Пока не кончится зима

Он бежал вниз по лестнице, пролетая ступеньки и одним только чудом не наворачиваясь с них. Тяжелые гады болтались на ногах, со шнурками не завязанными, а просто наспех засунутыми внутрь — как хорошо, что ботинки высокие, и потерять их было бы сложно. Холодный ночной воздух сразу же пронзил всё тело — на куртку уже совсем времени не было — но альфе это всё было абсолютно по боку, потому что он сам сейчас горел, словно адская паровая машина, не хватало только дыма из ноздрей и ушей. Дикая злость и обида на брата — Миша не представлял вообще, как ему теперь простить такое — страх и тревога за Андрея, самобичевания, потому что не уберёг, даже от собственного брата не уберёг — всё это ядерным коктейлем бушевало у него внутри, заставляя дышать затравлено и кидаться то в одну, то в другую сторону от подъезда. Одного единственного на весь двор фонаря не хватало, и Миша всматривался в темноту там, вдалеке, с замиранием в сердце надеясь увидеть хоть какое-нибудь, может, движение знакомой фигуры. Отчаявшись, что уже слишком поздно, и продрогнув в одном только свитере, Миша повернул обратно с намерением одеться потеплее и выдвинуться снова на поиски, потому что вряд ли Андрей побежал в эти их квартиры, там же сразу вопросы будут, а больше ему и идти было некуда, и это значило, что его вдвойне важно было найти. Ну как и где он посреди ночи один шастать будет? Но Андрей нашёлся прямо на первых ступеньках. Он стоял посреди подъезда, глядя перед собой мутными глазами и не видя ничего, казалось, даже ввалившегося с улицы Мишу. С натёртыми припухшими веками и алыми щеками, он вздрагивал от собственного сбивчивого дыхания и прижимал к себе свои кульком свёрнутые вещи, лишь пуховик на нём болтался, как всегда, нараспашку. Миша сразу же рванул навстречу, вне себя от радости и в то же время глотая противный ком в горле — Андрей выглядел разбитым и потерянным, даже отрешённым, и в воздухе клубилась такая боль, что альфе тоже было физически больно делать вдох. - Андрей, - позвал скорее Миша, словно боясь, что Андрей сейчас возьмёт и исчезнет, как видение, - Андрюша, Дюша, солнце, - он обхватил руками эту светлую взлохмаченную голову и прижал к своей груди, зацеловывая макушку — ему было всё равно, что это слишком интимно, что, может, потом нужно будет за это как-то оправдываться. Ему на уровне инстинктов казалось, что Андрею очень нужны его прикосновения, да и сам он был готов взорваться атомной бомбой и снести нахрен эти зелёные облезлые стены, этот дом, этот город ко всем чертям, если в его руках не будет его омеги. - Я убежал, - коротко всхлипнув — уже без слёз, скорее из-за тревожного озноба — проговорил Андрей, и Миша обвил одной рукой его плечи, ещё ближе его к себе притягивая, - А потом в-вспомнил… с-сколько… сколько ты заплатил. - Дюшечка, - протянул Миша, и это было так похоже на самый настоящий, отчаянный стон — милый, родной, хороший, пойми, почувствуй, как мне жаль, - Не слушай его, пожалуйста, Андрюш, он же это специально, чтобы меня задеть, а задел… - Да он прав, - Андрей задрожал сильнее, но в Мишу тоже сильнее вжался, и его ломанный голос сразу выдал, что он заплакал снова, - В чём он не прав? - Нет, Дюша, нет, - зашептал Миша, запуская пальцы в рассыпчатые, ещё не до конца просохшие волосы, - Нет, это не ты, они с тобой всё это делают, но помнишь, помнишь, что я тебе сказал? Тебе там не место, Андрей, это не ты… - Но я там! - он вскрикнул, отпихиваясь неуклюже, - А ты! Ты гробишь себя, я всё слышал! Я же сказал, что простил тебя, ты мне ничего не должен, зачем ты продолжаешь мучиться? Ты что, всю жизнь собираешься вот так на меня потратить? Он посмотрел глаза в глаза, пронзительно и