***
Игорь отряхивал снег с ботинок в фойе, когда к нему подбежала Валентина Сергеевна, биолог, и спросила, не смог бы он присоединиться к завтрашней экскурсии десятых классов. Их должны были везти в Москву на спектакль, и сразу две классные руководительницы слегли с гриппом. Игорь не слишком хотел ехать куда-то в такую погоду: стояли февральские морозы и назавтра обещали сильный снегопад. Но Валентина так упорно давила ему на совесть, что пришлось сдаться. Следующим вечером все набились в несколько автобусов. Игорь начал перекличку в дребезжащем ЛАЗе с доверенным ему 10-м «А». Заметив съёжившийся в одиночестве у окна силуэт, сразу понял: Чайкин. Но тут к тому подсела Света, которая до этого на задних сиденьях целовалась с ничем не примечательным Григорьевым. Она что-то сказала Чайкину, тот рассмеялся, и Игорь спокойно вздохнул: значит, не всё так плохо, как ему казалось. А потом, у входа в театр, когда все вышли и шумно ожидали раздачи билетов, он увидел, как Чайкин в одиночестве пинает асфальт носком ботинка, а Тарасевич снова висит на Григорьеве. Игорь искренне расстроился. Валентина подошла к Игорю с пачкой билетов и поручила раздать их 10-му «А» и только что шумно вывалившемуся из своего автобуса 10-му «Б». — У них не было достаточно мест рядом, — виновато сказала она, — и там два билета отдельно оказались, но у нас, кажется, в последний момент кто-то не пришёл. Ты ведь не будешь против один посидеть? — Посижу один, не переживайте, — он добродушно улыбнулся, облегчённо выдохнув про себя. Он нашёл отдельные билеты, положил их себе в карман и, пытаясь перекричать галдящих десятиклассников, попросил всех подойти к нему. Они столпились вокруг, парами и группами прося, чтобы им дали места поближе друг к другу. Чайкин же, замотанный по уши в шарф, подошёл один. Игорь протянул ему билет, тот зыркнул из-за очков, протягивая руку, и Игорю снова стало его жалко. Тогда он вытащил из кармана ещё один и сказал: — Вот этот — с остальными. А этот далеко от них, но рядом со мной. Какой тебе? Наморщив лоб, как будто решал сложную задачу, Чайкин пожал плечами, взял второй билет и удалился внутрь фойе. Игорь закончил раздавать билеты, и вместе с последними учениками поспешил в гардероб, где оставил пальто, после чего направился в зал. Подошёл туда, где сидела основная масса, спросил у других учительниц, нужна ли им от него дополнительная помощь, и, получив отрицательный ответ, со спокойной совестью ушёл на свое место. Чайкин уже сидел там, скрестив руки на животе и втянув голову в плечи. Казалось, что он пытается слиться с креслом. Игорь попробовал заговорить с ним, спросил, бывал ли тот уже в этом театре, и любит ли театр вообще. На первый вопрос Чайкин помотал головой, на второй — пожал, по обыкновению, плечами, но потом тихо добавил: — Мало ходил в театр, ещё не понял. Игорь пожалел о том, что сделал, решив, что лучше бы было сейчас сидеть одному, без этих попыток наладить общение с замкнутым подростком, но тут погас свет и начался спектакль. Мать главного героя до боли напоминала ему свою. Она вспоминала каким прекрасным был мир во времена её молодости, когда за ней ухлёстывали толпы кавалеров. Своя же все девяностые тосковала не по кавалерам, а по «бесплатным» квартирам и дешёвым путёвкам в Крым, и совершенно игнорировала его слова, когда он напоминал, как присылал ей из Москвы в тогда ещё Свердловск какие-то элементарные продукты, которых там было не достать. Про железный занавес и репрессии она вообще слышать не желала. Вот и эта говорит о многочисленной чернокожей прислуге в доме её детства на плантациях, как будто это что-то хорошее. Хотя, если на дворе тридцать седьмой («В год, когда в Испании была Герника»), то расизм в разгаре, и вряд ли кто-то из героев думает о нём как о проблеме… В Германии уже кошмар, и в СССР — не лучше. Господи, ну как же можно так душить своих детей, почему нельзя их просто любить? Без условий. Неудивительно, что главный герой сбегает, а его сестра ещё больше уходит в себя и не может спасти своего единорога, как ни старается. Единорог с отломанным рогом. Такой же как остальные, обычные лошади. В горле встал ком. Игорь подумал, что сейчас заплачет, но глаза оставались сухими. Зато слева от себя он услышал тихое хлюпанье носом. И не удивился. Наоборот, для