Written All Over Your Face

Бесцельная дорога мимо высоких — почти бесконечных — зданий из красного кирпича, пытающихся скрыться в густых облаках пара, вела Симона в никуда. Было холодно, но перчатки он не взял — пришлось прятать пальцы в кармане пуховика и надеяться, что он их не отморозит. Ему нужно было добраться до кладбища живым. От одной этой мысли захотелось разреветься. Прошла целая неделя с момента, когда в Новый год Симон нагнал Сару и она все-таки сказала ему, что случилось с отцом. Его нашли мертвым — уже несколько дней — и то только из-за того, что соцработник не мог до него дозвониться и пришел проверять лично. В первую очередь сообщили матери — как единственно близкому родственнику, пусть и в прошлом. Симон потом столько раз смотрел на те пять пропущенных звонков в тот момент, когда они были с Вильгельмом в ванной, и испытывал отвращение к себе. Но мама звонила ему для того, чтобы сообщить — Симон не смог бы никому помочь, никого спасти, но от темных мыслей этот факт ее не избавлял. Поддержка Вильгельма тоже не работала — но он и не пытался что-то исправить, зная на собственном опыте, что никакие слова не помогают пережить смерть. Симон так долго и так упорно думал о том, как сильно его подкосил уход человека, с которым они почти не общались и не виделись — где-то около года — что не мог поверить, что это действительно с ним происходит. Все то время порознь Симон был уверен, что отец будет последним человеком, о котором он будет плакать — выстрадано многое, как и не забыто. Но вдруг мир пошатнулся, и запертые на замки чувства и эмоции, вылились наружу, и Симон не мог переживать смерть отца так, как ему когда-то хотелось. Симон помнил, как отец заложил квартиру, чтобы выплатить долги за выпивку и наркотики, и им пришлось переехать в маленькую комнатку, в которой отец не мог контролировать себя, и доставалось больше всего Симону и Линде. Сара была испугана настолько, что всегда пряталась под кроватью, и ей удавалось избежать его вольных рук. Мама говорила, что он не плохой человек — всего лишь болен, и тогда Симон слабо в это верил. Только с возрастом понял, что возможно, так и есть — вокруг было слишком много людей, доказывающих правоту матери. А еще мир менялся, и отец даже пару раз пытался лечиться — хотя и безуспешно и слишком поздно. Симон с матерью и Сарой уже жили отдельно и не могли предать друг друга и вернуться к постоянному страху. От этого было еще более горько. Симон помнил все плохое — оно почти вытеснило хорошее — и все еще не мог надавить на себя, чтобы ему стало все равно. Так хотелось включить это чувство и не предпринимать никаких попыток успокоиться. Просто пройти сейчас на кладбище, увидеть собравшихся людей, гроб, священника, и не почувствовать от этого всего абсолютно ни-че-го. — Симон, — кивнула ему Линда, когда он подошел к небольшой толпе людей. — Я уже хотела отправить за тобой кого-нибудь. Ее лицо бледным, а в глазах стояли слезы — она держалась из последних сил. Ужасная усталость почти взяла свое, как и организация похорон, но внутренний голос уговаривал Линду продержаться еще чуть-чуть. Возможно, постоянная беготня и невозможность остановиться спасали ее от слез, которые она так и не обронила. — Я шел пешком, — тихо и сухо ответил Симон, но все же обнял маму, как бы странно для него не ощущался тактильный контакт сейчас. Казалось, что в него воткнуты иглы, и каждое прикосновение отзывалось болью. — Не замерз? Хорошо, что мороз отступил, — мама пыталась поддерживать обычную беседу, как и другие люди. Словно они пришли на обычное собрание родственников — хотя как глупо. Кроме Симона, Сары и матери никто не был Микке семьей. Остальными были друзья и знакомые по работе. — Все в порядке, — Симон звучал неубедительно, и в этот момент он почувствовал, как рядом с ним кто-то встал. Это был Вильгельм. Они не виделись пару дней, но Вилле писал ему каждый день. Не пытаясь отвлечь или заставить забыть о случившемся — просто напоминал о том, что Симон должен вовремя есть, пить. спать, выходить на прогулку или напоминать себе, что он не один — что может позвонить ему