***
На лоснящемся лице Геринга отображалось волнение, а Гиммлер лишь незаметно хмыкнул и потянулся было в карман, чтобы поиграть с зажигалкой, но сдержался — при таком свидетеле этого лучше не делать. — Мой фюрер, — Геринг коротко кашлянул. — Мы делали всё возможное. И рассчитывали, что… — он запнулся. — Пожалуй, вы просчитались, — фюрер выдержал паузу и выразительно сверкнул синими глазами, — рейхсмаршал. Кажется, вы чудно проводили время в Каринхалле. Глянув на побледневшего Геринга, Генрих усмехнулся. Оправдания на уровне Мюера, даже удивительно! Герман всегда умел выкрутиться, но, видимо, этого совещания высших чинов Рейха он по правде остерегался. Что ж, выбора никакого нет. Фюрер встал, обошёл массивный стол и присел на столешницу, сцепив пальцы на бедре. Лицо его вновь приняло непроницаемый вид. — Итак, к делу. Сколько, вы сказали, самолётов участвовало в налёте? — Восемьдесят один, — протараторил Геринг. — Но до Берлина дошли только двадцать девять, из них семь были сбиты. — Двадцать девять самолётов… А в чём вы многократно клялись всей нации? Что ни один вражеский самолёт — ни один! — не сможет прорвать оборону Берлина. Повисла тяжёлая тишина. Все присутствовавшие в кабинете, включая фюрера, знали, что британские самолёты после начала войны многократно появлялись в небе Германии — и даже над Берлином. Но они сбрасывали не бомбы, а миллионы листовок. Всё руководство Рейха привыкло считать эти «листовочные налёты» чем-то совершенно безобидным и заслуживающим только лишь шуток. Почему никому из них — в том числе и ему, рейхсфюреру! — даже не пришло в голову, что это могут быть британские рекогносцировки перед настоящими боевыми вылетами! Им позволяли свободно летать над всей Германией, они наверняка изучали расположение объектов, тренировались в ночных полётах… Гиммлер от злости и досады прикусил щёку. Нечасто он совершал промахи, тем более — настолько серьёзные… И осознание, что ошибся не только он, ничуть не утешало. — До вас даже не сразу дозвонились, Геринг. Чем вы занимались, когда на головы наших мирных жителей падали бомбы, рейхсминистр авиации? — фюрер, мрачно прищурившись, подчеркнул последние два слова. — Всей нации — включая меня! — был важен результат, а не голословные заверения в полной безопасности, к тому же, оказавшиеся ложными. Остолбеневший Геринг, казалось, едва дышал. Гиммлер, слегка скосив на него глаза, отметил, что в лице его не стало ни кровинки, в то время как уши просто пылали. Может быть, подлить масла в огонь, упомянув о том, как рейхсмаршал всего несколько дней назад обращался с призывом не отправляться в убежища, услышав сирены воздушной тревоги?.. Нет, ничего хорошего это не даст. Вряд ли Герман лишится хоть какого-то своего поста за собственную неосмотрительность, проявленную в отношении налётов британцев. Фюрер и без этого распекает этого толстяка-авиатора отнюдь не так сурово, как тот, похоже, ожидал. И откровенная вражда с Герингом ему, Генриху, совсем ни к чему. — Вам, рейхсмаршал, были даны все ресурсы, все полномочия, — рот фюрера скривился в холодной усмешке. — Если требовалось что-то ещё — об этом следовало оповестить… Я ведь не ясновидящий. Внезапно фюрер повернулся к Гиммлеру, лёгкая ухмылка которого мгновенно сошла с губ. — А вы что скажете, рейхсфюрер? Разведка тоже… несколько расслабилась? Генрих напрягся и машинально поправил очки, впрочем, быстро одёрнул себя. — Простите, мой фюрер, но это не я и не подвластные мне структуры заявляли, что ни одна бомба не упадёт на Берлин. Однако я предлагаю эффективные средства борьбы с противником. — Я прекрасно помню про ваши авианосцы, рейхсфюрер, но это к делу отношения не имеет. — Осмелюсь заявить, что и для Абвера этот налёт стал неожиданностью. Как и отмечу то, что с авианосцами мы сможем наносить ответные удары намного более эффективно. — А наш рейхсмаршал что на это ответит? — фюрер вернулся за стол и, поправив бежевый китель, сел в кресло. — Должно быть, небольшое плавание не повредит кое-чему летающему, как считаете? — Вы ведь уже всё одобрили, мой фюрер. Полагаю, — он приподнял подбородок, — мне не стоит в это вмешиваться. Раз всё уже решено. — О, ещё как стоит, Геринг, коль скоро всё, что летает, относится к вам, — фюрер сложил руки на груди и тем самым показался ещё более внушительным, как если бы он нависал над ними. — Так что проследите за тем, чтобы авианесущие суда не были построены понапрасну. А ещё я ожидаю от вас предложений по усовершенствованию противовоздушной обороны. Не сдержавшись, Генрих усмехнулся и покосился на Геринга. — К вам это тоже относится, Гиммлер, — фюрер выпрямился. — Также жду данных от разведки, в особенности Абвера, о планах британцев по поводу следующих авианалётов. Фюрер оглядел присутствующих так, что намёк сразу оказался ясным: речь шла о жителях Берлина. О мирных жителях. Ночью бомбы падали и в пригороде… А ведь новый налёт будет — Гиммлер ни капли не сомневался. Впрочем, судя по выражению лица Геринга, тот тоже сильно этого остерегался, хотя изо всех сил пытался это скрыть — щека его дёрнулась. — Нельзя было позволять этим листовочникам летать над Германией, — вдруг приглушённо произнёс фюрер. — Мы допустили самую непростительную оплошность, какую только можно совершить на войне — недооценили противника. Теперь придётся исправлять ошибки. Да, Гиммлер тоже об этом размышлял. Если бы они заранее… хотя какой смысл теперь корить себя? Внезапно ему вспомнился Эндрюс с его «Титаником». Но «Титаник» затонул непоправимо, в их же случае есть шансы всё исправить, пусть долго и сложно, гораздо сложнее, чем было бы, не окажись они все такими беспечными. В этот миг в дверь постучали, и в кабинет заглянула светловолосая фройляйн, с которой рейхсфюрер уже пару раз сталкивался… Не только здесь, в рейхсканцелярии, но и на прошлогоднем фестивале германского искусства в Мюнхене. Генрих вспомнил, что счёл тогда её поведение несколько неоднозначным, но вычислить, что именно было не так, не сумел… И все его догадки оказались необоснованными. Стареет, что ли?.. Впрочем, никакого серьёзного расследования он ведь не проводил — ни опасной, ни подозрительной она ему не показалась, да и непроверенные люди в рейхсканцелярию не попадали. Фюрер же спешно пригладил тёмные волосы и поднялся, но затем, словно опомнившись, дёрнул плечами и строго отчеканил: — Всем спасибо, сегодня на этом всё. Приступайте к работе. А вы, фройляйн, пожалуйста, проходите.***
