где дураки хранятся у сердца

всë началось с того, что гиноза не выспался. вообще-то он не высыпался уже лет пять, но последние пару недель, видимо, стали краем. последние пару недель они вели особенно заковыристое дело, когами постоянно выëбывался, а шимоцуки всё ещё была его маленькой копией — после общения с ней гиноза чувствовал острое желание извиниться перед отцом — и весь отдел не уставал его подкалывать по этому поводу. собственно, никакой катастрофы не произошло. по крайней мере, в масштабах вселенной. по личной же оценке гинозы это был конец света. всё началось с того, что он действительно очень сильно не выспался. а закончилось заколками. тремя розовыми заколками в его волосах, которыми он убирает чёлку, когда находится один. караномори как-то в шутку предложила ему это, заметив, что ещё немного, и очки на самом деле понадобятся. и это оказалось действительно удобно. но теперь это обернулось катастрофой, потому что он забыл их снять, выходя из комнаты утром. собранный. серьёзный. подающий пример молодым коллегам. с розовыми, мать их, заколками в волосах. первой этим утром проснулась цунэмори (хотя, судя по тому, что выглядит она, как после вечеринки в честь собственных похорон, и грязной чашке из-под кофе на столе, просто ещё не ложилась). услышав звук шагов, она подняла взгляд от документов и, зевая, протянула: — доброе утро, гиноза-семпай, — привычное, оставшееся от осколков прошлой жизни обращение проскальзывает незаметно для самой аканэ, но цепляет рыболовным крючком гинозу, и он мимолётно вздрагивает. она возвращается к документам. а потом поднимает взгляд опять, присматриваясь. — как вам спалось? — тихо хихикает. — примерно так же, как тебе, — гиноза проводит ладонью по лицу, сгоняя усталость. — тебе стоит больше отдыхать. никто здесь не обрадуется, если сляжешь с переутомлением. — да вам тоже не помешало бы, — она прикрывает рот ладонью, пряча непрошеную улыбку. — однажды обязательно. — кто-то сказал отдых? я хочу отдохнуть. я всегда хочу отдохнуть, — из-за спины гинозы, потягиваясь, показывается сонный когами. как всегда, не смотрит под ноги и запинается о дайма, снующего поблизости в надежде на завтрак. гиноза морщится от грохота, чувствуя первый прилив головной боли. оборачивается и смотрит на когами, собрав всю мировую усталость во взгляде. но этот придурок только лыбится бессовестно, удобнее устроившись на полу и почёсывая усевшегося на груди пса. гиноза немного ревнует, но не признается даже под пытками. даже под пытками щекоткой. — доброе утро всем выспавшимся, остальным соболезную, — он обводит взглядом гинозу и цунэмори и с видом эксперта провозглашает: — ну, вам даже соболезнования уже не помогут, — а потом, точно как цунэмори до этого, останавливается внимательным взглядом на гинозе и ухмыляется: — о, гино, ты сегодня просто очарователен. гиноза закатывает глаза: — да, я не спал три дня и я знаю, что выгляжу, как ходячий труп, не обязательно в это тыкать, спасибо. когами тихо хихикает и переглядывается с аканэ: наверняка, у них там, как всегда, какой-то невероятно интересный телепатический диалог. — ой, всё, идите нахуй, с самого утра раздражаете, — конечно, они все знают, что это неправда, и конечно, эти двое в ответ снова хихикают. — ай-яй-яй, гино-чан, милый, как некультурно, а что коллеги подумают? — ещё одна головная боль проснулась и спешит портить гинозе жизнь. — доброе утро, шион-сан, кунидзука, — цунэмори, как всегда, воплощение вежливости и учтивости. гиноза оборачивается и окидывает скептическим взглядом стоящую в проходе в одной только рубашке шион. та обнимает яëй, которая упорно делает вид, что вообще не при делах, и это не на ней сейчас виснет полуголая женщина. — не тебе говорить об этом, шион. ты, кажется, что-то забыла, — он кивает на её штаны, точнее, их отсутствие. — ладно я, меня не спасти и меня всё полностью устраивает, между прочим. но ты, гино, — она делает драматичную паузу, — ты же отец! какой пример подаёшь своей дочери! когами ехидно поддакивает, и гиноза отвешивает ему смачный подзатыльник, чтобы хоть немного отвести душу. — эээй! — заслуженно, когами-сан, — смеётся цунэмори. — фу, аканэ, я чувствую себя стариком, когда ты называешь меня так. — но вы и есть, когами-сан. когами обиженно фыркает и наигранно дуется, пока остальные заливаются смехом, а гиноза даёт цунэмори пять. все немного успокаиваются, переходя в рабочий режим, и офис становится похожим на офис, а не цирк. гиноза тяжело смотрит на кучу бумажек, документов и наработок по делу. после выхода из изолятора, когда всё, что даже косвенно связано или ассоциируется с отцом, перестало вызывать отторжение, он неожиданно для себя обнаружил, что на бумаге ему проще структурировать и воспринимать информацию. сейчас, правда, всё это валяется на столе в таком беспорядке, словно там прошёл ураган. а ураган тем временем врывается в офис и стремительно приближается, и гинозе даже оборачиваться не нужно, чтобы узнать, что за шебутное создание проснулось и, как всегда, категорически отказывается принимать запреты носиться по бюро. — доброе утро, чего такие кислые? — кагари расслабленно плюхается прямо на стол гинозы, роняя половину документов на пол. — кагари, не тот стол, — гиноза прикрывает глаза, чувствуя приближение мигрени. она накатывает волнами, топя его и перекрывая кислород, и единственное, чего ему хочется, это расслабится и позволить себе утонуть. может, на том свете наконец получится отдохнуть. может, на том свете будет потише. — о, гино-сан, перепутал, извините! — он оборачивается, абсолютно