или приехать в любой момент. Это во многом отличалось от того, как представлял Симон себе поддержку раньше. Но так было лучше, даже искреннее. Потому что Вильгельм прекрасно знал, что такое утрата — хотя и ситуации были совершенно разные. Вильгельм крепко сжал ладонь Симона в своей, и больше ничего не сказал. Всю церемонию они стояли вместе — плечо к плечу — периодически Вилле сжимал его руку чуть сильнее. В тот момент Симон ощущал только это. Внутри него был холод, и он чуть не дрожал. Священник все говорил, а Симон все сильнее пропадал в своих мыслях. После окончания церемонии к нему подошла Сара, но он не мог ее услышать — перед глазами вместо опускаемого в могилу гроба стояло лицо отца, когда они прощались в последний раз. Чуть помятое, но добродушное — без злобы, но в отчаянии. Тогда Симон был уверен, что отец вновь начал пить, а вскрытие это и показало. В голове продолжали биться мысли, что если бы Симон вновь дал ему шанс, то сейчас они тут не стояли. — Пойдем? — Симон неожиданно повернулся к Вильгельму. Взгляд был полон решимости — словно всего остального не существовало. — Куда? — Вильгельм бросил настороженный взгляд сначала на него, а затем на Линду и Сару, которые подозрительно смотрели на Симона, не узнавая. — Здесь рядом, хочу прогуляться, — дышать было сложно, и Симон наполовину расстегнул пуховик. — Симон? — Линда видела, что сын ведет себя иначе, и волнение усилилось. — Сара, могу на тебя положиться? — он редко просил об этом сестру, стараясь всегда брать ответственность на себя, но в этот момент Симон чувствовал, что больше не может. — Я напишу. Или позвоню. Обязательно. Как только Сара кивнула, он уже сам сжал ладонь Вилле в своей и взглянул на него — решительно и в то же время жалостливо. Это было той самой просьбой, которой Симон мог поделиться в те дни, когда Вилле ему писал, и он сразу это понял. Выразив еще раз соболезнования, Вильгельм поспешил за Симоном — тот почти перешел на бег. — Знаешь, куда идти? — нагнав, он осторожно коснулся его плеча. — Да, но придется пройтись. Парни быстро перешли дорогу, прошли мимо церкви к домам, путь занял минут пятнадцать — пока они не вышли на Флоренс стрит и не последовали по тропинке к территории заповедника. Вильгельм несколько раз порывался спросить о конечной точке, но чем быстрее они шли, тем отчетливее он понимал, что этот путь нужно просто пройти. Молча. Следуя за Симоном куда угодно. Голые зимние деревья возвышались над ними как стражники, но воздух освежал и бодрил. Вокруг никого не было, и от этого становилось не по себе. Усыпляющая тишина и природа Стокпорта влюбляла Вильгельма все больше. Кто бы мог подумать, что в нескольких километрах от Манчестера можно найти место, где время остановилось. Даже больше — оно и не собиралось ускоряться. Какое-то мгновение эта мысль пленила Вильгельма, но затем он увидел, куда его привел Симон. На футбольное поле — огромное, но пустое, почти вымершее. Здесь могли тренироваться школьники или местная команда — все-таки сегодня выходной и все еще довольно светло, но Симон с Вильгельмом были единственными его посетителями. — Знаешь, что отец хотел, чтобы я стал футболистом? — Симон сделал несколько осторожных шагов по траве и резко обернулся. Его взгляд бродил вокруг, но все равно не мог избежать лица Вильгельма. — Это мы не обсуждали, — и правда, единственное что-то похожее было о том, кем они хотели стать в детстве, но ничего про мечты родителей. Тогда только Вильгельм признался, что вся его семья ждет, что он продолжит семейный бизнес, но он даже не говорил какой. А, возможно, стоило, и тогда бы он узнал эту деталь о Симоне еще раньше. — Да, таскал меня по секциям. Однажды я даже сбежал в музыкальную школу. Искали меня часа два. Столько было криков, но зато… — Симон все еще шел впереди, но теперь старался идти по белой начерченной линии, которая была границей игровой зоны. — Зато после этого мама сказала отцу, что больше никакого футбола. Симон нервно рассмеялся и вновь обернулся. Вильгельм старался предугадать, к чему ведет разговор, но было сложно. Стоило затаиться и дождаться момента, когда