***
Не зря Фридрих предложил Эндрюсу выпить: тот прекрасно отвлёк его от мрачных мыслей своей бесконечной болтовнёй, что, конечно, неплохо, ведь слушать его было занимательно. В конце концов, Томас и вовсе заставил Фридриха серьёзно задуматься. Прошлое вправду прошло, но его призраки не давали дышать полной грудью… И, должно быть, Эндрюс прав в том, что фон Мольтке отчасти эгоист. Марта живее всех живых, она совсем рядом, и, если будет нужно, он костьми ляжет, но защитит её! Утро было весьма тяжёлым, пока он не выпил небольшую кружку баварского. Жаль Томаса — ему явно было хуже. Ох и изверг эта Ингрид… иногда. Хотя Фридрих был уверен, что она смилостивится и даст бедняге прийти в себя. С новыми силами отправившись во дворец принца Альбрехта, он всё терзался размышлениями по поводу Марты. Его новый друг — а почему бы и нет? — прав. Фридрих должен попробовать! У того же Томаса было всё: счастливая семья, желанная работа, в которой он проявил себя гениальным разумом; в общем, то, чего желают, фон Мольтке не сомневался, все. И в одночасье всё рухнуло, и ладно ещё если бы Эндрюс погиб вместе с «Титаником» — он бы не мучился. И, кажется, он бы утонул, судя по его рассказам… но каким-то непонятным чудом оказался здесь. Фридрих не был склонен к сантиментам, но он готов был аплодировать моральной силе Эндрюса, который ни разу не дал слабину — только выпил почти полулитровый штоф виски после того, как узнал о родных… но разве в данном случае это такая уж слабина? Нет. Он потерял всё, но крепился, порой был весел и с усердием изучал любую крупицу данных, попадающую в его руки. Помнится, сам Фридрих расклеился сперва из-за ранения, а после смерти Беатрис — окончательно. Вообще носа не показывал из спальни, упиваясь своим горем. А тем временем Томас, переживший трагедию своего детища, узнал, сколько его родственников отправились в мир иной, и всего лишь выпил, при том — на следующий день уже приступил к изучению немецкого! И уже вполне бойко на нём разговаривал. А как он порой оппонировал рейхсфюреру — это не поддаётся никаким описаниям. Разумеется, Гиммлер оставит в дураках кого угодно, — хоть самого дьявола, — но Эндрюс держался намного достойнее разных подхалимов, что трепетали перед начальством, подобно пожухлому листу при едва усилившемся ветре. Нет, надо прислушаться к совету. Однозначно! Когда фон Мольтке вошёл в кабинет и уселся за стол, пальцы сами стали прокручивать номеронабиратель. Гудки прервались нежным голосом, произнёсшим «алло», но и этого хватило, чтобы Фридрих прикрыл глаза и назвал её имя. Едва он успел поздороваться — прерывистые гудки вновь появились. Эти частые гудки стали единственным, что связывало его с Мартой на протяжении недели… Он звонил ей два раза в сутки — гудки стали громом, отдающимся в самом сердце. Он снова почувствовал… безысходность. И вновь по своей вине. Отчего же он разрушает всё, к чему бы ни прикоснулся? Свой день рождения, выпавший на пятницу, он проводил на той же Вильгельмштрассе. Благо, на рабочий телефон звонки поступали редко, но от поздравлений он не отвертелся. Однако, что уж скрывать, было приятно, когда несколько машинисток принесли ему шоколадный торт и пожелали успехов. Торт этот они успешно уговорили с заглянувшим во дворец принца Альбрехта Гиммлером и его адъютантом Иоахимом Пайпером. Рейхсфюрер шутливо пожурил фон Мольтке за работу в день рождения, но, услышав от Фридриха «сегодня всего лишь пятница», добродушно усмехнулся и поблагодарил за верную службу, а затем поделился какой-то чрезвычайно вкусной наливкой. Едва Гиммлер и Пайпер покинули его кабинет — зазвонил телефон. Уже приготовившийся выслушивать очередное нежеланное поздравление, Фридрих неохотно поднял трубку. — Вильгельмштрассе, сто два, — отчеканил он как можно более официально. — Фон Мольтке у аппарата. — Герр фон