виноватым не выглядя, но со стола так и не встаёт. — прекрасно выглядите сегодня! — даже не пытайся подлизываться. — я к вам со всей душой, гино-сан, а вы… жестокий вы человек, — кагари выпячивает нижнюю губу, изо всех сил демонстрируя обиду. актёрская карьера по нему плачет. может, если бы всё сложилось иначе, если бы не система… гиноза обрывает нить мысли, пока она не завела его в лабиринт, из которого уже не выбраться. делает это скорее по привычке, ведь теперь-то терять нечего. дно пробито, и там, внизу, оказалось не так уж и плохо. там, внизу, у него появилась семья. но от привычек так просто не избавиться. не выскоблить из себя эту идеальность, въевшуюся в кожу. не сломать стены, что выстраивал десятилетие. постепенно подтягиваются остальные, вливаются в работу, и вот шо и шион по наводке цунэмори уже добывают информацию о предположительном местоположении преступника. гиноза с готовностью вскакивает из-за стола, тут же чуть пошатываясь от усталости, и чувствует осуждающий взгляд аканэ, ввинчивающийся отвёрткой между лопаток. оборачивается, кривовато ей улыбаясь. — со мной едут инспектор шимоцуки, исполнители кунидзука, кагари и когами-сан. остальные остаются в штабе и мониторят ситуацию. да, гиноза-сан, вас это особенно касается, никуда не поедете, пока не будете твёрдо на ногах стоять, — иногда гиноза поражается, как она выросла. воплощение собранности и взрослости. и когда только успела? он вспоминает её ещё совсем девчонкой, глупой, безрассудной и без тормозов, своей бесконечной самоотверженностью и «я-пожертвую-чистотой-психопаспорта-если-будет-нужно» на пару с придурком когами подарившей ему кучу седин и нервный тик. он переглядывается с придурком когами и ловит в его взгляде отголоски собственных чувств. в такие моменты хочется позорно расплакаться от нахлынувшей гордости. вот она, гляди, уже раздаёт тебе приказы. и даже не хочется возражать и сопротивляться. хочется просто довериться и ждать, когда они довольные вернутся и расскажут, как всё прошло. когда пол отдела уезжают, в офисе, наконец, настает тишина, укрывает плотным одеялом, оттесняя головную боль подальше. гиноза усаживается поудобнее в кресле, почёсывая между ушами дайма, забравшегося всей своей неподъёмной тушкой — раскормили и разбаловали в последнее время совсем — на колени и радостно пускающего слюни на рабочие брюки. разминает шею, хрустя ей, как старый дед, и открывает книгу, которую не может добить уже пару недель, в надежде закончить, пока рядом не крутится куча шумных детей. разве что шион и шо сидят в дальнем углу, секретничают о чём-то. эти двое на удивление хорошо спелись: шо улыбается и даже тихо смеётся, пока шион красит ему ногти бордовым лаком с блёстками — под цвет волос. — не присоединишься, гино-чан? — она, как всегда, пугающе внимательная, чувствует на себе взгляд и улыбается гинозе. — нет, развлекайтесь сами. — а зря, тебе бы сегодня пошёл розовый.

***

цунэмори и компания возвращаются через пару часов, действительно с успехом, действительно довольные, гиноза смотрит и не нарадуется. вваливаются в офис шумной гурьбой, смеются, несут какие-то пакеты. кагари бежит едва не вприпрыжку, и когами даёт ему подзатыльник. — что ты натворил на этот раз? — мимоходом интересуется шо. — играл в мяч с дроном и случайно разбил его. — нагоняй за это получил когами? — гиноза закрывает книгу, включаясь в разговор. — ага. — горжусь, — он треплет его по макушке. — а в честь закрытия дела у нас сегодня вечеринка! — кагари взрывает невесть откуда взятую хлопушку, хотя в его столе и не такое найдётся. — отказы не принимаются, на тебя смотрю, мика-чан. все выходы заблокированы, вы в заложниках. мика приподнимается на носочки, чтобы влепить ему подзатыльник, потому что «субординация, исполнитель кагари», и все синхронно вздыхают, потому что «каждый день в нашем заведении начинается одинаково». — мика-чан, разве субординация позволяет бить подчинённых? — кагари обиженно надувает щеки. — субординация мне ещё и стрелять в подчинённых позволяет. вопросы? — никак нет, инспектор шимоцуки, — он вытягивается по струнке, а мика, отвернувшись, тихо смеётся, думая, что никто не замечает. остальные начинают с преувеличенным интересом рассматривать потолок, чтобы уж точно ничего не заметить. когами тем временем достаёт из широких штанин пакеты и с очень многообещающим звоном ставит их на свободный стол. гиноза оборачивается к аканэ, как к носительнице последней мозговой клетки в этом цирке: — у нас серьёзно вечеринка? — абсолютно серьёзно, гиноза-сан, приказ главы отдела. — ты глава отдела. — не вижу противоречий. с мозговой клеткой он явно погорячился. гиноза потирает переносицу и вздыхает. ладно, они действительно это заслужили. пусть отдохнут, отпразднуют. когами, проходя мимо пихает его в бок. — тебе надо развеяться. он закатывает глаза. — развеяться могу разве что прахом по ветру. кагари и правда запирает дверь офиса изнутри, и не то чтобы теперь никто не сможет сбежать, но по крайней мере не нагрянут какие-нибудь внезапные незваные гости. шион и когами разбирают пакеты, достают кучу одноразовых полулитровых пивных стаканов — красиво жить не запретишь, а? — разливают по ним алкоголь и раздают каждому лично в руки. каждому разное. видно, что старались, накупили кучу всего, учли, кто что пьёт. и в груди неожиданно щемит от того, какие же эти придурки любимые и родные. гиноза помнит, как, только выйдя из изолятора, боялся смотреть другим исполнителям в глаза — слишком свежи были воспоминания о том, как демонстративно проводил границу, как задирал