горько, его лицо скривилось от этой душевной пытки, его губы тряслись, и с ресниц на щёки всё скатывались и скатывались мокрые дорожки, и Миша закусил побольнее свою нижнюю губу, чтобы не разреветься тоже — это было невыносимо, просто невыносимо, знать, что Андрея ранили прямо здесь, возле Миши, прямо в том месте, что должно было стать их маленьким укрытием от всего и всех. - Всё не так, Андрюш, всё не так, - Миша настойчиво шагнул вперёд, опять сокращая расстояние между ними, поймал в ладони дюшины щёки, поднимая его голову и не давая ему закрыться. - Всю жизнь будешь из чувства вины за мной таскаться? - выдавил из себя Андрей, и Миша не выдержал и ткнулся лбом в лоб напротив, ещё глубже в синеву этих глаз заглядывая и признаваясь тихо: - Но у меня… у меня к тебе другие чувства. Я всё время думаю, всё время, как ты там без меня, и как бы я хотел быть с тобой. Я всё время хочу к тебе, Андрюш, меня к тебе тянет невыносимо, и расставаться с тобой невыносимо тоже. Мне с тобой так хорошо, так легко, я даже не знал, что так бывает. Я бы всегда возле тебя был и глаз бы с тебя не сводил, такой ты… ты… Дыхалку свело, и Миша, чтобы не пыхтеть прямо в дюшино лицо, старался просто не дышать, и так его всего перетряхивало, похлеще Андрея, наверное, а Андрей тоже притих, смотрел только в ответ глазами покрасневшими и поражённо распахнутыми. Они были так близко друг к другу, и Миша понимал, что сам к Дюше прилип, что это его ладони всё ещё удерживают омегу на месте, но никак не мог оторваться — так его всего перед Андреем растопило, что он позволил себе даже задеть легонько кончиком носа вздёрнутый нос Дюши. В этот момент произошло что-то совсем невероятное, что-то такое, что яркой искоркой и обещанием самому себе никогда-никогда это не забыть вспыхнуло в сознании и тут же угасло, потому что вообще все мысли потерялись разом — Андрей сам подался вперёд и коснулся губами мишиных губ, коротко и едва уловимо. - Правда? - выдохнул Миша, выискивая в дюшиных глазах что-нибудь, что выдаст его испуг, или усилие над собой, или хоть малейшее непринятие, но Андрей кивнул, опуская ресницы, и всё — ладонь сама сползла на затылок, подталкивая, губы сами накрыли губы, сминая ласково, и веки сами зажмурились крепко, до разноцветных мушек. Андрей разрешил, но Миша всё равно осторожничал, с огромным трудом сдерживая свой напор — он, хоть и не признавался в этом ни Дюше, ни самому себе, но так долго об этом мечтал, что сейчас готов был бы омегу всего целиком облизать и проглотить, хотя он и целоваться-то не умел толком. Он просто скользил влажными губами по дюшиным, засасывая совсем чуть-чуть, и улетал, кружился где-то высоко, не чувствуя, как ноги вдавливаются в пол, и руки лихорадит от волнения. Миша останавливался на долю секунды, наслаждаясь этими тихими чмоками, этим тёплым дыханием, этим клевером, мёдом и… скошенной луговой травой, такой сочной, свежей, так ярко и безумно сладко развернувшейся в воздухе, что хотелось потеряться здесь, вдвоём, навсегда. Миша останавливался на долю секунды и приподнимал тяжёлые веки, чтобы ещё раз проверить, не снится ли ему всё это, и тогда Андрей стонал еле слышно на выдохе и спешил вернуть всё как было, вдыхая наспех и снова губами к губам приклеиваясь. Его руки всё ещё были заняты, так что он просто падал на Мишу, а Миша его ловил с готовностью, правда и сам бы куда-нибудь стёк сейчас. - У меня нос не дышит, - хихикнул Андрей и всё-таки отпустил альфу первым, отстранившись и залипнув перед собой рассеянно. Всё так же пребывая где-то не здесь, Миша гладил дюшины волосы, шею сквозь водолазку и плечи, любуясь и запоминая каждую родинку, каждую чёрточку на его лице, и бессознательно облизывая