Мольтке… — прозвучало на том конце провода. Ему вдруг показалось, будто сердце вот-вот куда-то провалится, и он резко вскочил на ноги. — Марта… — голос его дрогнул. Не может быть! Перед глазами точечно потемнело. Он же не ошибся? Не принял желаемое за действительное? Но желаемое, как бы подтверждая действительность, продолжило: — Герр фон Мольтке… Извините за беспокойство. Просто хотела поздравить вас с днём рождения… и попросить… — она осеклась. — О чём? — вопросил Фридрих и сжал провод телефона. — Будьте счастливы. Каждый день, час и минуту, — послышался её вздох. — Но я… хотела бы вернуть браслет. — Даже не вздумай, — строго произнёс Фридрих, а потом, рассердившись на себя, поджал губы. — Я ни разу не делал тебе стоящих подарков, о чём сожалею. Марта, ты не представляешь… — Фридрих, — перебила она его, а затем тихонько призналась: — Мне был нужен только ты… всегда будешь нужен. Повисла тишина, прерываемая лишь лёгкими потрескиваниями в трубке. Он перестал дышать, чтобы сквозь эти шуршания уловить её дыхание. Сейчас или никогда. Всё или ничего. Если не сработает — он либо прибьёт Эндрюса, либо… он пока не придумал, чем именно его отблагодарит — времени на это уже не было: нужно спешить. — Я буду через час, Марта. Он, стремительно приведя в порядок рабочее место и раскланявшись с явно недоумевающими по поводу его спешки коллегами, прибыл к дому Марты даже раньше, но она уже ждала его. Её тонкий силуэт светился в золотистых лучах, а подол пудрового платья ласкал её ножки. Фридрих, подобравшись, направился к ней, и стук каблуков его сапог о брусчатку почти оглушал. — Ты в форме… — выговорила она, стоило ему замереть в двух шагах. — Служба, — он снял фуражку. — Даже в день рождения?.. — тонкие брови приподнялись, а взгляд метался из стороны в сторону. — Да. Ты же звонила мне на работу. — Я ведь не знаю другого номера… — она перебирала пальцы и старалась не глядеть на него. — Решила попробовать… — Точно… — он мотнул головой. Повисло безмолвие; подушечки его пальцев покалывало от желания прикоснуться к ней. Наконец, не выдержав, Фридрих притянул Марту к себе и прижался губами к её лбу. — Прости меня… — пробормотал он. — За что? — За то, что сомневался. За всё. Я никогда не хотел… разбивать тебя. И сделаю всё, чтобы этого не случилось. — Это значит… — Да, — он заглянул в её глаза, и закат отражался в них расплавленным солнцем. — Я и не думал, что способен любить настолько сильно. — Но как же… ты говорил, что однажды… — Это прошлое, которое не сравнится с настоящим. Не сравнится с нашим будущим, — он погладил её макушку и погрузил свою ладонь в шелковистые волны тёмных локонов. — Один мой друг помог мне осознать, что нет ничего ценнее момента радости. Так вот я собираюсь принести радость нам обоим, чего бы мне это ни стоило. Обещаю. Марта, встав на цыпочки, потянулась к нему, и Фридрих ещё крепче сжал объятия. Его губы поймали её, и, стоило ей приоткрыть рот, как фуражка выпала из его рук. О, как же сладко она целуется! Невообразимо! Слаще карамели, которую она так любит… Фридрих оторвался от её губ и начал осыпать поцелуями нежную кожу, чувствуя ответную улыбку. — У меня нет для тебя подарка… — шепнула Марта, чуть отстранившись. Румянец запестрел на её доселе бледных щеках, и это стало прекраснейшим подарком в его жизни. Она — лучший подарок. — К чёрту подарки, — он наклонился, подхватил её под колени, и она коротко вскрикнула, а затем рассмеялась, когда он взял её на руки. — Я хочу только тебя. Отпустил он её лишь тогда, когда они очутились в спальне, пускай она, беспокоясь о нём, и уверяла, что лучше пойдет сама. Смешно! Она была такой лёгкой, а уж лестница и двери — точно для него не помеха. — Тебе безумно идёт форма, Фридрих. — Мне не стоит раздеваться? — он чуть сильнее сжал её талию. — Ну уж нет! — Как бы тебе ни шли