***
Перед глазами муть, словно он смотрит сквозь густой, кисельный туман. Яги моргает, но пелена не сходит. Начинает кружиться голова. Он приоткрывает рот, чтобы сделать глубокий вдох, но почему-то получается какой-то нечленораздельный хрип, который удивляет его самого. «Стареешь, брат, стареешь,» — думает Яги. — «Совсем плох стал…» — Он очнулся, Наомаса-сан, — слышится как будто вдалеке женский голос, судя по тону, довольно уставший. «А он тут что делает?» — Яги невольно напрягается. Потом закрывает глаза, пошевелив губами. — «Допрашивать будет? Ах да, меня же чуть на тот свет не отправил Убийца Героев, и ту женщину тоже. Интересно, что с ней? Да нет, что о ней переживать, он ее лишь поцарапал. Но почему не убил? Неужели это было подстроено специально, чтобы украсть малышку?.. Знали, что мне придется оставить ее, что я не смогу просто уйти с места происшествия. Какое невезение — ни одного другого героя не было! Если бы был хоть кто-то другой, ни малышку не украли бы, ни гражданские не увидели бы, какой я на самом деле… Какое невезение…» — Но будьте осторожнее, ему нельзя сейчас волноваться. И смотрите, чтобы не делал резких движений, швы могут разойтись. — Да, я знаю, спасибо. Яги слышит, как к нему двигают стул, задев ножками пол и издав скрипучий звук. Он поворачивает голову в сторону звука и видит севшего на стул человека в полицейской темно-синей формы, на груди — шеврон с фамилией и именем. — Наомаса-сан… — одними губами произносит Яги. — Да, здравствуйте, — его ладонь, лежащую поверх одеяла, сжимает чужая, сухая и теплая рука. — Мне очень, жаль, что с вами случилось такое… Яги вздыхает и прикрывает глаза. — Нечего жалеть, такова работа героев. Вы пришли спросить об Убийце Героев? — В некотором роде, — отвечает Наомаса. — Но не только. На его счету и так много преступлений, и его арест лишь вопрос времени. Я хотел поговорить насчет новостей и слухов… Яги смотрит на Наомасу и сглатывает с шумом. — Что за новости и слухи? Но он уже и сам начинает догадываться. Мысли перетекают в мозгу, как густой кисель. Яги помнит, что после ранения он вернулся в свою обычную форму. И это точно попало на видео, которое снимали прохожие и зеваки. А такую новость только дурак не сольет в сеть. — О вашей причуде. И обсуждение вашего будущего, как профессионального героя. — Мне надо будет публично выступить? — Именно, — кивает Наомаса. — После вашего выздоровления будет назначена пресс-конференция. — Я понимаю, — Яги поднимает взгляд к потолку и принимается рассматривать ровную белую поверхность, навевающую тоску и грусть. От больниц всегда исходит аура безысходности, утраты надежды. Или такое чувство возникает только у него, потому что с больницами у него связаны не очень приятные воспоминания из-за серьезных и опасных травм? — Спасибо, что сообщили. Сколько я был без сознания? — Около дня. Вчера вас привезли в больницу с ножевым ранением — еще чуть-чуть, и задели бы легкое, — при этих словах холодок пробегает по спине Яги. У него одно легкое почти не работает из-за полученной очень давно травмы. Если бы ранили второе, этот бой мог бы стать его последним. Все-таки ему жутко повезло. «Нет, рано мне еще умирать…» — думает Яги. — «Еще много незаконченных дел. Да и глупо было бы, закончи я свою карьеру героя вот так». — А очнулись вы уже на следующий день. «Пока буду отлеживаться здесь,» — говорит он сам себе, — «надо будет подумать над тем, что скажу людям, чтобы не потерять лицензию. Я пока еще не хочу уходить на заслуженный отдых. Лицензия дает мне власть узнать больше информации о Мидории. Я не успокоюсь, пока не пойму, кто он такой и не посажу в Тартар. Там ему самое место». От напряжения начинает болеть голова. Яги морщится, и это не ускользает от взгляда Наомасы. — Всемогущий, что-то случилось? Плохо себя чувствуете? — Нет, все в порядке, — говорит Яги. И делает глубокий вдох. Сейчас важнее всего вернуть Эри, потому что, если ее причуда попадет не в те руки, она принесет больше вреда, чем пользы. Пока Яги прикован к больничной койке, только Наомаса может помочь ему найти девочку. — Наомаса-сан, — произносит он. — Объявите в розыск одну девочку, Эри. Когда напал на гражданских Убийца Героев, а я защищал их, девочку украли. Фотография должна быть у директора Незу. Найдите ее как можно скорее, это очень важно! — выдыхает Яги под конец, невольно сжав пальцами край одеяла. Наомаса делает какие-то пометки в блокноте и потом после недолгого молчания спрашивает: — Есть подозрения, чьих рук это дело? Убийца Героев сразу отпадает, Эри, как вы сказали, пропала во время сражения с ним. Ее могли увести и прохожие… — Вряд ли прохожие… У меня есть подозреваемый. И мне кажется, так оно и есть на самом деле. Этот злодей уже в розыске, так что просто продолжайте его поимку в усиленном режиме… Нет, мне не кажется, — голос Яги повышается, и звенит в тишине палаты, — я уверен, что украл ее Изуку Мидория.***