него стало бы сюрпризом, если бы Чайкина спектакль не тронул совсем, но Игорь не ожидал, что того настолько заденет эта история. Когда опустился занавес и со всех сторон раздались аплодисменты, он, наконец, повернулся к Чайкину и увидел покрасневший нос и следы слез на щеках. Тот, заметив взгляд Игоря, резко вытер лицо рукавом, и хотел было встать и убежать, но из-за овации, которая перетекла в стоячую, идти было некуда. Игорь, чтобы подбодрить его, улыбнулся и положил руку ему на плечо. — Сильно, да? Чайкин кивнул, потом долго стоял молча, глядел в пол, обхватив себя руками, и как только люди начали сдвигаться, развернулся и пошел к выходу. Игорь посмотрел ему вслед, пытаясь понять, какой из поворотов сюжета мог заставить его так плакать, и очень хотелось надеяться, что рог ему пока не отломали. В автобусе, пересчитав всех, Игорь с жалостью взглянул на Чайкина: тот снова сидел один, прислонившись лбом к окну, и рисовал что-то на заледеневшем стекле.***
Тем утром он не находил себе места. Четыре десятых класса подряд, и четыре раза нужно было рассказать о Холокосте. На эту тему у него был всего один урок, уже к концу года, в мае, когда оказывается, что часов осталось мало, а глав в учебнике гораздо больше. Всегда приходилось выбирать, что из программы останется за кадром, но этой темой он никогда не жертвовал, потому что ей и так уделялось слишком мало внимания. Каждый раз он думал, что больше не сможет. Каждый раз назавтра брал больничный. Каждый год снова проводил эти уроки. Про советские репрессии рассказывать было так же тяжело, но до этого оставалось ещё несколько месяцев. В приглушённом свете, щёлкая слайдами, Игорь рассказывал о том, как постепенно отменялись законы, защищающие права граждан, свободу слова и протеста, и как, введя чрезвычайное положение, канцлер получил возможность менять законодательство без вмешательства парламента. А после этого началась череда законов, шаг за шагом, поначалу почти незаметно вытесняющих евреев из общественного пространства и отнимающих у них базовые права. За них решали, чем они могли заниматься, где жить, с кем создавать семью, кого любить. Он рассказывал про погромы Хрустальной Ночи, в которых обвинили самих же евреев и заставили выплачивать штрафы, про то, как они, лишённые всего, жили в нечеловеческих условиях гетто, и, наконец, про начавшееся спустя десять лет после тех первых законов «Окончательное решение» — массовое, по-немецки эффективное полное уничтожение целого народа. Если поначалу ученики перешёптывались, то вторая половина занятия прошла в полной тишине. Но сил всё равно уже почти не оставалось, а провести этот урок нужно было ещё три раза. Оставалось пять минут до конца, когда он добавил последнюю ремарку: обычно, говоря про Холокост, имеют в виду геноцид евреев, но другие группы населения тоже подвергались систематическому преследованию и уничтожению. — Этнические группы — славяне и цыгане — потому что загрязняли арийскую расу. И другие — потому что не соответствовали тому, что считалось правильным для арийской нации. Например, среди них были тяжело больные, инвалиды и… — он сделал паузу перед ненавистным дурацким эвфемизмом, — люди нетрадиционной ориентации. — Ну этих-то понятно, — ухмыльнулся себе под нос Григорьев. На последней парте кто-то хохотнул. Игорь сжал за спиной кулак, чтобы не сорваться, напоминая себе, зачем он вообще пришёл в эту профессию. Он глубоко вдохнул и продолжил: — Представь, Коля, если завтра наша Дума издает новый закон, по которому голубоглазые люди могут жить только в пределах определённого микрорайона в каждом городе. Григорьев, чьи глаза были почти прозрачного голубого цвета, опустил их и тихо пробурчал: — Не было бы такого. Это тупо. — Коля. Я рассказываю о временах, когда людям черепа измеряли, чтобы решить, достойны ли они остаться в живых, поэтому всё возможно. — Но это же там. — Потому что они плохие, а мы хорошие? Григорьев поднял глаза, но ничего не сказал. — Я вынужден тебя огорчить, — продолжил Игорь. — В Советском Союзе тоже было дискриминирующее законодательство — об этом мы подробней поговорим в следующем году. Но стоит помнить вот что: даже если с распадом СССР какие-то вещи ушли, как бы избито это не звучало, история имеет обыкновение повторяться, если ею пренебрегать. А