платья — я тебя раздену. — Я, знаешь ли, совсем не возражаю, — её глаза сверкнули, и она ухватилась за лацканы его кителя… Который через несколько мгновений, расстёгнутый, был небрежно отброшен на пол, а её платье скользнуло к её ногам. Он, ослабив галстук, приник к её ключицам, а Марта, тяжело дыша, умудрялась расстёгивать его рубашку, а затем, откинув подтяжки, сдёрнула ту с плеч. Его поцелуи опускались всё ниже, пока он не встал на колени. Чулки, избавленные от застежек пояса, сползли по её ножкам, и он положил одну из них на своё плечо, принявшись выцеловывать внутреннюю часть её бедра. Марта, охнув, схватилась за его плечи и пошатнулась. Запечатлев поцелуй на угадывающейся сквозь тонкую ткань выпирающей косточке, Фридрих поднялся. Её ладонь дрогнула, когда легла на шрамы, покрывающие его поясницу. — Извини… — За что? — Тебе не больно? — заволновалась она. — Нет. Просто это нельзя назвать… Хм… Привлекательным. В ответ Марта развернула его и подтолкнула к кровати, заставляя лечь на живот. Фридрих послушно улёгся и вздрогнул, когда она пробежалась по его спине пальцами, а затем коснулась шрамов губами. — Ты самый привлекательный из всех, — прозвучало чётко и уверено. — И, в любом случае, теперь это и мои шрамы тоже. — Марта… — выдохнул он и перевернулся, укладывая её на себя. От остатков одежды они избавились быстро, но Фридрих всё никак не мог насытиться её телом, хотя буквально разрывался от желания. Она шумно вздыхала, когда он касался чувствительных местечек, тянула его на себя, говорила о любви, и он вторил — никогда не предполагал, что будет так просто признаваться в любви! Всенепременно, дурное влияние кое-кого! Кое-кого, кому фон Мольтке сейчас был готов петь дифирамбы, прямо как настоящий поэт, ведь не будь его — он бы не решился стать счастливым. Но сперва стоит спеть страстные оды Марте, что плавно извивалась в его руках. Он медленно, растягивая и смакуя этот миг, оказался в ней, и её стон прозвучал слаще любой музыки… Она глядела в его глаза, и с каждым собственным движением он — нет, не тонул — всходил на вершину мира, к такому наслаждению, что трудно было вообразить. До сего момента — трудно. Но сейчас… А ведь всё так просто! И так чудесно… После он помог Марте накрыть на стол и записал все номера своих телефонов, а затем пригласил на празднование своего дня рождения. — Там будет один британец — тот, о котором я тебе говорил, — Фридрих разлил вино по бокалам. — Ну и его сопровождает Ингрид. Вот и все гости. — Британец — тот, со «странной историей»? — уточнила Марта, покрутив хрустальную ножку. — Да, именно он. Благородный человек, в самом деле. — Они не будут против? — Право слово, Марта! Ты меня порой удивляешь. Будут против — что очень вряд ли — отправлю их по домам. Марта сперва засмеялась, а затем вдруг посерьёзнела. — Завтра, значит… Фридрих, я буду свободна только ближе к вечеру… Юрген приезжает. — Нет проблем, — он ободряюще натянул уголки рта. — Рад, что твой брат, наконец, возвращается. — Я тоже… — она понурилась, а после приободрилась. — Но я приеду! — Я тебя заберу, — Фридрих тоже воодушевился. — Ерунда! Мне как-то неудобно… — Неудобно ходить на руках, — он усмехнулся. — Ты только скажи, во сколько мне подъехать. — А что с Ингрид и британцем? — поинтересовалась Марта. — Я найду им занятие, — смешок вновь вырвался из его груди, — если они меня не опередят в этом деле… — Не такой уж простой британец? — О, я завтра расскажу тебе про него — ты будешь поражена, уверяю. — Заинтриговал, — улыбка заиграла на её устах. — Почему не сегодня? — Сперва взглянешь на него — так будет легче составить картину. — Смотри, а то группенфюрер Гейдрих приревнует! Кстати, почему ты его не пригласил? — Вот поэтому и не пригласил, — рассмеялся Фридрих. Далее Марта подняла душещипательный тост, и бутылку вина спустя за