На следующее утро после налёта все в доме — кроме Фридриха, который, отправившись куда-то ночью, так и не вернулся — встали гораздо позже обычного. Однако никаких изменений в распорядке дня не произошло. После позднего завтрака Ингрид, как обычно, увлекла Томаса в библиотеку, и они долго сидели над учебниками, прервавшись только ради того, чтобы пообедать и погулять с Зигфридом. Ингрид постепенно успокаивалась, и к ней возвращались обычный неотразимый вид и победоносная уверенность в себе. Но, тем не менее, ближе к вечеру в ней стала проявляться лёгкая нервозность — страх всё-таки не был изжит окончательно. Впрочем, Томас и сам себя поймал на том, что опасается предстоящей ночи, а точнее, возможных прилётов британской авиации. В конце концов, побродив около часа по саду и выпив по бокалу красного вина на террасе, они всё же отправились спать. Томас не имел ни малейшего представления, как организована оборона Берлина от налётов вражеских самолётов. Наверняка там имелись слабые места… впрочем, как в любой сложной системе. И теперь, после, очевидно, абсолютно неожиданной бомбёжки своей столицы руководство Рейха предпримет какие-то дополнительные меры. По крайней мере, Эндрюс на это надеялся. И всё-таки он сих пор не знал, из-за чего началась эта война; не мог судить, кто в чём прав, а кто — виноват. Будучи британцем, он, несмотря ни на что, желал победы Великобритании, но вот гибнуть под английскими бомбами никакого желания не испытывал, а перспектива побега оставалась всё такой же призрачной, как и раньше… Эта и следующая ночь прошли без происшествий, днём вокруг тоже царили мир и покой. Во вторник вечером Ингрид сообщила, что ей надо побывать дома — она не покидала «Цветущий сад» с утра того памятного воскресенья — и уехала, забрав с собой Зигфрида. В среду она примчалась раньше обычного и за завтраком сообщила, что сегодня их ждут некие «ответственные дела». Однако какие именно, пояснять не стала, сказала только, что Томас «всё увидит сам». — Собирайся скорее, — поторопила Ингрид, когда они встали из-за стола. — И поехали! — Куда собираться? И что за срочность? — ему, признаться, вовсе не хотелось никуда спешить. — У нас — точнее, у тебя — сегодня встреча с одним очень высокопоставленным человеком. — С кем же? С Гиммлером? — Нет, не с ним. Всё узнаешь, когда приедем, — она загадочно улыбнулась. — И что же этому, несомненно, серьёзному человеку нужно от меня? — насторожился Томас. — Он сам тебе об этом расскажет, дорогой, — промурлыкала Ингрид, но затем деловито добавила: — Надо будет взять с собой документацию «Жоффра». И твои заметки. Ну же, не медли! Документация и заметки. Неужели речь пойдет о постройке авианосцев?.. Вот уж чего совсем не хотелось бы. Отказаться ехать? Не потащат же его силой. Хотя… даже если не потащат, тогда эта большая шишка просто приедет сюда. Да и, быть может, это его шанс уговорить их отступиться от него? Томас вздохнул и отправился собираться. Они ехали в Берлин какой-то другой дорогой — не тем путём, которым Ингрид в прошлый раз возила его развеяться и развлечься. — Хочу проехать через Потсдам, купить кое-что, — с улыбкой ответила она на его краткий вопрос по поводу их местонахождения. — Не волнуйся, это быстро. Собственно, Томас был совсем не против задержаться в Потсдаме или ещё где бы то ни было. И задержаться подольше, а лучше — вообще не ехать в Берлин. Предстоящая встреча с неизвестной ему высокопоставленной особой никакого энтузиазма не вызывала. — Дворец Сан-Суси — это же в Потсдаме? — поинтересовался он. — Да, всё верно. Как-нибудь свожу тебя туда, — пообещала Ингрид. — Может быть, сегодня как раз подходящий день? Смотри, какая чудная погода… — Томас, нас и правда ждут. Очень ждут, — она остро посмотрела на него, оторвав взгляд от дороги, но через мгновение её лицо смягчилось. — У тебя всё получится, не переживай. Он вовсе не хотел, чтобы у него «всё получилось» с авианосцами, но сообщать об этом благоразумно не стал. Вишнёвый «Maybach» уже въезжал в Потсдам. По обеим сторонам дороги стояли старинные украшенные лепниной дома — в основном, на два или три этажа — с высокими черепичными крышами и мансардами; в небо вонзались колокольни кирх и зеленоватый купол с башенкой — вероятно, собор. Всё вместе производило впечатление идиллической рождественской открытки — правда, без снега. — Сейчас проедем мимо старой ратуши, а потом — к вокзалу… — Ингрид вдруг осеклась и резко остановила машину. Повернув голову туда, куда смотрела она, Томас ощутимо вздрогнул. Одна из боковых улочек была перегорожена. Прямо посередине улицы чернела глубокая яма с рваными краями, возле которой суетились ремонтные рабочие; безобразные следы совсем свежих разрушений виднелись зияющими ранами на фасадах нескольких домов. Обломков на мостовой не было — очевидно, всё уже успели убрать. Они оба оцепенело обозревали эту картину. Первым очнулся Томас. — Давай поедем дальше, — он тронул руку Ингрид. Она молча кивнула и включила передачу. Так вот как, оказывается, выглядит война… И это только начало — тот же фон Мольтке был твёрдо убеждён, что будут ещё налёты. А ведь германская авиация тоже наверняка кого-то бомбит?.. Раз британские самолёты могут долететь сюда, значит, и немецкие тоже вполне способны добраться, например, до Лондона и сбросить там бомбы. А если они куда-то добраться не в состоянии — значит, надо доставить их поближе к цели… на авианосцах. Он сжал кулаки. — Ингрид, и всё же, куда мы едем? — На важную встречу, я же говорила, — она, выведенная из задумчивости, ответила не сразу. — Это я помню. Но всё ещё хочу услышать — с кем конкретно? И зачем? — он старался скрыть раздражение, но, кажется, не преуспел. — Томас, очень скоро ты всё узнаешь, поверь, — она, вздохнув, посмотрела на него. Внезапно ему вспомнился разговор с фон Мольтке по окончании бомбёжки. — Ингрид, кто такой Геринг? — Геринг? Это рейхсмаршал… А почему ты спрашиваешь? — она, казалось, вполне искренне удивилась этому вопросу. — Его упомянул Фридрих, тогда, после обстрела. Он был страшно зол. — Фридрих? Неудивительно, — фыркнула Ингрид. — Геринг отвечает за противовоздушную оборону Берлина. И распоряжается всей военной авиацией Рейха. — То есть, он — лётчик? — Был когда-то. И очень хорошим лётчиком. Но сейчас управление самолётом… немного не вписывается в его габариты, — Ингрид усмехнулась. — В целом, он остался профессионалом, пускай и слишком самонадеян. Как мы все успели убедиться… Последнее предложение она пробормотала, и Томас напрягся. Появилась некая догадка, а потому он полушутливо уточнил: — Получается, я вот-вот узрею степень его профессионализма и оценю габариты? — Конечно, ты познакомишься с ним, я уверена. Но точно не сегодня. Он замолчал и перевёл взгляд на пейзаж за окном. Вокруг были поля, сменяющиеся перелесками, а затем — аккуратными сельскими домиками… — Мы уже выехали из Потсдама? Ты ведь хотела что-то купить. — Я передумала. В другой раз. Они оба притихли, и дальнейший путь проходил в молчании до самого Берлина. Когда они уже ехали по, несомненно, богатому и респектабельному району — по обе стороны дороги возвышались окружённые садами роскошные особняки — Томас поймал себя на том, что всё время вертит головой по сторонам в поисках последствий налёта. Но таковых не обнаруживалось — выходит, бомбы упали в других местах. Машина свернула с широкого шоссе на какую-то улицу, и вдруг Ингрид подала голос: — Мы едем в «Аненербе». «Аненербе»… Наследие предков. Это же… это же ведомство Мюера! — Ты хочешь сказать, что у меня важная встреча… с Маркусом? Ингрид, доселе грустная и задумчивая, вдруг безудержно расхохоталась. Когда она смогла, наконец, успокоиться, то с трудом выговорила: — Нет! Как тебе только такое в голову пришло? Да его сейчас и нет в Берлине, он в командировке. Вот и прекрасно. Уж с Мюером Томас точно не имел ни малейшей охоты встречаться, тем более, в присутствии Ингрид. Перед ними распахнулись ворота элегантной белой виллы, на стенах которой путались тени от окружающих её деревьев. Во дворе уже стояло несколько автомобилей, в одном из которых Томас опознал чёрный «Mercedes» рейхсфюрера — тот самый, с синим салоном, вёзший его в Берлин из Свинемюнде. Но Ингрид же ясно сказала, что встреча — не с Гиммлером! Он быстро оценил остальные машины — все они были гораздо скромнее, и вряд ли на какой-то из них могла прибыть «важная шишка». Или это конспирация? — Судя по всему, герр Гиммлер тоже собрался присутствовать? — Ты наблюдателен, — подмигнула ему Ингрид, захлопывая дверь. — Да, именно. Он представит тебя и будет участвовать в беседе. — Беседе — с кем? Мне кажется, я имею право это узнать. — Томас, ну не будь таким нетерпеливым. Идём, — она потянула его ко входу в здание. Особняк, внешне строгий и довольно простой, внутри оказался весьма запутанным, как будто строители замыслили устроить там лабиринт. Но Ингрид уверенно шла вперёд, прекрасно ориентируясь в хитросплетении комнат и коридоров. Томас не имел возможности толком осмотреться, но мимоходом обратил внимание, что часть помещений превращена в офисы, и прямо сейчас там были заняты неведомой ему работой сотрудники «Наследия предков». Наконец, Ингрид без стука распахнула дверь, за которой оказался внушительных размеров кабинет, обставленный массивной дубовой мебелью. Свет, сквозь два высоких окна разливающийся по простору комнаты, отражался от начищенного паркета и блестящей поверхности большого стола, возле которого было расставлено несколько кресел. — Фрау Мюер, герр Эндрюс! Добрый день! — раздался голос откуда-то сбоку, и с дивана в углу кабинета поднялся изначально незамеченный ими рейхсфюрер. — Проходите, устраивайтесь. Вы даже раньше, чем я ожидал… Вот и отлично. Сейчас принесут чай, и у нас останется время просто посидеть и поговорить. Все трое расселись в креслах вокруг дубового стола. Томас хотел было сразу спросить у Гиммлера, кого ещё они ждут, но передумал. Ответ он наверняка получит тот же, что давала ему Ингрид, а беспокойство о будущем уже откровенно утомило, и поэтому он был рад возможности приятно провести время за чашкой чая в спокойной — как Томас надеялся — беседе. — Скажите, герр Эндрюс, вы когда-нибудь участвовали в спиритических сеансах? Это было так же неожиданно, как те давние вопросы рейхсфюрера о реинкарнации. Хотя, в общем-то, Томас почти привык… — По правде говоря, нет, ни разу, — помедлив, отозвался он. — И никогда не хотели поучаствовать? Я знаю, в ваше время это было весьма и весьма модным увлечением. Точнее, развлечением. — Буду честным: даже мысли такой в голову не приходило. Всегда смотрел на это, как на… — Эндрюс на момент осёкся, бросая взгляд на рейхсфюрера, но всё же решился: — глупости. — Может, и глупости, герр Эндрюс. Но почему тогда идеи спиритизма так легко, можно сказать, овладели широкими массами? Вы никогда не задумывались об этом? И не только низкопробной публикой, но и блестящими умами — вспомнить, например, сэра Конан Дойля. — О, для меня это всегда было загадкой. Но почему этим интересуетесь лично вы, герр Гиммлер? — Как вам известно, я занимаю, не буду скромничать, очень высокий и ответственный пост. Следовательно, должен знать, как оказывать влияние на людей. Принесли серебряный поднос, на котором красовались чайный сервиз из тонкого костяного фарфора в нежных бело-голубых тонах и блюдо с пончиками-берлинерами. Наполнив кружку чаем и сделав несколько глотков, рейхсфюрер задумчиво продолжил: — Что касается Конан Дойля… Вы вряд ли успели узнать об этом, герр Эндрюс, но он потерял на войне брата, сына и двух племянников. Именно тогда его интерес к спиритизму резко усилился. Да, похоже, спиритизм помогал ему перенести утраты. Это так по-человечески — искать опору, нечто, способное подарить хоть какую-то радость жизни в тяжёлых обстоятельствах. Никуда не сбежать от напоминаний о войне! Томас вздохнул. Ему хотелось просто жевать пончик с клубничным конфитюром, запивать его чаем и не думать ни о войнах, ни о том, с какой целью его сюда доставили. Гиммлер, словно бы прочитав его мысли, сменил тему: — Как вам берлинеры, герр Эндрюс? Вы их не пробовали раньше? — Очень вкусные, спасибо. Пробовал, когда приезжал с фрау Мюер в Берлин, — не задумываясь, откликнулся Томас и тут же прикусил язык. Проболтался… Эндрюс готов был хлопнуть себя по лбу! Неизвестно, осведомлён ли рейхсфюрер о той поездке, и если нет, то у Ингрид могут быть неприятности. — Вот как… Приезжали в Берлин? — Гиммлер обвёл их обоих вопросительным взором. — Да, я решила показать герру Эндрюсу город, — Ингрид, похоже, нисколько не смутилась. — Не весь, конечно. — Превосходная идея, — рейхсфюрер, похоже, был настроен благодушно. — Право же, вам пора ближе знакомиться с Германией, герр Эндрюс. Я тоже непременно куда-нибудь вас свожу. — Благодарю вас, герр Гиммлер, — Томас не лукавил: он вправду был благодарен, как минимум, за то, что никаких дурных последствий для Ингрид, очевидно, не предвидится. — Тем не менее, вы наверняка человек крайне занятой… — Работы хватает всегда, но поверьте, время для вас у меня найдётся, — его интонации были пропитаны спокойствием и доброжелательностью, а взгляд утратил обычную цепкую настойчивость. Любопытно, куда именно рейхсфюрер собирается везти Эндрюса? В том, что это и правда случится, сомневаться не приходилось — он уже усвоил, что Гиммлер от своих замыслов не отступается. С другой стороны, ему и самому поднадоело безвылазно сидеть в «Цветущем саду». Он, всегда полный любознательной энергии, в данный момент не мог никуда её приложить. Хотелось изучить все достопримечательности, что есть в окрестностях, а приезд в особняк «Аненербе» был всего третьим «выходом в свет»… — Какая занятная планировка у этого здания, — заметил Томас, сделав последний глоток из фарфоровой чашки. — А, вы тоже обратили внимание, герр Эндрюс? — чуть склонил голову вбок рейхсфюрер. — Неизвестно, что за смысл вкладывал в это архитектор. Конечно, можно придумать некую символику, — при этих словах он усмехнулся, — но я склонен считать, что ответ гораздо прозаичнее. Тут есть несколько интересных комнат, особенно, библиотека. Если хотите, можете осмотреть её — время у нас пока что есть. Только недолго, хорошо? Что ж, почему бы и нет? Томасу было действительно любопытно осмотреть учреждение, которым заведовал Мюер. Руководствуясь указаниями, данными ему оставшейся в кабинете Ингрид, он без труда добрался до библиотеки. Распахнув тяжёлую дверь и пройдя между двумя огромными книжными шкафами, он оказался в центре круглого зала — вернее, почти в центре, потому что самую середину помещения занимало высокое, изумительно схожее с настоящим дерево. Зелёная крона уходила под купол, а между ветвями Эндрюс заметил плафоны и догадался, что это дерево служит, кроме украшения, ещё и светильником. Мозаичный паркет изображал древесные корни, числом двенадцать, протянувшиеся в разные стороны от ствола. Старинных шкафов красного дерева, лучами расходящихся от центра, было не двенадцать, как сначала показалось Томасу, а двадцать четыре. Они стояли попарно, на торце каждого из них был вырезан некий незнакомый символ — для каждого шкафа свой. Подняв голову, он обнаружил на потолке вокруг купола росписи в виде двенадцати знаков зодиака. Полюбовавшись столь необычным и изящным убранством, Томас решил ознакомиться и с литературой. Открыв наугад один из шкафов, он пробежал глазами корешки