ещё, Коля, если мне не изменяет память, в своем сочинении на нашем первом уроке ты упомянул, что хотел бы во время Великой Отечественной защищать свою страну. Подумай — ты не стал бы защищать «этих» людей? А ведь они могут быть и среди твоих знакомых. — Нет таких, я своих друзей знаю… — голос Григорьева уже не был таким уверенным. — По разным предположениям, от трёх до десяти процентов населения земли принадлежат к этой группе. Чисто статистически в этом классе вполне может оказаться от одного до трёх её представителей. Он окинул взглядом класс. Все внимательно смотрели на него. Все, кроме одного. Чайкин сидел с опущенной головой, сжимая в руках карандаш, который, казалось, сейчас сломает. Как всё оказалось просто. — Может, конечно, и не быть, а может быть и больше, — продолжил Игорь, — но они точно такие же люди. Большинство из них ничем не выделяется. Они тушат пожары, строят дома, работают в шахтах и в правительстве, учат, лечат, делают научные открытия, служат в армии. Они бы защитили тебя, если бы пришлось. Почему ты не защитил бы их? Григорьев не ответил. Прозвенел звонок. После этого урока Игорь вдруг понял, что в последние недели что-то изменилось в поведении Чайкина. Он начал поднимать руку, больше старался, делал какие-то доклады — совсем простые — с которыми выступал, читая по бумажке тихим осторожным голосом, поглядывая в сторону Игоря, как будто ища поддержки. Никто, конечно, не слушал, и теперь Игорю казалось, что тот делает это только для него. Если вдруг перед следующим уроком требовалось передвинуть парты, привезти проектор из подсобки в противоположной рекреации, и Игорь искал добровольцев, Чайкин вызывался моментально. Молча подходил и так же молча, глядя своими пронзительными глазами, делал всё, что требовалось. Однажды, ещё в первые годы в предыдущей школе, Настя сказала, что знает, когда ученики в неё влюбляются. — Они вдруг начинают интересоваться предметом, пытаются что-то для тебя сделать, начинаешь постоянно натыкаться на них в коридорах… Но зато среднюю успеваемость это ух как поднимает! Игорь отказывался об этом думать. Он искренне надеялся, что тот просто вдохновился и полюбил его предмет, но в глубине души понимал, что всё гораздо серьёзней. К счастью, учебный год быстро подошел к концу, и Чайкин пропал из поля зрения. Игорь утонул сначала в экзаменах и отчётах, а потом всё лето крутился между дачей Лениных родителей, куда та уехала с детьми на несколько недель, и библиотеками, то собирая материалы для улучшения программы, то просто забываясь в книгах. Между делами установил дома интернет, потому что надоело ждать в очереди к компьютеру в библиотеке или ходить в интернет-кафе, чтобы просто проверить, ответил ли кто-нибудь на его вопрос на форуме. А доступ к зарубежным научным журналам, для которого теперь не требовалось даже надевать штаны, вызывал чуть ли не духовный экстаз. Только вернувшись в школу и увидев своё расписание на ближайшую четверть, Игорь вспомнил о Чайкине. Он надеялся, что тот за лето найдёт себе другой объект для восхищения, но когда 11-й «А» пришёл на свой первый урок, он встретился глазами с пристальным взглядом и понял, что ничего не изменилось. Регулярные, местами неуклюжие усилия проявить себя на уроках продолжались. Игорь поощрял это: понимал, что чем чаще Чайкин отвечает, тем уверенней в себе сможет когда-нибудь стать. Но пока не становился. Продолжал отвечать скудными предложениями, редко говоря что-то от себя. В начале ноября пришло приглашение на городскую межшкольную конференцию для старших классов. Когда Игорь объявлял об этом в 11-м «А», предложив желающим принять участие и добавив, что это открыто для всех, он взглянул на Чайкина. Тот не смотрел на него, рисуя что-то в тетради. «Побоится», — подумал Игорь. Но Чайкин подошёл после урока и, пиная линолеум, сказал что хочет. Игорь понимал, что это не очень хорошая идея, и что за месяц тот не подготовится до нужного уровня, но не отказал. Просто дал ему список тем на выбор, решив, что в процессе тот сам успеет испугаться и сбежать. Накануне их пятничной консультации Игорь уже успел встретиться с тремя докладчиками из других классов — все были девочками. Одна, из десятого, была из тех отличниц, которые лезут из кожи вон, чтобы казаться лучше всех. Она говорила