окнами совсем стемнело — пора было возвращаться в «Цветущий сад», проконтролировать, чтобы эта парочка утром была полностью собрана. На скамейке лежала забытая Фридрихом и подобранная кем-то фуражка, которую Марта поспешила примерить и не торопилась возвращать. — До завтра, — она поцеловала Фридриха и водрузила на его голову фуражку. — До завтра, моя дорогая, — он, дотронувшись до козырька, слегка поклонился и направился к автомобилю. Когда фон Мольтке уселся за руль — она помахала рукой, на что он несколько раз мигнул фарами. И заметил её улыбку. У самого же Фридриха улыбка не сходила с лица вовсе.***
Занятия по фехтованию продолжились, и они помогали Томасу отвлечься от угрюмых дум, которые возникали после новых открытий. В одно, как оказалось, не самое прекрасное утро Ингрид привезла некий портфель, где оказался ворох документации, и несколько тубусов с чертежами. Эндрюс сразу потянулся к ним и увидел, что подписи всех тубусов начинаются со слова «Жоффр». — «Жоффр»?.. — он принялся открывать тубус. — Звучит совершенно по-французски… — Да. Это французский авианосец. Трофейная документация. — Трофейная? — Томас в недоумении посмотрел на Ингрид. — То есть, Франция тоже воюет с Германией? — Уже нет. Перемирие было заключено в июне. Впрочем, ожидаемо. Франция и Германия постоянно друг с другом грызлись… И в этот раз Франция, судя по всему, проиграла. — И всё-таки, Ингрид, кто ещё участвует в войне? — Томас, а зачем тебе это знать прямо сейчас? Всё постепенно, — она внимательно посмотрела на него. — Но, кто бы ни участвовал, ты теперь принадлежишь Германии. Ну вот опять!.. Томас криво усмехнулся и, откинувшись на спинку кресла, сложил на груди руки. — Принадлежу Германии, — он еле сдерживался, чтобы не закатить глаза. — Ну разумеется. — Верно. И ещё рейхсфюреру. А также, конечно, мне, — она, несмотря на напряжённый тон беседы, засмеялась. Однако Томасу вовсе не было смешно — не только из-за очередного напоминания о том, чего от него требуют, но и потому, что в голосе Ингрид прозвучали какие-то странные нотки… Она явно не шутила, когда заявила, что он принадлежит ей. В общем-то, спорить не хотелось ни по какому поводу, потому он мрачно промолчал и вернулся к разглядыванию чертежа. — А само судно тоже досталось Германии? — Эндрюс сменил тему. — Да… Но там было сделано очень мало, даже до спуска на воду было далеко. Поэтому его решили просто разобрать. — То есть в металле сейчас ничего нет? — Совсем ничего. Это должно было быть головное судно проекта. Фактически это был бы их первый авианосец, что называется, специальной постройки. До этого у французов был только линкор, переделанный в авианосец. Понятно. Значит, то, что сейчас перед ним — это «проба пера», первый опыт. Множество чисто теоретических решений, которые ни на чём толком не проверены — разве что на моделях. Томас и сам бы не мог сказать, что в нём сейчас сильнее — раздражение или... да, любопытство. Ему и правда стало интересно. Они разложили на столе большой чертёж в боковой проекции, и Томас принялся внимательно всматриваться. Верхний ангар, нижний ангар, самолётоподъёмники, хранилища мазута, баки с авиационным топливом. Палубы отсчитывались почему-то снизу вверх — видимо, у французов так принято. Над верхней палубой располагалась полётная, заметно сдвинутая влево — очевидно, для уравновешивания находившейся по правому борту массивной надстройки. Торпедные мастерские, бомбовые погреба… Перед Томасом впервые в жизни лежал план современнейшего военного корабля совершенно незнакомого типа. Следующие дни они проводили за учёбой, дальнейшим чтением книг по судостроению и разбором документации «Жоффра». Во время изучения чертежей и характеристик Эндрюс увлекался — жадно вглядывался, вчитывался, обширно комментировал, у него постоянно появлялись идеи по изменению тех или