Один пояс, один путь

      В Белом доме горели огни даже глубокой ночью. По залитому светом залу лилась приятная музыка, а в бокалы — шампанское рекой, и пушисто-белым выплескивающимся потоком —прямо на роскошные алые ковры.       Страны капиталистического блока никак не хотели отпускать этот торжественный день. Блестящая победа Запада — кровавая сталь Серпа и Молота рухнула, Империя Зла повержена, низвергнута в небытие. Сегодня праздновали очередную годовщину подписания в Беловежской пуще документа о расформировании лютого врага. СССР. Для западного мира буквы на той бумаге горели огненным золотом. Все они коварно скалились, все они радовались, махая звездно-полосатыми флажками, и в хвалебных тостах, речах и гимнах превозносили могущество своего властелина, сокрушающего тьму победителя Америку.       Каждый в этом зале спешил поздравить его лично с превосходящим все ожидания триумфом. Сам американец, впервые за долгое-долгое время не в военной форме — потертой куртке, камуфляжных штанах и солнечных очках на растрепанной золотой макушке выглядел обособленно и странно среди строгих костюмов, чопорных фраков и таких же безупречных зачесов и лиц, идущих к нему на поклон, заискивающих перед единственным теперь полюсом мира.       Америка, нисколько не смущенный своим свободным видом, торжествующе и надменно пожимал холодные и потные от волнения руки теперешних и потенциальных партнеров, другим, тем, кто был особенно близок, уважительно дарил теплые объятия. Америка чувствовал радость всеми фибрами своей души, это ощущение растекалось волнами по всему воплощению нации, приятно щекотало под ребрами и даже наливалось напряжением в паху. Триумф — наркотик весьма будоражащий и возбуждающий. Америка улыбался, улыбался, улыбался… до зубной боли, слащаво, уверенно и как можно шире. Он уже был слегка пьян от нескольких бокалов шампанского вперемешку со стаканами бренди со льдом, мысли текли неспешно и менее рационально. Пестрый хоровод стран и их одинаковые, словно как под копирку слова поздравлений теперь скорее раздражали, нежели радовали. Все они сводились к невысказанной одному: «Денег дай!»       «Душно, так жарко, на воздух бы сейчас, — думал американец, подустав от яркого калейдоскопа праздника, выпивки, скрипачей, уже который час подряд пилящих инструменты, и оглушительных залпов салютов, что не будут смолкать всю ночь. Вдруг мышление в нетрезвой голове сделало крутой вираж и повернулось совсем в другую сторону.       «А он… так любил волю, что за нее готов все на свете отдать. Списки его потерь, век от века, древние битвы, первая мировая, вторая… такова была каждый раз цена его свободы. И он всегда исправно платил ее, платил с лихвой, ни кого не слушая, ни на кого не оборачиваясь и не надеясь, — американец внезапно разозлился, и на себя за неподобающие мысли и больше на врага: — Да что ж ты за страна такая!»       Эти неправильные раздумья бились огненной лавой прямо под внешней радостью от поражения давнего соперника. Еще глубже в душе было адовое ледяное озеро Коцит и не мысли, не впечатления, а смутное, не обличаемое в слова иррациональное всему триумфу победы:       «…Как ты посмел проиграть? Почему меня оставил?»       Руки Америки были спрятаны беззаботно в карманы брюк, показывая все его пренебрежение к миру. И руки эти в его карманах же невидимо сжались в кулаки.       Он огляделся. Все вокруг казалось пластмассовым и бутафорским, не было в этом зале единственного настоящего, достойного игры и битвы. Никогда больше не будет. Каждой жилой Америка ощущал свою гегемонию, свое превосходство. И внезапно одиночество. Он смотрел на мир насквозь, сплошь застеленный перед ним ровной белой пеленой покорности, он вглядывался в лица, тщетно желая увидеть снежный и строгий взгляд светло-голубых глаз и летящий в быстром повороте головы локон цвета белого золота.       