Скоро рассвет

Сентябрь 2000       Новый кабинет, основательно заброшенный предыдущей хозяйкой, которая, по рассказам директора, в последние месяцы страдала прогрессирующей деменцией, ему предстояло сделать своим. Он отпер его в понедельник в семь сорок две, оглядел и расстроился.       Устроившись в эту школу в последний момент, он не успел рассмотреть кабинет как следует, а теперь перед ним во всей красе предстали исписанные парты, дырявый тюль, пузырящийся линолеум и измученные алоэ в горшках на подоконниках и шкафах, а на стене — странное сочетание потрепанной карты Сталинградской битвы и портретов Суворова и, почему-то, Гутенберга с подписью от руки дрожащим почерком «Иван Грозный». Кто-то явно пытался оттереть парты, но сдался на полпути. Чистоту пола оценить было невозможно.       Он вздохнул, влез на парту и оторвал Гутенберга от стены. Тот отошёл вместе с краской, которая и без дополнительного взаимодействия осыпалась по всему периметру кабинета.       Проверил все ящики стола на наличие мела — безрезультатно. Он повесил сумку обратно на плечо, и пошёл к завхозу, по пути сообразив, что даже не запомнил, как её зовут, когда они общались в пятницу. Хорошее начало учебного года.       Пока шёл до первого этажа, попытался прикинуть, во сколько ему обойдётся ремонт класса. В предыдущей школе этот вопрос никогда не вставал — богатые родители были так придирчивы к условиям учёбы своих отпрысков и так много платили школе и официально, и по-чёрному, что любые проблемы решались в считанные дни. А тут нужно будет самому понять, сколько денег он сможет выбить из директора, а сколько придётся просить у родителей семиклассников, которых он получил в руководство, и кто вообще этим ремонтом займётся. Может, кто-то из родителей сможет достать материалы и даже согласится покрасить. Лишние комнатные цветы найдутся у бабушки каждого второго. А вот для новых парт и наглядных материалов нужен реальный бюджет. Но помочь согласятся точно. В пятницу на линейке он краем уха услышал, как пара матерей обсуждала его внешность. Они придут красить стены, лишь бы покрутиться рядом. Главное, чтобы не попытались зайти дальше. Совсем не хотелось бы.              За последние пять лет работы в предыдущей школе он убедился, что ему стоило только улыбнуться, и женщины были готовы для него на всё. Вот и у завхоза просто приветливого «доброго утра» оказалось достаточно. Его угостили домашним печеньем, а вместо одной коробки мела он получил две: «Вот этот возьми, квадратный, он лучше пишет и по доске не скрипит, как круглый».       Он успел добежать до класса перед самым звонком. Вошёл, закрыл за собой дверь и был поприветствован шумом встающих со своих мест десятиклассников.       — Здравствуйте, садитесь, — кивнул он, улыбнувшись, и направился к своему столу у окна. Они так же шумно уселись на места.       Поставил сумку на стул, коробки с мелом на стол. Достал один кусок и написал на доске свое имя.       Игорь Михайлович Савицкий.       Доску, кажется, тоже придётся менять.       Он положил мел в жёлоб у доски, отряхнул пальцы, подошёл к своему столу, взял ожидавший его журнал в красной обложке, долистал до страницы истории и поднял, наконец, глаза к классу.       — Ну что, «10 А», давайте знакомиться.       Игорь называл фамилии, поначалу пытаясь запоминать, кто откликается, но где-то на пятой решил даже не пытаться. Закончив перекличку, кратко пробежался по программе на ближайший год, чуть более детально на эту четверть, а потом дал задание, которое всегда давал ученикам, которых видел впервые:       — Я хочу вас попросить написать небольшое сочинение. Не больше одной тетрадной страницы. Тема: «В какую историческую эпоху вы хотели бы жить». И почему. А, и самое главное — это не на оценку, правильного ответа нет. Пишите, что думаете на самом деле. У вас есть полчаса до конца урока. Закончите раньше — сдаёте мне и делайте что хотите, только на своём месте и без единого звука.       