нос, постоянно твердил «я не такой», чтобы в результате оказаться на том же дне. помнит, как ожидал отчуждения, что было бы вполне заслуженно, а получил семью. получил дом. помнит, как кагари налетел на него в первый день с объятиями и поздравлениями: — теперь мы в одной лодке, гино-сан. жаль, конечно, что так вышло, но вообще-то я рад, что вы всё ещё с нами, ещё и про субординацию больше ворчать не будете. а, и вот ещё, смотрите, я вам стол рядом со своим приготовил, садитесь. как когами подъёбывал его, но всегда был рядом в нужный момент. и как держал, сука, когда шион в первый же день заставила красить ногти, назвав это обрядом посвящения. как аканэ ездила с ним на могилу отца и помогла договориться насчёт содержания дайма. как хинакава, совсем ещё тогда зелёный новичок, горящими глазами смотрел на дайма и вызвался его выгуливать по утрам. как яëй тихо оставила у него на столе коробочку с коллекционной монетой, помня, что он их собирает. дом, где дураки хранятся у сердца. кагари с гинозой сдвигают два дивана, ставя их друг напротив друга, аканэ водружает между ними стол, и все рассаживаются. кагари на секунду исчезает где-то в недрах своего стола, а возвращается уже с пыльной коробкой. — короче, смотрите. это какая-то древняя игра, которую мне как-то приволок масаока-сан в порыве попытки отвлечь от видеоигр. в душе не ебу, как оно работает, но должно быть весело, — он радостно ставит коробку на стол. гиноза сглатывает воспоминания, комом ставшие в горле и мешающие дышать. переглядывается с когами. помнишь? как сидели совсем мелкие ещё, только познакомились, и отец поставил перед ними эту коробку. помнишь? как играли вчетвером: отец, мама и мы двое. помнишь? «запомните, дети, — мама звонко смеялась. — если что и разрушит наш с этим дурачком, — пихнула отца в бок, — брак, то только эта игра. монополия была создана, чтобы ломать отношения и разрушать империи, — щёлкнула их по носу, — но вашей дружбе это не грозит. это я чувствую. а в таких вещах я не ошибаюсь». когами в ответ улыбается изломом, кивает. прошлое сворачивается под рёбрами обмачиво тёплым кошачьим клубком и тут же острыми когтями впивается в кожу. помню. — кто-нибудь знает, как эта херь работает? — мы с гино знаем, — отзывается когами. — в вас, дедах, никто и не сомневался, — смеётся цунэмори. когами с горем пополам объясняет правила — здесь гиноза ему не помощник, боится окончательно утонуть в воспоминаниях — и они садятся играть. шион к этому времени уже не стоит твёрдо на ногах, полностью завалившись на яëй, так что они играют в тандеме. кагари бессовестно подворовывает, и все это видят, но упорно делают вид, что нет. он хватает к себе в команду шо, который заранее смирился и с честным лицом врëт о содержании карточек «шанс», гребя кучу денег. когами отхватывает себе арбат и сидит довольный, потратив последние гроши, зато с отелем. шимоцуки, тоже уже подвыпившая и расслабленная, позволяет себе немного побыть собой — гиноза гордится — и шушукается и хихикает о чём-то с кагари и шо: кажется, у них там целая банда складывается, но никто не обращает особого внимания. гинозе кажется, что сегодня не его день, как и каждый день, потому что он отдаёт деньги быстрее, чем успевает получать. они с когами играют в игру: пей каждый раз, когда гиноза теряет деньги, и, кажется, к концу партии оба будут безбожно пьяны. естественно, первым банкротом становится он, и это даже почти не обидно. почти. разве что самую малость. гиноза злобно кидает когами деньги за арбат, на который наступил, — чтоб он ими подавился — и встаёт из-за стола, чтобы налить себе ещё ликёра. — мог и не брать с меня денег за свой арбат несчастный, и так последние нервы вымотал. — ну-ну, гино, не расстраивайся, в твоём возрасте нервничать вредно, — когами, видимо, потеряв последнюю мозговую клетку и остатки инстинкта самосохранения, бессовестно ухмыляется и подмигивает. чтобы в следующую секунду получить смачную оплеуху. — дед и батя сцепились по пьяни, каждый день одно и то же, — кагари смеётся, сползая с дивана куда-то под стол. шо, тоже смеясь, уже привычным движением за шиворот вытаскивает его обратно. когами собирается уже встать, чтобы ответить на удар, но аканэ кладёт ладонь ему на плечо и обманчиво спокойно улыбается. оба тут же успокаиваются. знают, что такая улыбка ничего хорошего не сулит. только обещание смерти, и ничего быстрого и безболезненного в ней нет. — продолжим? дальше все, кроме, кажется, аканэ и яëй, начинают безбожно дурачиться. у когами перед глазами немного плывёт, он попадает на пять отелей подряд и раздаёт все заработанные на гинозе деньги банде детей. гиноза откровенно ржёт, глядя на то, как те снова и снова перекладывают его кубики так, чтобы выпало нужное им число. пока шо и мика делят заработанное на троих, кагари попадает на малую бронную аканэ и устраивает спектакль: драматично бросается на пол, ползёт к ногам цунэмори, вымаливая прощение, получает лишь ласковый подзатыльник. — вставай давай, — шимоцуки помогает ему подняться. — мика-чаааан, меня обижают, мика-чааааан, ты же меня любишь? — сдался ты. — нет? — кагари смотрит на неё побитой собакой. — сдался-сдался. пойдём, ты ещё не банкрот. — но я бедный и несчастный. шо достаёт из кармана конфету и со вздохом протягивает ему. кагари радостно хватает её и заваливается на диван, сгребая его и мику в объятья. следующим же ходом, правда, мика попадает на собственность яëй и остаётся банкроткой. она расслабленно откидывается на спинку дивана и чокается с гинозой: за бедность. дальше кагари все-таки выбывает