собственные губы. Они оба словно были в минутном трансе, окутанные друг другом, связанные, но никто и не думал выпутываться, только наоборот — побыть ещё так. - Пойдём домой? - ещё раз погладив большим пальцем подсохшую щёку, Миша потянул из андреевых рук его вещи — он уже, наверное, устал их к животу прижимать всё это время — и Дюша сдался, улыбнувшись уголками губ. В его взгляде что-то изменилось, и это что-то очень альфе нравилось, так нравилось, что он тоже расплылся счастливо, и подталкивая Андрея вперёд, всю дорогу нагонял его и то с одной, то с другой стороны врезался щекотным поцелуем в ухо, висок или щёку, докуда доставал, пока Андрей шуточно уворачивался. Когда они вернулись в квартиру, Лёша уже засел у себя и врубил проигрыватель с колонками, видимо, чтобы отгородиться, что Мишу чуть не распалило заново, если бы не просьба Андрея не тратить на это их вечер. С этим нельзя было не согласиться, да и на душе уже было так мирно, что альфа решил, что обязательно пропишет младшему брату люлей завтра. А сейчас у него был такой замечательный Андрей. Ни тортов, ни чая уже почему-то не хотелось. Укрывшись тоже в своей комнате, они забрались на разложенный — а Миша его никогда и не складывает — диван, и Мишу по новой бросило в жар до налившихся краской щёк от того, как же сокровенно это было, как же близко. Но у него и в мыслях не было предлагать или просить о чём-то большем, чем он уже заполучил сегодня, Миша и в поцелуй-то никак поверить не мог. И вот то, как Андрей с неподдельным любопытством осматривался в его, вроде бы, ничем не примечательной спальне, как Андрей, опять открытый и расслабленный, уселся рядышком, одну ногу под себя подогнул и завалившегося на спину Мишу по носу щёлкнул — вот это для альфы и было самым ценным. - Эх, стихи отменные были, - как можно горестнее вздохнул Миша и покосился на хитро прищурившегося Андрея, - Может, ещё есть? - Есть, - омега кивнул, глаза к потолку поднимая, будто там стихи и выискивал, - Вот, например. В провинциальном городке Был праздник, музыка звучала Но вот в ликующей толпе Возник зловещий лик бродяги В этот раз Миша не покатился со смеху и не покраснел со стыда из-за дерзких словечек. Он даже лежать дальше не смог, его как подбросило всего от услышанной истории. Резко усевшись, он затребовал выдать ему автора и сначала чуть не оскорбился, что Андрей его с этим динамит — нашёл, значит, гения, и для одного себя прячет. А потом, когда альфа уже откровенно заявил, что обидно это, не знать такого талантливого человека, Дюша вздохнул, собираясь с силами, и своим признанием поразил Мишу ещё острее — это было не чьё-то там, это было его собственное. Андрей рассказывал о том, как раньше вёл тетради с зарисовками и записями, как он у учителя физкультуры стырил однажды фонарик, чтобы можно было после отбоя под одеялом ещё немножко повытворять. И как сам же сунул это всё богатство первому попавшемуся мелкому, когда за ним приехали, и он понял, кто за ним приехал, и куда его увезут. В этой его жизни нет места фантазиям, хотя иногда ему просто необходимо в них убегать, но он боится свихнуться и остаться там, в его личном маленьком мире. Миша держал в обеих руках дюшину ладонь, рисуя кончиками пальцев успокаивающие узоры по внутренней стороне, и рассматривал небольшую на самом деле метку на его запястье — всего лишь одно крылышко бабочки, и не уродливое даже, а столько вызывает негативных эмоций у окружающих. Миша слушал Андрея и думал о том, какой же он необыкновенный, этот омега. Созданный совершенно не для этой реальности — с его тягой к новому и неизведанному, к свободе, с его таким же неординарным творческим подходом — он умудрялся выживать и здесь, правда