Cui fatum e furca est pendere, haud mergitur unda
— …пять на патруле, два у главной дороги, семь передвигаются внутри территории — итого четырнадцать. Ещё пятеро примерно пятнадцать минут назад покинули расположение на двух внедорожниках, дальнейшее направление не известно. Отчитывается Ниношвили, рисуя длинной палочкой на земле примерную схему базы. За неимением карт от погибшей разведки приходится выкручиваться подручными средствами. — Я рассмотрела через окно хибары семь захваченных гражданских, трое предположительно дети, если исходить из роста, однако точное количество выяснить не удаётся из-за маленькой возможности для обзора, — Полозова указывает на необходимый квадратик на восточной стороне рисунка. — Принято. Никого из развед.отряда живыми обнаружить не удалось? — Нет, товарищ капитан, — отрицательно мотают головой. Командир операции задумывается, стуча пальцем по винтовке. — Полоз, сможешь снять часть патруля? — Ну… Если занять позицию поближе, то южных и северных вполне может получиться… Но, разрешите выразить мнение? — она дожидается кивка от руководителя. — Лучше всего будет выйти из зоны, где могут перехватить наш сигнал, и доложить всё в штаб. — Но ведь пока мы будем добираться туда, пока будем ждать ответ из штаба, с заложниками может произойти что-нибудь! — вклинивается в разговор Зайцев. — Сержант, — предупредительно шипит на него Полоз. — Э-э, стой, — вытягивает вперёд руку Давид. — Малой дело говорит. Эти головорезы развлекаются с людьми как с мишенями для дартса. К нашему возвращению может быть уже некого будет спасать. — Их уже можно считать мертвецами. Михлабы за собой оставляют только выжженную землю. Дёрнемся — и они из принципа не дадут нам никого спасти, так ещё и информацию можем потерять, не говоря уже о том, что соотношение сил один к трём минимум. Нас четверо, а не сорок, это безумие. — Да и не из такого выпутывались! — вспыхивает Ниношвили. — И десять на одного бывало, вырывались как-то. Если вообще ничего не сделаем, то люди точно пострадают, а так хоть можем попытаться освободить… — …тем самым прямо объявив им войну и увеличив потери в несколько раз в перспективе, будто нам других стычек не хватает. Нужно действовать аккуратно, иначе можем остаться даже без данных об их главном расположении и оказаться на шаг позади. — И вы вот так готовы бросить людей на гибель? Но ведь попытаться спасти их будет меньшим злом, тем более, что мы можем забрать и заложников, и данные, — взмахивает руками Зайцев. — Оставьте сказки про меньшее и большее зло детям, сержант. Зло безразмерно, — фыркает женщина, смотря с высоты своего роста на парнишку. — Ваш бахвальный героизм обернётся трагедией. — Прикуси свой проклятый язык, ведьма! — Отставить ссору! Забыли, под чьим командованием находитесь?! Капитан рявкает так, что ворона беспокойно слетает с ветки. Отряд в ожидании утыкается взглядом в мужчину, ожидая решения. Он не торопится. Капли холодного пота бегут по вискам, а глаза бегают от лиц подчинённых до вида на лагерь. Полозова прищуривается, заранее зная ответ, который ей не понравится.***
— Хм, это выглядит так, будто вы пытаетесь от меня избавиться… — она переводит взгляд с бумаг на Лесницкого. К тридцать второму году жизни Полоз внезапно понимает, что начинает гнаться за смертью. Идёт на всё более рискованные манёвры в миссиях, ищет пути на грани пропастей, становится менее осмотрительной и чаще щерится на начальство, опасно подходя к линии дозволенного. Она всё чаще бездумно бросает существованию вызовы, но неотвратимая за ней пока ещё не является. Полоз словно гоняется за собственным хвостом, ухватить который всё не может. В часы ночных размышлений с очередным проворотом кольца вокруг пальца приходит осознание почему это