Пока не кончится зима

Из местами проржавевшего крана загремела с таким же оранжевым оттенком вода — зато горячая — и Андрей разделся поскорее, чтобы успеть всё, как надо. Новую синюю водолазку он почему-то стянул с себя в самую последнюю очередь, да так и замер с ней, скомканной в руках, залипая на мелкий, едва заметный рубчик. Это было так странно — он сегодня целовался, и целовался так страстно, что голова разноцветным кругом шла. Интересно, если бы они не должны были расставаться, то у них с Мишей до чего-нибудь бы дошло? Как вообще у нормальных людей до этого всего доходит, наверное, так же? Андрей ещё ни разу в жизни не испытывал такого, чтобы закрыть глаза и провалиться в пушистое облако — в руки, губы, запах и ответную жажду другого человека. Он погладил подушечками больших пальцев мягкую ткань и, не успев даже подумать о том, что он такое делает, нырнул в неё носом, осторожно вдыхая — да, ему не показалось, от кофты всё ещё так чётко, так упоительно пахло Мишей. В самую последнюю секунду Андрей всё-таки подавил стон — там, за дверью, столько народа, что кто-нибудь, да точно услышит — и, пугаясь собственных реакций, отложил водолазку на край раковины. Ему очень, очень нравилась мишина хвоя, она ему так нравилась, что внизу живота всё зажгло и скрутило в предвкушении, почти как во время течки — и это и пьянило, и тревожило одновременно. Он перешагнул край ванны, опустился на колени — вроде бы привычно, но с каким-то совсем другим чувством, с взволнованно трепыхающимся о грудную клетку сердечком и теплом, разливающимся до кончиков пальцев. Наверное, такое люди испытывают, когда по-настоящему друг друга… хотят? Да, Мишу он бы когда-нибудь хотел. Миша такой осторожный и такой ласковый, Миша мог бы целовать его долго-долго и обнимать, держать вот так, как он умеет, словно Андрей нечто совершенно особенное. Миша, может быть, мог бы погладить его так же, как он сейчас обвёл ладонями свою шею и спустился на грудь, задевая торчащие горошинки сосков. Миша точно бы не спешил и не угрожал, он бы провёл широкими своими ладонями по спине и бёдрам, не настаивая, но Андрей бы и сам прогнулся ему навстречу, и сам бы ловил мишины губы своими, позволяя альфе жадничать и брать, дышать им в открытую и касаться везде-везде, и даже… даже там. Тихонько выдохнув и протолкнув слюну в пересохшее горло, Андрей, по прежнему не открывая глаз, завёл одну руку за спину и погладил себя пальчиками между ягодиц, с удивлением отмечая, какой он стал влажный и какой… чувствительный. То, что он обычно делал чисто механически, из необходимости, было сейчас чем-то совсем другим, чем-то очень приятным, разогревающим ещё сильнее и заставляющим дышать ещё тяжелее. Увлечённый этой игрой, он облизал потресканные губы и даже поднёс свободную ладонь ко рту, имитируя поцелуй — воспоминания о Мише и его нежности были так близки, что Андрею хотелось этого всего ещё раз, прямо здесь. Он ласкал себя сам, но представлял, как бы мишины пальцы прошлись по его вспыхнувшей дырочке, сначала едва-едва, а потом всё настойчивее, чтобы омега потёк ещё больше, чтобы вся ладонь была в смазке, и это почему-то не казалось ему сейчас чем-то противным, как раньше. Это Андрея размазывало так, что от двух пальцев внутри у него задрожали поджилки и по всему телу нарастающими волнами поползли мурашки, даже по ступням, вечно мёрзнувшим, а в эту минуту тоже горящим. Будто кто запрещал, он воровато сгрёб водолазку и прижал её к своему лицу, затягиваясь и затягиваясь этим самым желанным ароматом на свете, и заскулил в неё глухо — так стыдно было, но так хорошо, думать о том, что сзади Миша, что это вовсе не пальцы ритмично, упорно и сладко его растягивают. Он не заметил, как завалился вперёд, прямо вместе со своей душистой кофтой упираясь лбом в стену, и как обхватил наконец ладонью свой член, тоже уже позорно текущий и