окончательно, драматично отдавая последнюю сотню аканэ. он осматривает комнату в поисках занятия, не в силах усидеть на месте и минуты, и решает доебаться до гинозы. наваливается сзади: — гино-сааан, чего такой грустный? — хуй сосал невкусный, — гиноза вздыхает так устало, словно это не ребёнок у него на спине виснет, а как минимум всё мироздание решило опуститься не его плечи, чтобы проверить: ебанёт ли? ебануло. — ого, гино, ну-ка, отсюда поподробнее. и почему я не в курсе? а чей? — вездесущий когами вклинивается в разговор с деликатностью уничтожающего режима доминатора: кровь, кишки и ошмётки мозгов. — ко-чан, так он про тебя говорит, — кагари хихикает и пихает его локтем в бок. — ложь, пиздёж и провокация, у меня вкусный. хочешь, сам проверь. гиноза решает, что с него хватит, потому что с этих пьяных придурков станется, реально же проверять будут. он скидывает с себя кагари и скидывает себя на свободное место на диване рядом с шимоцуки. партия тем временем подходит к концу: цунэмори накрывает местный мини преступный синдикат, от которого остались, правда, только шо и уже выбывшая, но помогающая ему мика, а саму цунэмори побеждает единственная сидевшая тихо всё время яëй. она даёт шион победную пять и устало валится ей на колени. шион бережно снимает резинку, распуская извечный строгий хвост, и неспешно массирует кожу головы. к шо подлетает закончивший спор кагари, начиная тоже перебирать волосы, то ли заплетая косы, то ли выстраивая воронье гнездо. он вдруг замирает, как делает всегда, когда в дурную голову взбредает очередная идея, задумчиво смотрит на шо, потом на гинозу. — гииино-сан, а вы меня любите? — спрашивает он, и это уже не то чтобы «вдруг». перед этим с минуту сверлил его взглядом с усердием дрели. бесплатная лоботомия, всё включено. гиноза всё равно давится ликёром, предвкушая некий пиздец. — ну допустим. кагари замирает с открытым ртом, как будто не ожидал такого ответа, смотрит взглядом потерянного котёнка — как будто спасли из холодной подворотни и дали уткнуться носом в тёплую ладонь, а он опешил и не знает, что с этими нахлынувшими чувствами делать. а потом подскакивает, радостный. — правда-правда? — круглит глаза, в которых чуть ли не сердечки пляшут, драматично хватается за сердце и похлопывает себя будто бы по вспыхнувшим щекам. — правда, — гиноза сдаётся под напором этого очарования, протягивает руку и треплет ребёнка по голове. — что хотел-то? — а, точно. что хотел. а хотел я одолжить у вас ваши прелестные заколочки, а то посмотрите на шо, завесился своей чёлкой и сидит, зрение портит. ужас, что за поколение пошло! — он пародирует тон масаоки, от чего у гинозы фантомно ноет где-то под рёбрами, а мозг отключается где-то на слове «заколочки». все замирают и, кажется, перестают дышать. или это гиноза перестал дышать. умер. испарился. провалился сквозь землю. воцаряется тишина, какая обычно бывает предвестием убийства. но уже через секунду её нарушает грохот падающего стула. — блядство-развратство! — когами потирает ушибленный затылок. докачался придурок. — спасибо откажусь, — на автомате отвечает гиноза и поворачивается к кагари. — одолжить что? — заколочки, заколочки. слова повисают в воздухе — покачиваются под потолком петлёй, кокетливо подмигивающей гинозе, и он уже готов сорваться и отбросить ногой стул. до него наконец доходит. долетает. влетает с размаху кувалдой по голове. он молчит: отходит от лёгкого шока. или тяжёлой контузии. так это вроде называется, когда черепно-мозговая, слуховые галлюцинации и отказ речевого аппарата. — гино-сан, земля вызывает, не отключайтесь. я возьму? гиноза всё ещё молча кивает, а то не отстанет ведь, протягивает руку к волосам, всё ещё надеясь, что их там нет, чтобы нащупать на чёлке три заколки. — и как давно вы все, блять, были в курсе и молчали? — первичный шок проходит, возвращается способность говорить. — с утра, — подаёт голос как самая смелая аканэ. — мы не думали, что вы не знали. — да ладно тебе, гино-чан, все свои, никто не умер, — шион тянется успокаивающе погладить его по руке. — а вам, между прочим, к лицу, — осторожно вставляет сидящая под боком мика. когами показывает ей большой палец, думая, что гиноза не видит, и он просто… сдаётся. это всё алкоголь, да. алкоголь делает его гораздо мягче, таким мягким и податливым, и отходчивым… как батут. он делает глоток ликёра, выдерживает паузу, чтобы ещё немного попугать остальных, и провозглашает: — хуй с вами. общий облегчённых вздох, кажется, мог бы поднять торнадо на другом конце планеты. — не матерись при детях, еблуша, — смеётся когами. — хватит называть нас детьми, когами-сан, — шимоцуки недовольно ворчит, похожая на маленького нахохлившегося воробушка. — я не называл имён, мика-чан, милая, ты сама всё решила, — он тянется, чтобы щёлкнуть её по носу, и получает по руке, — а я, может, вообще про яëй. мика насупливается ещё больше, понимает, что проиграла. и что-то в этой перепалке с размаху бьёт гинозу в грудь, лишая воздуха. осознание семьи снова накатывает, накрывает лавиной и хоронит под толщей. и хочется поставить момент на паузу и остаться здесь навсегда. в окружении этих чудесных, дурацких, конечно, но до скулящей привязанности родных. — когами, чего ты доебался, отстань от человека, пьянь, — гиноза пытается тыкнуть того пальцем в ребро, но промахивается и, вздохнув, бросает это дело. смотрит на шимоцуки, она смотрит в ответ настороженно, словно подбирая верный взгляд: сгримасничать или нет, закатить глаза или оставить контакт длиться, разделить эту теплоту или закрыться. в