Circulus vitiosus
// Niaz Diasamidze, 33a — Nami Vels // Полоз всё думает, что в чём-то Давид был прав, называя её язык проклятым. На тридцать третий день рождения в медблоке оскверненным подарком ей лежит тяжело раненный Лесницкий. Полоз не застаёт того, как его подстреливают, но умирает генерал в болевой агонии отчаянно цепляясь за рукав именно её камуфляжа. Из сильного медвежьего тела с сукровицей сочится уже ослабший дух и помутненный рассудок исходит из него с каждым рваным вздохом. Перед Полозом лежит старик, и его смерть отражалается в золотых глазах. — Вол… Волчья голова… Хрипит генерал и застывает во времени. Полоз всё надеется, что лучше бы отец почти двадцать лет назад ушёл из жизни не так уродливо. Но откуда ей знать… — Шутник покойник, пошутил да и умер. Бормочет на похоронах, стоя под августовским зноем в парадной форме, за что получает ощутимый тычок локтем в рёбра от сослуживца. Все вокруг говорят о достойных проводах, но есть ли вообще достоинство в смерти? Смена начальства, с которой по классике во всём отделении начинается полный бюрократический хаос, даёт Полозовой хороший повод по-тихому уйти, наконец, в отставку. Конечно, из чистого перфекционизма немного жаль покидать службу так и не получив «лейтенанта» на погоны, но после приказа семнадцатого года остаётся только радоваться тому, что у неё ещё была возможность послужить снайпером. Да и вообще всё продвижение за пятнадцать лет теперь кажется манной небесной — следующим поколениям девушек в армии добиться подобного в первой половине тридцати будет совсем не просто (в отличие от гражданки). И пока новый генерал даже не вступил в должность, Надежда «шаманит» с документами и, расфасовав полномочия по подчинённым, покидает базу с дорожной сумкой, треть которой занимает инжир. До аэропорта подвозит Зайцев, за год работы под её командованием потерявший блеск в глазах и изрядно пропитавшийся полозовским цинизмом напополам с опытом. Он всё так же смотрит на неё снизу вверх, но теперь чувствует себя гораздо увереннее что в общении, что на заданиях. — И что, никакого напутствия? Никакого прощального слова, товарищ младший лейтенант? Женщина невесомо стучит кулаком по макушке парня два раза, одним лишь изгибом бровей спрашивая: «Совсем обнаглел?». Но на секунду всё же задумывается, поднимая взгляд к вентиляции на потолке. — Хм… Помни, Заяц, твои ошибки — чужая добыча. Она стучит по русой голове в третий — последний — раз, и, тяжело пройдясь взглядом по посеревшему лицу, уходит в зону досмотра, так больше и слова не сказав на прощание. С собой в дорогу Кавказ ей передаёт опыта на пару жизней вперёд, с десяток-другой шрамов, деформированную прикладом ключицу и сладость смоковницы. В обмен там Полоз оставляет в дар девять лет жизни, своё наследие, сотни гильз и звенящий эхом в горах то тут то там змеиный позывной. Саша провожает расплывающийся след от самолёта такой же растерянный посередь аэропорта, какой однажды в холодной прихожей Надю оставил… — Ну здравствуй, отец. Родной город встречает скромно — поражённой клопами пустой квартирой и двумя обезличенными крестами на кладбище. Дядя-алкоголик, больше года скрывавший факт смерти матери с бабушкой и воровавший символическую, но всё же отсылаемую родне сумму от её жалования, в этот вечер захлёбывается кровью из вдавленного в лицо носа. Полоз не злится, она принципиально не хочет испытывать к столь низкому существу что-то помимо отвращения, просто невозможность нормально дышать остаток жалкой жизни кажется ей приемлемой ценой за ложь и кражу. Ружьё, закинутое кем-то в кладовку, без должной чистки, ухода и пользования приходит в негодность. — Н-да, Чехов бы не одобрил… Такое уже не стреляет. Женщина играючи примеряет его к плечу и целится в пустоту, отмечая, каким же лёгким оно кажется по сравнению с детством. В лес выходит уже не на охоту, а так — осмотреться. Тайга полнится сладковатым запахом тлеющих торфяников (август выдался особо сухим в этот год). Без бронежилета дышится непривычно свободно, и Полозова чувствует какую-то особую гибкость и силу в теле, пробираясь к протоке. Сосны всё такие же огромные, как и двадцать лет назад, ноги всё так же увязают в мхе по щиколотку, а брусника всё такая же горчащая на языке. Человек — всё ещё мгновение в жизни природы. Могилу отца, располагающуюся на противоположном конце кладбища от материнской и бабушкиной, находит не сразу. Эта часть совсем не