Это задание давало ему примерное представление о том, с кем он общался, показывало, какие мифы ему возможно придётся развенчивать, а самое главное —позволяло начать год плавно, не загружая детей с порога новой информацией, а свои связки — лишними разговорами.       Ученики принялись за работу, а Игорь достал блокнот, начал записывать всё, что нужно будет сделать с кабинетом и какие мероприятия на первую четверть предложить на завтрашнем классном часу своим семиклассникам, но быстро заскучал и начал украдкой рассматривать класс. Дети как дети.       Вот те двое на последней парте у окна — шепчутся, не пишут, и слушать на уроках вряд ли будут, если он не найдёт к ним подход. Хотя, может, они слишком умные для этого класса, и им просто скучно. А эти две, прямо напротив его стола, на первой парте, которые усердно пишут что-то мелким почерком — наоборот, не пропустят ни слова, всё дотошно законспектируют цветными гелевыми ручками в свои аккуратные тетради с Сейлормун на обложке. Вот эти две сразу за ними явно пытаются выглядеть взрослее, чем они есть, и слишком очевидно стреляют глазами с того момента, как он зашёл.       Этот на второй парте среднего ряда, который попал в первую пятерку тех, кого Игорь успел запомнить, Николай Григорьев — звезда. Все девочки в него влюблены. Особенно та, которая с ним сидит — пишет усердно, но очарованный взгляд ежеминутно уходит вправо. Остальные тоже — нет-нет, да и покосятся на него мечтательно. А он сидит прямо, гордо, смахивает пылинки со своего пиджака и смотрит на остальных свысока. Он похож на этого, бесцветного из «Дикого ангела», с таким же хвостом и пустым взглядом.       Вот этот за ними… — его взгляд запнулся на третьей парте среднего ряда, прямо в центре, — сидит один. Какой-то обиженный на весь мир. Прячется за отросшей чёлкой, ёжится в своей потрепанной водолазке, хмуро посматривает из-за очков — то на Игоря, то на этого Григорьева. Все остальные сидят парами. Присутствуют все двадцать девять, значит, просто никто не захотел сесть с ним.       Эта парта слишком уж выделялась. Притягивала взгляд, как проём от свежеудалённого зуба не отпускает кончик языка.       Игорю всегда было жалко таких, не вписавшихся. Не потому, что не смогли вписаться в большинство, а потому что своих людей пока не нашли, и не могут понять, отчего никто не готов постараться и разглядеть, что у них внутри. Может, они и сами ещё не разглядели. В них точно есть что-то, и когда-нибудь это станет явным, но в начале им чертовски сложно. Он ещё и пухлый, и в очках. Такие часто огребают без причины, просто оказавшись не в том месте и не в то время.       А подобные Григорьеву гаснут так же быстро, как и вспыхивают.       Прозвенел звонок, выцарапав его из собственных мыслей.       Раньше времени никто не сдал, и теперь все грохочущей толпой несли свои сочинения к нему на стол. Одиночка положил лист с неровным краем в общую стопку, сверкнул на Игоря недоверчивым взглядом и направился к двери.       Когда он дошел до промежутка между рядами парт, Григорьев, как раз выходящий оттуда, выставил ногу вбок, и одиночка, зацепившись за неё, полетел вперед. Несколько человек засмеялись, а девочка, сидевшая с Григорьевым, крикнула: «Коля, ну зачем ты?!» Одиночка же смог удержаться, не упал. Оглянулся, недовольно посмотрел Григорьеву в спину, и скрылся за дверью.       Пока следующий класс постепенно заполнял парты, он нашел в стопке сочинений, то, что было подписано Григорьевым.       «Я бы хотел жить вовремя второй мировой войны что бы защищать родину от немцев».       Игорь вздохнул. Романтизация войны — стандартная история у мальчиков. У девочек — девятнадцатый век и балы. Вытащил другой, с неровным краем. Виталий Чайкин.       «Я не знаю, в какое время я хотел бы жить, потому что моя судьба зависела бы не только от времени, но и места рождения, сословия и денежного состояния. Во все времена были сложности. Разве что Древняя Греция меня немного привлекает, если бы я мог быть ученым вроде Архимеда. Но если бы я родился в Спарте, меня бы наверное скинули в яму. Меня более-менее устраивает наше время, потому что есть технический прогресс и свобода».       