конце концов приходит к компромиссу: мягко улыбается и закатывает глаза. — о, гляньте, в ком проснулся отцовский инстинкт, — гогочет когами. мика в ужасе таращит глаза сначала на него, потом переводит взгляд на гинозу. и картинно отодвигается. типа: вот этот? мой? отец? увольте. гиноза изламывает губы в полуулыбке. она так на него похожа, что порой (читать как каждый раз) это до чёртиков пугает. и эти шутки про дочь вызывают зудящее желание поправить очки, которые он давно уже не носит, драматично развернуться и уйти, нарочито громко хлопнув дверью. но он лишь тихо хмыкает, понимающий и принимающий, и знает, что этим раздражает мику ещё больше. знает, потому что сам такой же. иногда смотреть на неё — это как разбить зеркало, и в каждом осколке увидеть себя. — гино-сан, гино-сан, — кагари трясёт его за рукав, вытаскивая из болота собственных мыслей, — заколки. — бери, — гиноза легонько треплет его по макушке, наблюдая, как он радостно убирает чёлку со лба шо, причитая что-то про современную молодёжь — снова поразительно похоже копирует манеру речи масаоки. шо кривится, но несильно — так, словно кривиться усерднее ему лень. но ни от кого не ускользает мягкая улыбка, играющая у него на губах. — кстати о, — за спиной гинозы неслышно, как чёртов призрак, возникает яëй. — гиноза-сан, дайте позаплетать косички. — и ты, брут? — на него косятся сразу все, и он вздыхает. — меня окружают необразованные создания. — нет, это просто вы душнила, — аканэ показывает ему язык. и когда только такой смелой стала? — яëй, не против, если присоединюсь? давай ты слева заплетаешь, я справа? — моё мнение вас уже, смотрю, не особо интересует? — да, — хором отвечают девочки и дают друг дружке пять. — у тебя классные волосы, гино-чан, не вредничай, — мимоходом вставляет шион, присоединяясь к кагари в заплетении хинакавы. — просто расслабься и смирись. гиноза переглядывается с шо в молчаливой солидарности и сдаётся, прикрывая глаза. — весело тут у вас, — когами, отходивший покурить, возвращается и окидывает скептическим взглядом этот диванный салон красоты. — не переживайте, когами-сан, вам место тоже найдётся, — шимоцуки, сидевшая без дела, оживляется. — садитесь. я давно хотела что-нибудь сделать с этим, — она неопределённо машет рукой, — на вашей голове. — эээй, что не так с моей причёской? — когами оскорблённо прикрывает руками голову. — всё, — подаёт голос гиноза. — не ври, гино, милый, я знаю, что ты от неё без ума. — когами, милый, — гиноза копирует его интонацию, — ещё не родился человек, который был бы без ума от ЭТОГО. — садитесь на диван, быстро, — командует шимоцуки. — сделаем вас похожим на человека, — когами медлит, и она добавляет, напуская на себя важный вид: — это приказ, исполнитель когами. — ну раз приказ, — он закатывает глаза, но всё-таки падает на диван и тут же растекается по нему подтаявшим мороженым, домашний и расслабленный. посмотришь на эту кучку придурков и не скажешь ведь, что на них держится безопасность страны. что на них держится система. что на них она ломается. не скажешь, что тут у каждого не то, что руки в крови — они в ней целиком. мика, довольная, принимается заплетать из коротких волос когами крошечные косички, напевая что-то под нос. гиноза тем временем под мирное перебирание его волос и тихие разговоры засыпает — алкоголь берет своё. никто даже не замечает, пока когами не обращается к нему с вопросом. — гино? эй, гино? ты спишь? — он наклоняется, заваливается на сидящего между ними шо, чтобы заглянуть гинозе в лицо. и тихо хихикает: — спит. всё, не шумите, дайте дедуле отдохнуть. — когами-сан, вы помните, что вы старше? — аканэ укрывает гинозу невесть откуда взятым пледом, смотрит на нелепую позу: голова свалилась на бок, косички растрепались — с щемящей нежностью. когда-то отчитывал её в коридорах за каждое действие, за то, что совсем себя не бережёт и не ценит и лишь бы в пекло да поскорее, а сегодня вот улыбается шально и открыто, обнимает и позволяет плести косички. — ментально мне двадцать, а ему семьдесят восемь. кагари тихо прыскает, тут же испуганно прикрывая рот ладонью. — ко-чан, какие двадцать? не ты ли мне на днях жаловался, мол, куда мир катится, бумажные книги хер достанешь, а вот раньше было… — ложь и провокация, у тебя нет доказательств, — когами складывает руки на груди и отворачивается. — я слышала, — подаёт голос яёй. — и я. — и я. — предатели. я с вами больше не дружу, — когами картинно дуется и, кряхтя, встаёт с дивана. это всё, конечно, напускное: все они знают, сколько часов ежедневно он тратит на тренировки. — довели, я курить. — да-да, дедуль, а теперь тебе пора пить таблетки, — смеётся ему вслед аканэ, расслабленная, разморённая этой домашностью, теплом и ощущением семьи. он уходит, а шион заговорщически шепчет: — у меня ужасная идея. чтобы он от зависти обосрался, когда придёт, что не участвовал. минуту, друзья, — она пытается сделать реверанс, не удерживает равновесие и пьяно хихикает, заваливаясь на яёй. — сейчас всё увидите. она уходит, но быстро возвращаясь, победно держа в руке пару тюбиков зубной пасты. — я считаю, ему пойдут усы. кто за? кагари тянет руку, подпрыгивая на месте, как самый прилежный школьник. шион торжественно вручает один тюбик ему и один мике. — развлекайтесь, а я сделаю фото, пополню архив. — какой архив? — мика заинтересованно поворачивается, не прерываясь, и случайно мажет пастой гинозе по лбу. — тооочно, ты же не видела еще! сейчас найду альбомы масаоки-сана, будем смотреть фотки, — кагари подрывается с места, бросая не дорисованным член