***
Возвращался домой Андрей далеко за полночь, да ещё и не в самом трезвом состоянии. Пацаны, что решили отпраздновать своё поступление, позвали его с собой. Андрей согласился. Но, пока все шли отмечать новый этап жизни, Князев шёл оплакивать своё дальнейшее будущее. Потому что теперь точно всё. Документы поданы, подпись поставлена, финита ля комедия, как говорится. Чуда не случиться, он будет как и все жить так, как не хочет. Ничего не поделаешь. Только вот ком, застрявший в груди, в течении вечера поднимался всё выше, грозя вот вот выйти через слёзы. Поэтому Андрей, выпив уже которую бутылку, отправился домой. Там можно закрыться в своей комнате, уткнуться в подушку и дать волю эмоциям. Сейчас, стоя перед дверью своей квартиры, Андрей надеялся только на то, что родители, так его и не дождавшись, легли спать, не хотелось объясняться, видя суровое лицо отца и тревожное — матери. Он, повернув ключи, тихо открыл дверь, попадая в тёмный коридор и абсолютную тишину. «Пронесло» — облегчённо подумал Андрей и прошмыгнул в свою комнату. Там он разделся, взглянул на обклеенные рисунками стены, мягко освещённые лунным светом, и лёг в кровать, наглухо укрывшись. Замер так, не разрешая себе шевелиться, а потом почувствовал, как потекли первые слёзы. Поначалу они были бесшумными, но с каждой последующей вытекавшей слезинкой, горло драло всё больше. И, в конце концов, Андрей сдался, тихо завыв в подушку. «Ну почему всё так?»***
Надежда Васильевна, только услышав шорох ключей в замке, тут же успокоилась: «слава Богу, вернулся», и хотела уже встать, встретить, но потом решила, что лучше зайдёт к Андрюше, когда тот уже ляжет, чтобы не нагнетать, не заставлять оправдываться. Тому сейчас и так плохо, зачем усугублять? Надежда ещё днём узнала, что сын не поступил, знакомая рассказала, у той дочь документы подавала. Зная, как Андрей этим делом горит, материнское сердце тут же запереживало: «Как там Андрюша? Что с ним?». Ответов не было, потому что и Андрея тоже не было, хотя время было уже довольно позднее. Вот и Сергей, заметив, что сына долго нет, уже начал вопросительно поглядывать, мол: « Где ходит то?» Надежда, сложив два и два, решила, что мужа надо успокоить, да и спать уложить. Чтобы Андрюше сегодня проще было. Скандал ни к чему сейчас. Спать ложились, как на иголках. Сергей всё-таки переживал, как Андрей домой по темноте пойдёт. Помощь другу, это конечно святое, но не так поздно же, времена сейчас непростые, дураков хватает. Надежда же мучилась всепоглощающей тревогой за сына и чувством вины за враньё мужу, даже если оно было во благо. Ворочались долго, но вот сон всё-таки одолел одного из родителей — Сергей мирно засопел. А Надежда даже глаз не сомкнула, всё так же смотрела в потолок, ждала. И вот сейчас, когда Андрюша уже был дома, в безопасности, лежать становилось ещё невыносимее, хотелось уже встать и пойти к нему, чтобы просто посмотреть, убедиться, что с сыном всё в порядке, если не ментально, то хотя бы физически. Выждав ещё немного, после того, как шорохи в коридоре стихли, женщина встала, тихо ступая по полу. Дверь в комнату сына была закрыта, из-за неё доносились приглушённые рыдания. Материнское сердце сжалось, заболело за своё дитя. Дверь тихо открылась и Андрей резко затих, затаился. Потом почувствовал, как матрас рядом с ним прогнулся и ощутил мягкое прикосновение к волосам: — Андрюш? — услышал он такой родной голос, что как будто обнял его. Слезы, предатели, снова брызнули из глаз, плечи задрожали. — Ма, меня не взяли, не взяли, сказали, уровня не хватает и я, я… — задушено зазвучало, — я документы в слесарку отдал… — и столько в этих словах было отчаяния, сожаления и боли, что Надежда Васильевна решила, надо что-то делать, причём срочно. Но этим она займётся завтра, а сегодня: — Сыночек, ты успокаивайся сейчас, засыпай. Завтра новый день будет, всё наладиться. Всё хорошо будет, — гладила она по подрагивающей спине, — мы с тобой что-нибудь придумаем. Слышишь? — остановилась рука на плече, чуть сжав. Около минуты ответа не было, лишь тихие всхлипы, а потом, когда они наконец утихли, из-под покрывала раздалось сначала глухое: — Слышу, — а потом показалось и слегка опухшее лицо, — спасибо, ма.***
Так Андрей и попал в реставрационку, благодаря маме. Та, после ночного разговора, лично забрала его документы из слесарного и отнесла в реставрационное, сказав, что это хоть как-то с искусством связано, там глядишь, что-нибудь и получится. Андрей был благодарен, правда. Это точно лучшее, чем слесарка, откуда все выходили больше алкашами, чем мастерами. Поэтому, собираясь первого сентября в училище, он даже испытывал некий радостный трепет, присущий таким дням на первых порах. Может, на втором курсе он уже никакой радости испытывать не будет, но это же ещё целый год впереди, а сейчас… Настроение было хорошим. Его не портили даже сгущающиеся над зданием тучки. Всё равно же внутри будут, не промокнет. А так ещё и шум дождя послушает, вдохновение словит, может даже и нарисует что-нибудь. Да, скорее всего так и будет. Звук природы всегда вызывал в Андрее какое-то воодушевление, а тут ещё в аудитории было откровенно скучно. Рисовать хотелось всё больше. Ведущего куратора ещё не было, поэтому Андрей решил себе не отказывать в своём