Симону понадобится его помощь. А по тому, как он говорил, как подрагивал его голос, это было неминуемо. — Наверное, отец очень расстроился, узнав, что меня больше интересует музыка. — Может быть, он принял твой выбор? — Вильгельм попытался сменить тему — обратить внимание на что-то хорошее, но и не подозревал, насколько ошибся. — С другими он обсуждал, что его мечта не сбылась, — отрицательно закачал головой Симон и грустно и горько улыбнулся. — Но спасибо на том, что он никогда не говорил мне об этом. Вильгельм молчал, напряженно смотря перед собой. Он не мог поблагодарить своих родителей за то же — выбора у него будто никогда и не было. Нужно было отучиться в определенном вузе на определенной специальности, а затем стать одной из могущественных теней бизнеса, который рулит всем Манчестером. Все просто и понятно… — А теперь его нет. И его мечты тоже. Хотя, наверное, все мечты в нем уже давно умерли, — Симон на мгновение зажмурился и почувствовал, как по щеке потекла горячая слеза. Он не хотел больше плакать, но уже не контролировал свои эмоции. — И я не знаю, почему мне не все равно. — Это нормально, — тихо проговорил Вильгельм. — Сомневаюсь. Все эти годы я его фактически презирал. А стоило ему уйти, вдруг чувствую боль, — признаться в таком было непросто. Симон остановился и вновь обернулся, надеясь, что Вилле на него смотрит, но смотрит без презрения, которое испытывал сам. — Я чувствовал только злость, когда умер мой брат, — Вилле смотрел на Симона открыто и невозмутимо. Сердце уходило в пятки — никому и никогда он не рассказывал о таких противоречивых и даже ужасных мыслях. Только Борис однажды догадался, и то после нескольких сеансов терапии. — Мне не в чем было его упрекнуть. Наверное, он даже был моим единственным настоящим другом. Только потом осознал, что ощущал его смерть, как предательство. Нормально ли было это? Симон не нашел, что ответить, но почувствовал, что хочет услышать все сказанное сейчас Вилле. Его слова и его боль утраты были другими, но в них была своя тайна и свое спасение. — Нормально? — все-таки произнес Симон и опустил взгляд. — Да, но понял я это только недавно, — Вильгельм выдохнул струйку пара из-за холода и огляделся. — Так что пройдет время, и ты тоже поймешь свои чувства. Симон ощутил, как леденеют его руки и как на грудь медленно опускается тяжелая плита из эмоций, которые он не мог ни принять, ни отпустить. В глазах потемнело и ноги отказывались слушаться, но вокруг было только безграничное поле, а до мест для зрителей еще нужно было дойти — Симон не успел, и почти потерял равновесие. Вильгельм смотрел в сторону, прикидывая, сколько им потребуется времени на возвращение, и заметил, что Симон падает, слишком поздно. Он сделал несколько быстрых шагов, чтобы взять Симона за плечо, удержать его, но из-за резких движений они вдвоем упали на траву. — Ты в порядке? — Вилле словно и не заметил падения, сразу же схватил Симона и встряхнул. — Да, но голова еще кружится, — причиной тому могло быть не только переутомление, но и то, что он ничего не ел больше суток. — Облокотись на меня, вот так. Парни очень странно сидели на траве посреди поля. Симон прижимался к груди Вилле и все еще был в предобморочном состоянии, и он его крепко держал — при этом роясь в карманах пальто. — Когда ты последний раз ел? — Вчера. — Симон… — голос звучал укоризненно, но после этого Вилле проверил карманы джинсов, и только в одном из них нашел единственно оставшуюся пластинку клубничной жвачки. — Возьми. Симон медленно развернул ее и положил в рот — сладость и свежесть вкуса почти сразу подействовали, и хотя это был неполноценный прием пищи, он почувствовал себя лучше, но не торопился встать. Вилле был еще теплее, чем ему казалось. Шерстяное пальто и мягкий кашемировый шарф теперь согревали и его лицо. Трудно было отстраниться — сильные руки обхватывали плечи, поддерживая. Симон чувствовал себя в безопасности. — Спасибо, — полушепотом проговорил он, прижавшись чуть сильнее. Вильгельм сморщил нос от удовольствия — конечно, ему не хотелось, чтобы Симон ослаб, но обессиленный и уставший в его