признался, что ещё бы немного, и точно бы попробовал порошок, как все. Дюшины пальчики казались Мише такими милыми, какой-то забавной уменьшенной версией — нет, для его роста и телосложения всё подходило отлично, но альфа невольно сравнивал с собой, со своими длинными и широкими, хоть и худыми, ладонями и боролся с желанием эти пальчики зацеловать. Когда-нибудь он обязательно это сделает, когда-нибудь, когда Андрей сотрёт нахрен этот красный лак — или наоборот вдруг накрасит, если приспичит — когда Андрей не будет так настороженно реагировать на каждое непривычно любовное касание, когда Андрей сам выберет, с Мишей ему быть или ещё с кем. Когда-нибудь его будет окружать только хорошее, и его будут трогать только так, как сегодня — с позволения, бережно и заботливо — Миша всё для этого сделает. * * * - Ты обещал, - упрямо повторил омега, громко прихлёбывая горячий чай. Они снова торчали на кухне — их молодые организмы проголодались и посреди ночи — и ковыряли остатки пиршества, общаясь в основном шёпотом, чтобы не разбудить давно затихшего Лёху, да и соседей тоже. Сна не было ни в одном глазу, естественно, хоть Андрей и замечал, как Миша начинал зевать всё чаще и чаще — у него-то ещё не выработалась эта привычка колобродить по темноте и отсыпаться утром. - Да соседи начнут стучать, - Мишка отнекивался, выдавая одну отговорку за другой, но Андрей на это не обижался, он почему-то чувствовал, что дело здесь не в нём и не в том, что альфе лень исполнить его желание. Мишка так застенчиво отворачивался, потряхивая лохматой головой и улыбаясь одними губами — его просто надо было ещё немножко поупрашивать, чем Андрей и занимался. - А ты вполголоса, ну, по-тихому, - не сдавался Андрей, ёрзая уже на табуретке от нетерпения — он и гитару, с мишиного разрешения, сюда приволок, и из чехла пыльного уже достал, и даже побрякал что-то там, без особого смысла и энтузиазма, а Миша всё никак не решался, - Ну для меня, Миш, мне же никто ни разу не играл. Ну хочешь, не пой, сыграй хотя бы… - Ну ладно, ладно, давай сюда. Мысленно похлопав в ладоши, Андрей максимально осторожно передал инструмент в мишины руки и аж выдохнул взбудораженно — Миша откинулся назад, спиной к стене, закинул ногу на ногу и ловко установил гитару на колене, сразу принимаясь что-то там подкручивать и проверять звучание. - Я уже полгода не играл, - проговорил альфа, - Или больше… Ну, с тех пор как папы не стало… Миша всё ещё смущался и оправдывался, но только он зажал парочку аккордов, только пробежался перебором по струнам, разыгрываясь на ему одному ведомой мелодии, а у Андрея уже сердце раскочегарилось, как ненормальное — какой же это был Миша! Вот всё тот же, но совсем другой, красивый, задумчивый… романтичный что ли, хоть Андрей и не любил это слово. Слегка нахмурив свои густые чёрные брови, он наконец заиграл, и вот Андрею вообще ни разу не подумалось даже, что Мише это нелегко давалось, и что он что-то там забыл. Это было прям его, словно соединились две половинки его души — одна всегда жарким огнём в нём полыхала, не зря же от него костром этим вкусным пахнет, а другая как ветерок, налетела, но не ураганом, а наоборот, усмиряя. Андрей думал, будь он тем ветерочком, он бы первым делом в этой копне волос зарылся, со лба сдувая непослушные прядки. А потом зазвучала песня, точнее, мишин голос, приглушённый, низкий и тоже, всё такой же родной и тёплый, но ещё и пробирающий до глубины души. Крыши домов дрожат под тяжестью дней Небесный пастух пасёт облака Город стреляет в ночь дробью огней Но ночь сильней, её власть велика Тем, кто ложится спать — спокойного сна Спокойная ночь Поджав ноги под табуреткой и руками в её же края вцепившись, Андрей