на щеке гинозы, и убегает. шион выходит на балкон. из движений пропадает хмельная расслабленность, словно не она тут больше всех выпила и только что бессовестно висла на яёй. ступает тихо, подкрадывается и щипает задумавшегося когами за ребра. он подпрыгивает на метр в высоту, смешно матерясь и роняя сигарету. оба на секунду замирают, чтобы проследить ее торжественный последний путь вдоль пары десятков этажей до асфальта где-то внизу, мысленно подставить себя на её место и усмехнуться. хорошо, что не я. хорошо ли? шион достаёт из своей пачки сразу две — молчаливое извинение. они закуривают в тишине, деля на двоих шум неумолкающего даже ночью, яркого, пульсирующего города, провожая взглядом машины. поворачиваются друг к другу с одной мыслью. помнишь? как когда всё окончательно осточертело и руки опускались — опускались на перила балкона — и ничего не было в порядке. как рушилась вера в систему, вера в себя, и дни — один длинный день, как бывает, когда не спишь, — топились в кофе и сигаретах. как в один момент сигарета также полетела вниз, и что-то надломилось окончательно, и когами качнулся в высоту следом. как оттащила за шкирку от края. как вообще оказалась там случайно, потому что обычно курит прямо в кабинете. и ничего не сказала, только обняла, судорожно сжимая куртку на спине. как вздрагивали у обоих плечи, но не было слёз — из горла вырывался лишь какой-то надорванный хрип, даже не вылившийся в полноценный крик, потому что кричать нечем и смысла в этом нет. как отчаянье въедалось под кожу и жгло-жгло-жгло, хоть ты наизнанку выворачивайся — авось полегчает. как молчаливо приняли решение разделить этот момент на двоих, оставить его на этом балконе. оставить между нами — безобидным девичьим секретиком. между нами — во взглядах, в вопросах с нажимом, в «ты на балкон? не против, если составлю компанию?». помню. — ты чего тут застрял? прыгать собрался? — шион шутит (надеется, что шутит), прерывает вязкую тишину, вытаскивает так же за шкирку из болота мыслей, как когда-то из-за края. когами смеётся надломом, смеётся кровоточащей раной — здесь можно не скрывать усталость. в конце концов, всё, что происходит на балконе, остаётся на балконе. — пошли внутрь, а то мы там гинозу зубной пастой разрисовали, а ты всё пропустил, как лох последний. — о нет, теперь точно собрался, — когами драматично прикладывает руку ко лбу. — да не ной, я тебе маркер дам, нарисуешь хуй на лбу. — ты не понимаешь. дело не в этом, а том, что не я это придумал! всё, я бесполезный, никому не нужный, вам там весело и без меня. — ну, что могу сказать. будешь прыгать, ебани сальто. — вот! — когами обвиняюще тыкает в неё пальцем. — не любите вы меня и не цените, — он отвлекается на браслет, отворачивается заговорщически, чтобы в следующую секунду включить музыку. шион её не узнаёт. что-то древнее и явно не одобренное сивиллой — и где только откопал? когами начинает подпевать себе под нос на отвратительном ломаном английском, явно нарочно коверкая слова. шион слышала, как он на самом деле разговаривает — из них чуть ли не лучше всех. — remember when you broke your foot from jumping out the second floor? i'm not okay. i'm not okay. i'm not okay, you wear me out. и она не выдерживает, поднимает руки в сдающемся жесте и уходит, напоследок бросая через плечо: — а ещё говорил, что не дед. — я не дед, я дед инсайд. — ко-чан, сколько сотен лет этой шутке? — шион прикрывает рукой лицо и тихо хихикает: придурок. какой же придурок. когда они возвращаются, стоит подозрительная тишина — такая обычно не предвещает ничего хорошего — и когами не сразу понимает, почему. а потом смотрит туда, где все столпились: гиноза всё ещё спит, тихо посапывая, завалившись слегка шимоцуки на плечо, которая трогательно замерла и старается лишний раз не шевелиться, чтобы не разбудить. рядом с ней сидит кагари, держа на коленях альбом, и что-то шёпотом поясняя, а остальные застыли вокруг. и что-то простреливает и тянет-тянет-тянет в груди. они выглядят, как семья. — ко-чан, иди сюда, поможешь, — кагари поднимает взгляд и машет рукой. шион чуть толкает когами в спину и подмигивает: твой выход. он встаёт сзади, облокачиваясь на спинку дивана, и кладёт подборок кагари на макушку, заглядывая в альбом. помнит, как масаока принёс его, разглагольствуя о том, какая техника ненадёжная, а так хранить воспоминания гораздо лучше. и кагари тогда действительно проникся и загорелся этой идеей, а за ним и другие. и альбом пополнялся новыми и новыми фотографиями, никогда постановочными, всегда дурными и счастливыми. кагари перелистывает страницу, на фото гиноза в пол-оборота, поправляет галстук, а сзади на шее виснет когами. молодые и шебутные, только пришли в бюро, и на дне зрачков плещется смех и шампанское — ещё не было войны и пепла, реальность ещё не швырнула об асфальт и не протащила пару сотен километров. в прошлом вообще много чего занятного: там и наивная вера в будущее, и когами там такой очаровательный и любознательный, гордость семьи и пример для сверстников, а потом система не справляется, и приходится справляться самому, несмотря на то, что цифры начинают играть против него, и копится излом за изломом, пока когами не рассыпается на части аккурат по линиям тех изломов. он смотрит на фото, изломанный весь и окутанный сигаретным дымом, и вздрагивает секундно, ловит под веками вспышки выстрелов — и каждый точно в цель. прошибает ностальгией в ре-ше-то. — ой, мика-чан, знаешь, сейчас такое про гино расскажу, ты просто упадёшь, — кагари переходит на заговорщический шёпот. — ты