно. Она представляет, как он расхаживает по комнате кругами, и у неё начинает болеть голова, — Немного странно? Маниакально. Как будто я должен купить поезд. Или выебать панду. Или типа... выпить банку шампуня. — Какое это имеет отношение ко мне? Он прерывисто вздыхает, несколько раз произносит "эээ" как будто пытается найти ответ, затем его голос приглушается, и она разбирает только: — …в некотором смысле нравится, когда ты здесь. Это по-пидорски? Делает ли это меня гомосячим голубым педиком? Джерри сжимает переносицу. Она по уши в исследованиях для своей потенциальной новой должности в Wybrooks, и у неё нет времени иметь с этим дело. Стоит дать избалованному ребёнку попробовать что-то, что ему нравится, и он без конца будет выпрашивать это. Я никогда, блядь, не научусь. — Когда ты в последний раз спал? Нескольких долгих секунд его желание беспокоить её борется с желанием сыграть на собственном нездоровье. Он прочищает горло, что-то бормочет, а затем говорит: — Где-то, почти полтора дня? Трудно сказать, потому что время движется как-то странно, когда ты забиваешь на него хуй. Джерри смотрит на время: пять часов вечера. У неё запланирована встреча за ужином, на которую она не то чтобы очень хочет идти. С ней точно должно быть что-то не так, раз она всё ещё не против иметь дело с ним, даже если это просто остаточное чувство ответственности и больное любопытство. Говорят, определение безумия — это повторять одно и то же снова и снова и ожидать другого результата. Кажется, это сказал Эйнштейн, но ему не нужно было приручать 37-летнего миллиардера с недиагностированным СДВГ. Гравитация, наверное, была раз плюнуть. Конечно, она приезжает, потому что Фрэнк и Карл не единственные, у кого Стокгольмский синдром. Правила понятны к третьему раунду. Роман заваривает чай, но она просит принести вино. Он заказывает пиццу, и они оба её съедают. Вместо новостей они смотрят документальный фильм о морских глубинах. Им ещё слишком многое нужно сказать друг другу, поэтому они молчат, оставляя воздушный шар нетронуто-подвешенным к потолку в тёмном углу. Его веки опускаются через сорок пять минут, и она чувствует что-то вроде гордости при мысли о том, что это её заслуга; исторически сложилось, что у неё есть способность выключать его и включать снова.  В какой-то момент она проскальзывает сквозь экран в Марианскую впадину. Давление сжимает её в твердую жемчужину; лёгкие лопаются, как кукуруза, и кожа вжимается в раздробленные кости. Она не видит поверхности, но в этой темноте не страшно — её надёжно удерживает своя мёртвая оболочка. Она видит, как нечто, обнажив зубы, смотрит на неё из этого мрака; оно выжидает в стороне, будто бы в ожидании разрешения. Она медленно просыпается; у неё болит шея в месте, где её голова опиралась на спинку дивана. На улице темно, а оставшаяся на столе пицца холодная и сухая. Телевизор автоматически воспроизводит следующее в программе шоу; что-то громкое о езде на велосипеде по грунтовой дороге, но звук выключен. Должно быть, это сделал Роман.  Она смотрит на его сторону, но его там нет. Прислушивается, но не слышит его на кухне. Её рот чувствуется липким, а голова набита пухом. Она немного растеряна, но всё ещё плывёт в почти полной тишине своего сна. Она шевелится, собирается встать с дивана и чуть не пинает его ногой в лицо. Он спит на полу, сжавшись в комок рядом с диваном. Он мрачно хмурится, а его дыхание со свистом вырывается из слегка приоткрытых губ. Маленький больной щенок, неспособный сопротивляться земному притяжению. Его мышцы будут болеть завтра, но она из принципа его не будит. Ложась на диван, она решает побыть с ним в темноте ещё немного.