сидел, застывший и затаивший дыхание, смотрел безотрывно на своего альфу и понимал, что пропадает. Он следил за движением пухлых губ, за подрагиванием опущенных ресниц и покачиванием головы, он не слушал, а впитывал в себя каждый звук, мечтая лишь запомнить этот момент так подробно, как только можно было, ведь воспоминания — это то, что у него никогда не отнимут. По его плечам и затылку разбегались мурашки, и такими крупными волнами, как от озноба, но холодно ему точно не было, ему было… потрясающе. Он ещё никогда не испытывал подобного, чтобы человек захватывал его полностью — и душу, и разум, и тело — а он и сам вверялся, готовый исчезнуть, лишь бы единой частичкой с этим всем стать. - Это очень, - начал было омега, но поняв, что голос пропал внезапно, сначала прокашлялся, - Это очень красиво, Миш, ты… у меня слов нет, я пропал. - Да ладно тебе, - отмахнулся Мишка и заулыбался, клыки свои смешные засвечивая, и такой он был мягкий, такой свой и уютный, что Андрей чуть не завыл вслух, как ему здесь, с его альфой хотелось бы навсегда остаться. Гоня от себя эти больные мысли, он вскочил поскорее с места, утаскивая Мишу назад в его комнату и парочкой восхищённых вздохов выпрашивая спеть ещё. Правда, там уже и выпрашивать не пришлось — видя, как Андрею всё дико нравится, Миша приободрился и сам увлёкся, ведь это по-настоящему его стихия. А Андрей нырнул калачиком под одеяло, устраиваясь поудобнее, и глаз со своего Миши не сводил, и слушал-слушал-слушал, пока хроническая усталость и недосып всё-таки не взяли своё. День встретил его непривычным жаром — он обнаружил себя полностью мишиными руками заграбастаным и к мишиной груди щекой прижатым. Когда они с Машкой в обнимку спят, им вечно всё равно холодно, она же худенькая и маленькая, и обнимает всегда со спины, ещё и ступни свои ледяные под Андрея подсовывая. А тут у него была целая персональная печка, сопящая сверху очень умилительно и не замечающая, похоже, как из приоткрытого в очень сладком сне рта Андрея натекли слюни на её кофту. И ароматы, конечно, источающая такие упоительные, что тут кроме леса любимого и сказочных нимф ничего и не могло больше сниться. Андрей затянулся тягучим, словно бархатным коконом обволакивающим его запахом, повозился, пытаясь размять затёкшие мышцы, и жадные руки сгребли его по новой. - Уже проснулся? - пробормотал альфа и отстранился, чтобы одарить Андрея своим сонным расфокусированным взглядом. - Наверное, да, - Андрей зевнул, лицом утыкаясь снова куда-то в Мишу — он понимал, что быть им вместе оставалось уже мало, потому что он всегда просыпался примерно в одно и то же время. Но поваляться ещё немного в нормальной постели, хоть и в одежде, под нормальным нагретым одеялом, да ещё и с Мишкой, уже занюхивающим его макушку, как он постоянно делает — перед этим было не устоять, поэтому Андрей понежился ещё, ещё хотя бы чуточку. Собираться им пришлось довольно быстро, но «позавтракать» омегу всё равно заставили, несмотря на то, что где-то там в глубине квартиры шуршал Лёша, и Андрею было как-то страшновато снова с ним встречаться. Они вышли даже заранее, то ли чтобы точно успеть к назначенному времени, то ли чтобы брести вот так, по серым, уже слегка темнеющим улочкам, молча и переглядываясь лишь изредка, потому что мысли были заняты тем, что сказка закончилась. Андрей то и дело глотал горечь от предвкушения новой рабочей ночи, честно, на последнем издыхании стараясь думать о чём-то получше — о Мишке — но у него тоже был такой душевный раздрай, что он даже не брал Андрея за руку. От альфы веяло злостью и ненавистью, и это в целом было понятно, но это и омегу вгоняло в ещё большее уныние, и Андрей накручивал и накручивал в своей