руках он был особенно очарователен. — Как ты? — спросил Вилле, прокашлявшись, и взглянув на Симона сверху вниз. — Лучше. Но надо поесть, — подтвердил он то, о чем Вилле и сам думал. — Здесь рядом есть один паб, насколько я знаю, — Вилле не торопился вставать, ожидая знака, что Симон набрался достаточно сил, чтобы идти. — Да? Да… Точно, — кивнул Симон и неловко улыбнулся. Тревога отступала, и он был почти готов свободно выдохнуть. Этот день был непростым, и ему нужна, просто необходима, была передышка. — Слушай… — Ммм? — Вилле наклонился еще ниже, наконец-то встретившись с Симоном взглядом. — Спасибо, — его голос звучал мягко и ласково, точно песня. — Ты уже говорил, — Вилле как всегда не мог сразу сообразить, что Симон говорит совершенно о другом. — Да, но не говорил спасибо за то, что ты здесь. Они смотрели друг на друга пристально и долго — Вилле, подбирая слова, а Симон — решаясь сказать все, что вырывалось из груди. Это действительно был порыв. Боль внутри почти вытеснила все хорошее, все то, что согревало. Ему нужно было высказать вслух то, что он так боялся потерять. — Иначе и быть не может, — наконец на одном дыхании произнес Вилле и сжал Симона за плечи чуть сильнее в знак подтверждения. — Может. Я знаю, — боль все-таки тоже нашла выход, но Симон уже не боялся ее отпустить. — Не со мной. Они продолжали друг на друга смотреть, но теперь улыбались — понимающе и по-доброму, как люди, которые ощущали важность этого момента, открытости и принятия. Симон завертелся от удовольствия в руках Вилле, словно пытаясь вырваться — что, конечно, было лишь позерством — и спустя минуту наконец-то привстал и сел напротив. Вильгельм смотрел на него, излучая любовь, а Симон отвечал тем же, протягивая руку, чтобы взять его ладонь в свою. Они сидели на пустом футбольном поле и любовались видом, смотря только перед собой — на того человека, которым так дорожили, которого так любили. Они могли сидеть где угодно. Ничего бы не изменилось. Но Симон первым отвел взгляд и провел кончиками пальцев по траве, спросив: — Забавно, да? — Что? — Вилле непонимающе посмотрел вниз. — Трава ненастоящая, — Симон негромко рассмеялся, а Вилле только фыркнул и загадочно улыбнулся. — Что? — Футбол — вообще пустышка, — он не верил своим словам, но кажется, больше не мог держать в себе и это. Раз они оказались здесь. — Почему ты так говоришь? — Симон действительно не понимал, к чему Вилле клонит. Раньше они, конечно, не обсуждали футбол, но живя в Манчестере, да и в целом в Англии, очень сложно было отвергать этот вида спорта. — Окей. Пора рассказать, — Вилле опустил ладонь Симона и потер руки в нетерпении. Взгляд его был хитрым, но все же он чувствовал и тревогу. — Рассказать что? — Что, если я скажу, что моя семья, ну или точнее моя мама, владеет всеми футбольными клубами в Большом Манчестере, — Вилле выпалил это так быстро, что не сразу осознал. — Что?! Подожди…– лицо Симона выражало искреннее удивление. Новый факт о жизни Вильгельма, конечно, ни на что не влиял, но узнать это было очень любопытно. Особенно сидя на футбольном поле, которое, возможно, принадлежит матери его парня. — И она хочет, чтобы этим занимался и я, — Вилле сделал многозначительную паузу. — Но как я уже упомянул — это все пустышка. Симон приоткрыл рот, собираясь задать несколько вопросов, но решил оставить их на потом. Он знал, насколько болезненны для Вилле эти разговоры о семейном бизнесе, да и в целом о том, чего от него ожидают, и не хотел ворошить и его раны. Но в то же время Симон задумался о сказанном. — А есть ли что-то, что не пустышка? — в особо темные времена ему казалось, что абсолютно все фальшивое. И если этот период в жизни вновь вернется, ему нужно будет кто-то рядом, кто докажет, что это не так. Вильгельм переменился в лице — серьезность и напряженность, с которыми он говорил о семье, ушли, и черты расправились — и он понимал, почему. — Да, — уверенно сказал он и вновь протянул руки к Симону, собираясь заключить его в свои объятия. — Ты и я. Твоя музыка. Вот это настоящее. Я точно знаю. Симон расплылся в улыбке и почувствовал, что боль отступает.