книг. Большинство названий и авторов оказались совершенно незнакомыми: Вирт «Заря человечества», Рерих «Шамбала»… Но было и кое-что, о чём он слышал раньше. «Критий» Платона. Интересно, к чему здесь произведение античного философа? Эндрюс быстро пролистал книгу. Понятно, это тот самый диалог, где говорится о затонувшей Атлантиде… Читать о чём бы то ни было затонувшем ему совершенно не хотелось, и книга отправилась обратно на своё место. Блаватская, «Тайная доктрина». Название было знакомым, но с отчётливым привкусом скандала. Вспомнилось что-то про «одну из наиболее совершенных, остроумных и интересных обманщиц нашей эпохи», а также её… точно, спиритические сеансы! Эндрюс развеселился, вспомнив вопросы рейхсфюрера о спиритизме. Чемберлен, «Основы девятнадцатого века». Томас не читал это произведение, но был о нём наслышан. Как раз в одиннадцатом году книга вышла в Англии и получила множество хвалебных рецензий в прессе. В мозгу всплыли газетные восторги: «монумент эрудиции», «свежие и решительные мысли»… Он открыл книгу и пробежался по предисловию, а после — по некоторым главам. «Особая одарённость германских рас», «тевтонские народы — преемники Греческой и Римской империй», «спасение Западной цивилизации от семитского доминирования»… Нет уж, как не было у него желания приобщиться к этим «научным знаниям» раньше, так не возникло и сейчас. Ладно, пора бы возвращаться обратно — рейхсфюрер же просил «недолго». Томас огляделся в поисках выхода, но внезапно заметил, что таковых в этом зале два. И осознал, что у него напрочь вылетело из головы, через который из них он сюда пришёл. Он открыл одну из дверей, выглянул в коридор и постарался обнаружить какие-то знакомые детали интерьера, но потерпел неудачу. Со второй дверью вышло аналогично. Жалко, что с собой нет монетки, чтобы подбросить… Время у него ещё наверняка есть, иначе бы за ним уже кто-нибудь пришёл. Остаться здесь и подождать? Глупо как-то. Не потеряется же он в этом не слишком большом здании, в самом деле! Томас решительно распахнул одну из дверей и двинулся по коридору… куда-то. Через несколько минут блужданий он уже не понимал ни где находится, ни даже как вернуться обратно в библиотечный зал, и потерял всякую надежду выйти из этого лабиринта самостоятельно. Как назло, эта часть здания была безлюдной — ему ещё не встретилось ни единой живой души. Пройдя ещё каким-то коротким коридором, он вдруг уткнулся в тупик. Что ж, единственная в этом коридорчике боковая дверь была приоткрыта, и, осторожно заглянув туда, Томас увидел сидевшую за столом женщину, черты которой показались ему знакомыми. Текла Вайсс, заместительница Мюера! Наконец-то! Он уже отчаялся встретить здесь людей, а уж тем более — знакомых. Конечно, она кажется несколько… чудаковатой, особенно учитывая тот её неожиданный визит на день рождения Фридриха, но другого варианта всё равно нет. Надо же как-то отсюда выбраться, в конце концов! С этой мыслью Томас, вежливо постучавшись, открыл дверь. Фройляйн, сперва резко дёрнувшись, уставилась на него немигающим взором и замерла в молчании. — Добрый день, фройляйн Вайсс. Извините, совсем не хотел вас напугать. Она ничего не отвечала, и Томас уже было подумал, что ошибся и наткнулся на какую-то очень похожую даму. Но нет, это несколько несуразное лицо, этот характерный ощупывающий взгляд ни с чем нельзя спутать. — Текла. Для вас просто Текла, Томас, я ведь говорила. И вы меня совершенно не напугали, — в её бесцветном голосе словно бы послышалось некое довольное урчание. — Текла, простите, что отрываю вас от работы, но не могли бы вы мне помочь? Я, представьте, заблудился в этом здании, а мне очень нужно вернуться обратно к рейхсфюреру. Он в том большом кабинете с двумя окнами и дубовой мебелью. Ответа не последовало. Может, она не понимает его немецкий? Но только что ведь поняла… При этом её глаза даже не бегали, а противно ползали по нему, словно исследуя каждый дюйм его тела. Эндрюс коротко дёрнул плечами. — Пойдёмте, — внезапно произнесла Текла, с грохотом поднимаясь со стула. Приблизившись к Томасу, она цепко схватила его за запястье и потянула за собой в коридор. Они, не разговаривая, шли по особняку. Фройляйн Вайсс ни на секунду не отпускала его руку. Коридоры, комнаты, лестницы, снова коридоры… Не может быть, чтобы кабинет Гиммлера был так далеко! Это же не Рейхсканцелярия — наверное, правильно запомнил — длиной в четыреста метров! — Томас, вы ведь инженер? Никогда не любила инженеров. — Вероятно, для вашей нелюбви к инженерам есть определённые причины, и я, разумеется, не стану лезть к вам в душу, уточняя, каковы они — с вежливым равнодушием отозвался Томас и принялся внимательно глядеть по сторонам, с тщательностью подмечая детали. Так… мимо этого камина они уже точно проходили. И дверь со слегка заедающей ручкой тоже открывали, причём даже неоднократно. Что вообще происходит?! — Фройляйн Вайсс… извините, Текла… у меня сложилось впечатление, что мы уже давно должны были дойти до кабинета, это здание отнюдь не настолько большое. — То есть… вам всё равно? — она остановилась, а затем вновь зашагала. — Вы не должны быть безразличны, это неправильно и безнравственно! Эндрюс не сразу догадался, что это был ответ на его предпоследнюю реплику. До неё так медленно доходит? — Я просто не хочу бередить ваши предположительные раны. Это разве безнравственность? — Но у меня нет никаких ран! Моя мораль защищает меня! — всю её апатичность как рукой сняло, и Вайсс, повысив голос, начала буквально чеканить каждое слово. — На чьей вы стороне? — Полагаю, на своей, — настороженно отозвался Томас. — Рад, что для вас мораль — сильный защитник, какой бы она ни была, — он огляделся. — Но знаете, мне действительно нужно спешить. Не думаю, что ваша мораль защитит меня от выговора рейхсфюрера. Впрочем, как и вас. — И не только мораль, — активно жестикулируя свободной рукой, заявила она с настырностью. — Я владею знаниями, недоступными другим. Открытыми только определённой категории людей. — Я как-то не привык делить людей на категории, — хмыкнул Эндрюс. — В мои обязанности это не входит, и, ко всему прочему, лично для себя я не вижу в этом ничего интересного. — Вы должны, понимаете, должны выбрать правильную сторону! Вас судьба привела! Понимаете? Вы — судьба! Рок! Фатум! И я точно знаю, для чего вы здесь! Вы должны будете исполнить ваше предназначение! — Текла, чуть забежав вперёд, остановилась прямо перед ним и завладела и другой его рукой. На мгновение оторопев, Томас качнул головой и дёрнул пальцами, как бы обозначая, что этот физический контакт неуместен. Ко всему прочему, развернувшаяся вздорная трагикомедия его порядком утомила. — Слушайте, не морочьте мне голову, фройляйн. Мы проходим эту картину, как минимум, в третий раз! Вы что, водите меня кругами? Зачем? — Вы не понимаете! Сейчас вы как раз идёте самой прямой дорогой! — Очень странное у вас представление о «прямой дороге»… — Я же говорю, вы пока не понимаете! А должны понять! И всегда слушаться меня, потому что я всегда права! Я сейчас вижу вас сквозь одежду… то есть насквозь! И всегда буду видеть! — её речь становилась всё более экзальтированной. Выпустив запястья Томаса, она крепко ухватилась теперь уже за его плечи, и он в недоумении поднял брови, но в следующую