Кацуки пихает Изуку в бок, когда они садятся на сиденья в поезде. — Хорош лыбиться, идиота кусок. Изуку хмыкает и поворачивается к нему всем телом: — А с чего ты взял, что я улыбаюсь? Кацуки поджимает губы, все еще неестественно красные после того, о чем Изуку не может вспоминать без сладкой дрожи в сердце. — По твоим глазюкам видно. Так и лыбятся. — Так не смотри, если не нравится, — пожимает плечами Изуку и нарочно отворачивается к окну. Поезд трогается, постепенно разгоняется, и мимо мелькают, с каждым мгновением ускоряясь, линии электропередач. Кацуки разворачивает Изуку к себе, сжав его плечо: — А я хочу смотреть. Мне нравится. Изуку опять благодарит маску, что под ней не видно его пылающее лицо. — Да пожалуйста, — бурчит он. Кацуки откидывает голову на сиденье и искоса смотрит на него, практически любуется. Но в то же время на его лице застывает серьезное выражение, будто он просто изучает Изуку, как какой-то ученый. Тот делает глубокий вдох и отворачивается к окну. Подпирает кулаком щеку. Невольно зевает от скуки. Сбоку от него доносится шорох, когда Кацуки поднимает на колени стоявший до этого на полу рюкзак, расстегивает молнию и достает из кармашка телефон. Изуку косится на него, заглянув в экран. Кацуки большим пальцем листает ленту новостей, постукивая указательным по крышке. Потом он выходит на главный экран и поднимает на Изуку взгляд так быстро, что тот вздрагивает всем телом. — А можно… — голос подводит его, и он откашливается, прочищая горло. — Можно я тебя сфоткаю? Изуку удивленно моргает и наклоняет голову набок, задумавшись. — Зачем? Кацуки прикусывает нижнюю губу, а глаза нервно бегают из стороны в сторону. — Я хочу поставить тебя на обои, — он поднимает телефон и показывает экран Изуку. — Сейчас тут стоит картинка из аниме, а я бы хотел, чтобы была твоя фотка, — вдруг он раздражённо хмыкает и вздергивает вверх подбородок. — Да не больно-то и нужно, если не хочешь. Я просто так спросил, забей. Изуку усмехается, попытки Кацуки скрыть свои чувства вызывают легкую улыбку. Он тычет указательным пальцем его в плечо и шепотом говорит: — Я не сказал, что не хочу, — Изуку соврал бы, скажи он, что ему не приятно. От мысли, что Кацуки будет смотреть на него каждый раз, когда будет включать телефон, приятно щекочет душу. Но Изуку ежится, вспомнив о своем шатком положении: — Только… — Кацуки внимательно прислушивается к нему. — Если кто-нибудь увидит меня в твоем телефоне, тебя же будут подозревать… — Как будто я дам кому-нибудь смотреть, — Кацуки морщится. — Я для того и ставлю пароль чтобы никто не копался в телефоне. Изуку пожимает плечами. Кацуки поднимает телефон на уровень головы, с секунду задумчиво смотрит на экран, потом переводит взгляд на Изуку и машет рукой вниз-вверх. — Маску сними, — шипит он вполголоса, когда Изуку никак не реагирует на его жест и молча сидит, удивленно пялясь в камеру. — А если… — Тут никого нет, — говорит Кацуки. — Там в конце вагона человек и вот еще один, да мы с тобой. Снимай, а то некрасиво получится. И улыбайся. Изуку, поджав губы, стягивает маску и оставляет ее под подбородком. На лице появляется нервная улыбка, мышцы на щеках напрягаются. Кацуки кивает, выравнивает телефон, и характерный щелчок сообщает о том, что фотография сделана. Но он продолжает фотографировать, и щелчки звучат еще раза два или три. Изуку морщится и тянет руку к его телефону, выхватывает и нажимает на иконку галереи. Другой рукой возвращает маску на лицо. — Все, хватит. Дай посмотрю, что там нафоткал, — Изуку отодвигается к окну, чтобы Кацуки не забрал у него телефон. Но тот, кажется, и не думает делать это. Изуку косится на него, но он наклоняет голову на бок, прикусывает губу и не сводит с пристального взгляда. — Ну, смотри, чего застыл, — Изуку видит, лишь как двигаются губы, произнося каждое слово. В голове вспыхивает воспоминание того, эти самые губы целовали его в туалете, и голова становится тяжелой. Жар пробегает по всему телу, а на лбу выступает тонкой пленкой пот. — Или телефоном пользоваться не умеешь? — с издевкой в голосе спрашивает Кацуки и злорадно усмехается уголком рта. — Все я умею, — передергивает плечами Изуку и смотрит на свои фотографии, сделанные Кацуки. Он получился довольно неплохо. Изуку поворачивает телефон экраном к Кацуки и показывает на одну из фотографий: — Вот эту ставь. Кацуки кивает и забирает телефон. Изуку крутится туда-сюда на своем месте, устраиваясь поудобнее. Зевает. Некоторое время они едут молча. Изуку ловит себя на том, что начинает клевать носом. Сказывается бессонная ночь. Да и всегда в поездах монотонное постукивание колес нагоняет на него сон. Его легонько, совсем не больно щелкают по кончику носа. — М-м… — Изуку морщится. Он мотает головой, как вдруг его берут одной рукой за шею и кладут щекой себе на плечо. Изуку приоткрывает рот, приподнимает подбородок и видит профиль Кацуки. Хочет отодвинуться, но рука крепче сжимает его, приобняв за плечо. — Не ерзай, — слышит Изуку над собой голос и решает расслабиться. Не то чтобы он не хотел лечь Кацуки на плечо — он просто чувствует себя немного неловко. — Нам еще долго ехать, можешь поспать. Ты же не выспался. Поцелуй в макушку, легкий и невесомый, как перышко, заставляет мурашки пробежать по коже. Изуку кивает и крепче прижимается к боку Кацуки, прикрыв глаза. Его начинает понемногу укачивать, мысли серой пылью оседают в сознании, очищая разум от переживаний. Изуку улыбается во сне, хотя никто это не видит. Ему давно не снился такой хороший, теплый сон, от которого на душе становится так легко и приятно.***