Все это крутилось в голове, перед мысленным взором, а сам мученик раздумий внешне никак не изменился. Он стоял в центре зала, приосанившись, сверкая белоснежными зубами принимал поздравления. Улыбка победителя, не естественная, будто бы приклеенная к этому красивому лицу, несколько поугасла. Он увидел того, с кем встречаться и разговаривать именно сегодня сторонился. Англия слишком хорошо знает его, умеет какой-то потусторонней способностью и своим цепким проницательным взглядом вмиг увидеть самую суть вещей и такие чувства, о которых и сам их обладатель даже не догадывался. И вот сейчас, как и ожидал Америка, простая фраза родственника вызвала в душе смятение.       — Холодная война закончена. Наступает новая эра, эпоха твоего полного и безраздельного владычества, поздравляю, — говорил англичанин, заговорчески улыбаясь и звонко стукнув свой высокий фужер о такой же, полный хмельной золотистой влаги, бокал американца.       — Спасибо, — с натяжением выдавил из себя Америка совсем уже не радостно.       — Могу я пригласить тебя на пару слов, необходимо кое-что обсудить прямо сейчас, — фраза обернулась утверждением, а не вопросом.       Америка приобнял союзника за плечо и слегка пляшущей походкой отправился в конец зала, к опустевшим столам. Все самые важные разговоры всегда происходили именно в кулуарах. Америка с размаха сел прямо на стол и всем видом показывал нетерпение припасть к очередным английским заговорам.       — Союз распался, но рано расслабляться на лаврах, — холодно сообщил Англия, сверкая изумрудными глазами, — Остался Россия. Нам нужно решить, что делать с ним.       — Что ты предлагаешь? — Америка всеми силами старался скрыть злость в голосе. Но англичанин списал это напряжение на беспокойство о возможном, хотя и маловероятном, реванше русского.       — Разделить его территорию на несколько суверенных государств по нашему прошлому плану.       «Эти глаза россиянина, острые и хищные. Узкий черный зрачок в Ледовитом океане взгляда… неужели никогда… никогда теперь…»       Кулак Америки совершенно не подходя этой беспечной музыке и обстановке вдруг резко опустился на столешницу, на которой американец беспардонно сидел.       — Нет! — вырвалось у Америки более резко и горячо, чем следовало бы. — У него вся территория напичкана ядеркой! А «Периметр», «Мертвая рука»? Мы поставили лояльное правительство и сможем хотя бы первое время держать его вооружение под контролем. А если дробить территорию, в чьих руках окажутся ракеты? Если эти мнимые «отдельные государства» передерутся друг с другом, то минимум по «Сатане»точно достанется нам с тобой.       — В твоих речах есть рациональное зерно, конечно. — Англия положил палец на переносицу, секунду подумал и предложил: — Тогда его нужно сначала разоружить и уже после добить. С угрозой России все равно нужно что-то делать. Ты же не думаешь, что империалисты и диктаторы бывают бывшими?       — Нам удалось провернуть это с Германией, — взгляд синих глаз американца похолодел, — Тем более меня начинает беспокоить Китай. По нашим прогнозам, именно он станет нашим главным соперником в будущем. В этом плане Россию с его огромной китайской границей и военной мощью будет удобно держать на союзническом поводке.       — Да, это будет идеальная буферная зона для возможного столкновения на суше, — согласился Англия. — Мы сможем воевать против Китая на земле России и его руками.       — Коммунисты повержены, Китай на него в сильной обиде. И теперь, думаю, Россия будет более сговорчивым, — Америка улыбнулся теперь тепло и радостно, — Будем налаживать сотрудничество. Предложи русскому вступить в Совет Европы, а я завтра же приглашу его на Конгресс.