же секунду их нахмурил. — Я даже не буду интересоваться, что именно вы видите сквозь одежду… или сквозь меня. Вы понимаете, что меня ждёт рейхсфюрер? И перестаньте меня трогать, наконец! — Томасу окончательно осточертел весь этот балаган. — Я вижу, Томас, что вы сейчас на неправильной стороне, — маленькие глазки фройляйн хищно заблестели. — А должны, должны принять правильную! Раз не хотите, придётся вас заставить! И никогда не смейте ни спорить со мной, ни отталкивать меня! Грубо вцепившись в лацканы его пиджака, Текла потащила Эндрюса в сторону распахнутой двери, за которой виднелась какая-то тёмная… подсобка? Томас не успел сообразить, как именно ему реагировать на подобную бесцеремонность, потому что в этот момент раздался гневный голос Ингрид: — Что здесь происходит? — она появилась в коридоре абсолютно неожиданно. И вовремя, так как звук её голоса заставил алчные щупальца Теклы неохотно, но разомкнуться. — Томас, вас уже по всему зданию ищут. Рейхсфюрер беспокоится, куда вы могли пропасть. А вам, фройляйн Вайсс, — глаза фрау Мюер яростно сверкнули, — горячо рекомендую сегодня не попадаться на глаза ни рейхсфюреру, ни мне! Точно бы остолбенев, Текла сверлила её пропитанным ненавистью взглядом, но возразить всё же не осмеливалась. — Пойдёмте, — Ингрид перехватила его запястье, а Томас был готов поклясться, что услышал, как вслед им раздалось приглушённое шипение. — Ты просто спасла меня… — От Вайсс? Да уж, я заметила. Как ты вообще на неё наткнулся? — Заблудился, попросил проводить. — Заблудился на полчаса? — Она водила меня кругами, а потом принялась хватать меня, вещать о «правильной стороне» и о том, что я — фатум… У неё какие-то проблемы? — У неё будут проблемы, если она повторит нечто подобное, не сомневайся, — процедила Ингрид. До нужного кабинета они добрались меньше чем за минуту, и прямо с порога Ингрид провозгласила: — Нашлась наша пропажа, рейхсфюрер. — Наконец-то! Я уж испугался, что вас похитили, герр Эндрюс, — Гиммлер добродушно засмеялся, но всё-таки в его интонациях Томасу послышались и беспокойство, и неподдельная радость, что он благополучно отыскался. Неужели рейхсфюрер так опасался, что Томас каким-то образом сбежит отсюда? Или что его могут по-настоящему похитить? — А его и похитили, — ехидно сообщила Ингрид. — Заместительница моего мужа. Вайсс. — О… Сочувствую, герр Эндрюс. Она выглядит и ведёт себя так, словно пережила неудачную лоботомию… Или удачную — как знать, — он усмехнулся. Неизвестной Томасу «важной шишки» в кабинете по-прежнему не было. Зачем же всё-таки его привезли сюда? Тем более, с документацией «Жоффра» и его записями. Ведомство Мюера явно никакого отношения к судостроению не имеет. Или решили устроить спиритический сеанс и ждут лучшего медиума Германии? От Гиммлера и не такого можно ожидать! Внезапно дверь в кабинет распахнулась, и на пороге показался человек среднего роста, облачённый в тёмно-синий двубортный китель, на рукавах которого Томас насчитал целых пять золотых нашивок — одну широкую и четыре узких. Тут же, учитывая возраст визитёра, — а ему точно не менее шестидесяти, — мелькнула догадка: это же какой-то очень высокий военно-морской чин! Да уж, теперь спиритический сеанс показался весьма желанной перспективой… — Приветствую. Очень рад всех видеть, — он закрыл дверь и, пройдя в помещение, коснулся кисти Ингрид губами, потом обменялся рукопожатием с Гиммлером, а затем только повернулся к Томасу. — Простите, пришлось немного задержаться. — Адмирал, это и есть наш гость, о котором мы с вами так много говорили — герр Томас Эндрюс, — представил его Гиммлер. — Герр Эндрюс, это гросс-адмирал Эрих Редер, и он давно хочет познакомиться с вами. Гросс-адмирал! Высшее германское военно-морское звание. И этот человек здесь ради него, Томаса? — Герр Эндрюс, счастлив с вами познакомиться, — адмирал протянул ему руку, которую Томас несколько растерянно пожал. — Мне тоже очень приятно с вами познакомиться, адмирал. — Я, конечно, слышал о вас и раньше. Но, признаюсь, когда я получил рапорт от фон Ланге, сначала даже не мог поверить. — Прошу прощения… От какого фон Ланге? — эта фамилия была совершенно незнакома Томасу. — Вальтер фон Ланге, командир «Эмдена», — пояснил Редер. Ах вот оно что! Томас ведь и не узнал тогда, как зовут командира крейсера. Значит, фон Ланге отправил рапорт — видимо, сразу на имя гросс-адмирала, потому что ситуация была из ряда вон выходящей. А адмирал уже поделился новостями с рейхсфюрером. Все расселись в креслах, и Редер заговорил: — На первых порах, понятное дело, они приняли вас за шпиона. И предполагали, что против «Эмдена» могло быть использовано какое-то новейшее противокорабельное оружие. — Насчёт «шпиона» я догадался. Но неудивительно, что они мне не поверили. Я и сам тогда даже не представлял, что подобное в принципе может произойти, и был убеждён: на дворе тысяча девятьсот двенадцатый год… Но, при всём уважении, адмирал, не могли бы вы прояснить насчёт противокорабельного оружия? — Перед тем, как «Эмден» обнаружил вас, с судном произошли совершенно необъяснимые вещи, — постучав пальцами о подлокотник, начал Редер. — Ни с того ни с сего остановились оба двигателя, руль самопроизвольно переложился на правый борт, и его никак не могли вернуть в нормальное положение — да и вообще хоть как-то прокрутить штурвал. Приборы стали выдавать нелепые, совершенно нереальные показания, которые, к тому же, постоянно менялись… Никто не понимал, что происходит и что делать, но спустя несколько минут всё само собой пришло в норму. Удивительно и пугающе… Видимо, это было проявление того же таинственного феномена, который перенёс Томаса на двадцать восемь лет вперёд и тысячи миль вдаль… — Вы упомянули, что слышали обо мне и раньше. Но откуда?.. — Герр Эндрюс, я же моряк, — его рот растянулся в сочувственной улыбке. — Быть моряком и не знать подробностей о «Титанике» — нонсенс. Выходит, Томас теперь навсегда и намертво связан с «Титаником»… Что бы ни делал, сколько бы ещё ни прожил. Вот уж не мечтал Томас о подобной славе! Хотя он, собственно, вообще ни о какой славе никогда не помышлял, все его мысли были о том, как сделать корабли совершеннее. А сейчас… Впрочем, адмирал неоспоримо являлся опытным моряком и сам завёл речь о «Титанике», значит, уместно порасспрашивать, что он думает о случившемся, верно? — Могу я полюбопытствовать, каковы лично ваши выводы из всей этой истории с «Титаником», адмирал? Не поймите неправильно, мне просто до сих пор неизвестны ни результаты расследования, которое наверняка было, ни принятые меры… И для меня очень важно услышать именно профессионала, а не журналиста или обывателя. — Понимаете, герр Эндрюс, — гросс-адмирал откинулся на спинку и соединил кончики пальцев, а его светло-карие глаза выразили участие, — есть же два пути развития — эволюционный и революционный. До «Титаника» развитие и судостроения, и судоходства шло путем постепенной эволюции. А трагедия стала причиной буквально революционных изменений во всех вопросах, касающихся безопасности мореплавания. Новейшее судно, самое безопасное в мире на тот момент — да, ведь именно так и было — погибло в первом же рейсе… Разумеется, лучше бы обошлось вовсе без таких вот «катализаторов революции»… Изменения произошли практически во