изнывающий от того, как долго Андрей пытался его игнорировать. Может быть, Миша бы и так смог сделать, может, он и правда был бы не против Андрея потрогать всего, или не против, чтобы Андрей сам довёл себя прямо с ним, прямо на его члене, и может, Андрей бы даже кончил, вот так же пульсируя и неконтролируемо сжимаясь всем собой, и может, даже не нужно было бы давиться собственным всхлипом. С Мишей Андрей бы показал, как ему потрясающе, с Мишей он бы на самом деле открылся, он бы не побоялся быть таким, потому что Миша бы не обидел. Отлипнув от своей импровизированной опоры, Андрей неверяще уставился на ладонь, всё ещё растирающую капельки спермы по красной головке, и медленно, как оглушённый чем-нибудь тяжёлым прямо по темечку, вытащил из себя перепачканные в вязком и сочном — медовом — пальцы. Он никогда ещё с собой такое не проделывал. Конечно, лет с двенадцати ему временами становилось любопытно подрочить себе по-быстрому, но он никогда не включался в это… с омежьей стороны. Скорее всего, его не парило, и он и не думал, а когда наступили течки, тогда у него сразу как-то… из-за них… и пошло всё не так. Проявился этот мёд, показалась его сущность — слабая и беззащитная, кто его хотел, тот брал, и это привело его к тому, что сам он не хотел уже ничего. Тем более себя самого, тем более вот так, как сегодня. От осознания, что он впервые, пожалуй, за год решил сделать себе приятно, Андрея в холодный пот бросило — почему-то вдруг стало страшно очень. Это он, получается, простил себе всё? Смирился с тем, что он давалка, и ещё и мечтал только что, чтобы альфе дать? Он нахмурился и закусил побольнее щёки, злясь на самого себя и яростно смывая с себя следы своего падения, но всё равно злость никак не разрасталась, а только гасла с каждым нечаянно брошенным взглядом на синий комок в раковине. Ну с Мишей ведь это всё было бы правильно? Кулак, два раза бахнувший по двери, выдернул его из душевных терзаний, приказывая выпрыгнуть из ванны и, вытеревшись наспех и съёжившись от холода, открыть дверь — Реник не тот, кто должен его ждать. Альфа ввалился в ванную, по пути ещё перекрикиваясь с кем-то, но потом как осёкся, сморгнул и прикрыл за собой дверь, окидывая Андрея изучающим взглядом. Уши предательски загорелись, и дело было вовсе не в том, что омега топтался тут совсем обнажённым — смысл ему перед Ренегатом одеваться, чтобы потом опять раздеваться — просто его запоздало окатило догадкой, какой тут, вероятно, стоял после него кумар. Ещё ведь и течка приближалась, и его привлекательность для альф росла так же стремительно, как подкашивались ноги от ужаса. Он невольно прикрылся руками, зажимая плечи и не решаясь отвести затравленного взгляда — нельзя было терять бдительность — и Реник как всегда усмехнулся снисходительно, будто ему до этого всего нет дела. Ему есть дело. Альфа подошёл ближе, и Андрей отступил, как всегда усаживаясь на край ванны и цепляясь за него руками, и всё-таки отвернулся. Как же у него ныло всё внутри от той мысли, что он мог бы быть где-нибудь в более человечном мире, не будь он собой. Лишь коротко вздрагивая от прикосновений к интимным местам — только что наглаженным, а оттого и сверхчутким — омега послушно, без единого звука позволил надеть на его яички металлическое колечко с креплением, а потом и спрятать его член под маленькой плоской крышечкой. Он был готов уже выдохнуть, когда услышал привычный щелчок замка, но его ухо вдруг опалило чужое дыхание, и его волосы вдруг схватила чужая ладонь: - Совсем скоро да? Ты пахнешь так… ярко. Отодвигаться нельзя, сопротивляться тоже. Андрей сжал челюсти до скрипа и запретил себе делать вдох, ведь перебивать восхитительную хвою крепкой, горьковатой кожей, намешанной с холодным металлом — как армейский ремень с той самой пряжкой, которой ему часто прилетало от воспиталок по самым нежным местам — было