-Деку, просыпайся, мы приехали! Хватит спать уже. Изуку мычит что-то под нос, не желая открывать слипшиеся глаза. Поднимает руку и закрывает ей лицо, но ее тут же убирают. Хватают за нос и, как щипцами, зажимают. Изуку ойкает, открыв рот, и тут же подскакивает на месте. Видит перед собой Кацуки, которой закидывает на плечо рюкзак. — Давай, идиот, просыпайся. А то оставлю тебя здесь, и уедешь в другой конец страны. Изуку закатывает глаза, встает и идет вместе с Кацуки к открывшимся автоматическим дверям поезда. Они шагают по перрону, отличающемуся от городского — все выглядит серее и мрачнее, но есть в этой простоте что-то уютное. Будто в прошлое попал. Изуку искоса просматривает на Кацуки, а в голову закрадывается шальная мысль, что он всю дорогу проспал у него на плече. Его опять бросает в жар, но он берет себя в руки и старается ни на шаг не отставать. — Туда, — кивком указывает Кацуки на выход со станции. Изуку оглядывается, еще раз оглядев совершенно пустое и безлюдное пространство. — Куда мы идем? — спрашивает Изуку. Полной грудью вдыхает невероятно свежий воздух, в котором нет даже крупинки городской пыли и грязи, которая душит жителей и медленно убивает. Далеко убегает линия железнодорожных рельсов, с шумом проезжает по ним вперед поезд, в котором они были. Вверх поднимается полоса синевато-серых гор с белесыми вершинами, на которых редкими пушками виднеются холодно-зеленые сосны с кривыми стволами. Извилистая тропинка, посыпанная гравием, мелкими круглыми камешками и опилками ведет к скоплению традиционных щипцовых крыш темно-красных и черных цветов. «Поселение какое-то?» — задумывается Изуку, но решает промолчать, потому Кацуки так и не произнес ни слова за все время. Что ж, потом сам увидит. Эти крыши, как оказалось, принадлежат одному огромному зданию, которое состоит из десятка пристроек как раз с крышами. И все они соединены между собой переходами. Кацуки направляется к главной пристройке, если так можно назвать самую большую часть. Выполненное в традиционном стиле, здание выглядит скромно и просто. Изуку догадывается, что это гостиница для путешественников, отправившихся покорять горы. Но зачем они идут туда с Кацуки? Они же не собирались оставаться ночевать? Кацуки подходит к стойке регистрации. К нему поворачивается симпатичная девушка с высоко заколотыми волосами. Из пучка темных волос с синим отблеском торчат непослушные локоны. — Вы хотите остановиться в нашей гостинице? На сколько дней? Изуку крутит головой из стороны в сторону, разглядывая каждый сантиметр интерьера. Рядом со стойкой в керамическом горшке стоит небольшое, декоративное деревце. На его темно-зеленых листьях ярко выделяются тонкие светлые прожилки. На противоположной стене висит карта гор с подробным указанием маршрутов, высоты, опасных мест и обратного пути до гостиницы. — На один день. Двухместный номер. Изуку прислушивается к тому, что говорит Кацуки, и удивленно смотрит на него. Дергает за рукав и шепотом спрашивает: — Мы что, останемся на ночь? Изуку вспоминает, как остался однажды у него ночевать дома, и краска вновь заливает его лицо. Он был бы не против вновь оказаться в объятиях Кацуки, но все равно чувствует неловкость. Да и Эри будет волноваться, почему он не вернулся домой. Хотя Изуку раньше тоже иногда не ночевал, приходил под утро. Кацуки поворачивается к Изуку и недовольно цокает языком: — Заткнись и не мешай. Потом объясню. Изуку морщит нос, хмыкает чуть слышно и отводит взгляд в сторону. И чего Кацуки такой скрытный? Ведь даже ничего не сказал, куда и зачем идут. Мог же по дороге объяснить, что он хочет. Пикает терминал, когда Кацуки прикладывает к нему карту. Женщина отходит к стенду, на котором на колечках висят ключи от свободных комнат. Берет один и кладет его на стойку. — Оставьте, пожалуйста, у нас какие-либо документы, удостоверяющие личность. Кацуки растерянно шарит по карманам рюкзака, пробормотав себе под нос: «Об этом я даже и не подумал, блин…» Потом достает геройскую лицензию и протягивает ее женщине. — Такой документ пойдет? Женщина смотрит на карточку и улыбнувшись, отвечает: — Да, конечно. Вы, оказывается, профессиональный герой? Изуку фыркает себе под нос, посмотрев на Кацуки. Тот горделиво приподнимает подбородок, а его плечи сами собой расправляются. «Как же он любит, когда его хвалят,» — думает он, с трудом сдерживая так и распирающий его смех. — Пошли, — Кацуки хватает со стойки ключи и делает Изуку знак рукой, чтобы тот шел за ним. Вздохнув, он сует руки в карманы пальто и, поймав на себе подозрительный взгляд женщины, спешит за Кацуки. Ему стоило бы обзавестись новой курткой, потому что его поношенное пальто привлекает много лишнего внимания. Но Изуку мысленно машет рукой — ему как-то все равно на мнение других. «А если бы Каччан сказал, что стоило бы купить новое?» — задумывается он. И ловит себя на мысли, что, возможно, и согласился бы с ним. В замочной скважине ключ поворачивается несколько против часовой стрелки, в двери