вот, наверное, думаешь, что он приличный — ну, относительно — человек. а знаешь, чем он занимался по того, как прийти работать сюда? — ну и чем? — мика пытается приподнять одну бровь, смешно злится, когда не получается, и прижимает вторую пальцем: замри. — толкал наркоту в подпольных клубах, — кагари театрально расширяет глаза и подаётся к шимоцуки ближе, кивает для убедительности. — правда? — она смотрит наполовину недоверчиво, наполовину заинтересованно. — опять врёшь мне? — правда-правда, честное слово! шо-чан подтвердит. они вместе там были, — он толкает зазевавшегося хинакаву в бок, и тот давится воздухом. к нему мгновенно обращаются все взгляды, и он как никогда жалеет, что не может раствориться на месте или хотя бы прикрыться чёлкой. кагари заботливо — и слишком сильно — похлопывает его по спине, ожидая ответа. — да не было же такого, откуда ты вообще взял? — да, мне тоже интересно, откуда ты это взял? — кагари взвизгивает и подпрыгивает на месте, ударяя когами затылком, когда гиноза вдруг подаёт голос. оборачивается, чтобы увидеть, как его брови опасно ползут вверх, грозя вот-вот улететь куда-то в стратосферу. — ко-чан рассказал. — не думай обо мне плохого, — бубнит когами, потирая подбородок и отводя взгляд. гиноза тяжело вздыхает, прогоняя остатки сна. — мы знакомы сто лет, я не думаю о тебе плохое — плохое я о тебе знаю. чем вы тут вообще занимаетесь-то? я с вами, может, хочу, — он подползает ближе, заглядывая через плечо шимоцуки, и громко зевает, чувствуя что-то странное на лице. кагари перелистывает очередную страницу, открывая большую общую фотографию. мика вглядывается, пытаясь понять, кто на ней, едва угадывается лишь пара знакомых лиц: шион — ничуть не изменилась, когами — причёска ещё более растрёпанная, чем сейчас, и улыбка ярче — если бы не видела предыдущие фото, и не подумала бы, что он умеет так: беззаботно и словно бы по-детски, без руин и пепла во взгляде. гиноза снова хмурится — непривычно до жути, не вяжется с нынешним образом совсем, и мика задумывается, в какой момент этот человек так изменился. что произошло? и хочется даже спросить, послушать, но гордость подавляет любопытство. она ещё раз вглядывается в фото, но остальных не узнаёт, хотя, кажется, видела их досье в базе данных. зато узнаёт гиноза. залипает на секунду и вспоминает обрывками тот вечер, когда так же оравой собрались гоготать и разносить офис. как ютились на этом самом диване, и когами с сасаямой курили прямо внутри, предварительно уговорив шион на вечер отключить пожарную систему, и масаока бубнил им что-то осуждающее, только чтобы потом и самому присоединиться, а сам гиноза стоял в дверном проёме и не отрывал взгляда от книги, чувствуя себя на этом празднике лишним, но и не мог уйти, оставив исполнителей и пьяного когами без надзора. как позже этот придурок его всё-таки втянул в разговор и угрозами и шантажом заставил петь с ним дуэтом караоке. и сасаяма тогда невесть откуда достал мороженое и перепачкался с головы до ног, чтобы потом грязными руками полезть к когами обниматься. а гиноза наблюдал лениво со стороны и ловил себя на мысли, что любит этих людей до одури, что они — причина, по которой у него внутри всё не отмерло и не поросло мхом. и это было так странно, посреди всего этого подросткового, злого и язвительного вдруг понять, что они и правда родные и любимые, как ты не отдаляйся и не проводи черту. когами, внезапно ставший внимательным и обходительным, протягивает гинозе стакан и непонятно, из какой задницы вытащенный, кусок колбасы. он принимает с осторожностью, вглядывается в лицо напротив, ища подвоха, но не находит. а пока гиноза думает, затерявшийся было дайм подлезает под руку, невозмутимо крадёт колбасу и отходит подальше, пока не забрали. гиноза — ещё не до конца проснулся — потерянным взглядом смотрит на свои обслюнявленные пальцы и думает, в какой момент его жизнь свернула не туда. — блять, откуда это здесь? уберите! — гиноза оборачивается на крик, заставая картину, как яёй буквально валится на кагари, прикрывая собой альбом. — что там? — он пытается рассмотреть фото, но яёй не позволяет. она поднимает на него горящий взгляд из-под растрёпанной чёлки: — гиноза-сан, даже не пытайтесь. не посмотрю на то, что вы мой близкий друг, — и, кажется, он догадывается. пока она отвлекается на гинозу, шион ловко вытаскивает альбом из расслабившихся на секунду пальцев, и яёй комично медленно переводит на неё взгляд. — предательница! — она вскакивает с дивана, пытаясь отобрать альбом, но шион уворачивается с ленивой грацией. — да чего ты? я люблю эту фотографию, она красивая. да и к тому же все тут читали твое досье. — это другое! — яёй не сдаётся и, пользуясь секундной заминкой, напрыгивает на шион со спины, обвив ногами и повиснув беспардонной мартышкой. — отдай! — нет. аканэ-чан, лови! — она кидает альбом, и цунэмори от неожиданности роняет стакан и разливает пиво на пол. тут же подлетает дайм — вырастили алкоголика — и начинает вылизывать пол. шо, кряхтя, пересаживает его к себе на колени, чешет за ушами и мягко воркует: — голодный? ты голодный, да? никто не обращает внимания, не кормит и не любит? на, держи колбаски. — а со мной ты таким голосом не разговариваешь, — подлезает под руку кагари, тоже поглаживая пса. — а ты и не собака. — ну как же? гончая четыре вообще-то, — он тихо хихикает, когда дайм, доевший колбасный кругляшок, начинает жевать его волосы. гиноза наблюдает за этим цирком, и в груди снова щемит — может, всё-таки стоит обратиться к врачу? накатывает желание оберегать, следить, чтобы не