night steals

Ребёнок Шив немного опоздал со сроком — подходящее дополнение к семье, которая любит заставить всех ждать. Джерри узнаёт это из имейла Тома, а не сообщения Шив. Она посылает в подарок какие-то дорогие крема, а не еду — на случай, если Шив такая же, как она, и сразу после ничего не сможет переварить. Черствеющая выпечка, гниющие фрукты, и детские крики. Джерри почти скучает по тем временам. Как и обещали, родилась девочка. У Джерри есть некоторая надежда на этот счёт. Женщины лучше адаптируются, женщины способны больше вынести. Несколько недель спустя устраивают встречу. Новорожденную торжественно крестят в месте, где прошли похороны её деда. Джерри представляет холодный гнёт тех стен, отголоски всхлипов и шёпот. Она пишет про это в дневнике и планирует надеть что-нибудь яркое. Она берёт с собой Стивена — банкира, с которым она теперь иногда встречается с тех пор, как приехала из отпуска на островах. У них есть общие друзья, что радует, потому что, даже если со всем остальным не склеится, они всегда смогут опуститься до сплетен. Он на семь лет моложе, в хорошей форме и с густыми тронутыми сединой волосами. В отличие от Мартина, Джерри правда рассматривает возможность оставить его. Он ей подходит. С ним можно посмеяться и он не слишком суёт нос в её прошлое с Waystar. Ему больше интересна её потенциальная новая работа. Она не отказывает Wybrooks, пока Том оправляется от, без сомнения, невероятного стресса — держать жену за руку, пока она рожает. Если я соглашусь, мне даже не придётся менять канцелярские приборы от Waystar, настолько они похожи. Собрание в честь крещения проходит в кругу близких, очень тихо, как будто все понимают, насколько повод их встречи хрупкий и новый. Они собрались в пентхаусе Шив и Тома, чтобы Шив могла в любой момент уходить наверх и выполнять свои материнские обязанности незаметно, но оставаясь на виду. Она очень красивая: мягкий бежево-кремовый наряд и самодовольная улыбка на лице. Смотрите, что я могу. Джерри интересно, считает ли Шив это чем-то, чего никогда не достигнут её братья: буквально физически произвести на свет наследника. Джерри целует её в щеку и говорит, как счастлива её видеть. Словно чтобы уже быстрее покончить с этим, няня даёт Джерри девочку на руки прежде, чем она сумеет вежливо отказаться. Она нежная и розовая, как все младенцы. Но очень тихая. Она засыпает у Джерри на плече. — Уже определилась с именем? — Шарлотт. Потому что у неё шотландские корни. Второе имя — Роуз. Шарлотт Роуз Рой, — Мне нравится, — говорит Джерри, улыбается, и не спрашивает, будет ли она Вомбсганс; это и так ясно. Стивен — просто находка: он воркует над ребёнком и делает родителям ровно столько комплиментов, чтобы быть искренним, но не переусердствуя. Он говорит с Томом о яхтах и налогах и не стоит охраняюще-близко к Джерри. Она задаётся вопросом, как долго ещё ей держать ребёнка, пока будет можно отдать её обратно. — Это, наверно, пробуждает тьму воспоминаний, правда, Келлман? Роман пришёл один. Уставший, но опрятный. Его взгляд перебегает с Джерри на ребенка в её руках и на мужчину рядом с ней. — Привет, Роман. — Привет, — говорит он; подчёркнуто и немного мрачно. Вот, что происходило последние несколько недель: Как правило, Джерри не выходит на связь. Она была занята подготовкой к уходу из Waystar, если она всё таки решится на это. Каждые пару дней Роман пишет, или звонит, или пересылает какой-нибудь дадаистский мем без контекста; и она ведётся на эту приманку или нет, по настроению, в зависимости от того, насколько она занята и насколько близко на поверхности в тот момент память о нём. Когда она приезжает, они сидят в сравнительной тишине, смотря телевизор, пока он притворяется, что не засыпает на другом конце дивана. Иногда она приносит книгу