***

      …Тук-тук…       Бутылка шампанского упала с подлокотника дивана разбивая мрачную сонную тишину оглушительным перезвоном. Резкий звук заставил сердце испуганно замереть.       «Что это? Интервенция? Война? Дробление территорий? Это Конец!»       Россия минут пять лежал на диване, замерев без движения, пытаясь определить мертв ли он или пока еще жив. Тьма перед глазами мелькала и кружилась, как лопасти вертолета, хоть глаза и были закрыты, голова гудела болью, а тело сковывало бессилие. Мир понемногу возвращался из покоя сновидений в жестокую реальность. Просыпаться не хотелось. Русский пытался снова рухнуть в пустой и тяжелый сон без картинок, но трезвон в голове, жажда и навязчивый стеклянный стук откуда-то слева не позволяли ему продлить это блаженство.       …тук-тук… тук…       Россия откинул покрывало, сел, равнодушно смотрел на зеленые стекла внизу и тающие пузыри недопитого шампанского, растекающиеся брызгами и пятнами по паркету. Среди осколков лежала мятая и мокрая этикетка «Советское». Голова в вертикальном положении закружилась, но это не принесло каких-то особенных страданий. Жить в принципе не хотелось.       …тук-тук… тук-тук …       Мерзкий стук все не прекращался, отдавался нарастающими раскатами в больной голове. Он все же смог собрать свое гнездо на голове в хвост и встать голыми ногами прямо на стекла. Короткая вспышка боли вдруг принесла странное облегчение. Россия надавил стопой сильнее, пока стеклянная крошка не перемешалась с алой кровью, стремясь перевести нахлынувшие душевные муки в физические. Это было намного легче переносить, почти приятно.       …тук-тук-тук-тук…       Россия быстро затолкал ногой осколки под диван, решив, что лужа высохнет сама, а кровь он ототрет… Потом как-нибудь. И отправился к балкону, оставляя на полу новые кровавые следы и разводы. Он распахнул шторы.       «Вечереет. Я думал, что утро, — Россия зажмурил голубые глаза, отвернулся на часы. — Пять вечера… Или все же утра? Но какого дня? Я совсем запутался».       Тут снова его привлек стук. Россия посмотрел сквозь стекло. Сизый голубь тоже на него внимательно взглянул, перестав барабанить в окно и наклонив на бок головку. Русский открыл окно и протянул руку. Голубок доверчиво перебрался к нему на предплечье, загипнотизированный колдовскими глазами цвета весенних высоких небес. Россия строго свел светлые брови и напряженно сжал губы.       «Заводы закрываются, за бесценок продаются бандитам, или иностранным капиталистам… Полстраны голодает, работы нет, а если и есть нечем платить…»       Россия вдруг ощутил это чувство своего народа, сосущее последние силы, не позволяющее думать ни о чем, кроме как добыть хоть плохое, но пропитание. Почувствовал весь этот страх, и отчаяние, отчаяние.       «В Москве и Питере, еще куда ни шло, — Россия погладил серые перышки птицы, — А на Белогородщине народ уже голубей ловит и жарит. А я ничего поделать не могу, ни защитить их, ни даже накормить».       Он вдруг вспомнил, что сам несколько дней не брал в рот ни крохи, только пил. Светло-голубые глаза сверкнули по-звериному, превратились в злобные щелки, а губы изогнулись в хищной улыбке. Россия медленно потянул руку к голубю, прицеливаясь на резкий маневр, чтобы свернуть ему шею. Голубь ни капельки его не боялся, заворковал дружелюбно: «Ур-урррр». Россия закрыл глаза.       «Что я творю?»       Он вздохнул и опустил птицу на подоконник. А сам направился на кухню, открыл стратегический шкаф с крупой.       — Гречку будешь? — серьезно спросил Россия голубя на балконе, как будто он ему ответит. Птиц повертел головой, раскрыл пестрое крыло и принялся чистить перышки.       — Тоже мне, барин нашелся, — фыркнул русский, насыпая крупу прямо на бетонный пол, — Больше нет ничего, или жри или лети отсюда.       Голубь все-таки согласился на гречку. Закрывая дверь, Россия подумал, что надо бы сообразить для него кормушку. Хоть кто-то в округе будет ему собеседником.       Он еще раз пошарил по шкафам, алкоголя в доме больше не было. Придется тащиться в магазин. Ради такого дела Россия даже откопал в куче мусора расческу и распутал свои длинные светло-золотые волосы. Перед зеркалом застегнул молнию ветровки до самого горла, натянул капюшон.       «Выгляжу почти прилично, только вот синяки под глазами никак не скроешь. Ладно, в палатке меня и не в таком виде обслуживали».       