Игорь улыбнулся. Коротко, но объёмно. И неожиданно. Его тоже в этом возрасте интересовала Древняя Греция. Только вот яма эта... Лишняя самокритика.       Когда спустя четыре урока последние ученики исчезли за дверью кабинета, он посмотрел в окно. Прямо за спортплощадкой виднелся его новый подъезд, и он мог бы успеть сходить домой на обед, но не хотелось. Решил остаться и испытать местную столовую.       Тефтели и гречка за очень условные деньги оказались вполне терпимыми, и Игорь принялся за еду, параллельно читая сочинения из разросшейся за эти часы стопки и делая пометки в своём блокноте.       В столовой, где ещё не выветрился запах летнего ремонта, было тихо и как-то одиноко. Будь он сейчас в старой школе, пошёл бы в кабинет химии проверить, есть ли урок у Насти. И если бы урока не было, он заглянул бы в гости — на чай и секс на столе в лаборантской. Но Настя и другие ошибки остались в Москве.       Сегодняшние уроки прошли несравнимо легче, чем в самый первый учебный день пять лет назад: он ещё ни разу не повысил голос.       А тогда, выйдя с последнего урока, Игорь думал что никогда больше не сможет разговаривать — настолько саднило горло. Коридоры опустели. Он стоял на третьем этаже в перешейке между крыльями здания, уткнувшись лбом в стекло, смотрел на клумбу перед входом и серьёзно думал над тем, не поздно ли сбежать. Ведь мог бы остаться в университете, писал бы сейчас докторскую и пил кофе с коньяком на кафедре, а не кричал на толпу оболтусов.       Настя, проходя мимо, поинтересовалась что случилось и, выслушав, пригласила к себе.       — Держи, — она протянула гранёный стакан с мутной горячей жидкостью. — Ромашка. Сама собирала, сама сушила. Горло привыкнет. Чай, мёд, календула тоже хорошо. Займись постановкой речи. И поменьше кричи на них. Я представляю, чего Коломойская тебе наговорила. Что они чудовища, которые жаждут твоей смерти, и их нужно держать в узде? Они такого отношения к себе не терпят. Они за это мстят. Будь собой. Я тоже поначалу пыталась на них орать. Теперь вообще не помню, когда орала в последний раз.       — И как у тебя получилось?       — Перестала притворяться. Она тебе не говорила про одежду ничего?       — Нет.       — Это, наверное, потому что ты мужик. От тебя не ожидают, что ты как-то не так оденешься. Лишь бы присутствовал. Я когда пришла сюда после института, мне сразу сказали одеваться скромно, и я первое время выглядела, как примерная прихожанка.       — Ты?!       Игорь не поверил, глядя на Настину красную узкую юбку и такого же тона помаду.       — Я, — усмехнулась она.       — А как так получилось, что перестала?       — Да я однажды ушла в загул с одним поклонником, а потом с утра надо было идти на работу. У меня времени заехать домой переодеться не хватило, и я пришла в чем была. Примерно как сейчас. Они так тихо сидели — от шока, наверное. А в такой одежде сложно прикидываться наивной ромашкой, сам понимаешь, поэтому и голос стал громче, и уверенность сама собой появилась. Потому что это, — она показала на себя обеими руками, — и есть я. А блеклые платьица — это другой человек. Ты тоже, кажется, сам не свой. Что это за клеточка и вязаная жилеточка?       — Мама вязала, — он смутился.       — Какая прелесть. Только это не ты. Выглядишь, как будто у тебя только что всю мелочь в туалете отжали. А ты ведь далеко не урод. Кто-то на тебя даже посмотрел, — она показала на обручальное кольцо на его руке.       — Кто-то от меня даже родил, — вздохнул он.       — Да ты что? Мальчик? Девочка?       — Девочка. Оля. Четыре месяца.       — О-о-о, — протянула она с пониманием. — Плохо спишь?       — Как придётся.       — Хорошо, что у меня детей нет и не будет. А тебе не помешает что-то посерьёзней найти. Костюм бы хороший. Галстук. Тебе пойдет, точно.       