или рабочие документы. Она ни за что не подсядет ближе, не затронет его, не спросит, отчего он не спит, но он принесёт ей еду и вино, и ровный ритм его дыхания немного рассеет её тревогу. Она не знает, почему она ему помогает. Она ничего ему не должна, а он обязан ей довольно многим. Что-то тихо звенит в её ухе; ей отчасти кажется, что это тиннитус, отчасти, что её левое полушарие пытается донести, насколько это ужасная идея — так охотно возвращаться в водоворот Романа, когда она только смогла вырваться. Но ей приятно знать, что она нужна. Приятно чувствовать себя полезной теперь, когда она больше не получает по семьсот электронных писем в день. Она тоже находит в этом покой — в этой безмолвной привязанности, способной унять в ней что-то так же, как это, кажется, унимает внутри него. Они не могли перевести дыхание. У них не было шанса узнать, как спокойно быть вместе. То, что он сделал, перестаёт жечь так сильно; она лишь сейчас замечает, как остро в этом нуждалась. Иногда, если уже поздно, она тоже ненадолго засыпает. Иногда ей хочется уложить его в кровать. Иногда она думает, как кто-то столь гадкий может выглядеть так уязвимо? Неудивительно, что он не спит — он в непрерывном движении. Бешеный вихрь безрассудства и вины. Покой противоречит его природе. Она не слишком вдумывается, почему Роман не засыпает один, если ему так неловко её присутствие. Она не спрашивает, что его мучит, потому что боится, что и так знает. Он перестал приставать к ней с похабными комментариями, что либо очень хорошо, либо очень плохо. — Твоя племянница такая милая, — говорит она, чтобы разрядить обстановку. — Да, просто персик, — говорит Роман слащаво и саркастично. Он смотрит на малышку, а затем снова на Стивена, и Джерри готовится к удару. — А кто это с тобой?, — его улыбка почти убедительна, но для любого, кто знает Романа, она слишком вежлива, чтобы быть настоящей. — Это Стивен, — говорит Джерри, откашливается, снова смотрит на Шарлотт, которая немного вертится, уткнувшись носом в её кардиган. — Стив, да? С ума сойти! Рад познакомиться!, — он пожимает Стивену руку. Джерри задерживает дыхание, не отводя глаз от ребёнка, — Роман Рой: давняя заноза в жопе Джерри. Уверен, она тебе всё обо мне рассказала. — Да нет, не совсем, — смеётся Стивен добродушно, слегка защищаясь. — Что ж, взаимно!, — голос Романа звучит смешливо и глупо, и Джерри чувствует надвигающуюся угрозу. — Можешь взять её, Роман? У меня устали руки. — Конечно, Джерри, мой котик! Служба по защите детей одобрила меня стать самым лучшим дядей этой сладкой булочки! Давай сюда. Он тянется, и Джерри даёт ему ребёнка. Внезапно, в этом слишком много близости: стоя в упор, передавать нечто хрупкое и живое в его руки, смотреть как Роман умещает это маленькое тело у себя на груди, поддерживать её голову. Джерри не поднимает глаз, но чувствует на себе его взгляд. На мгновение ей интересно, что он думает. — Где её мать?, — спрашивает Роман. — Говорит с Уиллой, — отвечает Джерри. — Окей, круто, отлично, — глаза Романа прикованы к Шарлотт, а плечи неестественно сгорблены; он выглядит, как будто он изо всех сил старается быть нежным. Он перестал хмурится. Если это способно вызвать у Джерри тёплое чувство, она этого не признает. — Я отнесу её обратно. Её, наверно, пора кормить, и, ну ты знаешь, я буду смотреть, — Джерри чувствует, как Стивен напрягся рядом с ней. Кажется, Шив переложила ребёнка на Джерри только чтобы немного передохнуть. Джерри оглядывается в поисках няни. — До скорой встречи, Джер. Стив, не изводи старушку слишком сильно, — и он уходит, прижимая дитя к себе, словно укрывает её от взрывов. — Он немного того, — замечает Стивен, как только оказывается за пределами слышимости, придвигаясь ближе и кладя руку ей на талию. — Да, — она