что-то щелкает, и створка отодвигается в сторону. Изуку заглядывает внутрь из-за плеча Кацуки и видит по середине комнаты квадратный низкий стол, за которым нужно сидеть на коленях. Пол застрелен чистым футоном, а сбоку в стену встроен шкаф-купе. — Двухместная комната в их понимании — это две подушки и два одеяла? — брови Кацуки взлетают вверх, когда он открывает шкаф и обнаруживает там пару квадратных подушек и столько же толстых одеял. — А ты хотел две кровати? — протягивает Изуку и садится, прислонившись спиной к стене. Шевелит растянутой ногой осторожно, разминая ее. Пока что Кацуки не заметил его легкое прихрамывание, это хорошо. Совсем не хочется, чтобы тот начал переживать за него, ведь ничего серьезного нет. Насколько Изуку знает, в двухместных номерах часто находится двухместная кровать. Он невольно представляет ее, и его пробирает легкая дрожь. Изуку в глубине души не отказался бы от такой. — Зачем было тебе вообще бронировать комнату? — как можно небрежнее спрашивает Изуку, стараясь ничем не выдать, о чем он секунду назад думал. — На улице не лето, — Кацуки вытряхивает из рюкзака его содержимое, которое раскатывается в разные стороны по полу. — Если замерзнем, придем сюда погреться. — В этом есть смысл, — кивает Изуку, невольно рассматривая вещи Кацуки — блестящая, металлическая поверхность термоса, в которой отражается потолок, какие-то свертки в оберточной бумаге, коробка для бэнто, прозрачный тюбик, очень похожий на крем, но в то же время довольно странный. Кацуки застывает, увидев его, поднимает взгляд на Изуку. Понимает, что тот смотрит туда же. И молниеносно хватает тюбик, запихивая его обратно в рюкзак на самое дно. Зрачки сужаются до такой степени, что практически исчезают, а кончики ушей еле заметно алеют. «Чего это он?» — удивляется Изуку, но решает не лезть не в свое дело. Потом Кацуки кладет в рюкзак термос и свертки с бэнто. Вжикает молния, и он сжимает в руке лямку. — Ну что, пошли? — насупившись, спрашивает Кацуки. Специально прячет взгляд, будто Изуку увидел то, что ему вовсе не следовало видеть. Изуку поднимается и подходит к нему, касается рукой его волос и вдруг резко взъерошивает их. Лишь заслышав недовольное рычание, сдавлены зазвучавшее в груди Кацуки, он выскакивает из комнаты. Хлопает дверь, и раздается топот за спиной. Секунда, и Изуку получает легкий, но ощутимый подзатыльник. Не желая оставаться в долгу, он подпрыгивает и пытается шлепнуть Кацуки по затылку в ответ. Но руку Изуку перехватывают, сжав запястье, а потом пальцы спускаются ниже и переплетаются с его пальцами в крепкий замочек. — Пошли уже, — говорит Кацуки и тянет за собой.***
Фукувару поворачивается в кресле, услышав стук в дверь. На пороге появляется человек в строгом костюме и туго завязанным галстуком на шее — его секретарь. Фукувару щурится, поджав губы. — У тебя какие-то новости? — Да, господин, — кланяется секретарь. — Мидория вчера получил деньги за доставку партии героина. — Хорошо, — протягивает Фукувару. Облокачивается о ручку кресла и подпирает кулаком подбородок. — Продолжай наблюдать за ним и доложи, когда он вернет нашему дилеру долг. — Будет сделано, господин, — еще один поклон, и секретарь исчезает за дверью. Фукувару встает с кресла, проводит ладонью по столу, гладкая поверхность приятно скользит под кожей. Он бросает взгляд на фотографию своей дочери Моясу в рамке, с мгновение молча смотрит на нее. А потом отворачивается и подходит к панорамному окну. Отсюда весь Токио как на ладони. В этом небоскребе находится его офис, подставная инвестиционная компания, чтобы прикрыть свою преступную организацию. А на крыше небоскреба — пентхаус, который он построил для себя, чтобы всегда быть рядом со своей «работой». С тех пор, как «Восемь Заветов Смерти» были стерты с лица земли, Фукувару разбогател, расширил свое влияние и обрел еще большую власть. Поэтому считает сотрудничество с Лигой Злодеев полезным и в будущем. Если ему понадобится помощь в устранении конкурентов, он натравит на них Шигараки. А если Лига попросит поддержки, за ним не постоит. Дверь распахивается, и чьи-то ноги бесшумно семенят по паркету. Фукувару оборачивается и тут же неловко взмахивает руками, чуть не потеряв равновесие. Ему на шею бросается Моясу, чуть не взвизгнув от радости. Но Фукувару отстраняется от нее, одарив холодным взглядом. — Ты не ребенок, чтобы так вести себя, — замечает он. — Зачем ты пришла? — Очень соскучилась, отец, — отвечает Моясу, улыбнувшись. Садится в кожаное кресло напротив стола Фукувару. — Ты такой крутой дом построил, когда мы уже сюда переедем? — Когда закончишь академию, — произносит он, садясь на свое место за столом. Ставит локти и сцепляет под подбородком руки в замочек. — Если дочь обычного полицейского будет жить в таком доме, будет ходить немало слухов о незаконно заработанных деньгах. — А так как будто они законные, — фыркает Моясу, тут же прикусив язык. Слишком поздно понимает, что ляпнула лишнего. — А об этом распространяться не стоит, — ее обжигает холод в голосе Фукувару, и она ежится, почувствовал пробежавшие по спине мурашки. — Знаю-знаю, — вздыхает Моясу. Вся напрягается, сидит как по