желании и таки достал свою излюбленную тетрадь. Открыл, полистал. Что же нарисовать? Образ уже представился в голове, но какой-то такой, слишком смазанный. Андрей ещё крутил в задумчивости карандаш, когда массивная дверь аудитории с грохотом распахнулась и на пороге показался двухметровый монстр, как Князеву сначала показалось. Может освещение сыграло злую шутку, может фантазия, но в первую секунду Андрею реально подумал, что к ним заявился вампир, такой, каких он любил рисовать. Высоких, с слегка вьющимися чёрными волосами, в одеждах в пол — зловещих красавчиков, двумя словами. — Ну и льёт, ё-моё! Морок рассеялся и Андрей увидел в дверях просто высокого парня, в длинном чёрном плаще, промокшего почти до нитки. В общем, ничего мистического. Разве что взгляд. Да, взгляд. Он был интересным, магнетизирующим, чтоли. От него оторваться было просто невозможно, особенно, если смотрели прямо на тебя. Прямо в душу, как будто проверяли, что в ней там водиться. Черти есть, нет? Андрей даже как-то это, сглотнул. Взгляд проследил, внимательно так, как будто разрешил. А потом вдруг исчез. Потерялся. Парень уселся за парту, отворачиваясь. Андрей, не теряя ни секунды, принялся наносить штрихи, а вот и образ, вот и прототип. Идеально подошёл, прямо самое то. Контур слегка изменённого лица уже был готов, осталось только клыки нарисовать, когда дверь в аудиторию открылась ещё раз. В помещение вошёл профессор. Здравствуйте парни, — оглядел он всех, — и девушка, — с удивлением продолжил, — я ваш куратор — Гардарик, Анатолий Евграфович. Отчество не выговорите, даже не пытайтесь, называйте Афанасьевичем, а если кто и это не осилит — Петровичем. — по помещению прокатилась волна смешков, прерванная громким голосом: —Евграфович, можно вопрос? — протянул руку тот самый вампир, тут же вскакивая на ноги. — Фамилия? — Горшенёв, Михаил. — ответил кровосос с азартом. Миха значит, подметил про себя Андрей. Интересно. С отчеством. Выпендриться решил или умом блеснуть? Скорее себя показать, вдруг ответил внутренний голос. Ну да, точно. Дальнейшего разговора Андрей не слышал, вновь погрузившись в рисунок. Клыки прорисовались длинные, остренькие. Как и все передние зубки. Такими хвать, и всё, потеряешь реальность, да и себя самого. Вот и Андрей потерял, задумался о жизни вампирской, может, сейчас и история какая никакая сочиниться. Мысли уже начали в строчки складываться, рука уже писать собралась, когда над головой раздалось многозначительное покашливание: — Молодой человек, я понимаю, что вам тут, может не очень и интересно, но вы далеко то не отлетайте, я тут, как бы, рядом с вами, уже две минуты стою, а вас всё нет и нет. В облаках витаете? — с доброй усмешкой проговорил Евграф Афанасий Петрович. Андрей поднял голову, пробежался взглядом по лицу профессора, заглянул за него, наткнулся на карие, блестящие глаза, ожидающие ответа, и, сам от себя не ожидая, улыбнулся во все тридцать два: — Да не, не в облаках. В сказках, страшных таких, про кровососов. — Фамилия? — Князев, Андрей Князев. — профессор улыбнулся, уже развернулся, чтобы пройти на своё место, как, в последний момент, сцапал тетрадку Андрея вместе с собой, на ходу её разглядывая и поднимая вверх: — У этого человека, между прочим, в аттестате, двенадцать двоек, — начал вдруг Гардарик, — а для этого, нужно быть либо полной бездарностью… — выдержал он театральную паузу, — либо гением. Я больше склоняюсь ко второму… — вернулся он глазами к рисунку, — на Горшенёва, кстати, похож, — закончил профессор, кладя тетрадку себе на стол, — после лекции — заберёшь. Андрей кивнул. Заберёт. Класс, восприняв это, как окончание разговора, засмеялся, а Князев вдруг почувствовал, как предательски загорелись у него уши. По сути, вампир реально же на Горшенёва похож, с него и рисовался. Только вот знать об этому всем — ой как не нужно было. Да и перед этим странным Михой стрёмно было, честно говоря. Андрей на него даже глаза поднимать не стал, зато сам чувствовал, как на него то и дело поглядывали. Как именно, было не понятно. Поэтому, только услышав звонок, Князев максимально быстро собрался на выход, вылетев из аудитории быстрее всех. Преодолев несколько пролётов лестницы на максимальной скорости, вспомнил — тетрадка! Уже было развернулся назад, чтобы вернуться и забрать, как снова подумал о Горшенёве и решил всё-таки переждать, не хотелось снова попасться ему на глаза. Да и тетрадка — не убежит же она от него, ножек то нету у неё. Походу, всё-таки есть, афигел Андрей, стоя в пустой аудитории, перед пустым преподавательским столом. Вот здесь же лежала, с краюшку. «Может, завалилась куда?» — с надеждой подумал Андрей. Для верности наклонился, заглянул под стол — пусто. Расстроился. Потом встрепенулся: «Может Гардарик с собой взял, раз я не забрал?» — завтра спрошу, решил он. И, с чистой совестью, но с тяжёлым сердцем, отправился домой.***
Вернувшись домой, уже в комнате, усевшись на кровать и подогнув одну ногу, молодой, высокий парень, взял в руки так привлёкшую его вещицу. С виду обычная, ничем не привлекательная тетрадка, хранила в себе такоооое, что чертята в груди завыли все, как один: «Наше, это точно наше». «Моё!» — подытожил Горшенёв, с упоением разглядывая каждую страницу. «Точно моё!» — уставился на свой портрет.