думает о больших карих глазах Роев и о голодном отчаянии во взгляде, что тоже их наследство. -- Он не звонит несколько дней с их последний встречи, но Джерри не удивлена. Она предаётся вниманию Стивена и не чувствует вины за это. Он очень ей подходит. Он даже может продержаться без таблеток, чем, как ей кажется, Роман похвастаться не сможет. Она вывихнула локоть, играя в теннис со своей сестрой и её мужем. Она ожидает, что он напишет. ты ещё когда-нибудь приедешь ? Она рада это видеть. Это значит, что он не умер где-нибудь в подвале притона. Ты когда-нибудь вернёшь моё пальто? непонимаю о чёмт ы Сообщение приходит так быстро, что он, должно быть, вбил его в ту же секунду. Она представляет, как он бродит по своей квартире как беспокойный призрак; трогает вещи как будто они чужие; пялится на свой пустой диван. Может быть, если попросишь вежливо. Она опять в снисходительном настроении — разум затуманен обезболивающими и вниманием Стивена. Ей кажется, что сейчас он отступит; Роман гоняется за хлебными крошками как голодный зверь, но скалит зубы, если на него как-то не так посмотрели. И всё же, как всегда, он удивляет: пожалуйста Когда она приезжает, ему даже хуже, чем раньше. Он крутит полупустую бутылку виски, непрестанно облизывает губы и поправляет волосы. Он выглядит настолько вне себя, что Джерри кажется, прошло несколько дней с тех пор, как он спал сколько-нибудь нормальное количество часов. Он тащится в сторону кинозала, роняет бутылку и падает в одно из кресел, ухмыляясь как король и развалившись как ребёнок. Кислотный трип проигрываемого мультфильма обдаёт их своими цветами и звуками. Джерри скрестила руки на груди. — Будешь суши?, — спрашивает он. — Нет, спасибо. — Ты уже поела? Она кивает, смотрит, как беспокойно дёргается его нога, а затем тянется за пультом и выключает звук. — Я же смотрю, — говорит он, смотря на неё. — У меня сложилось впечатление, что ты чего-то от меня хотел? — Ты не поверишь. Она плотнее кутается в платок и идёт, чтобы сесть рядом в первом ряду, оставляя между ними место. — Роман, нам нужно серьёзно поговорить? Твой режим сна — это ненормально. — Пожалуйста, волнуйся лучше о том, какие гормоны подмешивают в воду, или о первоначальном взносе за твою следующую квартиру — нормальные корпоративный гёрлбосс вещи здорового человека. — Как ты думаешь, может, снова дать шанс терапии? Это бы сильно сэкономило мне расходы на проезд. — Я говорил тебе: я пробовал. — Да? И как? Роман надувает губы — честное слово, надувает — уставившись на подол своей футболки, перекручивая его в своих неуёмных руках. — Где ты нашла этого Стивена?, — он пропищал это имя, открыто насмехаясь над ней, как ёбаный безмозглый школьник. — У тебя была паническая атака тогда, да? Как после Японии? — Он слишком молод для тебя, Джер, но, с другой стороны, есть ли смысл скрывать свои склонности теперь, когда все всё знают? Ну этот хотя бы может связать предложение воедино. Вот только всё равно какой-то урод, если честно. — Продолжай так упорствовать и, возможно, дойдёшь до сути. Ну, знаешь, начнёшь поддерживать базовые функции организма как нормальный человек? — Ты привела его, чтобы позлить меня, также как того дебила из страхового фонда? Как его звали? Мартин? Роман весь как оголённый провод, большие усталые глаза и прозрачная кожа, смотрит на неё через сиденье между ними; огни с экрана выделяют его впалые щёки. — Кхм, вопреки твоим бредовым убеждениями, не всё, что я делаю, тебя касается. — Но вот это касалось, я же прав? Ты ни за что бы не стала спать с ним, — он ухмыляется, качает головой, отворачиваясь к экрану, — Ни за что. — Твой интерес к моим романтическим похождениям был бы лестным, если бы не звучал как сирены экстренного оповещения. — Я просто хочу, чтобы ты была честна, понимаешь? Вытащи