струнке, а руки кладет на колени, как скромная девушка. — Отец, лучше скажи… как продвигаются дела с Мидорией? — Ты так зациклена на нем, — Фукувару одаривает Моясу насмешливо-презрительным взглядом. — Я жду, когда он вернет долг дилеру, а потом можно будет заняться им более серьезно. — Почему нельзя раньше? — выпячивает нижнюю губу Моясу, поморщившись. — Ты бы знал, как он меня бесит. Постоянно ошивается в нашем доме и какие-то записки подкладывает под дверь Бакуго-куну! — Что за записки? — Я что, читала? Больно надо, — фыркает Моясу. Но ловит на себе пристальный взгляд Фукувару, который будто читает ее мысли. — Ладно… в последней записке они договорились пойти в эти выходные в горы. Что за глупое место для свидания, — презрительно добавляет она. — Вы с Бакуго окончательно порвали? — Да-а… Бросил ради своего «друга» детства, хотя, сколько я его помню, они никогда не дружили. Фукувару скрещивает руки на груди и откидывается назад в кресле. — Он же на геройском отделении учится? Один из лучших в классе, хотя поведение и воспитание оставляют желать лучшего… И семья самая заурядная — офисный работник да косметолог. — Ты узнавал про него так подробно? — уголком рта усмехается Моясу. — Должен же я знать, с кем моя дочь встречается. Возможно… это даже хорошо, что вы расстались. Помолчи, — поднимает он руку, лишь увидев, что Моясу хочет возразить ему, нахмурившись. — С его характером он будет лишь мешать нам. Если узнает, что твой отец глава якудза, он нас всех выдаст с потрохами, а не будет прикрывать, как твоя мать. Моясу дуется, но недовольно выдает: — Но почему-то он общается со злодеем… Фукувару качает головой, снисходительно улыбнувшись. — А я думал, ты не упускаешь ни одной детали, касающейся жизни Бакуго. Мой человек из академии сказал, что среди геройской верхушки ходит слушок, что Бакуго помогает Всемогущему с поимкой Мидории. Глаза Моясу распахиваются в изумлении, а губы вздрагивают, словно она хочет что-то произнести. Сглатывает и с трудом выдавливает из себя: — Серьезно?.. Я даже и представить себе не могла… Тогда, отец, ты должен опередить героев! Если он попадет к ним в руки раньше, то я просто не смогу воплотить в жизнь свой план! — порывисто восклицает она, и щеки ее розовеют от волнения. Фукувару делает отрицательный жест рукой, нахмурившись. — Не горячись, успокойся. Как только он вернет долг, я займусь им. А до этого времени, будь добра, терпеливо ждать, — в его голосе звенит металл, заставивший Моясу присмиреть. Потупив взгляд, она ногтями ковыряет заусенцы на больших пальцах. — Если понадобится… придется и от полиции и героев избавиться до этого времени. Ты лишь все усложнила, натравив на Мидорию полицию и героев. Моясу поджимает губы: — Бакуго-кун нарушил наш договор, поэтому и пришлось прибегнуть к крайней мере. Я и так долго терпела. — Но как бы то ни было я оказываю тебе огромную услугу, занимаясь тем, что не принесет мне ни йены выгоды. — Я ценю это и отплачу за это, — Моясу наклоняет голову, не смея поднять взгляд. Голос отца заставляет ее мелко задрожать. Благоговейный страх пробирает ее насквозь. — Я лишь хочу отомстить. — Ты все равно не вернешь Бакуго. Да и он не стоит того, — замечает Фукувару. — Оно мне и не нужно, — отвечает Моясу. — Я лишь хочу увидеть страдания Мидории. Она наконец поднимает взгляд на отца, и ее глаза будто вспыхивают безумным, жестоким огнем. — И его смерть. — Надеюсь, мне не придется решать проблемы с законом. — Их не будет, — уголки губ Моясу поднимаются вверх в жестокой усмешке. — Кто будет его искать, сиротинушку? Кроме Бакуго-куна… — Я придумаю, как решить эту проблему, — после не долгого молчания говорит Фукувару. Моясу встает и кланяется ему, сжав руки внизу. Ее губы шепчут так тихо, что Фукувару с трудом разбирает: — Большое спасибо, отец. Она выходит из кабинета отца, закрывает за собой дверь и прижимается спиной к стене, покрытой мягкой поверхностью обоев. Сердце гулко стучит в груди. Моясу зажимает рот, пытаясь спрятать широкую, безумную улыбку. Она проходит по коридору, стены которого завешаны картинами в рамах, в гостиную, где горит искусственный огонь в камине. Садится напротив на огромный, невероятно мягкий диван с ногами и обнимает себя за колени. Тапочки валяются внизу, не аккуратно брошенные кое-как. Моясу убирает руку с лица и трет ей щеку в задумчивости. Все-таки в голове не укладывается, что Кацуки может предать своего Изуку, этого «Деку». Если отец был прав — а он никогда еще не ошибался, у него надежные информаторы — то их отношения очень странные, бессмысленные. И то, как рьяно защищает его Кацуки говорит о том, что он, скорее, предаст героев, чем Изуку. Или же Кацуки затеял куда более сложную игру, правила которой Моясу не до конца понимает? В любом случае она не откажется от задуманного. Моясу некоторое время сидит, глядя на пляшущие языки пламени, их свет отражается в ее темно-карих глазах. Она мотает головой, так что конец высокого хвоста легонько шлепает ее по щеке. Потом встает с дивана, сунув ноги в тапочки, и поднимается по лестнице наверх в комнату, которая предназначалась для нее, но еще не была обустроена — все равно она пока что не живет здесь. Включается свет, и Моясу поворачивает голову к одиноко стоящему у правой стены стулу. Она столько раз представляла, как задушит Изуку, привязанного именно к нему, прутья спинки которого будут впиваться в лопатки и доставлять жуткие боли. Пусть поймет, как страдала она в душе, теряя любимого Кацуки, глядя, как тот ускользает ее рук. Моясу подходит к стулу, пальцем проводит по холодном металлу спинки, по губам скользит кончик языка, оставляя влажную полоску под собой.***