заученными фразами, от себя добавляла мало, но было понятно, что её презентация будет если не интересной, то визуально — глянцево-идеальной. Другая — из 11-го «Б» — была одной из любимых учениц Игоря, искренне обожала историю, и её лекция обещала стать одной из лучших, при его минимальном вмешательстве. Зачем пришла третья — ещё одна десятиклассница — ему не было ясно. Выбранную тему она не понимала, говорила невпопад. Боясь отказать ей в участии прямым текстом, Игорь сказал, что нужно серьёзней подойти к задаче, а иначе он её не допустит. Обещала, что постарается. Он не поверил. В пятницу за завтраком Лена, которая за год так и не вышла на работу, опять заговорила об этом. Значит, скоро ему придётся пересмотреть своё расписание и взять на себя часть её дел. Весь день он думал о том, как можно совместить это со своей работой, потому что его расписание — с уроками, классным руководством, дополнительными занятиями, репетиторством — уже было очень плотным, и, вероятно, он вынужден будет отказаться от чего-то. После уроков он смотрел в окно, размышлял о возможных перестановках и думал, что его вполне устраивает и сегодняшняя рутина, когда раздался стук в дверь. — Да, — сказал он и понял, что охрип за сегодня. На пороге появился Чайкин. — Садись, — Игорь показал на первую парту, — показывай, что принёс. Пока Чайкин доставал книги из рюкзака, Игорь прокашлялся и понял, что ему срочно нужно выпить чего-нибудь горячего, иначе он долго разговаривать не сможет. — Чай будешь? — спросил он. Тот молча посмотрел на него, нахмурился и кивнул. — Пойдем, — Игорь, достав из ящика стола два пакетика смородинового «Пиквика» и фарфоровую чашку, направился к двери. Чайкин недоверчиво последовал за ним. В учительской, в нескольких метрах от кабинета истории, был чайник, и точно должна найтись ещё одна чашка. Игорь открыл дверь — никого. — Подожди тут, — сказал он, взял чайник и отправился к служебному туалету за водой. — Мне нельзя тут быть… — раздался тихий голос. Он обернулся. Чайкин растерянно смотрел на него. — Ты со мной, не переживай, — улыбнулся Игорь. Чайкин кивнул. Туалет находился за стеной, и, пока лилась вода, Игорь вдруг подумал, что надо спросить Чайкина, не называли ли его чайником. Но увидев, как тот, обхватив себя руками, сосредоточенно смотрит в окно, решил этого не делать. — Какую тему ты выбрал? — задал он другой вопрос, щёлкнув кнопкой. — Про… Холодную Войну, — ответил тот, продолжая разглядывать что-то за стеклом. — Почему? — Не знаю, — Чайкин пожал плечами. — Интересно. — Интересуешься Холодной Войной? — Ну… так… Отец про неё часто рассуждает. — Почему? — Он ракеты делал до девяносто пятого. Потом сократили. Теперь на приборостроительном. — А мама? Чайкин повернулся к нему и недоверчиво посмотрел в глаза. — На Метровагонмаше в бухгалтерии. И подъезды моет. Отец тоже иногда подрабатывает, с другом красят квартиры. — А сам куда хочешь после школы? Он напрягся ещё больше и отвернулся обратно к окну. — Не решил пока. Чайник вскипел, Игорь разлил воду по чашкам и они отправились обратно в класс. — Присаживайся, — Игорь поставил чашки на первую парту. Чайкин послушно присел на стул, открыл тетрадь и сложил перед собой руки, как первоклассник. Игорь взял одну из книг с торчащими из неё закладками и увидел, что она из городской библиотеки. Старался. Молодец. Он присел рядом и повернулся к нему вполоборота. — Так, давай. Что планируешь рассказать? Чайкин, запинающимся голосом, глядя в свои записи, стал говорить о гонке вооружений, просто пересказывая порядок событий, начиная с сорок пятого года. Игорь внимательно слушал и рассматривал его, впервые обращая внимание на детали внешности. На выразительные брови, пухлые обкусанные губы, еле заметную щетину над губой и на щеках, волнистые каштановые волосы, чуть вздёрнутый нос, вечно напряженный лоб. Игорь вдруг подумал, что Чайкин уже сейчас по-своему красив, а через несколько лет вообще может расцвести на полную катушку. — Молодец, всё правильно, — Игорь положил руку ему на плечо. Чайкин улыбнулся, и с его лба исчезли складки. Игорь впервые увидел, как тот может светиться, и его словно прошибло током. Он поспешно убрал руку и продолжил: — Смотри, Холодная Война — это большая тема, и за те минуты, которые у тебя есть на доклад, ты