это на свет божий. Приведи его сюда, и мы сразимся в честном поединке. Чего мне недостаёт в грубой силе, я восполняю в выносливости. Джерри с трудом сдерживает желание закатить глаза, со вздохом вжимается поглубже в кресло. Она даже не уверена, зачем пришла. — Это не твоё дело. — Ебать, здравствуйте. А господин Стив знает, как ты спишь со мной несколько раз в неделю? — Я не сплю с тобой, — говорит она, злясь на то, как поправляет формальности вместо того, чтобы совсем не вестись на это, — Я сижу с тобой, пока ты спишь. Иногда я сплю рядом с тобой. — Хорошо, так он знает, что ты иногда спишь рядом со мной? Роман всё ещё теребит край футболки. Джерри не нравится, когда он так делает; ей всегда кажется, что он в паре импульсивных побуждений от того, чтобы раздеться перед ней — и тогда ей действительно придётся уйти. Это не имеет логичного основания, этот страх: Роман всегда одет. Даже когда они занимались своими... делами, он никогда не снимал перед ней больше одного носка. Они — две полностью одетые башни электропередачи, мигающие друг другу по сети проводки сигналы. — Он не спрашивает, — мягко говорит она, — Я не считаю это важным. — Хм, — Роман издает смешок, маниакальный и пронзительный, — Ага, не считаешь. — У нас с тобой нет романтических отношений, Роман, как бы ты себя ни убеждал. Он поднимает брови, жмёт плечами, разворачивается так, что оказывается почти кверх ногами в своём кресле. На экране анимированный грызун в скафандре выплывает из воздушного шлюза, безмолвно открывая рот. — Звучишь совсем как моя мать, — говорит он, и она понимает, что разговор окончен. Его слова слипаются, как сырая глина. Она встаёт. — Я не буду суши, но ты можешь принести что-нибудь выпить. Это попытка примирения. Его веки выглядят тяжёлыми. Может быть, если она оставит его здесь скрючиваться в кресле, он в конце концов задремлет. Но нет, это не летаргическая стадия бессонницы; он благополучно миновал её и направляется прямиком к маниакальному эпизоду. Секунду спустя он уже на ногах и с грохотом влетает за звукозащитную дверь, прежде чем она успевает сделать хоть шаг. В гостиной он приваливается к барной тележке и начинает мешать напиток. Он льёт слишком много вермута, взбалтывает безо льда и размешивает всё в бокале для мартини пальцем. Он смотрит на неё, беря оливку в рот, вынимает косточку зубами и выплёвывает мякоть в напиток. — Вот, — говорит он, протягивая это. В глазах этого пошлого придурка кроется усмешка, сводящая её с ума. — Спасибо, — холодно говорит она. Она отпивает этот коктейль до того, как её мозг успевает сообразить, и по крайней мере тешится выражением ступора на его лице, прежде чем очень плохой мартини обжигает её горло. — Ты намешал дерьмовый напиток. — Ты выбрала дерьмового ухажёра. — Сядь на диван, Роман, я устала, — она берет слюнявый мартини и садится на своё обычное место. Он берёт бутылку вермута и вливает его в себя большими глотками. — Наверно, я лучше начну обстрел из АК-47. В шкафу есть один, давно хотел попробовать. — Как скажешь. Она включает телевизор и устраивается поудобнее. — У меня много работы, — говорит он, и это звучит так неубедительно, что она с трудом сдерживается, чтобы не засмеяться. Он исчезает за дверью и оставляет её одну на три четверти часа. Она уже собирается вызвать машину, когда он прокрадывается обратно, ставит пустую бутылку из-под вермута в раковину и растерянно смотрит на своё отражение в от пола до потолка зеркале. — Иди сюда, Роман, — ей его жалко. — Я не хочу. — Хочешь. — Я могу сесть на пол? — Нет. Ты ляжешь здесь и попробуешь заснуть. Ты будешь вести себя тихо и не побеспокоишь меня, пока я смотрю телевизор. — Можно я лягу на тебя? — Нет. Он подкрадывается ближе; сгорбленный, усталый и злой; колеблется у края дивана, весь