Настин совет прочно застрял тогда в мыслях на пару месяцев, хоть и неясно было, как претворить его в жизнь. Костюма у Игоря не было. В ЗАГС в прошлом году он не наряжался, пошёл в джинсах и свитере. Но ученики шумели и не слушались, ничего не помогало, и он подумал, что если последует её совету, хуже не будет.       Игорь сходил в пару магазинов одежды, приценился к костюмам, понял, что на такое у него денег не хватит. Съездил в Лужники и на Черкизон, и от шума и толпы ему стало плохо прежде, чем он успел что-то найти.       А потом, на дне рождения своего друга Олега, которого не видел почти год, с самой свадьбы, он решился поинтересоваться:       — Слушай, а ты не знаешь, где можно костюм хороший купить, но чтобы недорого?       Олег, пережив несколько не слишком удачных попыток фарцовки в восьмидесятые, после развала, когда страну заполонили малиновые пиджаки, решил, что даже среди нуворишей обязательно должны найтись люди со вкусом получше ширпотребного, которые захотят платить хорошие деньги за то, чтобы одеваться стильно. Он таки нашёл нескольких таких бизнесменов, убедил их, что он опытный импортёр и знает, что делает, поснимал с них мерки, и, когда все ехали челноками в Турцию и Китай, отправился в Милан и вернулся оттуда с коллекцией дизайнерских костюмов. Первое время подгонял вещи под клиентов сам, вынужденно научившись шить. Потом заказов стало больше, и у него появилась ассистентка, Жанна, на которой он вскоре женился.       — Недорого? Я? Откуда?       — Ну ты же в этой области крутишься.       — Уровень другой. А тебе зачем?       — Подумал, что надо бы начать выглядеть посерьёзнее.       — А, это для тебя? — Олег оглядел его снизу вверх, потом посмотрел на жену. — Он же похож на Зубарева комплекцией, правда, мась?       — Похож-похож, — подтвердила Жанна, прищурив глаз.       — Кто такой Зубарев?       — Да был один клиент у меня. Хороший клиент, платил всегда вовремя и без вопросов. Только вот его недавно вместе с его замом и четырьмя блядями расстреляли из автоматов на Краснопресненской прямо в машине. А он у меня заказ должен был забрать и не успел. Всё оплачено уже, висит бесхозный. Вряд ли вдова за ним придет. Там полный комплект: две тройки, несколько сорочек, даже пару галстуков ему добавил. Он такой же длинный и худой, как ты. Был. Может, в жопе чуть покрупнее — так мы подгоним. Да, мась? Вставай, дрыщ, пойдем мерять.       Игорь последовал за Олегом в пахнущую уксусом мастерскую. С одной из вешалок тот снял плечики с пиджаком, еще одни с брюками, и протянул Игорю.       — Жених… — довольно гоготнул Олег, когда Игорь, переодевшись, вышел к зеркалу.       — Муж, — поправил его Игорь, разглядывая себя. Новые вещи магическим образом превратили его из студента-заморыша во взрослого мужчину.       — Муж-муж. Только не с той женой.       — Олег. Не начинай.       — Ну а что.       — А ничего. Уже обсудили. У меня всё нормально, я на своем месте. А вы втроём те ещё молодцы с вашими кислыми рожами на свадьбе.       — Так ты же не от большой любви женился, а потому что Лена забеременела. Пиджак снимай. Сидит идеально.       — И что? Я же люблю её от этого не меньше, — он положил пиджак на стул рядом.       — Ага, любишь, — Олег подхватил ткань на бедре Игоря двумя пальцами и сколол булавкой. — Ты в какую сторону укладываешь?       — Что?       — Что-что. Хуй у тебя в какую штанину ложится?       — В левую, — помотал Игорь головой в недоумении. — А что?       — Припуск сделать. Чтобы не унывал, с таким-то хозяином.       — Олег. Да как мне тебя убедить, что у меня всё в порядке.       — Не убедишь.       — Ну и прекрасно, давай закроем эту тему.       — Хорошо. Закроем. Обещаю больше не лезть. Живи как знаешь. Заходи послезавтра забрать.       Он пришел в новой одежде в школу, и, как и обещала Настя, внимания стало чуть больше, шума чуть меньше, и даже его голос перестал звучать рвано.       Другие учителя на планёрке, которые до сих пор игнорировали его или смеялись над его предложениями, обвиняя в неопытности и молодости, вдруг начали слушать. Игорь заметил, как Настя поглядывала на него с другого конца кабинета, еле заметно улыбаясь.       