бесконечно жаль, хоть и понятно, что неизбежно. Нагло омегу занюхивая, Ренегат заводил носом по виску и прочертил пальцами по напряжённой спине, от чего Андрей покрылся непреодолимой какой-то трясучкой — из-за отвращения и паники, хотя просто так Реник его ещё не использовал. - Ну-ну, что такое? - альфа ворковал над ним, но мерзкое предчувствие не отпускало — слишком уж он был научен горьким опытом — и, когда шершавые, обветренные на холоде пальцы сползли со спины ниже, в ложбинку между ягодиц, Андрея вообще передёрнуло всего, и он зажмурился сокрушённо и скривился — бежать, прятаться, это не тот альфа. - Ну ты и сука, - смачно выплюнул Ренегат, оттягивая задеревеневшего омегу назад за волосы, - Сам же хочешь, сам же течёшь, а всё девственника из себя строишь. Сколько хуёв в тебе уже побывало, а? - Саш, пожалуйста, - сорвалось жалобное с его губ, словно это когда помогало — но что ещё он сейчас мог? Откуда ему брать смелость бороться с тем, у кого абсолютная, всеобъемлющая над ним власть? - Да-да, так ты будешь пищать, когда припрёт, да? - Реник рассмеялся — не добро и не весело — и вздёрнул Андрея за волосы, вынуждая встать, - Уже забыл, как на коленях ползал и меня вылизывал, лишь бы вставили скорей в зудящую дырку? С трудом сглотнув, омега обречённо шатался под треплющей его рукой и силился не думать о том, как больно впиваются пальцы в его ягодицу и как близко эти пальцы к его той самой дырке. Ренегат, разумеется, был не прав — полгода слишком короткий срок, чтобы забыть свою вторую в этой уродской жизни течку, проведённую уже на квартире в статусе выкупленной из детского дома милой вещицы. Это была другая квартира, по соседству, но закрытая от посещения — слишком сложно за омегами в неадеквате следить, и слишком дорого возить их потом на аборты — но обстановка была всё та же, только ещё невыносимее. Валяться, изнемогая, в душной, пропитанной самыми разными и в то же время уже перепутанными друг с другом запахами, и постоянно вдыхать это тошнотворное месиво, ведь деваться некуда, и никак отсюда не вырваться, и ещё и возбуждаться снова и снова, и не только от своего особого периода, а от таких же заведённых омег вокруг. Он и правда стоял на коленях, и правда обливался слезами, умоляя Сашу ему помочь — внезапно горький, насыщенный альфа посреди этого сладкого хаоса был как вспышка новой звезды в андреевом воспалённом сознании. Сашу, которого он знал всего несколько недель, Сашу, который заставлял его смотреть на день за днём переламывающуюся наркоманку, Сашу, который его пугал, который ему совершенно не нравился — но не в этот момент. Альфа гладил его по голове, и это было так прекрасно. Андрей ничего не умел, но он старался изо всех сил, ведь альфа расстегнул перед его лицом ширинку, вытащил свой крупный, толстый и уже набухший из-за всех этих ароматов член и сказал справляться без рук. И Андрей был очень, очень податливым — он вслушивался во все реакции альфы, во все его замечания по поводу зубов и щёк, слюны, языка, он рвался выполнить всё — но был, как выяснилось, в этом деле у Андрея огромнейший минус. Никак у него не получалось взять глубже, грёбанные рефлексы не давали ему расслабиться, и тревога — что он плохой, что он альфе не нравится — нарастающая с каждым колким замечанием, делала всё только хуже. - Поработаем ещё над этим, - Ренегат похлопал его по щеке, только что забрызганной спермой, а Андрей всё смотрел и смотрел на возвышавшегося над ним альфу, заворожённый и угашенный, и даже уже не ёрзал — всё его тело было вялой, не поддающейся контролю тряпочкой. Альфа заправил член в штаны, вжикнул молнией и развернулся, бросая его здесь, бросая его одного с его пожирающим внутренности желанием и мучительно тянущей, мокрой, просящей задницей. Срываясь на самый настоящий плач, Андрей кричал альфе вслед, чтобы он вернулся, Андрей впивался ногтями