всём: от правил использования радиотелеграфа до фасона спасательных жилетов. Но само по себе то, что случилось с «Титаником» — действительно роковая случайность, я вам это заявляю как человек, более сорока лет напрямую связанный с флотом и мореходством. — Прискорбно, что для каких-либо изменений требуются… конкретные примеры, — пробормотал Томас, а в мыслях у него прозвучал голос Гиммлера, вещающий про судьбу, что всё обращает на пользу: на пользу живым… С этим утверждением впервые захотелось полностью согласиться. Поистине решить, что всё — судьба… и даже Редер только что упомянул «роковую случайность»! С такими жертвами… Переведя дыхание, Эндрюс покосился на невозмутимого рейхсфюрера, который восседал, закинув ногу на ногу. Тот совершенно не вмешивался в беседу, но явно не упускал ни единой реплики. Ингрид помогала с переводом — без неё этот разговор был бы гораздо сложнее… всё-таки Томас, несмотря на все успехи, пока что недостаточно владел немецким. — Крайне прискорбно, да… И я приношу свои искренние соболезнования вашей утрате, герр Эндрюс, — промолвил Редер. — Спасибо… — с трудом выдавил Томас и прочистил горло. — Так вот… У нас в военном флоте часто проводятся самые разнообразные учения, — развил свою мысль Редер. — Но любой вам скажет: если вы обдумали и отработали, допустим, сто различных ситуаций, то ждите сто первую, которую даже вообразить себе не могли. И дальше уже многое зависит от случая — и профессионализма самой высшей пробы, и огромной суммы приложенных усилий всё равно может оказаться недостаточно. — Я помню, какое потрясение вызвала тогда эта катастрофа, — адмирал задумчиво провёл пальцами по тёмным с проседью волосам, взгляд его словно бы затуманился. — И это потрясение, кстати, породило множество глупейших теорий. Люди почему-то никак не хотели и не хотят поверить в реальность. — Да, герр Гиммлер уже рассказывал мне об одной из них — якобы корабль погубила египетская мумия, — Томас в очередной раз вспомнил свою первую встречу с рейхсфюрером. — Мумия! — адмирал, вынырнув из воспоминаний, чуть ли не расхохотался. — Впрочем, да, до меня тоже доходили подобные слухи. Ещё есть расхожее мнение, что «Титаник» заменили «Олимпиком», который «Уайт Стар Лайн» якобы сочла слишком сильно повреждённым, а потому безнадёжно убыточным. — Простите, не совсем понял… Кто-то считает, что «Уайт Стар» заранее спланировала катастрофу и поэтому специально заменила «Титаник» «Олимпиком»? — Томас не верил своим ушам. — Боже, какой горячечный бред… — Да, именно так, герр Эндрюс. Нет пределов человеческой глупости, — усмехнулся Редер. — Впрочем, встречаются и такие теории, которые выглядят более правдоподобно на первый взгляд. — Например, какие? — Например, теория, что всему виной пожар в угольном бункере, из-за которого переборки… потеряли прочность. — Ах да, в одном из бункеров был пожар — точнее, даже не пожар, а просто уголь тлел. Но к моменту столкновения с айсбергом уже всё давно погасили. И целостность переборок никоим образом не была нарушена. — Я это прекрасно понимаю. Сколько лет сам отходил на судах, использовавших уголь. Вечные проблемы были с этим углём — что с погрузкой, что с хранением… — Насколько я понял, адмирал, сейчас основное топливо — нефть? — Нефть и её производные — мазут, например. — Что ж, я рад, что старому доброму углю, наконец, нашли замену, — Томас не кривил душой: замечательно, что нет больше этих мучительных погрузок, ада кочегарок, угольной пыли, проникавшей повсюду и хрустевшей на зубах. — А какие используются силовые установки? — Паросиловые, паротурбинные. Достаточно много и дизельных. — Дизельный двигатель на судне! Для меня пока что это звучит как чудо. В моё время подобные опыты с дизелями только-только начинались… — Эндрюс в восхищении широко распахнул веки. Дизельный автомобиль он уже видел, а есть, оказывается, ещё и суда с подобными моторами! — Много интересных открытий произошло почти за три десятка лет, — протянул адмирал, разведя руками. — Право, ради такого стоило совершить скачок во времени! — воодушевился Эндрюс. — И они, получается, используются в главных энергетических установках? К тому же, они ещё и наверняка реверсивные… — В главных установках, да. И они действительно реверсивные, — улыбнулся его восторгу гросс-адмирал. — Ох, извините, что заваливаю вопросами, но мне крайне интересно… — он не мог, да и не хотел, унять разгоревшееся любопытство. — Я помню, что в обычном дизеле для переключения вращения винта в обратную сторону требовалось использовать реверс-редуктор. А как сделано в реверсивных двигателях? — Вал двигателя жёстко соединён с гребным винтом. Реверс идёт за счёт изменения фазы открытия впускного и выпускного клапанов, а также впрыска топлива, — любезно пояснил Редер. — Погодите… То есть, выходит, что на распределительном валу — двойное количество кулачков? Для прямого и обратного хода? — озвучил своё предположение Томас. — Да, именно так, герр Эндрюс. И тут Томас осознал, что полностью расслабился и болтает с адмиралом, словно со старым знакомым. Вскоре им принесли чай и десерты. Эндрюс внезапно обнаружил, что проголодался, и положил себе большую порцию вишнёвого штруделя. — Нагуляли аппетит в компании фройляйн Вайсс, герр Эндрюс? — шутливо поинтересовался Гиммлер. — Ох, не напоминайте, герр Гиммлер, — Томас громко усмехнулся, а Ингрид прыснула; Редер же смотрел на них с недоумением. — Герр Эндрюс перед вашим приходом угодил в лапы Минотавра местного лабиринта — заместительницы моего мужа, именующейся фройляйн Вайсс. Мне пришлось спасать нашего драгоценного судостроителя, — прокомментировала Ингрид. — Ах да, припоминаю её, — Редер отхлебнул чай. — Странноватая дама. Я в прошлом году как-то заехал к доктору Мюеру по делу, и она принялась меня расспрашивать, как на флоте определяют «правильность» и «неправильность». Так и не удалось понять, что она имела в виду. Какая «правильность», какая «неправильность»?.. — Видимо, это её «пунктик», адмирал, — Томас пожал плечами. — Со мной она тоже об этом говорила, но я, как и вы, ничего не понял. — Фрау Мюер, — Гиммлер хитро скосил глаза на Ингрид, — вы не в курсе, зачем вообще вашему мужу такая заместительница? — Не имею ни малейшего представления, рейхсфюрер. Я стараюсь не вовлекаться в нюансы его работы, — она ослепительно улыбнулась. Томас второй раз за день припомнил, как Текла проникла в поместье фон Мольтке, когда они праздновали день рождения. Интересно, её туда отправил Мюер или всё-таки она приехала по собственной инициативе? Раньше Эндрюс был уверен, что она послана Маркусом шпионить за Ингрид — это было бы разумным объяснением. Но, судя по всему, слово «разумно» и фройляйн Вайсс никак не сочетаются друг с другом, так что верным, скорее всего, окажется самое абсурдное предположение. Что тогда заподозрил Фридрих? «Может, она влюбилась в тебя с первого взгляда, Томас?»