Из-под пятки разлетаются в разные стороны мелкие камушки, заскрипев и затрещав. Кацуки оборачивается и смотрит, как Изуку, тяжело дыша, поднимается вверх по склону. На висках выступают капли, и в голове мелькает насмешливое: «Ну и слабак…» Для него самого с ежедневными физическими нагрузками в академию подъем по склону — как раз плюнуть. Кацуки протягивает Изуку руку, тот смотрит на нее, остановившись. А потом все-таки касается ладонью. У Изуку она жутко холодная, поэтому Кацуки невольно сжимает ее, пытаясь хоть немного согреть. — Устал? — спрашивает он Изуку. Тот мотает головой. — Тогда пошли дальше. Кацуки знает одно отличное место, откуда открывается невероятно красивый вид на Токио. Очень давно, еще в детстве он был там, и надеется, что за годы это место ни капли не изменилось. Оставшаяся с лета пожухлая трава проминается под их ногами, так что Кацуки делает вывод, что до них тут никто не ходил. Он поднимает голову и полной грудью вдыхает свежий, холодный воздух, в котором проскальзывают нотки сосновой хвои. Сосны редкими группками растут по краям тропинки, пробиваются между грудами камней, искривляясь, как горбатые старухи. Кацуки смотрит на Изуку, который, широко раскрыв глаза, как маленький ребенок вертится из стороны в сторону, пытаясь увидеть все и ничего не упустить из виду. От мысли, что Кацуки первый, кто показывает ему, насколько красива дикая горная природа, все внутри трепещет от нежности. Хочется остановиться, прижать Изуку к себе и не отпускать до самого захода солнца, но тогда они так и не дойдут до «смотровой площадки». Подниматься становится тяжелее, но Кацуки радуется, потому что это значит, что они уже близко к нужному ему месту. Он медленно, фрагментарно вспоминает, как в детстве поднимался так же по этому крутому склону, натирая щиколотку неудобными детскими сандалиями, которые мама купила на вырост. Голову опаляло по-летнему жаркое солнце, но свежий воздух, совсем не похожий на раскаленный воздух города, приятно охлаждал разгоряченное горло. Теперь же солнце практически не светит, спрятавшись за свинцовыми, зимними тучами — уже конец ноября, и совсем скоро наступит зима. От ледяного ветра, поднимающего вверх шарф Изуку вместе с его непослушными волосами, становится труднее дышать. Кацуки прыжком забирается на высокий выступ и поворачивается назад, протягивая руку Изуку, чтобы помочь тому подняться. Кацуки тянет его на себя. Изуку отталкивается одной ногой, подняв вторую вверх и опершись ей за выступ. Рывок, и он оказывается рядом с Кацуки, но его лицо искажает гримаса боли, которую тот старательно пытается скрыть — кусает губы и тяжело дышит. Кацуки не понимает, что случилось и спрашивает с беспокойством в голосе: — Деку, что-то случилось? Ногу подвернул? Изуку поднимает на него взгляд. Он сглатывает и мотает головой: — Нет, нормально все. Пошли. Но стоит ему сделать шаг, как нога подкашивается, и он заваливается в сторону. Он точно свалился бы, если бы Кацуки не схватил его за плечи и не удержал бы на месте. Изуку вырывается, но Кацуки, придерживая его одной рукой, садится на корточки и резко задирает штанину. Тот дергает ногой, но Кацуки все равно замечает бело-серые бинты, обмотанные вокруг щиколотки. Он стискивает зубы и тяжело вздыхает. Резко поднимается и рявкает: — Ты чего не сказал, что поранился где-то, а? А если бы ты сейчас сломал себе что-нибудь, идиот? Кацуки чувствует вскипающую внутри злость. И зачем Изуку заставляет переживать за него? Кацуки считает теперь себя виноватым, что потащил его с собой, даже не подозревая о том, что у того есть какая-то рана, причиняющая боль. И его это бесит. Кацуки скрипит зубами, глядя, как Изуку делает шаг назад. — И тогда бы мы никуда не пошли, — бурчит он. Кацуки как будто обливают холодной водой с головы до ног. Он вздрагивает и удивленно смотрит на Изуку. Пальцы расслабляются, выпуская воротник, скользят по руке ниже, сжимая запястья. Кацуки все еще ощущает сжигающее изнутри беспокойство за него, но от этих слов Изуку в животе начинает неприятно ныть. До этого он и не задумывался над этим, но Изуку превозмогал всю дорогу боль, лишь бы не упустить этот шанс побыть вместе. Кацуки притягивает его к себе, уткнувшись носом в макушку, потом целует в висок. — Ты и правда идиот. Изуку издает в ответ недовольное шипение, пихнув его в бок. — В следующий раз обязательно говори, если что-то болит, — шепчет Кацуки ему в волосы, которые приятно щекочут ноздри. Изуку коротко кивает. — Я беспокоюсь за тебя вообще-то. Изуку отшатывается, не ожидая такого заявления. Хоть лицо все еще почему-то закрыто маской, но кончики ушей вспыхивают от смущения. Кацуки с трудом сдерживает глупую