в сильном напряжении. — Сука. — Да-да, — говорит она сладко и скучающе, не глядя на него. На периферии её взгляда он ощетинивается как медведь, которого пытаются прогнать. — Ты что, пытаешься проебать себе путь в Мэтни-хаус? Он, стало быть, провёл своё расследование. Она не удивлена. Он также искал компромат на Мартина — самое жалкое проявление юношеской ревности, с которым она когда-либо сталкивалась. Она смеялась, когда узнала. Сейчас она не смеётся. — Мне не нужно проёбывать себе путь куда либо, — она держится спокойно, не отрывая глаз от экрана. Он подходит ближе. — Нет? Ну а зачем ещё ты раздвигаешь перед ним ноги? Зачем ещё он запасся голубыми витаминками для тебя? — Секс не всегда похож на финансовую сделку, Роман. Тебя этому не учили? — Ты, наверно, пропустила этот урок между налоговыми льготами и молодёжным маркетингом. — У меня болит от тебя голова. — Ладно, ладно, позволь проводить тебя к выходу. — Роман, сядь. — Нет. — Ты действительно так расстроился из-за Стивена?, — она смеётся над ним, отводя взгляд на телевизор. — Он мне не нравится. — Интересно, почему. — Он просто инструмент. Ебаное ничтожество с убогой стрижкой. Он тебе не подходит, но тебе, видимо, как раз такое нравится. — Ты ревнуешь. — С чего бы мне ревновать? У нас нет романтических отношений, забыла? — Тебе не нравится, что моё внимание отвлекается на что-то другое. Ты забываешь, что большинство людей могут поддерживать несколько отношений одновременно. — Дело совсем не в этом, пожалуйста, не льсти себе. Я просто считаю, что ты глупо выглядишь, вот и всё… виснешь на нём, как шмара. — Это что-то столь низменное, как зависть к пенису, Роман? Ты злишься из-за того, что мужчина старше и беднее, чем ты, на самом деле может трахать меня? — Я могу трахать тебя. Она снова смеётся над ним. Ей нравится это настолько же сильно, как это терзает её; то, как он оказывается у неё в зубах; вкус соли и горечь. — Мы оба знаем, что это неправда, — она смотрит на него, даёт увидеть своё презрение. Он так устал. Он даже не дурит мне голову в своей обычной манере. Он утратил свою хитрую скользкость. Мне придется найти способ усыпить его , — Ты не смог бы трахнуть даже секс куклу, даже под веществами. Его брови взлетают ко лбу на секунду; пальцы нервно подёргиваются. — Как вульгарно с вашей стороны, генеральный советник. — Я больше не работаю на твоего отца. — Да, потому что он тебя уволил. — Потому что ты меня уволил. По его приказу. — Я не...— — Ты просто жалкий щенок, Ром. Она никогда не узнает, было ли это имя или знакомые слова, но по его лицу проходит тень, как темнеет на заднем сидении в машине ночью; он замирает. — ...да? — Да, — она говорит резко, но тихо. По телевизору ведущий в шлеме из напомаженных волос объясняет ограничения публикации в Северной Дакоте, — Сядь. Ему требуется немного времени, чтобы опомниться. Он склоняется в сторону дивана. — Нет. Сюда, — она указывает на ковёр, решив проявить милосердие. Она смотрит ему в глаза и говорит: — Сядь на колени. Он не сводит с неё взгляда, подчиняется ей, опускаясь на тёмно-серый ковёр под кофейным столиком. Tern Haven в его лице почти вынуждает её встать с дивана и уйти в другую комнату. Вместо этого она удерживает его взгляд, пока он не садится. Его глаза — окна в глухую тьму едва опустевшей головы. — Какой смысл устраивать истерику из-за того, что ты никогда не сможешь, хм?, — она склоняет голову набок, поднимает бровь, — Ни для кого из нас не новость, что ты — полное разочарование в этом смысле, как и во многих других, — она не даёт своему голосу звучать слишком нежно, не даёт опускаться своим тяжелеющим векам. Вместо этого она сидит, как сидела бы на совещании, и ругает его. — Ты ничтожество, мелкий бесполезный червяк. Он громко втягивает воздух. Его дрожащие