подходит на более новую — всё покрыто запустением, а камни разъедены и расколоты сорняками. Однако, надгробию повезло даже немного больше соседских. Древняя, как мир, берёза то ли в грозу, то ли зимой под тяжестью снега надломилась и рухнула, размозжив несколько памятников в гранитную крошку. Впрочем, их всё равно никто не хватится. Женщина присаживается на чей-то потрескавшийся постамент — уж мертвым и обижаться нечего, раз живых это более не волнует — и закуривает. Она не скорбит и даже не убирает полностью покрывший памятник плющ, из-за которого теперь от всего видно лишь «Поло-». С годами приходит понимание, что жизнь конечна, а смерть на самом деле коротка, и только лишь люди очень долго тянут с её принятием. Полоз со странной горечью осознаёт, что лицо отца улетучивается из памяти с дымом сотен сигарет, выкуренных за годы службы. Его, оказывается, нет уже бо́льшую часть её жизни. И только наставления, выжженные у неё на костях, горят всё так же ярко.***
— На-адь! Маленький сибирский городок всё бухтит в своём неспешном быте, стараясь из последних сил сохранить хоть кого-то из жителей для приличия. Перспективная молодёжь убегает вслед за теми самыми перспективами, детей всё меньше, градообразующее предприятие доживает последние дни из-за перевода всего управления в столицу — автоматикой можно командовать и на расстоянии. И делать тут, кроме ностальгии и медленных прогулок, откровенно говоря, нечего. А ностальгия — это отрицание мучительного настоящего. Что Полозу, в общем, не свойственно. — Надька… Надя Полозова! Женщина морщится, понимая, что зовут её. Собственное имя хлещет по ушам словно холодная вода — настолько непривычно его слышать. Обернувшись, она видит бегущую к ней очаровательную полненькую блондинку, в которой узнаёт бывшую одноклассницу. — Ой… фух… Так и знала… — Здравствуй, Лиля, — кивает Полозова, пока та пытается отдышаться. — А я-то думаю, ты не ты? Ох… Ходишь всё так же быстро… Ой! — блондинка испуганно приложила руку к груди. — Напугала! Ну и зубы, брр. Полозова хмыкает, проводя языком по клыкам. Далее всё мирно перетекает в «small talk». И хотя подобные разговоры не являются любимым делом Надежды, да и частенько раздражают, именно этот ей отчего-то вполне нравится. Заслуга ли это беззаботной болтушки Лили или лёгкого тона беседы в тени под деревьями — не известно. Вполне можно в голове обозвать сплетни «разведданными» и воспринимать всё становится проще. Лиля щебечет обо всём на свете, восполняя пробел в пятнадцать лет отсутствия: о том, кто куда пошёл после школы, что поменялось в городе, о своей свадьбе с неким Клочковым (эта фамилия вызвала странный зуд в голове), детях, работе в школе… Гражданские проблемы и радости кажутся Полозу такими далёкими, словно сюжеты книг из детства, и… забавными, что ли? Напоминает те разговоры в столовой между только вернувшимися из отпуска солдатами. Оказывается, люди и правда так живут. — Мы ведь думали, что ты в мед пойдёшь… — Ага. Все, кроме меня, так думали, — руки чешутся в желании закурить, но женщина себя останавливает. — Ой, слушай, а ты долго ещё тут будешь? — М-м, не думаю. Делать мне тут нечего. — Жаль, мы тут хотели собраться на встречу выпускников первого сентября, кажется, людям было бы интересно встретиться с тобой. Столько лет прошло всё-таки. Полозова уклончиво отвечает, что ещё ничего не решила, но обещает подумать насчёт этого мероприятия. Лилечка «выпытывает» у неё контактные данные не хуже какого-нибудь офицера разведки, и на том расходятся. Вдох. Раз. Выдох. Два. Вдох. Три. Выдох. Четыре. Август заканчивается стойкой на руках в хоть и маленьком, но совершенно не стесняющем её номере гостиницы. Она дышит и мысленно прощупывает каждую напрягающуюся мышцу, поддерживая баланс и не давая себе покачнуться. Телефон оживет трелью на тумбочке, но Полоз для начала медленно досчитывает до восьми, мягко приземляет ступни на ковёр и только потом отвечает на звонок, вытирая капли пота с висков. Голос Лили уговаривает всё-таки явиться на встречу завтра в шесть «в той самой кафешке, где выпускной был». Надежда думает, что первый выход в социум будет вполне неплохо провести в обществе когда-то знакомых людей, потому что ей очевидно необходимо заново учиться общаться и вести себя за пределами милитаристической системы, поэтому соглашается, предупреждая, что немного опоздает из-за некоторых дел. Идея, в общем-то, оказывается довольно