… — Кстати, герр Эндрюс, вы ведь разобрались с документацией французского авианосца? — вытянул его из этих сюрреалистических размышлений голос гросс-адмирала. — Да, практически со всей, что была мне предоставлена, — Томас, повернувшись к нему, моментально позабыл о Текле. — И каков ваш вердикт? Вопрос, конечно, слишком расплывчатый и общий, но… — О многих вещах мне судить трудно… Сами конструкторы как будто далеко не везде сделали окончательный выбор. Например, не могли решить, расположить ли посадочную ось по продольной оси полётной палубы или сдвинуть её левее. — Представляю. Но, полагаю, это не самая большая проблема — сдвинуть посадочную ось. — Соглашусь. Это, бесспорно, самое лёгкое, что можно переделать. Проблема с «Жоффром» возникла у меня не потому, что я не вижу, какие решения были приняты. Вижу. Но пока не знаю более важную вещь — почему было решено делать именно так, а не иначе, какими соображениями руководствовались при разработке. Также, насколько я понял, у французов не было опыта в проектировании авианосцев. Что-то делалось по наитию, что-то наверняка пытались подсмотреть у других. — Вы правы, герр Эндрюс. Это был их первый проект авианосца специальной постройки. Предполагалось два судна, но второе даже не закладывали. — Да, мне сообщили об этом. Так что реального опыта и постройки, и эксплуатации нет, соответственно, им пришлось рассуждать чисто теоретически — а за ними и мне. — И вы пришли к каким-то умозаключениям? — В целом, пришёл. Но я хотел бы сразу отметить, что у меня самого никакого опыта с военными кораблями нет. Я занимался исключительно гражданским судостроением. — Да, я в курсе, герр Эндрюс. Не будете ли вы так добры ознакомить нас с вашими выводами? — Разумеется… Так. Где тут можно разложить большой чертёж? На этом столе? Будет гораздо проще, если я стану сразу показывать на чертеже, а не только объяснять, — Томас вопросительно посмотрел на Гиммлера — Да где удобнее. Можно на столе, конечно, — не возражал рейхсфюрер. Они втроём — Ингрид не участвовала — расправили чертёж, закрепив его по краям и углам несколькими пресс-папье. — Итак, — начал Томас. — Задания на проектирование в тех бумагах не было, так что сложно понять, что появилось из требований, а что — из попыток подружить требования с ограничениями. — Первое и главное — вот эта надстройка. Неясно, чем было вызвано то, что её сделали такой длинной и тяжёлой, какая была необходимость помещать на ней столько вооружения. Плюс она очень высокая. Неизвестно, что происходило бы при сильном ветре. Парусность у надстройки приличная, так что, полагаю, корабль могло бы ощутимо сдувать на правый борт. Но об этом затруднительно судить, маловато информации. А вот маневрировало бы судно точно, прямо скажем, с нюансами. — Второе. Полётная палуба. Надстройку необходимо было скомпенсировать, для чего полётную палубу целиком сдвинули влево. Достаточно ли этого? Судить, опять-таки, сложно, но мне думается, что, скорее, нет. Сама эта палуба, как мне показалось, слишком короткая, хотя вроде бы нет никаких препятствий к тому, чтобы сделать её длиннее. Да, забыл упомянуть — у полётной палубы ещё и углы зачем-то скруглены. На чертеже это смотрится, конечно, красивее, — Томас слегка усмехнулся, — но тем самым уменьшается и без того невеликая полезная площадь. — В общем, это мои основные замечания: длинная, высокая и тяжёлая надстройка, короткая полётная палуба. Как будто не могли решить, что важнее — самолёты или вооружение, — подытожил Эндрюс. — А как бы делали вы? — адмирал вопросительно посмотрел на него. — Если бы имел дело с этим проектом? — Томас задумчиво потёр переносицу. — Как я уже сказал, непонятно, что тут причины, а что следствия. Но как бы то ни было, мне кажется, авиация важнее вооружения. Это то, для чего подобное судно, собственно, и строится. А в этом случае возникли бы проблемы даже не с военными качествами — мне тут непросто судить — а непосредственно с мореходными, такими, как остойчивость и управляемость. — Всё остальное — менее глобальные замечания, но всё-таки, как мне кажется, весьма существенные. Например… Видите? Вот тут — два хранилища авиационного топлива. Они совершенно разные по конструкции — и решительно неясно зачем. В носовом — здесь — три вертикальных цистерны цилиндрической формы. В кормовом — одна цистерна в форме коробки, которая, к тому же, сверху перекрывается главной палубой. И повреждение главной палубы сделает эту цистерну очень уязвимой. А вот над носовыми цистернами — помещение бензонасосов. — Следовательно, кормовую цистерну и легче повредить, и последствия будут более серьёзными — как минимум, пары топлива попадут сразу на главную палубу, — адмирал согласно кивнул. — Вы правы, адмирал, именно так. Или посмотрите сюда… Это носовой самолётоподъёмник. Перед ним – ветрозащитный щит. Но этот щит, во-первых, низкий, во-вторых, шириной меньше, чем платформа подъемника. Каким образом он должен выполнять своё назначение — неясно. — А что скажете о вооружении? — Боюсь, я тут абсолютный дилетант, и вряд ли моё мнение будет хоть сколько-то значимым, — Томас выпрямился. Обсуждать оружие ему совершенно не хотелось. — Но у вас ведь наверняка есть какие-то соображения, герр Эндрюс? — с улыбкой надавил Редер. — Ну, это не совсем о вооружении как таковом… — Но всё же? — Хорошо… — уступил Томас. — Посмотрите. Как я понял, это погреб для хранения зарядных отделений торпед. Вот здесь — элеватор из этого погреба, идущий до палубы верхнего ангара. А тут — торпедная мастерская. Но я не нашёл никаких признаков прямой связи между этим погребом и торпедной мастерской. Возможно, я просто плохо представляю процесс снаряжения торпед, но мне казалось, что торпедная мастерская как раз для этого и предназначена. Как именно туда должны были попадать заряды, мне так и не удалось понять. — Да, тут странная картина вырисовывается. Либо присоединение зарядов предполагалось прямо в ангаре, либо… Не на тележках же через ют их собирались возить, а потом вручную спускать в мастерскую. Загадочная французская логика, герр Эндрюс. Вспомните хотя бы то, как они считают от восьмидесяти до ста. — О, это было моим кошмаром в детстве, когда меня пытались научить французскому, — вспомнив об этих «четыре-двадцать-пятнадцать», он усмехнулся, но печаль ощутимо кольнула в сердце, когда детские годы в кругу семьи вдруг отчётливо всплыли в памяти. — Герр Эндрюс, могу я вас спросить кое о чём из вашей, скажем так, прошлой деятельности? — произнёс Редер после непродолжительной паузы. — Конечно, адмирал, спрашивайте, — он утвердительно кивнул, расфокусированно уставившись на чертежи. — Чем вы обычно занимались в первом рейсе — и «Титаника», и других судов? Я знаю, что вы возглавляли гарантийную группу, собирали разные недочёты… Но неужто этого никто другой не мог сделать, кроме главного конструктора? — Для сбора информации о замечаниях и неисправностях присутствие главного конструктора де-факто необязательно, — согласился Томас. — Ваш вопрос как раз возвращает нас к тому, что я сказал в начале нашего разговора о «Жоффре»: важно знать, почему были приняты решения. Потому что решения — следствия гипотез. Не зная гипотез, нельзя сделать выводы о их верности или ложности. Когда я был в составе гарантийной группы — не только на «Титанике» — то первой и главной моей задачей было выяснить, насколько мы оказались правы, строя предположения. Второе — проверка, соответствует ли требованиям работа всевозможного оборудования. Сбор и систематизация разных более мелких замечаний — это третье. Плюсом, у меня было больше всего, если позволите, общих знаний, в то время как все остальные участники были более узкими