руки, лежащие на бёдрах, тянутся вверх. Джерри не позволяет себе смотреть на его ширинку. — Да? Джерри думает, как это странно, что Роман в эти моменты более невинен, чем когда либо ещё; чистый лист; сброс к заводским настройкам; он не может связать и двух слов. Всё, что было бы нужно, это моргнуть, остановиться, встать и посмеяться над ней — и это было бы кончено. Ей будет некуда отступать. Но он никогда так не делает. Он немедленно подставляет себя под поток её слов. Он не готов рассмеяться, не ухмыляется. Это единственная вещь в его идиотской жизни, к которой он, кажется, относится серьёзно и ради которой сохранит лицо. — Меня от тебя тошнит. Ноешь и скулишь, требуя внимания, когда тебе самому нечего предложить. Ты склизкий червяк на земле. Дворовая псина, хромая и паршивая. На тебя страшно смотреть, Роман. Твоё место в сточной канаве, вместе с другими крысами. Его руки тянутся к ремню. Она сменяет выражение лица на что-то ещё более беспощадное, и он скулит от этого. Краем глаза она видит, что он опустил руки. Хороший мальчик. Она смотрит на него ещё немного, пока он дышит тяжёлым дыханием. — Не можешь спать, не можешь есть, не можешь вести себя как мужчина. Что ты вообще можешь? Ползать по полу, подтирая следы взрослых? Свинский, блять, ребёнок. Ёбаное позорище. Он кивает, задыхаясь, с лицом, похожим на то, что можно выпустить в ночь. Наконец она опускает взгляд. Он начал снимать ремень. Она пренебрежительно отводит глаза и кивает, морщась от отвращения. Он сразу приходит в движение. Она слышит звук расстёгивания пряжки и молнии. Она слышит, как он навзрыд всхлипывает, когда обхватывает свою эрекцию и проводит рукой. Она отворачивается к телевизору. — Я пытаюсь смотреть фильм, Роман, можешь, пожалуйста, заткнуться?, — говорит она, откровенно позволяя этому звучать язвительно, раз больше не смотрит на него. Он давится своими звуками. Его рука ускоряется. Она слышит это. Её лицо немного пылает, но она доверяет своей коже не показать этого. — Если тебе так нужно быть больным извращенцем, то мог бы хотя бы проявить уважение и оставить свои причитания при себе?, — теперь её тон скучающий. Скучающий и нетерпеливый. Она слышит, как он сдерживает стон, и подавляет улыбку. Это первый раз, когда они делают это в одной комнате, но это не кажется особенно большим скачком. Она слышала его раньше, видела его раньше, и каждый раз вела себя оскорблённо и безразлично, поэтому не то чтобы она в растерянности, не зная, что с ним делать. Как ездить на велосипеде. Кажется, что он жаждет её внимания и её холода в равной степени, и это очень тонкая грань. Она никогда не думала, что будет так точно понимать, как использовать свой голос, пока её коллега стонет перед ней на коленях. Он всё ещё мой коллега? А был ли вообще когда-то? Роман занимал разные роли в её жизни. Бывший коллега. Возможно, бывший протеже? Что они друг для друга? Друзья? Она вспоминает детские крики, эхом разносящиеся по огромным пустым залам, и торты на дни рождения, выставленные для вида, нетронутые. Что бы это ни было, он — её. Они подсознательно друг друга выбрали. Он покорно хранит тишину до конца, и она чувствует, как он задыхается, заглушая собственное удовольствие, потому что она велела ему молчать; тяжёлые стоны подавлены в его горле. Спустя пару минут, он покрывает всю руку. Он небрежно вытирается краем рубашки и не снимает её. Обессиленный, он движется так шатко, что Джерри готовится подхватить его, но у него получается подняться на ноги, и тогда она встречает его взгляд. Она не может понять выражение его лица. Ей интересно, может ли он понять её. Ей самой интересно узнать, что она чувствует. Выходит, это уже слишком. Он отступает в коридор и закрывается в своей спальне. Она ждёт три минуты, собирает вещи и уходит.