мёрзли, не болели и не перерабатывали, подтыкать одеяла и поправлять подушки. он часто может быть не в ладах с собой, но за этими присматривает. не может не. забота порой выходит какая-то агрессивная, потому что хорошие люди по-хорошему за собой не следят. и хочется ругаться сто часов без остановки, за что вы мне такие дурные, такие родные, самые-самые. и хочется сказать спасибо за то, что они, такие дурные, родные, самые-самые, с ним случились. они возвращаются к альбому, который цунэмори поднимает повыше, чтобы все успели посмотреть, пока шион держит брыкающуюся и кусающуюся яёй поперёк талии. фотография явно с одного из концертов, крупным планом, яёй в её панк-эру: с гитарой в руках и сияющим взглядом — и не узнать даже. кагари присвистывает: — яёй-чан, а ты у нас полна секретов? — ещё хоть слово, и я тебя пристрелю, — она сверкает на него глазами, а потом отворачивается, утыкаясь шион в плечо. — мне никогда не отмыться от этого позора. — ну-ну, милая. зато никто не будет задавать вопросов, когда ты всё-таки решишься сделать ирокез. мика давится пивом и смотрит на яёй слезящимися глазами, пока кагари заботливо пытается выбить из неё лёгкие. — сделать что? — хрипит она. — о, это долгая история, её оставим на следующий раз, иначе до утра я не доживу, — она мимолётно целует яёй в щеку. — я хочу танцевать. не составите мне компанию? отказы не принимаются. яёй закатывает глаза, но сама тянет шион на середину комнаты. — шо-чан, милый, будь другом, включи тот плейлист? — шион мягко треплет его по голове, растрёпывая причёску. он кивает и быстро что-то нажимает на своём браслете. играют первые аккорды, и яёй расширяет глаза. — ты?! ужасная, — она краснеет и упирается лбом в плечо шион. — но ты меня всё равно любишь. постепенно подтягиваются и остальные: кагари тянет вяло сопротивляющегося шо, когами пьяно конвульсивно дёргается в углу, и гиноза прикрывает лицо ладонью — помнит, как отец его учил этому. когда он снова понимает взгляд снова, к когами уже присоединилась аканэ, и тот учит её движениям. гиноза просто хочет провалиться. он уходит умыться: промыть глаза в надежде забыть эту картину и лицо, которое с тех пор, как он проснулся, ощущается странно. в ванной смотрит в зеркало: на одной щеке член, на второй звёздочки — и кричит, высовываясь в коридор: — я вас всех ненавижу, чтоб вы знали, — слышится смех, и гиноза хмыкает: послание дошло. он быстро умывается и возвращается обратно. встаёт в угол, предпочитая быть наблюдателем. это привычная позиция. безопасная. смотреть словно бы со стороны. одновременно здесь и отделён от общего веселья. эта призрачная черта, кажется, всю жизнь будет маячить перед глазами, пока однажды не свернётся петлёй. и он радостно шагнёт в её объятия. — гиноза-сан, — мика подкрадывается незаметно, повеселевшая и раскрасневшаяся от алкоголя, и пугает его до очень неподобающего его положению визга. — что, на танцы меня позвать решила? — да, — невозмутимо кивает она, и гиноза трогает подбородок, чтобы подобрать упавшую челюсть. стоп, отмена, это была шутка. — я тебе ноги оттопчу. — пока вы не танцуете, как когами-сан, всё в порядке, — гиноза смеётся, запрокидывая голову. потолок немного кружится, гравитация играет с ним, а в лёгких пенится и искрится шампанское. — тогда с удовольствием составлю вам компанию, сударыня, — обращение оседает в горле крошевом, царапает осколками стекла, но он отмахивается от этого чувства. не время для личностных кризисов. время для танцев. они присоединяются ко всем в центре комнаты под громкое улюлюканье когами. неловко танцуют что-то, что, наверное, было бы вальсом, будь они трезвее, под панк-рок. гиноза улыбается мике, когда она наступает ему на ногу: видимо, не ей надо было бояться. она утыкается ему лбом в плечо и смеётся, непонятно только с чего. потом успокаивается, но голову на плече оставляет. гиноза не против. рядом танцуют шион и яёй, о чем шепчутся, улыбаются с такой нежностью, что даже завидно, справа слышится пронзительный визг аканэ, когда когами кружит её, приподнимая над полом. она смеётся до слез и просит отпустить — а то надорвётесь же, когами-сан, возраст-то уже не тот. гиноза качает головой и прикрывает глаза. этих бестолочей хочется заобнимать до ломоты в костях. — рассвет! они оборачиваются. аканэ указывает за окно, туда, где небо светлеет бледной лазурью с розоватыми потёками. — крыша? — предлагает кагари. — крыша. они выбегают всей кучей, толкаясь в проходе и смеясь-смеясь-смеясь. прохладный воздух слегка отрезвляет, пробирается под одежду, щипает за бока — мозг коллективно отключился, куртки для слабаков. гиноза подходит к когами, стоящему у перил, невозмутимо забирает сигарету, затягивается и отдаёт обратно. на полпути её перехватывает аканэ, тоже делает затяжку и возвращает когами. тот смотрит на них, подняв бровь в немом осуждении, и аканэ хлопает его по спине. — меньше ворон считать будете, когами-сан. они стоят толпой у перил, обнимаясь, чтобы согреться и чтобы не потеряться, чтобы не раскидало ветром и не разнесло по разным концам планеты — гиноза всё ещё не простил когами ту его идею сбежать из страны. молчат, потому что всё уже сказано, и смотрят, как встаёт солнце. и впереди — сгорающее будущее, а за спиной — дотлевающее прошлое, и спастись посреди всего этого можно только вместе. этот день они пережили. и эту жизнь переживут. гиноза прижимает к себе крепче с одной стороны аканэ, с другой мику, и вдруг накатывает, будто волной, бьётся и пенится отчаянно под ключицей — так хорошо давно не было. если было вообще хоть когда-то.