происходит. Скука. Скука, блять, смертная. Такая банальная причина, такая простая, но такая весомая. За восемь лет она обходит почти всё приграничье, пробует на зуб каждую группировку, и даже знает в каком саду когда инжир зреет (и когда его можно втихаря стащить по дороге с миссий). Нет, Кавказу она безмерно благодарна, насколько Полоз вообще способна испытывать это чувство. Тот огромный опыт, что дарит ей служба здесь, неоценим. В голове теперь вихрь из местных языков, без углублённого знания, конечно, но доли каждого хватает на поддержание формального разговора или для прослушивания перехваченных переговоров. Изучение некоторых обычаев и примет помогает гораздо лучше ориентироваться в человеческом поведении и чувствовать себя увереннее на тех же переговорах. Да и менталитет частенько ставит трудные задачки, выполнение которых помогает укрепить собственный авторитет. Однако всё имеет свойство приедаться. Так и горы однажды становятся клеткой. Полоз всё хочет дорваться до заветного Востока и найти, наконец, информацию о смерти отца, потому что в штабе оказываются только какие-то размытые бумаги и никто ничего внятного сказать не может. Или не хочет. Но её туда будто не пускают, хотя их подразделение и участвует периодически в вылазках на территорию Урзыкстана для добычи информации или для того, чтобы откинуть обратно подобравшуюся слишком близко «Аль-Каталу». Каждый раз находится какая-нибудь «более важная миссия», на которую выкидывают младшего лейтенанта как послушную собаку. Она давно не строит иллюзий по поводу того, кем её считают. Не человек — оружие. Послушно работающий механизм под человеческой кожей. Просто придирчивый к рукам нож, ведь единственное, что очень сильно её раздражает — неуверенное командование. Когда у неё самой появляется с несколько десятков подчинённых и некоторые операции проходят полностью под её командованием, женщина понимает, насколько важно иметь стальную хватку в военном деле. Руководить ей не нравится, Полозова — одиночный игрок, но любые обязанности она привыкла выполнять с честью. Поэтому, когда заполняет отчёты по двухсотым и провожает набитые цинком самолёты взглядом, она знает, что её людей там меньше всего. Любая потеря в её рядах заранее и холодно просчитана. Полоз не злится из-за того, что вляпалась слишком сильно. Лишь иногда за второй сигаретой в день женщина цыкает на свою юную версию за то, что та позволила так легко системе взять себя в оборот. Но нельзя молодость винить за отсутствие опыта, поэтому, выдыхая горчащий дым от багдада (стащила у подчинённых, и где только иракские сигареты раздобыли?), Надежда думает о том, как бы завести нужные знакомства и наименее болезненно из этого выпутаться. За курением в одном спортивном топе и штанах и застаёт Лесницкий. Жара стоит неимоверная, так что пусть хоть попытается кто-нибудь в её сторону рот открыть по поводу формы — заслуженный выходной, прости господи. Генерала, который за эти годы вместе с сединой прибавляет и в звании, она узнает по широкоплечей тени и медвежьей походке. — Полозова, почему спина такая чёрная? — раздаётся хриплый оклик. В голове всплывает тот факт, что на спине помимо татуировки («Татуха змеиного позвоночника на позвоночнике — верх оригинальности, Полозова» — звучит пропитанный сарказмом голос Беликовой) сейчас красуется огромная гематома. — Вот чёрт, а ведь только забыла, — сплёвывает на землю жёлтую от смол слюну, а мышцы как назло начинает тянуть от тупой боли. — Ых, да вот неделю назад на рукопашке встала в пару с Казбеком. Женщина вздыхает. Как же она ненавидит рукопашный бой, хотя за годы её навыки и улучшились. — Ты чего об эту гору мышц самоубиться решила? — мужчина поднимает в недоумении бровь и тоже закуривает. Казбеком, больше