провальной. Полозова понимает, насколько на самом деле оказывается оторванной от мирной жизни, а люди здесь — от реалий войны. Конечно, с ложью и явным «не договариванием» в СМИ она уже успела столкнуться, посматривая новости на телевизоре за завтраком в гостинице, но размер действительного искажения в умах людей поражал с каждой минутой всё больше. В этот вечер её носит от одной группы говорящих к другой, будто эстафетную палочку. Каждый задаёт штампованные под копирку вопросы про её нетипичный выбор профессии, про прошлое, про моральные аспекты, и каждый считает важным высказать своё «уникальное» мнение. Что правые, что левые говорят об одном и том же разными словами, будто подтверждая теорию подковы. Их излишнее фамильярничество пробуждает в зубах младшего, но всё же лейтенанта, странный зуд и в конце концов превращает хорошо отрепетированную перед зеркалом улыбку в оскал. И только это заставляет некоторых заткнуться. В один момент, чувствуя спиной чей-то пристальный взгляд, Полозова обнаруживает себя в женском обществе. — Наверное и кавалера себе там нашла? Ох уж эти мужчины в форме… — Нет. Да и это интересует меня в последнюю очередь. — Что? А как же семья? Де- Ай! Лиля, единственный оплот разума в пьяненькой уже компании, которая, как оказалось, сама замужем за военным, пытается остановить подвыпившую подругу тычком под локоть, но это не особо помогает. — Не интересно. И детей не будет, — пожимает плечами Надежда. — Пф, да все так говорят, пока время не придёт. Потом захочется. — Я не про желание. У меня не будет детей — мне буквально матку вырезали, — и это наконец заставляет их заткнуться, хоть и приносит с собой странные сочувственные взгляды. Хотя в чём ей тут сочувствовать? Полоз не пьёт — её вообще не устраивают любые вещества, дурманящие разум и снижающие внимание, и поэтому воспринимать все разговоры становится ещё труднее. Её поражает человеческое свойство низводить обширные понятия до какой-то жуткой элементарщины, а потом из этих опустошённых элементов городить безумно сложные конструкции, переворачивая изначальный смысл с ног на голову. В одном углу банкетного зала она герой, в другом — уже преступница и убийца. Ей становится мучительно скучно. Их мир живёт за пределами её интересов, и это, конечно, совершенно нормально и общество просто так функционирует, но дольше оставаться в этой компании не хочется. На каждую историю об успехах ребёнка в школе у неё есть история о том, как пришлось держать расходящиеся куски мяса, прижимая их к кости, пока полевик матерился, накладывая жгут, и пытался всё это богатство хорошо замотать повязкой (оторванную ногу солдата впопыхах они забыли прямо в поле, но та, впрочем, и не подлежала восстановлению). На каждую историю о финансовом успехе чьего-то очередного стартапа у неё история об удачных переговорах с выдачей заложников. Через пару часов Полозова сбегает на улицу покурить и втягивает в себя последние две сигареты из подаренной подчинёнными пачки «Багдада». Отвратительнейшие сигареты. Лучшие. Именно эта горечь помогает немного унять негодование и всё приливающий к клыкам яд сарказма. Надо было пожить месяцок в казармах вместо собственной комнаты перед возвращением к людям. Белорукие идеалисты, адепты бинарной логики. Хотя, кажется, любители фразы «не всё так однозначно» раздражали её не меньше. Дождётся десерта и без зазрения отсутствующей совести уедет в гостиницу. Вдруг чей-то взгляд вновь обжигает ей спину. Полоз немного поворачивает голову, чтобы краем глаза заметить приближающегося к ней мужчину, в котором узнаёт мужа Лилечки. В голове всё-таки всплывает, где она видела фамилию Клочков — в некоторых документах во время службы. Но лично они не встречались, видимо, разминувшись при переводах. — Хороший вечер, не правда ли? Не найдётся закурить? Надежда хмыкает. Мужчина с серебрящимися висками обаятельно улыбается (она отмечает про себя, что тот лет на семь-десять старше Лили, хоть и выглядит ещё хорошо), но в морщинках рядом с ледяными глазами кроется куда больше, чем он хочет показать. Так на неё смотрел лидер «Михлаба», пытаясь переманить на свою сторону. — Всё, что было закурить, я уже выкурила, но прикурить могу дать, — женщина легко крутит металлическую зажигалку между пальцами. — Тогда не стоит, — Клочков поправляет пиджак. — Скоро будут салюты. — Хм, вот как. Не знала. — Да, Лилечка очень просила организовать. Стоят молча. Клочков ждёт того, когда