иных деталей. Некоторые решения французских проектировщиков казались ему откровенно странными и непродуманными, и хотелось понять, чем они были продиктованы. Ингрид кивала и заставляла всё записывать — он это делал и только тогда осознавал, для чего, собственно, авианосцы строятся. Благо, записи она пока никуда не отвозила, хотя он и предполагал, что совсем скоро они окажутся в руках Гиммлера. Ещё внезапно его приободрила примерка костюмов, несмотря на то, что Томас никогда не был склонен к франтовству, более того, он вовсе не задумывался о каких-либо модных веяниях, а просто предпочитал качество тканей и аккуратность внешнего вида. Но здесь — как изящно всё получилось! Стиль мужской изменился намного меньше женского, однако, новшества показались Эндрюсу уместными. И больше никаких удушающих фатермордеров — не зря же немцы окрестили их подобным образом. Одежды сшили очень много, но всё было готово как раз накануне дня рождения Фридриха. Больше Томаса была довольна Ингрид, которая уже третью ночь подряд оставалась с ним. Интересно, как на это реагирует Мюер? Догадывается ли он… обо всём? Хотя при смекалке Ингрид и способности самого Мюера приходить к желательному для него выводу с «изумительной резвостью», это крайне маловероятно. Фон Мольтке они поздравили до завтрака, а потом тот, отказавшись от начала празднования с самого утра, уехал на службу. В целом, Томас его прекрасно понимал — сам порой праздновал на верфи, по крайней мере, пока не женился, но родители всё равно на это жаловались. Субботним утром они, собранные, готовы были на двух автомобилях отправиться в поместье Фридриха. Загрузив чемоданы Ингрид, — и зачем ей по чемодану на каждый день? — Томас закинул кожаную сумку со своими вещами и переглянулся с Фридрихом. Тот только развёл руками, а затем многозначительно кашлянул, привлекая внимание. — Я не успел сказать вчера, — начал он. — Вечером прибудет одна гостья. Возражения не принимаются. — Гостья? — Ингрид была тут как тут. — Кто она? И по одному лишь взору герра фон Мольтке Томас уяснил, кем именно является эта гостья. Решился-таки! Замечательно. — Мне не нравятся ваши перемигивания, — она погрозила им пальцем. — Что-то вы темните… — Мы не темним. Её зовут Марта, и она очень хороший человек, — безапелляционно обозначил фон Мольтке и скомандовал: — Поехали. Дорога заняла около получаса. Этот особняк Фридриха оказался огромным, больше «Цветущего сада» и даже больше Ормистон Хауза — резиденции дяди Пирри. Строгий неоготический фасад скрывал за собой вполне приятные интерьеры: много дерева, фресок, картин, гобеленов и никакой излишней вычурности. Выглядело, как в «Цветущем саду», воинственно, только с бóльшим размахом — Фридрих, пока багаж Томаса и Ингрид относили наверх, провёл им экскурсию, и Эндрюс с любопытством подмечал множество антикварных предметов. В подобном количестве такое могли держать в домах только настоящие ценители! Явно старинные орудия войны: луки, копья, ножи, мечи и шпаги. Ружья, револьверы, пистолеты… В паре гостиных даже встретились настоящие рыцарские доспехи! У Томаса разбежались глаза от многообразия. Всё интересовало, всё хотелось потрогать, и Фридрих не только разрешал, но и сам давал вещи в руки — даже позволил натянуть тетиву одного из луков, пускай Томас и боялся её порвать. — Увереннее! Так, аристократ Ольстера, ты что, не стрелял из лука? — смеялась Ингрид. — Ещё как стрелял! — возразил Эндрюс, передал лук Фридриху и не удержался от подначки: — И из ружья тоже. А ты — и из лука, и из ружья, и из пистолета, должно быть, стреляла, верно? Ингрид беспечно обхватила его локоть, и они пошли дальше по анфиладе; солнце сияло за стрельчатыми окнами. Томас заслушался рассказами Фридриха об истории того или иного предмета искусства — оружейного, живописного, пластического, даже прикладного… Герр