за габариты, чем за внешность, на самом деле звали голубоглазого сержанта Алёшу, детину два десять ростом и под сотню с лишним килограмм мышц. Парень только пришёл к ним служить, а уже стал легендой в свои двадцать с небольшим. — Да скучно стало. Решила посмотреть, что стоит мой опыт против его силы. — Ну и? — Ну и на все приёмы он меня просто подхватил как пёрышко и — хуяк! — спиной об пол. Хорошо хоть деревянный, а не бетон. А я ведь далеко не метр с кепкой в пятьдесят килограмм, — Полоз затянулась и выдохнула дым, — даже обидно как-то. Масса всё ещё решает. Но бедный ребёнок больше меня перепугался, извинялся потом так, хех… А вы чего снизошли с небес до нашей бренной земли, товарищ генерал? — На небесах тоже перекуры бывают, змеюка. — О как, — многозначительно тянет младший лейтенант. Некоторое время молча курят, щурясь от солнца. — Зайди ко мне позже, завтра отправишься на мисию, — бросает напоследок Лесницкий. Полоз заходит и происходящее ей совсем не нравится. — …нет, я серьёзно, состав группы больше похож на очень неудачный анекдот. Идти под командованием этого на данный момент совсем не хорошая идея. — Полоз, прекрати, капитан Чер… — Капитан только недавно потерял кучу гражданских во время миссии, если я правильно помню, — холодно отсекает женщина. Вся затея звучит нелогично, а нелогичное раздражает. — От него уже откровенно мертвечиной попахивает, я бы вообще его до заданий не допускала в ближайшее время. Если только… Нехорошая догадка пробивает виски пулей. Надежда хмурится и вглядывается в лицо командира, в котором находит искомый ответ, и это ей не нравится. Вот так убрать захотели, значит. —…ладно, хрен с ним, мне ли не плевать, — отмахивается, продолжая листать бумаги. — Но всё равно бы туда не лезла. Это же михлабовцы — каталовские отплевки, решившие покорять новые территории. Наша разведка, раз уж они не вернулись, наверняка уже вся мёртвая висит с пригласительной гирляндой из кишок. Эти же за собой живых не оставляют, и наверняка только и ждут, пока мы отреагируем и начнём открытый конфликт первыми… Да ну нет. Не-ет. Вы же не хотите?.. Её верхняя губа слегка дёргается в пренебрежении. Ход на самом деле достаточно привычный. Война — всегда бизнес. Поэтому даже регулярным войскам конфликты иногда куда более выгодно развязывать, нежели купировать. Полоз всё это давно знает и понимает ещё с рассказов отца, поэтому сама новость не очень удивляет. Вот только выбранный метод настолько по-пошлому избитый и глупый, что так нетипично для матёрого Лесницкого. — М-да, — закатывает глаза и щёлкает языком. Стареет старик. Отвратительно. — Так, ладно-ладно… — Полоз продолжает листать дела. — На Ниношвили похуй, до сих пор удивлена, что он вообще жив… Но сержанта-то куда? Ни одного задания в деле. — Пусть пройдёт боевое крещение, проследи, чтобы хоть этот вернулся. — Я на Иоанна Крестителя похожа, товарищ генерал? Покрестится, когда вы его как меня в зону открытого столкновения с одним магазином кинете… Ненадолго в кабинете повисает тишина, пока Полозова дочитывает сводку. — Есть ещё что сказать, младший лейтенант? Высказать своё катастрофически важное мнение? — Мгм, — женщина кладёт папку на стол и скрещивает взгляды с командиром. — Надеюсь, что вы покинете нас до того, как я полностью в вас разочаруюсь. Кидает это почти безразлично и угольно-чёрные глаза генерала больше её не прожигают. — Вон, Полозова, — Лесницкий сжимает кулаки и челюсти, — свободна. — Честь имею, товарищ генерал. Дверь со скрипом и тихим хлопком закрывается за спиной. Надежда устало трёт глаза и устремляется бесшумной походкой через штаб в сторону общежития, чтобы хоть отоспаться перед завтрашним днём. Пока позади не раздаётся звонкий голос. И почему это всегда