улыбку, готовую вот-вот появиться на его губах. Изуку хмыкает и отворачивается. — Нечего за меня беспокоиться. Нам далеко еще? — Нет, осталось немного. Изуку вскарабкивается вверх, поддерживаемый Кацуки. Он отползает в сторону от края и поворачивает голову, тут же застыв в восхищении. Кацуки тоже забирается, смотрит туда же, куда направлен взгляд Изуку. Усмехается уголком рта. Он придвигается к нему ближе, и его рука по-хозяйски обнимает его за плечо. Изуку вздрагивает от прикосновения, но не отстраняется. Не отрывает взгляда от раскинувшегося под ним Токио паутинок дорог и улиц. — Очень красиво, — выдыхает Изуку и поворачивается к Кацуки. И натыкается на его пристальный взгляд, который он не сводит с него уже долгое время. Рассматривает миндалевидные зеленые глаза, чуть виднеющиеся точки веснушек из-под маски. Его взгляд будто гладит Изуку по лицу, касаясь щек, трогая лоб и заправляя за ухо выбившуюся прядь. Кацуки поднимает руку и указательным пальцем оттягивает маску, снимая ее с него. Губы Изуку мелко дрожат, из приоткрытого рта растворяется в воздухе крохотное облачко пара. «Ты красивее…» — чуть не вырывается у Кацуки, но он вовремя прикусывает язык. Он не девчонка, чтобы делать такие банальные, сопливые комплименты. Изуку моргает и вопросительно смотрит на Кацуки, а тот резко отворачивается и устремляет взгляд на город. — Да, красиво, — соглашается он, а сердце готово вот-вот выскочить из груди. Изуку беспокойно ерзает на одном месте, пока не находит удобное положение. Кладет голову Кацуки на плечо, а правая рука скользит к талии, обнимая за нее. Мурашки пробегают по коже от этого прикосновения. Изуку другой рукой совсем снимает маску и пихает ее в карман. Крепче прижимается к Кацуки, даже не подозревая, какую бурю эмоций вызывают в душе все эти телодвижения. Кацуки судорожно дышит, пытаясь держать себя в руках. Ничего подобного он раньше не испытывал, и новые чувства никак не дают ему успокоиться. Он решает отвлечься и смотрит на возвышающуюся телебашню Токио Скай Три, такую серую и унылую без фосфорической ночной подсветки. Крохотными прямоугольниками движутся туда-сюда автомобили и автобусы, длинной змеей проползает по рельсам пригородный поезд. Серыми, безликими блоками стоят нагромождения жилых кварталов, а между ними пробиваются голые сучья облетевших деревьев. В горах намного живописнее, блеклость камней разбавляют изумрудные, как глаза Изуку, сосны, еще сохранившие листву деревца. Налетает резкий порыв ветра, листва над головой издает громкий шорох и медленно опадает вниз, закружившись в воздухе. Кацуки поднимает голову и следит за тем, как оранжевый листок с коричневыми пятнышками по краям опускается на макушку Изуку. Он не сдерживает улыбки, глядя на него. Двумя пальцами берет лист за краешек и убирает с волос. Кацуки теряет счет времени, возможно, оно и вовсе останавливается вдали от цивилизации, других людей, громких звуков и чужих голосов. Слышен лишь шорох листвы, дыхание друг друга и собственное сердцебиение, отдающееся в ушах. Он закрывает глаза. Изуку поднимает голову и отодвигается немного в сторону. Кацуки удивленно приподнимает брови, открывает один глаз и с не удовольствием поджимает губы. Смотрит, как Изуку с серьезным выражением лица роется в кармане, пока не достает довольно мятую пачку сигарет и зажигалку. — Не против? — спрашивает Изуку, сжимает во рту одну сигарету и щелкает зажигалкой. Вспыхивает крохотный огонек, но он не подносит его еще к своему лицу, поглядывая искоса на Кацуки. — Нет, — бросает Кацуки, и губы превращаются в тоненькую, почти незаметную ниточку от напряжения. Изуку выдыхает облако дыма, задумчиво глядя прямо перед собой. Кацуки морщится, чувствуя неприятный запах, щекочущий ноздри. Но он терпит, стараясь отвлечься от обонятельных ощущений и сконцентрироваться на зрительных. Смотрит на потрескавшиеся губы Изуку, которые оставляют на фильтре сигареты влажное пятнышко. На глаза, которые приобретают сероватый оттенок из-за отразившегося в них дыма. Изуку постукивает пару раз по сигарете, стряхивая в пропасть под их ногами пепел. — Как дела в академии? — вдруг спрашивает он, повернувшись к Кацуки. Этот голос, прозвучавший сначала как в тумане, заставляет Кацуки очнуться. Он моргает несколько раз, откашливается и отвечает: — Да нормально. В агентстве Старателя подрабатываю, — как можно равнодушнее говорит он, хотя так и хочется горделиво расправить плечи и вздернуть подбородок вверх. Глаза Изуку округляются. Он опускает руку с тлеющей сигаретой и приоткрывает от удивления рот. — Правда что ли? Это же одно из самых крутых агентств в стране! Вот это тебе повезло… — Ничего и не повезло, — фыркает Кацуки. — Своим трудом и талантом заслужил. — Не спорю, — усмехается уголком рта Изуку. — Но все равно в такие агентства чаще всего берут «своих» людей, обыкновенным школьникам так просто не попасть туда. — Слишком уж ты плохого мнения о геройских агентствах, — цокает языком Кацуки. — Героям нет никакого смысла брать к себе «своих», но бесполезных людей. — Думай как хочешь, — отмахивается Изуку, не желая вступать в пустые споры — все равно они не переубедят друг друга. — Лучше