в свои бёдра и царапал полыхающую кожу, Андрей ненавидел себя за то, что он не справился, не заслужил, не получил вожделенного и долго, ещё очень долго бился в истерике и верил, что Саша придёт. - Я бы и так тебя выебал, да это неинтересно, - проговорил Реник и наконец отпустил его, от неожиданности врезавшегося боком в раковину, - Я подожду, когда ты снова будешь сам мне подставляться и, кстати, ещё подумаю, дать ли тебе. Судорожно переводя дыхание, Андрей погладил пострадавшие рёбра и торопливо напялил на себя трусы, хоть их сейчас всё равно придётся снимать. - Собирайся, - бросил напоследок, выскальзывая в коридор, Саша, - Волосы нормально сделай, торчит всё, как ёбаное сено. И глаза накрась. И губы, а то вечно как при смерти. * * * Он нырнул в полуподвальное помещение, потирая друг о друга раскрасневшиеся с мороза ладони и отогревая их своим дыханием, и сразу же устремился по длинному коридору, огибая и перешагивая скукожившиеся по углам тела. Ну, как тела — это были живые люди, только уже не в человеческом своём обличье. Можно сказать, тоже его потенциальные клиенты, и от этого Миша горько сглотнул и старательно проигнорировал угрызения совести, застрявшие противной дрожью в груди. Он здесь не ради себя, поэтому похрен насколько он плохой человек. Конечно, он себе это всё вряд ли простит когда-нибудь, но там Андрей… там Андрей — Миша прям как чувствует его мученический стон через весь город — подыхает, загибается как листочек от холода, и с каждым днём, с каждым часом, что Миша теряет, пытаясь придумать хоть что-то дельное, Андрей всё ближе к тому, чтобы посереть и слиться с окружающей его обстановкой насовсем. То, что Дюше там тошно, адски страшно и больно, было понятно давно, но сейчас, когда они всё отчаяннее цеплялись друг за друга, всё плотнее врастали друг в друга, переплетаясь мыслями, эмоциями, тоской и радостью от долгожданной встречи, сейчас Миша как никогда чувствовал, насколько Андрей измотан. Прошла неделя с дюшиного дня рождения, и они увиделись всего четыре раза, но Андрей уже устал обеспокоенно повторять, что это слишком часто, слишком много. И Миша понимал его — да он покалыванием в крыльях носа ловил эту андрееву непрекращающуюся нервозность — но ему было так мало, так болезненно мало. Он хотел Андрея всего. - Здорово, - поприветствовал он клюющего носом Даню — шесть утра, ещё бы он был бодрячком — и, усаживаясь рядом на потрескавшийся кожаный диван, выудил из карманов свёрнутые купюры. В этот раз улов был очень хорошим — Даня аж присвистнул — и в какой-то момент по пути сюда Миша даже раздумывал, а не придержать ли пока у себя часть побольше, но он практически сразу себя одёрнул — кидать человека, который к нему реально со всей душой, Миша не будет, да он и в целом на дух не переносил враньё. - Красава, Мих, - пересчитывая выручку и распиливая её на две части, проговорил мигом взбодрившийся Даня, - Ты там вообще спишь? Он вскинул взгляд на притихшего от усталости Мишу и тут же, даже не получив ответа, понимающе закивал — знает, что прижало, знает, что отоспаться можно и потом. - Возьмёшь ещё? - Даня подвинул михину долю, - Нормально идёт. - Не, - тоже чуть не закемарив, ответил Миша, убирая поскорее свои кровные и поднимаясь — нечего ему тут засиживаться, - Нет, добью, что осталось. Сам он, может, и взял бы ещё, может, вообще мечтал бы, чтобы ночь длилась не двенадцать часов, а все сто, чтобы работать, работать и работать, как терминатор, не размениваясь на какую-то там ещё жизнь. Но Андрей, милыми своими пальчиками поглаживая мишкины синяки под глазами, вынудил его поклясться, что Миша не будет так делать, а значит, Миша не будет. - Слышь, Мих, - окликнул его удаляющуюся фигуру Даня, - Дело есть ещё, по тебе тема, жопой чую. Друган мой песни кому надо толкает, прикинь? Может это… сработаемся с тобой тоже? Ты набренькаешь там, я