сержанты? — Товарищ младший лейтенант! — подбегает к ней одна из подчинённых. — Товарищ, фух, младший лейтенант, я вас как раз искала. Хотела всё спросить, разрешите поменять план дежурств на следующий месяц? — девушка протягивает планшет с бумагами и Полоз быстро пробегается по таблицам. — Конечно, можешь делать всё, что посчитаешь нужным… — Хорошо, спасибо- — …когда я остыну в своей могиле. Нечаева освободить от вахты, ну-ну. — Но… товарищ младший лейтенант… — краснеет подчинённая. Полозова возводит глаза к бетонному небу и думает, что почти понимает мать с её фанатичной верой. Жить среди людей — это же свихнуться можно. — Если кому-то нужно освобождение, то пусть приходят разбираться сами и с адекватными причинами. Свободна, — она легко хлопает планшетом по лбу сержанту и продолжает путь к комнате. Единственный, мать его, выходной.***
И когда всё успевает пойти по одному месту? Когда внезапное нападение захлёбывается из-за того, что их случайно заметили? Когда пуля прошибает Давида от лба до затылка в первые пять минут? Когда у Саши на глазах кому-то взрывчаткой отрывает кусок ноги? Когда боеприпасы заканчиваются и приходится подбирать оружие с трупа? Когда чужая пуля снимает подобравшегося слишком близко врага? Когда михлабовцы на грани смерти поджигают собственную технику и документы? Зайцев правда не понимает, как выжил. Он, запыхавшись, прислоняется к хлипкой стене здания, пока капитан что-то кричит заложникам и пытается выбить дверь. Вот только никто не отвечает. Внутри хибары стоит отвратительный солёный металлический смрад. Саша не знает, сколько на это смотрит, стоя рядом с капитаном. Всё было бессмысленно. Все их старания, гибель товарища… Позади раздаётся чирк спички о коробок — Полоз, спустившаяся с позиции и добившая остатки, закуривает, лениво поглядывая по сторонам, и крестик в ёё серёжке покачивается в такт голове. — Н-да, — цыкает она, когда подходит поближе. — Ну хоть не сожгли самих людей в этот раз, даже вполне безобидно и тихо ушли на покой. Иногда хуже, когда выживают калеками. Сашу тошнит. До базы добираются быстрее, чем шли туда, потому что нет особой необходимости прятаться, и при первой возможности вызывают транспорт. Капитан с безумными глазами перебирает шариковую цепь с жетоном Ниношвили. В штабе Зайцева отправляют на принудительный отдых после сдачи оружия и выполнения отчёта — к медикам идти он отказывается, хотя кровь в ушах безумно гудит и не даёт спокойно думать. Вечером вместе с трупом Давида приходят новости, что «Аль-Михлаб» уничтожили маленькое пастушье поселение в знак ответа. Саша сидит перед столом, вдавливая локти в дерево. Всё кажется дурной шуткой разума во тьме комнаты. Будто ему только предстоит пойти на первую миссию, где он сможет встретиться с кумирами, научиться у них многому и наконец показать себя. Где всё будет хорошо и пройдёт гладко. Столько людей погибло просто так. Они ведь должны были их спасти, а не привести к смерти. Предохранитель щёлкает пятый раз. Снять. Поставить. Снять. Поставить. Снять. Он не сразу замечает полоску света, разделившую пространство почти поровну. — И у кого стащил? В проходе, прислонившись к дверному откосу, стоит Полозова. Сержант дёргается. — Я… А… — Отдай, — она протягивает руку ладонью вверх. Пистолет послушно переходит из рук в руки. Женщина быстро осматривает его и ставит на предохранитель, пока Саша тяжело падает обратно на стул. — Как вы поняли? Полоз усмехается, сверкая клыками, и цепляет оружие на пояс слева. — А будто ты у меня единственный такой, кто хочет стреляться после первой вылазки, — она по-птичьи наклоняет голову. — Я уже знаю, что вы тащите у кого-нибудь из знакомых казённое оружие, потому что своё вас заставляют сдавать, а человеку потом такой