скажи, как там дела… у Всемогущего. Кацуки чувствует, как всего его пробирает дрожь, а тело окутывает липкое беспокойство. Он сглатывает, не понимая, почему Изуку вдруг спросил о Всемогущем. Неужели он каким-то образом узнал, что Кацуки согласился помогать героям с его поимкой? Нет, быть того не может. Но Изуку пристально смотрит ему прямо в глаза, ожидая его ответа, что все внутри Кацуки сжимается. По спине прокатываются капли пота. — А я откуда знаю, — выдавливает из себя Кацуки, отведя взгляд в сторону. — У меня вчера не было занятий с ним. Он врет, потому что вчера было не только занятие со Всемогущим. Тот опять вызвал Кацуки к себе и попросил — нет, это мало похоже на просьбу — выяснить, где живет Изуку. Но он, конечно же, не собирается говорить правду. Изуку издает задумчивое «хм» и подносит ко рту сигарету, затягиваясь. — Вот как, — тихо произносит он. И добавляет, прошептав одними губами, так что Кацуки не слышит этого: — Ну и ладно, потом сам узнаю. Кацуки касается ладонью взмокшего лба и выдыхает: «Спокойствие, Кацуки, спокойствие. Он ничего не знает. И не узнает. Это тайна, в которую всего пара человек посвящены…» Кацуки переводит взгляд на Изуку, который продолжает курить, как ни в чем не бывало. Нет, он не даст ему узнать о своем поступке, даже когда все закончится и Изуку будет в безопасности. Защитит его от всего и, если надо будет, рискнет своей жизнью. Рука Кацуки сама тянется к Изуку, сжимает запястье. Тот изумленно таращится на него, приоткрыв рот. — Дай попробую, — говорит Кацуки, не отдавая себе отчета в том, что он делает. Наклоняется к руке и губами забирает сигарету из пальцев Изуку. — Ты… аккура… Кацуки не слышит, что говорит ему взволнованно Изуку, вдыхает полной грудью и заходится судорожным кашлем. В уголках глаз выступают слезы, а горло саднит и горит огнем. Изуку быстро забирает из пальцев Кацуки сигарету и несколько раз хлопает его по спине, пока тот не прокашляется. — Я же сказал, аккуратнее, — произносит он со вздохом. Кацуки сплевывает, с отвращением чувствуя осевший на языке горький привкус дыма. — Как ты это вообще… кхе… кхе… куришь? «И зачем я вообще решил попробовать эту дрянь?» — не понимает он. — Привычка нужна, — выдает Изуку чуть севшим голосом, выдохнув дым. — Когда мне Чизоме-сан первый раз сунул в рот сигарету, я также чуть не задохнулся. Кацуки закатывает глаза, шевелит ногой, спихивая с уступа крохотный камушек. Изуку, сделав еще одну затяжку, бросает окурок вниз. Двигается к Кацуки и берет в руки его ладонь. Тот морщится и фыркает: — От тебя воняет куревом. Изуку усмехается, приподняв уголки губ. В глазах загорается озорной огонек. — От тебя, между прочим, тоже. Становишься плохим мальчиком, да, Каччан? Кацуки чувствует, как кровь приливает к щекам. Он цокает языком и выдает раздраженно: — Херню какую-то несешь… Изуку издает короткий смешок и вдруг порывисто обнимает его, прижавшись носом к шее, дыханием щекоча нежную кожу. Мурашки бегут по всему телу Кацуки, а внизу живота становится невероятно жарко. Руки поднимаются к спине Изуку, крепко сжимают талию. Хочется спуститься ниже, но он комкает ткань пальто, впиваясь в нее ногтями, сдерживая себя. — Слушай, Каччан, — медленно, будто пробуя на вкус каждое слово, говорит Изуку. — М? — Мы же, получается, встречаемся? Типа как… парочка? Ну или как это называется… — сбивчиво произносит Изуку, а внутри Кацуки все трепещет от его неловких слов. — И сейчас это как свидание? — Угу, — кивает Кацуки. Губы растягиваются в до жути глупую улыбку, но невероятно счастливую. — Ты же не против встречаться?.. — Конечно, нет, — мотает головой Изуку. — Я… — его голос понижается, дрожит. — Я даже рад… Кацуки понимает насколько велика пропасть между тем, что он испытывает сейчас к Изуку, и тем, что он чувствовал, предлагая Моясу встречаться. Небо и земля, черное и белое. Сейчас он будто в раю, сходит с ума от счастья. Тут Изуку проводит носом по его шее, поднимает голову вверх и шепчет прямо в губы: — Люблю тебя… — их взгляды пересекаются, и мир останавливается, исчезает вокруг. Изуку кладет ладонь на щеку Кацуки и добавляет с нежностью: — Мой герой… Кацуки прижимает Изуку к себе, сначала грубо, а потом осторожно, будто боясь спугнуть, целует. Тот отвечает на поцелуй, дыша в его рот, покусывая, как слепой щенок, нижнюю губу. Давит на грудь рукой, и Кацуки заваливается на спину, увлекая Изуку за собой. Их передние зубы ощутимо ударяются друг об друга, но никто не разрывает поцелуй, напротив, Кацуки старается углубить его до такой степени, чтобы потерять окончательно рассудок. Неприятный привкус табака, оседающий пылью на языке исчезает, его затмевает приятное до дрожи в конечностях удовольствие. Не ощущается даже холод, исходящий от промерзшей земли, когда он лежит на спине, согревая теплом своего тела Изуку. — И я тебя… люблю… — прямо в губы шепчет Кацуки. «Больше жизни,» — мысленно добавляет он, не решившись произнести такие слова вслух. Изуку отстраняется, еще раз коротко чмокнув его в губы. Наклоняется и касается своим носом его носа, повертев головой. Кацуки никогда еще не был так счастлив. И надеется, что это счастье будет длиться вечность.