Полозова продолжит этот незамысловатый разговор, Полозова — когда он наконец перейдёт к делу и не будет тратить её время впустую. Порой и ей нравится поразмышлять и растечься мыслью по древу, но в делах лаконичный подход — лучший. Подвыпившая компания потихоньку начинает подтягиваться на улицу, пошатываясь в такт неразборчивой песне. — Интересные истории вы рассказывали. Да и генерал Лесницкий частенько вас упоминал, Полоз. — М-м, вот как, — повторяет, давя зевок где-то в горле. — Кхм, — мужчина смотрит на часы, явно не довольный малой заинтересованностью собеседницы. — Что собираетесь делать после ухода со службы? — Вопрос интересный… Пожалуй, уйду в тайгу и там и исчезну. А что, есть предложения по занятости? — Не у меня, но я знаю того, кто мог бы… Чёрт! Фейерверк с протяжным свистом взмывает в небо и взрывается огненным цветком. Веки Клочкова мелко дрожат с каждым грохотом, в желании зажмуриться. Кажется, Полозова что-то слышала про то, что бывшим военным фейерверки не нравятся — напоминают о взрывах. — Кто бы мог предложить работу. Однако есть некоторый нюанс с… моральным аспектом… А Полозу фейерверки нравятся. Они горят так же ярко, как напалм, выжигающий ущелья, и так же красиво, как пламя, поедающее поломанную квартиру с поломанным дядей внутри. Ignis sanat. — Плевать.***
// Chopin: Nocturne No. 1 In B Flat Minor, Op. 9 No. 1 // Первым делом в Москве Полозова идёт на маникюр. Никакого покрытия и прочей вычурности, но если собираешься пожимать кому-то руки, твои должны быть чистыми и аккуратными, сколько бы крови на них не было. Новые, приятные туфли чёрной кожи с небольшим каблуком мужского типа не дают ногам устать и даже вполне неплохо смотрятся на фоне мраморного пола. Женщина болтает в руке бокал с нетронутым шампанским — она, опять же, не пьёт, но с пустыми руками сильнее выбивается из толпы. Почищенная серёжка-крест блестит в лучах искусственного света, а серебряная змейка всё так же обвивает правый безымянный кольцом. Лёгкий макияж, сделанный в каком-то салоне по дороге, уложенные по возможности волосы, строгий классический чёрный жилет и блузка с епископским рукавом… Шутки шутками, а иногда позёрство необходимо, чтобы сойти за «своего». Полозова ждёт безбожно опаздывающего на выставку Врубеля «для элиты» Клочкова, билет на которую для неё и достал днями ранее. Пока посетители в лощёных костюмах и платьях копятся вокруг «Царевны-Лебедь» и всех «Демонов», золотые глаза внимательно проходятся по менее известной, но не менее от того значимой картине, впитывая в себя каждый тревожный штрих и мазок. — «Видение пророка Иезекииля», — раздаётся за спиной приятный мужской голос. Приходится приложить все силы на то, чтобы не вздрогнуть. Так тихо подкрасться к ней мог только зверь пострашнее. Кости начинают гореть и зудеть от беспокойства. — Интересный выбор, — продолжает незнакомец. — Она… довольно фаталистична… В волчьем лице с серьёзными карими глазами под низкими густыми бровями Надя неожиданно находит что-то давно позабытое, оседающее болезненным туманом в голове. Что-то настолько знакомое и потерянное одновременно. Полоз чувствует, как захлебывается чем-то солёным и вязким. — Неотвратимость божьего возмездия, если мне не изменяет память. Красота в деталях, как и истина в мелочах. И идеально подогнанный по плечам и талии пиджак говорит гораздо больше, чем бренд, к которому он принадлежит. Осанка, ухоженная щетина, приятный парфюм. Сталь и стержень во взгляде. Женщина на секунду ещё раз оборачивается на картину. — Пятый год. Хм, должно быть, это одна из последних работ Врубеля. Кажется, в шестом болезнь уже лишила его зрения. — Верно, — кивает собеседник, удовлетворённый ответом. Ещё несколько мгновений они разглядывают картину, и теперь внимание Надежды привлекают больше оранжевые языки пламени, едва заметные, но вполне живые. — Для снайпера у вас вполне примечательная внешность, Полоз. — Хорошего снайпера определяет не внешность, а умение её скрыть, сливаясь с окружающей обстановкой. Они обмениваются полуулыбкой, более клыкастой со стороны русоволосой. — Прошу прощения, что потревожил, однако наш общий знакомый сильно задерживается. — Отвратительное расточительство чужого времени. — Согласен. Владимир Макаров, рад знакомству. С другой стороны галереи слышится оклик Клочковского, но он более не важен. Владимир протягивает ей руку, и Полоз обвивается вокруг его пальцев всем своим существом.