голове всякое, и вовсе не со счастливым концом. Он уже приготовился расходиться вот так — не посмотрев друг другу в глаза на прощание — но, не дойдя всего один переулочек, в одной из арок Миша всё-таки вцепился в андреевы плечи и резко остановился, притягивая омегу к себе. Под рёбрами сразу затрепетало, и Андрей задышал взволнованно, заглядывая в горящие глаза напротив. Миша снова рассматривал его всего, так пристально и так нежно, что от сердца вмиг отлегло — Миша по-прежнему с ним, по-прежнему принимает и понимает, а раздражается он пространственно, на себя самого и на всё вокруг одновременно. Сделав ещё шаг, Андрей прижался вплотную к Мише и — решив, что очень надо, раз так сильно хочется — обвил озябшими руками мишину шею и подтолкнул его на себя. Будто он этого только и ждал, Миша рванул навстречу и впился в андреевы губы так голодно, что у омеги с одного только мишиного запала ноги начали подкашиваться. Сейчас всё было не так, как в первый раз, сейчас его целовали отчаянно и смело, языком заглаживая трещинки и ныряя глубже, и Андрей всё позволял и сам с таким же рвением ловил мишины губы, засасывая поочерёдно и выстанывая свой восторг под мишкины ответные стоны. Мишины руки так крепко сжимали андреевы плечи, что казалось, если бы не пуховик, то было бы даже больно, но Андрей тоже со всей дури стискивал мишину шею и, зарывшись пальцами в волосы на затылке, оттягивал отросшие пряди — тоже совсем не рассчитывал силу. Остановиться было почти невозможно — Андрея так уносило с этой любви и обожания, хвойными нотками кружащего в воздухе, он ведь такого никогда, ни разу в жизни не испытывал — но всё-таки пришлось, потому что внутреннее чутьё подсказывало поторапливаться. - Я приду завтра, - не спрашивал, а утверждал Миша, запыхавшийся и покрывающий мелкими поцелуями всю андрееву щёку, от чего Андрея снова пробирало всего до дрожи, до покалывания в кончиках пальцев, - Дюш, пожалуйста, завтра. - Да-да, - Андрей кивал — как будто он мог на это не согласиться — и Мишу всё ещё не выпускал, понимал, что стоит только им разлепиться, то всё — прижмёт этот холодный внешний мир до удушения. - Ты придёшь? - Конечно, Миш, - коротко выдохнув, Андрей всё-таки разжал руки, освобождая альфу от своего захвата и отошёл поскорее, чтобы не проваливаться больше в эту райскую ловушку, - Только, Миш, пообещай мне кое-что, - он поднял взгляд на эти огромные грустные глаза и поймал мишину ладонь, утешая, - Я знаю, что ты не перестанешь, просто… ну ты хотя бы пореже этим занимайся, ладно? Не надо из-за меня жопу рвать, пожалуйста, Миш, ты… береги себя, ладно? Дождавшись от Миши заверений, что он всё делает аккуратно, Андрей капельку успокоился — хотя как там можно было успокоиться — и они преодолели оставшийся дворик до нужного подъезда. Реник уже был на точке, перетирал с кем-то у своей красной девятки, и омега вздохнул облегчённо — у него ещё оставалось время на подготовку. Самым трудным было не убежать скорее со двора, не оборачиваясь на снова набычившегося при виде Ренегата Мишку. Самым трудным почему-то было изображать из себя измождённого бессонной ночкой, ведь Андрей и выспался, и отогрелся, и наелся, и вообще чувствовал себя, наоборот, на каком-то странном подъёме. Его вдруг жить потянуло, подождать до завтрашнего дня — вот что было сложнее всего скрывать. Словно почуяв в нём врага, его «коллеги» обступили его ещё в коридоре, тыкаясь и толкаясь — как бы подшучивая, но и так понятно было, что это ебучая зависть, потому что он вернулся не в синяках, слезах и полумёртвый, а свеженьким, ещё и в неизвестной синей водолазке. - Посмотрите-ка, оно живое! - С подарочками? - Ну расскажи, как оно? Как тебе ночь любви? Как тебе