передам. Мне процентик небольшой, а? - Ну… - Миша замялся, сводя брови и задумчиво сдирая отмёрзшую корочку с нижней губы, - Хуй знает. Щас как-то не до песенок. Да и попсятину я терпеть не могу… - Бабки, Миша, очень нехилые бабки. Ты им там муси-пуси, сюси-муси, и всё готово. Ну хотя бы музыка если у тебя будет, тащи, лады? Миша кивнул, прощаясь с улыбающимся во весь рот Даней — тот уже напредставлял себе новый бизнес — и всё так же глядя себе под ноги, заторопился на выход. Ему сейчас не просто так это предложили — как-то пребывая здесь в наркотрипе, Миша чуть ли не полжизни своей Дане вывалил, в том числе и про попытку сколотить свою рок-группу, пока батя его в военное не упёк. Даня уже тогда ухватился за эту идею, а вот Миша как-то… остыл, заколебался мечтать, зная, что нихрена хорошего его в этой жизни уже не ждёт. А теперь выходило, что можно было бы и задуматься, правда как и когда… Он притащился домой, из-за гудящей, раздутой башки ощущая себя одуванчиком — по форме, а не по лёгкости — и рухнул лицом в подушку, призывая поскорее свои мутные мрачные сны. Лёха был на смене, Дюша сейчас — Миша очень на это надеялся — должно быть, отсыпался, наверняка как всегда перемазанный какими-нибудь странными тенями. Андрей просил Мишу не появляться в их местах по ночам из соображений, что это стоит денег, но в последний раз Миша не выдержал — надумал себе всякого — и припёрся, вырывая у них своего омегу хотя бы на час. Тогда у них не получилось даже поговорить о чём-нибудь, потому что Дюшу вырубило в ту же секунду, как его нос уткнулся в мишину шею. И он так в Мишу всем собой втирался, так трепетно вздыхал, щекоча озябшую с улицы кожу, так крепко держался за мишин свитер, сжимая и сжимая до белых костяшек кулачки, и — Мише было очень, очень стыдно за свою несдержанность — так восхитительно пах, что у альфы все внутренности затряслись от того, как это было волнующе. Он обнимал Андрея в ответ, точно зная, что тот нуждался в его руках, но как же ему внезапно было тяжело просто лежать рядом, просто упиваться этой ароматной макушкой и не делать… ничего, даже не пытаться урвать свой, хоть крохотный, поцелуй. Раздражённо перевернувшись на другой бок и подмяв под себя подушку, Миша шумно выдохнул и рефлекторно поправил член в трусах, с позором признавая, что у него снова встал от одних только воспоминаний. Просто после тех суток, проведённых вместе в мишиной квартире, их отношения, с одной стороны, прояснились, ведь теперь и Дюше можно было не робко жаться, а нырять в объятия с головой, и Мише можно было в открытую дышать, любоваться, гладить волосы, чиркать носом по носу и касаться губами этих невероятно сладких, всегда с упоением отвечающих губ. Но с другой стороны, им обоим было так непросто — Миша боялся показаться слишком напористым, хотя ему с каждым разом всё труднее становилось сдерживать свой напор, Миша боялся Андрея спугнуть, ведь всякого рода поползновений и сальностей в его жизни и так хватало. Миша боялся напомнить ему того себя, сотворившего с ним ужасные вещи, и Миша боялся вдруг эти вещи ещё раз сотворить. Что если это он сам такой без тормозов, что если у него опять колпак сорвёт? Его и так от ластящегося к нему Андрюшки уносит, что не поймать обратно, и что если они дойдут до чего-нибудь… Сна не было ни в одном глазу. Проворочавшись в постели пару часов, Миша решил вставать и делать всё по списку — завтракать-обедать, разбираться наконец с потёкшим на кухне краном и заодно уж с лёхиным внезапно покосившимся диваном — вырос, походу, мальчик. С Лёхой они всё обсудили в итоге полюбовно, хоть взбучку младший брат сначала от Миши всё-таки получил — не смог Миша устоять, видя перед собой это гордое, уверенное в своей правоте лицо. Переубедить мальца, правда, до самого конца всё равно не вышло, слишком уж он тоже упёртый, одна кровь. Но Миша был уверен, что