Он зашел к ней после уроков, как обычно. Она заварила чай, потом села — чуть ближе, чем он привык, разговаривала, иногда касаясь его ладони кончиками пальцев, потом положила руку ему на колено, и, наклонившись, прошептала:       — Ты сегодня выглядишь просто шикарно. Я ещё на планёрке на тебя смотрела и думала, как же я хочу тебя поцеловать.       И поцеловала. Игорь отодвинулся, но не сразу.       — Я женат, — прошептал он.       — Я знаю, — ответила она. — Но тебе это не мешает меня хотеть.       Она прошлась ладонью по его ширинке. Он понял, что возразить ему нечего.       За считанные секунды его брюки были расстёгнуты, а Настя стояла перед ним на коленях. Игорь смотрел не на неё, а на дверь лаборантской, которая могла открыться в любой момент, думал о Лене, с которой уже давно не было секса, и не особо хотелось, и вспоминал самый первый в своей жизни минет на полу питерской кухни семь лет назад, в ту ночь, которая перевернула всё с ног на голову, и глаза, нежно смотревшие на него из-под волнистой рыжей чёлки.       — Ты чего плачешь? — спросила Настя, возвращаясь на свой стул, когда всё закончилось. Она протянула руку и коснулась его щеки.       — От удовольствия, — соврал он, поспешно вытирая лицо рукавом. — Спасибо. А ты? — добавил растерянно.       — А что я?       — Ну, что я тебе могу сделать?       Настя подняла бровь.       — У меня эти.       — Что?       — Критические дни. Так что ничего. Но чтобы меня мужик сразу после оргазма спросил, нужно ли мне что-то, такого я почти не видела. Ты прямо какой-то особый. Я сразу поняла.       Несколько дней подряд что-то необъяснимое тянуло его обратно в лаборантскую, и неделю спустя они уже занимались сексом на препараторском столе.       Игорь так и не понял, как оказался в этой ситуации, но продолжал приходить к Насте каждую неделю в течение пяти лет. Точно так же он не особо понимал, как в его жизни случились Оксана из Ленинки, Лариса из РайОНО, Анжела из ГорОНО и Наташа из родительского комитета.       То, что они с ним флиртовали неделями, он осознавал лишь тогда, когда их руки уже боролись с его пуговицами. Они никогда ничего дополнительного от него не ждали: были либо замужем, либо счастливо разведенными.       Иногда, лёжа в постели с Леной, Игорь пытался вспомнить лицо женщины которая за несколько часов до этого стонала, двигаясь на нём, когда он сидел в её кожаном кресле, и с трудом мог вытащить из закоулков разума её черты. Но он всегда помнил дверь, которая в любой момент могла открыться, и бывали моменты, когда ему казалось, что лучше бы она открылась.       Женщины возникали и исчезали, но Настя была единственной, с кем Игорь общался постоянно — в силу обстоятельств. Секс был далеко не главной частью их отношений. Для него было важнее, что он мог кому-то выговориться после уроков, пожаловаться на учеников, на директрису, на коллег. Она всегда могла помочь с идеями и успокоить, когда он был зол. Она искренне радовалась за него, когда спустя два года Лена снова забеременела.       В этой новой школе Насти не хватало. Здесь, в Мытищах, не было ни её, ни Оксаны, ни Ларисы, ни Анжелы, ни Наташи. И это было к лучшему. Это было то, чего он хотел. Однажды дверь всё же открылась, и поэтому он был здесь.       Игорь отвёл ещё два урока у бодрых, выспавшихся семиклашек со второй смены и посмотрел на часы. Пора было забирать своих детей из детского сада, который, по московским меркам, был тоже совсем недалеко. Он открыл калитку сада перед симпатичной девушкой с мальчиком за руку. Она оценивающе посмотрела на Игоря и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, из вежливости, но сразу пожалел об этом.       По дороге домой Игорь спросил у Димы, как прошел его «самый-самый первый-первый» день в саду. Дима коротко отвечал, что почти хорошо: он играл в кубики, делал человечка из желудей, и у него появился друг, но их кормили невкусным супом, в котором было много-много лука.       — Ты пхедставляешь, здесь никто кхоме меня не умеет читать! — поделилась Оля.       — Даже воспитательницы?       Оля залилась смехом.       — Папа! Ты такой глупый! Дима! Пхавда, папа глупый? Конечно же, воспитательницы умеют читать.       — Папа умный, — насупившись пробормотал Дима.       — Папа умный, но не такой, как мама.       — Почему это? — усмехнулся Игорь.       — Потому что маму когда спхашиваешь что-то, она схазу отвечает. А тебя когда спхашиваешь, ты говохишь, — она скрестила руки на груди и нахмурила лоб, — «смотхя с какой стохоны на это посмотхеть», «а зачем ты спхашиваешь», «зависит от ситуации». Ты такой глупый иногда.       — Да, — закивал Дима.       «Отец гуманитарий — горе в семье», — подумал Игорь. А вслух сказал:       — Это правда. Мама у нас самая умная.       Игорь проследил, чтобы дети помыли руки, обещал скоро покормить, и пробрался в их с Леной комнату сквозь горы неразобранных вещей, связок книг, несобранной мебели и цветов из еле дотащенных вчера до дома двадцати пяти букетов, которые пришлось рассовать по всем имеющимся вёдрам и кастрюлям.       Лена лежала на кровати в заношенной футболке и старых спортивных штанах, которые в последний раз он видел на ней ещё в восьмидесятые. Она улыбнулась и потянула к нему руки. Он снял пиджак и улегся рядом.       — Как первый день? Не съели тебя?       — Подавятся.       — Похожи на московских?       — Не такие упакованные, но такие же дети. А ты как?       — Скучно, Игорь. Скучно. Я хочу выйти на работу.       — Ты уверена?       — Ну да. Декрет давно кончился. И так пособие было смешное, а теперь совсем ничего.       — И куда думаешь пойти?       — Да куда угодно. Лишь бы не уборка, готовка и дети. Только я боюсь, меня в моём возрасте не возьмут никуда.       — Тебе всего тридцать.       — Ага, и я не работаю уже пять лет.       — Но ты же до этого работала.       — Да кем я там успела поработать? Секретаршей? А по специальности я не работала ни дня. А сейчас меня в секретарши даже не возьмут.       — Почему?       — Внешне не подойду.       — Во-первых, ты прекрасно выглядишь.       — Ну конечно, — простонала она в подушку.       — Конечно. — Игорь придвинулся поближе к её уху и заговорил тише. — Во-вторых, на секретарскую работу, на которую берут за внешность, я тебя не пущу.       — Ревновать будешь? — она повернула к нему голову и виновато улыбнулась.       — Переживать. В третьих, я думаю, тебе надо в наёмные убийцы податься. Будешь копьём всех мочить направо и налево.       — Игорь. Меня и туда не возьмут. Ты знаешь, когда я копьё держала в руках в последний раз?       — Когда?       — Когда Олей забеременела.       — Но ты же мастер спорта.       — Я мастер спорта по манной каше и соплям. Мне так было хорошо в Екатеринбурге весной, ты знаешь?       — Потому что нас рядом не было?       — Ну нет, я по вам скучала. Но у меня были другие занятия. Квартиру покажи, у нотариуса в очереди посиди, в ЖЭКе с тёткой в окошке поругайся. Столько приключений.       — Хорошо. Но только давай не прямо сейчас. Хотя бы пока мы квартиру в порядок не приведём?       — Ладно, — вздохнула она. — Пойдём ужинать.       Игорь обычно читал перед сном, но они ещё не распаковали ночник, а читать с верхним светом он не хотел. Поэтому после разбора очередной кучи вещей, укладывания детей и пары часов у телевизора они просто выключили свет и залезли под одеяло. Игорь обнял Лену и проскользнул рукой к её паху.       — Хочешь? — прошептал он.       — Нет, извини, не сегодня, — сказала она.       — Хорошо, — он с облегчением поцеловал её в плечо, пожелал спокойной ночи и отвернулся.       Закрыв глаза, Игорь подумал о новостях, которые уже две недели были невыносимыми, и от которых головная боль, преследующая его в последние месяцы, только усиливалась. Но хотя бы лично у него было какое-никакое новое начало. Последним, о чём он подумал, перед тем как провалиться в сон, почему-то были слова из сочинения Чайкина: «Прогресс и свобода». Прогресс и свобода.