пизды вставляют — за табельным следят сильнее боевого, за каждую гильзу по шапке можно получить. Лучше бы уж ножи с кухни тащили или своими пользовались, не знаю, но ведь резаться страшнее, чем пустить пулю в голову. Хотя кто-то прыгает со скал… В низком женском голосе ему не слышится ни капли сочувствия, только какая-то усталость, приправленная иронией. — Вам что, совсем никого не жалко? — в парне поднимается отчаянное возмущение. — Ни сослуживцев, ни заложников, ни… «…меня» — Зайчик. Он смотрит, как её лицо расслабляется, но при этом начинает чувствовать какую-то внутреннюю тревогу. — Мне не свойственна жалость или любые другие формы проявления эмпатии, — она моргает и парень неосознанно делает то же самое. — Я такой родилась. И хотя за тридцать с лишним лет смогла научиться хотя бы понимать что для вас значат другие люди и почему вы иногда ведёте себя столь импульсивно, для меня всё ещё ограничивается категорией интересно/не интересно, нравится/раздражает. — Но- Но как же так? Как же вы тогда можете защищать людей, если не сопереживаете им? — С холодной головой, радость моя. С холодной головой. Я не могу сочувствовать, но зато так же не способна ненавидеть кого-либо. Поэтому ярость на почве ненависти никогда не затмевает мне разум, — она пожала плечами. — Мы бы, конечно, могли сейчас обсудить то, как именно наличие эмпатии ведёт к дегуманизации, но ты явно пока не готов к этому. Полоз размеренно достаёт пачку сигарет, тянет из неё зажигалку и прикуривает. В свете огня Саша видит два золотых кольца, обрамляющих зрачки. — Да и будем честны, в мои обязанности редко входит защита. — Тогда зачем вы в армии? Из-за денег? Из-за самоутверждения? Разве вы не хотите бороться с несправедливостью? — Зайчик, — дым сочится сквозь лёгкую клыкастую улыбку. — Просто лучше всего в моей жизни я умею охотиться. Это то, что во мне взрастили и довели до идеала. В остальном разницы нет, где служить, главное, чтобы не было скучно. Она наклоняет голову в другую сторону и сержант зеркалит это движение. — Но как же… так… Нам всегда говорили, что мы должны любить свой народ, защищать своих товарищей и соотечественников, что мы должны гордиться своей службой, своей миссией… — Ох, радость моя, — младший лейтенант хлопает себя по бокам, зажимая зубами сигарету, и достаёт из правой кобуры пистолет и кидает его парню. В нём по характерным засечкам в виде рисунка сержант узнает оружие, снятое с одного из террористов. — Если тебе легче жить одурманенным пропагандой — так уж и быть. Верь во что или кого угодно — в общей картине это не так важно. Символизм вообще вещь замечательная. Вопрос только в том, насколько сильна твоя воля. Потому что… Полозова затянулась, о чём-то задумавшись. — …воля сделает любой выбор правильным. Поразительно быстро заканчивающаяся сигарета с тихим шипением тушится о язык, заставляя паренька сморщиться от звука. — Ну, хватит лекций на сегодня, надо бы ещё вернуть пистолет и надрать уши тому, кто упустил пропажу. Женщина выходит из комнаты, и опомнившийся Зайцев вскакивает с места. — А этот пистолет? — А, точно, даже забыла как-то. Там один партон. Если ты считаешь, что именно это — решение твоей проблемы, что же, останавливать не буду. Если захочешь — всё равно ведь доберёшься в один день. Только это, — она щурится, приставляя два пальца к голове, — ты либо в висок пали, либо дуло поглубже в рот засунь, а то были у нас тут неудачники, отстрелившие себе лицо. Пока-пока, сержант, спокойной ночи. И закрывает перед его лицом дверь.***
Полоз катает по зубам вязкую слюну. Какие же горькие всё-таки сигареты. Отвратительно-прекрасно. Надо будет у младших ещё пачку этого «Багдада» стащить. В эту ночь так и не раздаётся ожидаемого выстрела. А вот капитан вешается.