это просто потому, что Лёха Андрюшеньку ещё очень плохо знает. Знал ли Миша сам своего Андрюшеньку, тоже был тот ещё вопрос. Чем больше Андрей раскрывался, тем большими секретами обрастал, будто Миша вилок капусты разделывал, но с сердцевины, а не как все нормальные люди. Не унимались никак альфачьи инстинкты, что не договаривает ему Андрей очень многое, и вроде бы понятно, что люди не могут вот так взять и наизнанку тебе сразу вывернуться, а в то же время и обидно было, и сидело занозой где-то там глубоко внутри, и зудело, и странно было порой от дюшкиного чудного поведения. Про Ренегата он наотрез отказывался разговаривать, хоть Миша точно знал и не раз уже видел, что Дюша перед ним как мышонок колотится. Почему он становится всё более переживающим, хотя говорил совершенно обратное — что ему с Мишей тепло и спокойно — он тоже стойко умалчивал, иногда даже злясь и краснея, словно Миша сам должен до всего догадываться. Как в тот раз, когда они решили дойти до другого магазинчика, потому что местный был закрыт на учёт. Миша хотел Андрея ещё накормить чем-нибудь, а не просто снабдить сигаретами, поэтому топать пришлось далековато, но Андрей не был против прогуляться — один он ещё ни разу никуда из их двора не выбирался. Они не то чтобы прям гуляли — шарахались по аркам, подозрительно оглядываясь по сторонам, а Дюша так вообще прятал лицо в шарфе. Миша держал его прохладную ладошку, спрятав её в карман своей куртки, и легонько сдавливал пальчики, если до его обоняния снова долетали нотки тревоги и страха. Альфа и сам находился в каком-то дёрганном состоянии — перенимал от Андрея или просто бесился, что им нельзя, как любой другой парочке, взять и пойти вместе, куда пожелается. В какой-то момент омега затормозил на полпути, озираясь вокруг, и Миша хотел уже было возмутиться, что надо тогда идти обратно, раз он не может, но тут Дюша выдал смущённое «Я быстро» и шмыгнул в голые, лишь снегом припорошенные кустики между двух домов. Пока Миша непонимающе хлопал ресницами, Андрей уже скрылся с горизонта, и до альфы с опозданием дошло, что происходит. Поэтому он не успел для приличия отвернуться, и поэтому он увидел, как омега встаёт, поправляет на себе джинсы и выбирается по сугробам обратно, и сначала Миша даже не понял, что именно его смутило. - Дюш, ты… - он прокашлялся, покрываясь алыми пятнами — как-то интимно всё это было, а Андрей тут… как ни в чём не бывало… - У тебя всё нормально? У меня платок есть, надо? Омега завис с несколько секунд, переваривая вопрос, а потом тоже весь загорелся, зарылся носом в шарф и надвинул на лоб капюшон, отворачиваясь ещё вдогонку, и, буркнув только короткое «нет», зашагал скорее дальше по намеченному маршруту. Миша побежал за ним, конечно, куда он его одного отпустит, и Миша промолчал, конечно, раз это было так важно. Но он ещё долго жевал эту мысленную жвачку, почему это Андрей, чтобы сгонять в туалет, как девчонка присаживался, а ещё если… ну если ему надо было не по-маленькому, тогда почему он так быстро со всем разобрался? Мишу мучила просто огромная куча недомолвок между ними, поэтому сегодня, добравшись до их тайного местечка, он заранее был настроен крайне решительно. Он схватил андрюшины ледяные щёки сразу, как только тот юркнул к нему в укрытие, и, обрушивая на его губы тысячу быстрых поцелуев, зашептал как сумасшедший: - Дюша, Дюш, как же я скучаю, Дюш, скажи мне честно, ты тоже скучаешь? - Ты чего, Миш? - Андрей рассмеялся, не уворачиваясь нисколько и на альфу с изумлением посматривая, и сам подступил ещё ближе, вынуждая Мишу привалиться спиной к стене, и сам его засосал подольше, видимо, вместо «да». - Ничего, я просто думал, - запыхавшись от волнения, Миша отлепился на секундочку от дюшиных уже красных, раздразнённых губ и, выискивая в сияющих голубых глазах правду и только правду, затараторил: - Ты от меня