Он спустился с пятого этажа хрущевки и поплелся через двор. И тут увидел подозрительную парочку. Россия проблем и ненужной крови не хотел. Он попытался прикинуться веником или призраком и обойти сомнительных граждан по широкой дуге. Но поздно. Его заметили.       — Слышь, поди сюды!       Россия остановился, взглянул на граждан исподлобья, злясь, что к нему обратились вовсе не лермонтовскими оборотами речи, зажал в кулаке цепь от ключей, готовый уложить обоих одной левой. Но незнакомцы не планировали ни бить, ни воровать.       — Купи белого, за пятихат отдам!       «Сволочи, барыги! Вот только этих западных развлечений нам не доставало! Торгуют смертью прямо на улице!»       В голове России что-то замкнуло. Перегрузка, искры, взрыв. Он первым кинулся на вовсе не хилого телосложения наркодилеров, выбил первому зубы кулаком, обернутым цепью, второго с разворота ударил ногой и перекинул через бедро. Затем подошел к поверженным врагам, обыскал карманы, забрав наличку.       — Псих! Гребаный придурок! — орал на весь двор-колодец первый барыга, сплевывая кровь и крошку от зубов, поднимаясь с асфальта.       — Это ж мент! Валим, валим! — кричал второй, корчась и держась за живот. — Серега! Уходи!       Но первый не побежал, помог встать шатающемуся товарищу и они, заплетаясь в ногах, быстро и отчаянно пытались скрыться в темной арке.       Россия преследовать не стал. Не стал и вызывать милицию. Он продолжил идти до палатки, весь оставшийся путь прискорбно думая, что с падением Союза и упадком экономики не только снизилась культура его еще вчера такого начитанного и законопослушного народа, но и стремительно возросла преступность. В темное время суток на улице лучше не появляться. Или нарвешься на бандитские разборки, где велика вероятность погибнуть от шальной пули, либо вот так вот, станешь жертвой обычного разбоя.       Россия в этих скорбных мыслях даже не заметил, как очутился перед прилавком маленького магазинчика. Он поправил выбившуюся в драке золотистую длинную прядку обратно в капюшон и только потом посмотрел на свою руку — тонкая ладонь вся была в крови собственной и барыги, и в синеющих следах от цепи.       «Хорош же я, воплощение нации, избил и ограбил собственных людей!»       Он поднял печальные глаза на продавщицу. Женщина средних лет, чуть полноватая, все еще по советской традиции в фартуке и чепчике на начесе из волос, с волнением глядела на вечернего посетителя.       — Что стряслось? Может тебе скорую вызвать? У тебя вон волосы в крови! — причитала женщина, глядя на снова выпавшую из капюшона непослушную окровавленную прядку.       — Не надо, все в порядке. Хулиганы напали.       Продавщица жалостливо покивала, мол «да-да, везде расплодились, домой страшно возвращаться».       — Тебе шампанского? Сколько?       — Да, «Советского». Пять бутылок.       Россия вытащил из кармана смятые рубли, стараясь не пачкать доставшиеся таким недобропорядочным путем купюры кровью. Продавщица посмотрела на него как-то очень уж по-матерински сострадательно и выдала товар.       Обратный путь прошел без приключений. Россия закрыл дверь на ключ, стянул в прихожей ботинки, открыл шампанское, и только тогда включил телевизор. Без спасительного для психики пойла, новости он смотреть не мог.       Первые часы он еще возмущался горестно вслух: «Такую страну развалили!» после бутылки третьей уже почти спал и к своей радости уже мало понимал, что обсуждали в политических ночных передачах.       Россия проснулся, как и почти половину суток назад, резко, будто вынырнул из спокойной темной воды. Разбудил в этот раз его не голубь и не случайно сбитая во сне бутылка, а звонок телефона. Он подскочил, как по тревоге. В куче наваленного барахла откопал трубку аппарата.       — Алле? — хрипло прошептал Россия, вцепившись обеими руками в трубку.       — Раша. Это Америка.       — У меня три часа ночи.       — Сорри, забыл, у меня день…       На том конце трубки на миг умолкли, но почти тут же продолжили с явным напором.       — Послезавтра приезжай в штаты, будешь присутствовать на конгрессе. Там будут важные заявлени и решения, в том числе по твоей ситуации. Так что не советую игнорировать, чтобы ты там о себе в своей берлоге не возомнил.       До того, как русский успел хоть как-то собраться и ответить в трубке послушались короткие гудки.