даже по верхам не успеешь пробежаться. Лучше выбрать что-то более узкое. Например, про влияние противостояния на развитие промышленности. Или возьми какую-нибудь личность и посмотри на её биографию в контексте этих процессов. Или выдели какой-нибудь период, например разрядку, и углубись в него. У тебя как раз, как я вижу, тезисы хронологические, и ты уже можешь оттуда что-нибудь взять. — Ладно. — Что ладно? — Могу про период. Про разрядку. — Тогда смотри, что мы можем выделить здесь, как главное? Чайкин обвёл несколько предложений карандашом. — Так, — вёл Игорь, — а что может быть важно до выделенного? И после. Тот снова наморщил лоб и неуверенно поставил точки рядом с несколькими пунктами. — Хорошо. А тебе что ещё интересно? Кроме моего предмета. — Математика вообще. — Математика это прекрасно. Значит, ты видишь логические связи. Просто рассказать хронологию событий — скучно. Постарайся расставить свои тезисы так, чтобы лекция развивалась, а не просто перечисляла факты. Например, попробуй найти здесь причинно-следственные связи. Или расставь идеи от общего к частному. Чайкин задумался и начал записывать что-то в своей тетради. Игорь смотрел как он ещё больше морщит лоб и сосредоточенно поджимает губы. Чайкин поправил волосы за ухом и непослушная прядь выскочила. — Вот, — он постучал карандашом по странице. Игорь сел чуть ближе, чтобы рассмотреть, и случайно задел колено Чайкина своим. Тут же отодвинул ногу, но место касания горело. Игорь прокашлялся пересохшим горлом, сделал глоток чая и прочитал план. Вполне логичный. С причинно-следственными связями всё хорошо. — Неплохо, — сказал он, — а если немного по-другому? Он забрал у Чайкина карандаш, чуть коснувшись пальцем его ладони, и пульс забился в висках. Игорь принялся рисовать стрелки на странице, чуть меняя расстановку тезисов и еле сдерживая дрожь в голосе. Лицо Чайкина было слишком близко и его дыхание долетало до щеки. Он испытывал такой трепет, о каком не раз думал, что это удел совсем юных. Он ни разу не почувствовал ничего такого рядом с Леной, с Настей, Оксаной и остальными, и был уверен, что просто вырос из этого, что это всё в прошлом и больше никогда не произойдёт. Но это произошло, и он прекрасно понимал, чем именно Чайкин отличается от всех остальных. Навязчивая мысль повернуть голову чуть вбок и провести носом по щеке не отпускала. Сначала по щеке к уху, потом по кромке роста волос к шее, и обратно к краю челюсти и к губам… — Вот так, — Игорь закончил чертить, положил карандаш и, запахнув полы пиджака, задвинул свой стул глубже под парту. Он был уверен, что Чайкин слышит, как колотится его сердце. — К следующему разу постарайся развить все тезисы до нескольких абзацев. Он посмотрел на часы и облегченно вздохнул. Время консультации подходило к концу. — Начни думать об иллюстрациях и оформлении. У тебя есть компьютер дома? Чайкин покачал головой. Игорь задумался. Кабинет информатики в это время уже обычно закрыт и туда никого не пускают, а в интернет обычно дают выходить только в аптечных дозах и под надзором Бобровой. Надо с ней договориться… Или может быть… — Можем в следующий раз пойти ко мне, я живу напротив, и у меня есть и компьютер, и интернет, — вылетело из его рта прежде чем он успел что-то подумать. Дети будут в саду, Лена уезжает к подруге на день рождения за город на все выходные… Вдруг он понял, что сказал — и что подумал, и ему стало не по себе. — Хорошо! — снова засиял собиравший книги в сумку Чайкин. — Договорились... Виталий, — Игорь протянул ему руку, тот протянул свою в ответ. Она была тёплой и неуверенной, а у Игоря внутри всё смешивалось в непонятный клубок чувств. — До свидания. — До свидания! — Виталий подхватил сумку и бодро покинул класс. Игорь, прислушиваясь к стуку ботинок в коридоре, смотрел на две чашки с почти нетронутым чаем и пытался привести дыхание в порядок, но не мог. Когда звуки пропали, он встал, вышел в коридор, оглянулся по сторонам и быстрым шагом двинулся к спасительному служебному туалету. Заперся изнутри, снова прислушался. Тишина. Он судорожно расстегнул ремень, брюки, спустил их и, упёршись рукой в стену, кончил за несколько движений. Дёрнул ручку смыва, прислонился к стене спиной, обессиленно сполз по ней, осев на корточки, и, обхватив голову руками, тихо завыл.