закрываешься, и я не знаю, что делать, я ведь не умею мысли читать, понимаешь, да? Если бы ты мне вот всё как есть сказал, я бы всё сразу понял, так что ты… - Это ты о чём, Миш? - перебил его Андрей, и на его лице читалось такое искреннее недоумение, что альфа уже и сам стал сомневаться — почудилось ему, может, накрутил себя сам… - Ну ты… так часто молчишь и ничего не объясняешь, а я ведь чувствую, я… - Миша выдохнул, замедляясь и тщетно пытаясь усмирить бушующее в груди сердце, - Я ведь слышу, когда тебе страшно. И больно. И грустно. Я ведь всё сквозь себя пропускаю, Дюш. - Миш, - опустив глаза, омега несколько раз облизнулся и сглотнул, перед тем как боднуть щекой мишину ладонь — гладь, гладь ещё — и перейти на шёпот: - У меня течка скоро. Так и представляя, как всё его перепуганное нутро схлопывается — ответ на поверхности лежал, это Миша таким невнимательным, таким недалёким был — альфа притянул к себе Андрея вплотную, а тот с готовностью притянулся и даже лбом в лоб и нос к носу сразу прижался, как они всегда любят делать. Он немножко дрожал — его пальчики уже забрались к мишиной шее отогреваться, и его прерывистое дыхание гладило мишины губы — и в воздухе висело такое напряжение, будто омега на что-то решался, будто он готов был прямо сейчас сорваться и сделать что-то… - И я бы так хотел провести её с тобой, Миш, - выпалил наконец Андрей и даже охнул — тяжело ему давались эти признания — и Миша поспешил его утешить, в сухом поцелуе снова касаясь его губ своими и поглаживая прямо сквозь пуховик его спину. Мишу тоже сейчас эмоции поглощали до болезненного покалывания под рёбрами — Андрюша хотел бы с ним, его Андрюша, с ним, в течку — и он сдавил омегу всего и проговорил единственное, что безумной каруселью в его голове крутилось: - Я тебя выкуплю. - Нет, Миш, не получится, - Андрей замотал головой, зажмуриваясь и в мишину шею от душевной пытки ногтями врезаясь, - Не отпустят. - Я выкуплю, - упрямо повторил альфа, чуть ли не рыча от этой безысходности, что окутала их двоих и душила, выжидая, кто первый сдастся. - Нет, Миш, меня не отпустят. Этот всхлип лезвием полоснул по ушам, и Миша, с неимоверным усилием воли, отодрал от себя тряпичного Андрея, но только чтобы поправить, успокаивающе, рассыпчатые пряди его волос, только чтобы провести подушечками пальцев по его подмёрзшим щекам, только чтобы пробормотать ему приглушённое: - Я что-нибудь придумаю. Я тебя не оставлю, слышишь меня? Я решу. - Очень трогательно. Они оба вздрогнули, и Андрей отпрыгнул с полными самого настоящего ужаса глазами — прямо перед ними, гадко посмеиваясь и скрестив на груди руки, стоял Ренегат. Миша перевёл взгляд на омегу — тот уже выламывал пальцы рук и нервно шатался на месте, таращась умоляюще только на Реника — и в этот же миг возненавидел просто каждую клеточку себя, за наивность и беспомощность, и каждую крупинку этого мерзкого, тянущего свои грязные руки к мишиному самому драгоценному, альфы. - А я тут неподалёку был, смотрел на вас, смотрел, да как-то наскучило, если честно. Ладони сами собой сжимались в кулаки, и зубы вдавливались в зубы до гуляющих желваков, и только Андрей, только понимание того, что Андрею потом не жить, удерживало Мишу от того, чтобы броситься вперёд и вцепиться этому Ренегату в горло. Вместо этого он полез в карман, выуживая всё, что с собой было, и прошипел, глядя прямо в эти насмешливые глаза: - Я за всё. Заплачу. Сутенёр взял деньги, пытаясь сделать вид, что его это всё не заботит, но Миша уже отметил, каким ядовитым взглядом он окинул Дюшу, и как Дюша уже до крови разодрал свои губы. Обхватив Андрея за шею — Андрея, прячущего от Миши свой взгляд, Андрея, бледного, сливающегося с серым притоптанным снегом вокруг — и дёрнув его на себя, Реник снова оскалился: - С этого момента, мой дорогой, для тебя двойной тариф. Отобьёшь Андрюшины прогулы, да?