фон Мольтке был сегодня необычайно разговорчив, и Томас всё ждал момента, когда Ингрид решится вручить приготовленный презент. Презент, безусловно, мягко сказано, и Эндрюс сперва не хотел в этом участвовать, поскольку никаких денег у него не было — приобретала этот подарок именно она. Утешал он себя тем, что подсказал решение вечной проблемы подарка человеку, у которого всё есть, указав на кое-что эксклюзивное и антикварное. И, судя по окружающей обстановке, Томас не прогадал. С какой торжественностью Ингрид вручала подарок, когда они, отдохнув, собрались на поздний завтрак! И ведь по делу была эта патетика… Она протянула Фридриху убранную в ножны саблю с золотым эфесом. Томас, стоя чуть в стороне и скрывая за спиной ларец, всученный ему Ингрид, почувствовал лёгкую неловкость, вспомнив, что находится внутри. — Это от моей семьи, — сказала Ингрид, когда начищенная сталь, сверкнув золотистыми отблесками, бережным движением рук фон Мольтке покинула ножны, и не без доли самодовольства добавила: — Даже у фюрера такой нет! — У фюрера есть многое другое… — Фридрих тщательно рассматривал изогнутое оружие, и его глаза засияли, когда он вскинул голову. — Но это не отменяет того факта, что это… чудесно. Спасибо. Правда, спасибо. — Принадлежала Хельмуту фон Мольтке, — Ингрид как бы невзначай поправила волосы и глянула на Томаса. — Это — двоюродный прадед Фридриха. — Серьёзная компания… — Эндрюс тут же вспомнил всё, что знал о выдающемся генерал-фельдмаршале Пруссии и Российской Империи. О да, о нём особенно много писали в той литературе, что Томас сумел изучить… Надо же, в своё время он был знаком со многими известными личностями, но сейчас впутался в самую что ни на есть историю — во всех смыслах! — А это лично от меня, — Ингрид вручила футляр, который Фридрих незамедлительно открыл и достал серебряные шпоры-звёздочки. — Поосторожнее! Времён Наполеоновских войн! Принадлежали самому маршалу Даву! Тут же отложив шпору на бархат, Фридрих приосанился и изумлённо расширил глаза. Впрочем, реакция Томаса была идентична: как ей удалось эти шпоры раздобыть?! — А теперь Томас вручает подарок, — прервала их молчаливое недоумение Ингрид. — Ну же! Протянув Фридриху ларец, Томас несколько напрягся, но когда тот, открыв крышку, рассмеялся — тут же расслабился. Да уж, намёк был весьма прозрачным… — А это, похоже, кубок времён Фердинанда Первого? — добродушно усмехнулся фон Мольтке. Томас, не сдержавшись, наклонился и взглянул на кубок — тот был серебряным, до блеска начищенным, инкрустированным рубинами у ножки. — Не угадал, — Ингрид облокотилась о столешницу. — Это — кубок времён Генриха Тюдора. Не исключено, что он сам пил из него вино, когда отмечал победу. — Я не имею ни малейшего представления, где ты взяла эти сокровища… — пробормотал Фридрих. — Но я не… — Не смей возражать, — спародировала его тон Ингрид. — Собственно, к чему все эти подарки… Будь сильным и умным, как Хельмут фон Мольтке, будь решительным и непобедимым, как не проигравший ни единой битвы Даву. И пей с Томасом, словно… — И будь победителем, как Тюдор, — продолжил за неё Эндрюс. — Я верю, что нам всё по плечу. И мы справимся. Все вместе и каждый по отдельности. — Золотые слова, Томас, — Фридрих покачал головой. — Что бы ни происходило, что бы ни случилось — справимся. Спасибо вам. Я вправду тронут… Откупорив бутылку Louis Roederer, фон Мольтке наполнил два фужера, но над третьим рука его замерла. Он попросил подать ему тот самый кубок, оглядел его, а затем наполнил и протянул Томасу. — Нет-нет, — запротестовал он. — Ну да, не совсем подходящий сосуд для такого напитка, милорд, — уголок губ Фридриха дёрнулся. — Пей, победитель. Хрусталь и серебро со звоном соприкоснулись. Закусив, они разбрелись по спальням, чтобы переодеться для конной прогулки. Выделенные им с Ингрид