этот псих? - Он нормальный! - огрызнулся Андрей, прорываясь до своего матраса и обратно в коридор, в ванную, и уже натурально закипая от бешенства и отпихиваясь от назойливых, тормозящих его на полпути рук. - Нормальный? Любитель членов? - Он только посмотрел или потрогал тоже? Подрочил тебе или разрешил самому? - А ну отстали от него, суки! - рявкнула из ниоткуда появившаяся Машка, и её послушались — она тут была давно и на хорошем счету, у неё имелось несколько очень богатых клиентов, и Реник трясся над ней и даже дышать в её сторону запрещал, поэтому народ расступился, не дай бог что. Поймав момент, Андрей юркнул в ванную и шмыгнул огромным шпингалетом — маленькие тут обычно долго не держались — только сейчас переводя дух и каждой нервной клеточкой ощущая, как же они его все расшатали. Ещё и вопросы эти, мерзкие, да, но для них всех совершенно обыденные, и по факту Андрей понимал их любопытство. Парни-омеги существуют, и вроде бы, это ни для кого не сюрприз. И тем не менее Андрей с детства слышал протяжные «Фууу» и «Как так?» в свой адрес, особенно когда в шесть лет вся его семья погибла в автокатастрофе, и он остался один, в этом чуждом, ещё совсем непонятном ему интернатском общежитии. Пока у него не начались течки, он старался об этом не думать — ну как старался, он просто не брал это вообще во внимание, потому что был занят другими вещами. Ему обычно интереснее было помечтать, например, о рыцарях и принцессах, после рассказанной доброй воспитательницей сказки, или продумать план, как проникнуть в кладовку со спортивным инвентарём, чтобы умыкнуть палки от лыж — без них продираться сквозь снежные сугробы в соседнем лесочке было утомительно, а продираться ему надо было. Потому что он жаждал, хоть и выдуманных, но приключений. И вот вообще не вникал в тот вопрос, что быть омегой — это что-то такое «не очень», а для парня ещё и «фу». Когда начались течки, он, конечно, с этим согласился. Альфы любят омег, и даже парней, и хотят их, и даже парней, но почему-то кривятся при виде естественных половых органов у последних. Это Андрею вдолбили здесь, как только он переступил порог, это было втемяшено всем, без исключения, поэтому всех поразил мишин поступок — он сказал, что Андрей «и так готов». Это значило, что Андрею не нужно было прятать, как обычно, член за специальной металлической штукой, с которой его познакомил Реник полгода назад. Которую Реник надевает на него неизменно каждый день, помогая убрать член так, что снаружи вообще всё ровно и гладко, «жаль, что яйца остаются» только все говорят. Поначалу это казалось чем-то диким, да и вообще невозможным — Андрей и знать не знал, ни о таких устройствах, ни о том, что он, оказывается, прокажённый какой-то, что мокрая дырка — это заебись, а остальное уже ошибка природы. И что из-за этой ошибки ему теперь нужно научиться расслабляться под чужими — Реника — руками, когда наоборот душа уходит в пятки, ведь опять он его трогает, и опять запирает его на замочек, и опять под этим замочком на утро будет всё уже в который раз натёрто. Теперь все думают, что Миша — эдакий извращенец. «Полюбил парня, да ещё и с членом — вот это ничего себе!» - ехидным голосом внутри своей черепушки проговорил себе Андрей, а сам уставился на себя в маленькое, по углам сколотое зеркало над раковиной, видя себя словно в первый раз. Он о таком ещё не задумывался. Неужели, если все альфы считают так, то и Миша тоже? Неужели у них с Мишей дойдёт до чего-нибудь… Андрей, наверное, хотел бы когда-нибудь, с Мишей. Наверное, да, и правда, хотел бы. Неужели с Мишей тоже надо будет менять себя, скрывать себя, потому что Андрей омега, и его главная функция — это доставить удовольствие альфе?