специалистами. Вспомнив своих бывших коллег, он заметно помрачнел. Выжил ли кто-то из его гарантийной группы? Наверняка нет… А ведь они все были молоды и полны надежд, в особенности тот ученик-электрик Уотсон — тому было девятнадцать лет… совсем ещё мальчишка. Половина гарантийной группы была связана с электрооборудованием и силовыми машинами — сердцем корабля. И это сердце билось до самого конца… Подняв глаза, Эндрюс неожиданно встретился с очередным сочувственным взглядом — на сей раз от Гиммлера. — Понял вас. Да, звучит логично. Практика — лучшая проверка, но постоянно следить за судном абсолютно нереально. Значит, в первом плавании надо пытаться собрать максимум информации, — отозвался адмирал. — Герр Эндрюс, вы, безусловно, старались сделать всё возможное и невозможное, — участливо обратился к нему рейхсфюрер. — Но давайте всё-таки вернёмся в настоящее. — Вы правы, я… немного забылся, — Томас с трудом отогнал от себя воспоминания. — Герр Эндрюс, а какое у вас сложилось впечатление о графе Цеппелине? — внезапно поинтересовался адмирал. — Граф Цеппелин? Воздухоплаватель? Честно говоря, я не был с ним знаком, — вопрос Редера привёл Томаса в недоумение. — Нет-нет, адмирал, мы, к сожалению, не успели ввести герра Эндрюса в курс дела, — вмешался рейхсфюрер. В курс какого дела? Томас насторожился, ожидая какой-то чёрной вести… И она не заставила себя ждать. — Всё-таки ещё не успели? Понимаю… хоть и жаль. Но ничего, мы это исправим. Речь о судне «Граф Цеппелин». Это наш единственный авианосец, герр Эндрюс. Пока что единственный. Он уже давно спущен на воду, а в данный момент готовность оценивается примерно в восемьдесят пять процентов. — Достройка непосредственно близится к завершению? — Да. На какое-то время строительство замораживали, но теперь оно возобновляется. И вы его возглавите. Очаровательно… А Томас ведь на каком-то непонятном основании счёл, что у них ничего нет, что всё будет делаться с нуля — и, соответственно, займёт годы. И он за это время как-нибудь да придумает способ сбежать. От охватившего ощущения безнадёжности захотелось биться головой об стену. Однако он должен взять себя в руки! — Но… это просто бессмысленно. Вникать в проект такого масштаба… это долго и сложно. Судно почти готово. Будет гораздо проще, если постройку завершат те, кто её вёл всё это время. — Герр Эндрюс, я уже как-то говорил вам, что безоговорочно верю в ваши способности, — веско заметил Гиммлер. — Теперь к этому могу добавить, что вы многократно превосходили мои самые смелые ожидания. И я уверен, что вы всё сделаете идеально, насколько это возможно в проекте, который зашёл уже столь далеко. — Герр Гиммлер, я, конечно, благодарю вас за столь высокую оценку, но всё же… — Да, мы в вас более чем уверены, — подтвердил гросс-адмирал. — Перейдём к деталям. «Граф Цеппелин» — наш первый авианосец, поэтому многие применённые в нём решения тоже, как вы сказали о французском проекте, практикой никак не проверены. Досадно, что вы пока ни о чём не осведомлены… Вас, понятное дело, планировали ознакомить со всей имеющейся информацией в самое ближайшее время, но события начали развиваться стремительно, так что придется ускоряться и нам с вами. Сроком ожидаемой готовности судна указано начало апреля следующего года. «Начало апреля следующего года»… Томас нечто подобное уже слышал, и совсем недавно… Он вздрогнул. Нет, что угодно, как угодно, но пусть достраивают без него! — Кроме того, герр Эндрюс, принято решение о том, что мы начинаем разрабатывать с чистого листа проект нового типа авианосцев. — Нет-нет, погодите… Надо достроить хотя бы одно судно, проверить, как оно ведёт себя в эксплуатации, а потом, уже имея эти данные, начинать проектировать что-то новое! — Вы на сто процентов правы. В идеальных условиях это бы именно так и делалось. Но, к сожалению, у нас нет времени, — по лицу адмирала пробежала тень. Зато у него, Томаса, времени много… наверное. Хотя нет. Нету у него времени. Попытаться сбежать в ближайшие дни? Ни документов, ни денег, ничего… Надзор за ним ничуть не ослаб, он по-прежнему никуда не может выйти один… Ночью вылезти в окно и… И что? Вокруг дома охрана. Если ему даже удастся как-то миновать часовых, то что дальше — пешком на вокзал в Потсдам? Ладно, добрался он, допустим, до вокзала. Куда сейчас из Германии ходят поезда? К тому же, когда его исчезновение обнаружат, а произойдёт это очень скоро, то на ноги будут подняты спецслужбы по всей стране! Но в конце концов, какого чёрта именно он?.. Наверняка конструкторы этого «Графа…» как его там… никуда не исчезли и вполне способны довести свой проект до финала самостоятельно. Надо попытаться потянуть время. — Я всё-таки искренне уверен, что я вам не нужен для достройки почти готового судна. Кто, кстати, занимался его проектированием? — Технический отдел Кригсмарине, группа разработки авианесущих судов, — разъяснил адмирал. — Вот и отлично! Вся эта группа, думаю, будет только рада завершить свой собственный проект. И во мне они для этого вовсе не нуждаются — наоборот, им придется отвлекаться на меня, вводить меня в курс дела, тратить драгоценное время… — Справедливо, герр Эндрюс. Время драгоценно. Понимаете ли, «Граф Цеппелин» для всех нас — в некотором роде учебная задача. Дебют. Никто из группы ранее не имел отношения к авианесущим судам, как и вы. Мы планируем, что этот корабль будет и для вас своего рода школой, ускоренным курсом — одновременно и теоретическим, и практическим. — Однако, раз подходящего опыта не было ни у кого вообще — тем более необходимо подождать результатов реальной эксплуатации перед тем, как начинать что-то новое… — Увы, герр Эндрюс, увы. Как уже было сказано, времени на это нет. Решение, прямо скажем, вынужденное, но лучшее из всех имеющихся, — гросс-адмирал развёл руками. — Я не хотел бы вас разочаровывать, но, откровенно говоря, уверен, что не справлюсь… — А мы уверены, что прекрасно справитесь, — безапелляционным тоном уведомил его Гиммлер. — Вы ещё при нашей первой встрече были полны крайне остроумных идей и догадок касательно авианосцев, хотя в тот момент не знали о них абсолютно ничего. Наверняка у вас появится ещё множество задумок. Новый проект станет прекрасной возможностью их реализовать. Адмирал, когда мы сможем познакомить герра Эндрюса с его новыми подчинёнными? — Чем скорее, тем лучше, рейхсфюрер, — Редер бросил быстрый взгляд на настольный календарь. — Послезавтра, например. — Подчинёнными?.. — Да, герр Эндрюс. Вы возьмёте на себя руководство группой проектирования авианосцев, — и, приметив замешательство на лице Томаса, адмирал добавил: — Вы, возможно, заняты послезавтра? Тогда на следующей неделе в понедельник? — Мне кажется, герр Эндрюс сможет освободиться пораньше, — по лицу Гиммлера скользнула едва заметная усмешка. — Хорошо, адмирал, в понедельник на следующей неделе, — Томас понял, что это максимально возможная отсрочка. Рейхсфюрер вдруг сверкнул глазами из-под очков, но ничего не произнёс. Сегодня среда. Всего несколько дней… За это время надо успеть что-нибудь придумать. — Отлично, договорились! Будем ждать вас к девяти утра. Думаю, фрау Мюер стоит поехать с вами, так будет проще для всех. Рад был познакомиться, — адмирал встал с кресла протянул Томасу руку. — Bis Montag, Herr Andrews!