спальни, понятное дело, располагались по соседству… Разложив вещи, Томас уселся в кресло и только начал читать в спешке прихваченный том новелл Эрнста Гофмана — оказалось, один из сборника «Серапионовы братья» — как раздался стук в дверь. Эндрюс даже не успел сказать «входите», ведь дверь тут же распахнулась, и в спальню впорхнула Ингрид, держащая в руках пару новеньких сапог. Она сама была уже при параде — в чёрных галифе, что было несколько неожиданно, но весьма предсказуемо; алом жакете и начищенных до ослепительного блеска сапогах. — Ну-ка примерь, — она поставила их рядом с Томасом. — Но почему ты ещё не переоделся? Ты забыл бриджи? — Так едем только через час, — Томас с любопытством принялся изучать сапоги. — И я ничего не забыл. — Вот и славно, — она наклонилась, поцеловала его в щёку и направилась к двери. — Переодевайся. Кивнув, Томас подождал, пока она выйдет, и вернулся к новелле «Фалунские рудники», которая начиналась… с упоминания корабля и пира моряков в гостинице Гаагского форштадта. Да уж, корабли — явно его судьба, впрочем, он не возражал… почти. Отмахнувшись от этих дум, Томас продолжил чтение и остановился на моменте, где главный герой, моряк Элис Фрёбом, увлекшийся рассказами о минеральных чудесах и ставший рудокопом, следом за штейгером спускался всё глубже и глубже в шахту, испытывая при этом тревогу. «И вот достигли они последнего предела глубины, где штейгер указал Элису работу, которую он должен был выполнять»… Внутренне содрогнувшись от внезапных ассоциаций, Томас загнул уголок странички и отложил том. Оставалось пятнадцать минут; лошади, должно быть, уже собраны — пора было и ему собраться. Облачившись в бежевые бриджи и белоснежную рубашку, Эндрюс завязал галстук, а затем вернулся в кресло, натянул гольфы и взялся за сапоги, которые немного жали, но это дело времени — стоит их разносить, и они станут идеальными. Застегнув иссиня-чёрный редингот, Томас посмотрел на своё отражение в вытянутом зеркале и вздохнул: он выглядел так, как на охотах, которые устраивались родственниками и друзьями. Тем не менее, грустить не хотелось, и он тотчас переключил фокус своего внимания на то, что вот-вот поездит верхом. Сколько он уже не садился на лошадь? Год? Полтора? Приободрившись, Томас спустился и прошёл в холл, где уже ждали Ингрид и Фридрих, форма для верховой езды которого была схожа с его служебной униформой, только без знаков отличия. — Явился наш британец! — оглядев его, улыбнулась Ингрид. — Тебе идёт. — Подлецу всё к лицу, — пошутил Фридрих. — По коням! Коней подвели прямо к крыльцу, и Томасу достался абсолютно восхитительный караковый жеребец, носящий гордую кличку — Эль Гран Капитан. Томас припомнил, что такое же прозвище носил Гонсало де Кордова — самый великий испанский полководец всех времён, благодаря которому в шестнадцатом веке Испания стала одной из мощнейших военных держав Европы. — Ну что, Капитан, — Томас погладил густую чёлку и скормил очередной кусок моркови из ведра, поднесённого конюхом, — проедемся? Жеребец лизнул его ладонь, и Эндрюс, потрепав его за гриву, обхватил повод и вложил ногу в стремя. Стоило ему усесться — конь встрепенулся, но затем развёл уши в ожидании команды. Томас похлопал его по шее. Каково же это! Мягкий контакт с живым прекрасным существом через повод, проходящий между мизинцем и безымянным пальцем; проходящий через всю ладонь — словно в самую душу… Он и не осознавал, насколько соскучился по лошадям. Ингрид легонько пришпорила вороного мерина, подъехала, протянула руку и передала несколько кусочков сахара, один из которых Томас, наклонившись, сразу скормил Капитану. Погода стояла ясная: солнце светило, дул свежий ветерок, пахло травой и листвой. Они ехали рысью по длинной аллее, ведущей к полю, когда Фридрих, восседающий на сером в яблоках жеребце, предупредил: — Я вынужден буду уехать на пару часов перед ужином. Дом в вашем распоряжении. — О, ты за фройляйн Мартой? — поинтересовалась Ингрид. — Верно. Решил не посылать за ней шофёра. Хочу съездить сам. — Ну и правильно. А мы пойдём в бассейн, хорошо? — Да пожалуйста, — Фридрих пожал плечами и чуть покороче подобрал повод. — Какой ещё бассейн? — вклинился Томас. — К тому же, я не уверен… — Тебе понравится! — лучезарно улыбнувшись, прервала его Ингрид. — Посмотрим, — Эндрюс усмехнулся. Они выехали в поле и пустили лошадей в галоп — Ингрид явно норовила устроить настоящие состязания, но Томас, приняв правила игры, не уступал. Обогнал всех в итоге Фридрих, который прямо на скаку перехватил поводья в одну руку, повернулся к ним вполоборота и помахал рукой. Скачки завершились, и все трое, поравнявшись друг с другом, перевели коней в рысь, чтобы дать тем отдышаться. Поле окружал перелесок, за которым протекала река, и они решили проехаться вдоль берега. Томас, вглядываясь в буйство окружающих его красок, вдруг напрягся, заметив силуэт, появившийся из-за раскидистого дуба — самого высокого в перелеске. — Кто это там? — Томас чуть прищурился, чтобы получше разглядеть. Фридрих прислонил ладонь ко лбу и нахмурился. — Какой-то незваный гость хулиганит, — резюмировал он. — Сейчас как позову своего егеря… Стреляет он метко. — Фридрих! — рассмеялась Ингрид. — Да по ногам, по ногам, — насмешливо проговорил фон Мольтке. — Тогда гость точно далеко не убежит. Нужен он нам? — задумчиво изрёк Эндрюс. — Сам уйдёт. — А вдруг убийца? — предположила Ингрид. — Слишком мелкий и хлипкий, — рассудил Фридрих. — Томас прав, пусть шпионит, всё равно попадётся охране и его выдворят. Когда они втроём приблизились к перелеску — незнакомец, лавируя меж деревьями, попытался улизнуть незамеченным. Фридрих лишь покачал головой и подъехал к реке, а Томас же вдохнул полной грудью душистые ароматы уходящего лета и последовал за ним. Капитан, фыркнув, начал бить копытом по воде; брызги засверкали и прохладой осыпались на бриджи Томаса, а сам Томас почувствовал себя… свободным. Впервые за два с половиной месяца он был действительно свободен. И ощутил это в полной мере, когда они с Капитаном галопом пересекали поле в сторону особняка, а порывы ветра трепали гриву, обдували лицо Томаса, и он прикрыл глаза, чувствуя каждый вдох коня, каждое его движение — то, как его ноги, отбивая быстрое «раз-два-три», по очереди касались земли. По приезде Фридрих тотчас бросился собираться в дорогу — за Мартой, а Томас решил, что стоит подольше поваляться в ванне, но Ингрид ему напомнила про бассейн, — поплавать, конечно, хотелось, — а потому он ограничился лишь быстрым душем. И только потом спохватился, что плавать ему не в чем… Впрочем, проблема решилась сама собой в виде коробки, занесённой Ингрид, где обнаружился тёмно-синего цвета купальный костюм… довольно открытый. Томас хотел было откреститься от этого, но внезапно стало интересно: а в чём будет плавать Ингрид? Ради этого однозначно стоит продемонстрировать больше необходимого! К тому же, Эндрюс предполагал, начни он с ней препираться — всё равно не отделается: уж слишком хороша она была в искусстве убеждения. Он накинул обнаруженный в шкафу тёмно-бордовый халат, вероятно, из бамбуковой ткани, очень приятной на ощупь, надел мягкую домашнюю обувь и, выйдя из спальни, постучался к Ингрид. Она открыла, и его взгляд сам собой скользнул по её фигуре, а она как бы нарочно запахнула свой халат ещё теснее. Они, переговариваясь, спустились вниз и направились в сторону восточного крыла — к пристройке с окнами в пол, куда они заглянули во время утренней экскурсии. Томас тогда из-за обширного количества всяческих растений, в ажурных вазонах расставленных по периметру, решил было, что это оранжерея, и только потом заметил довольно большой бассейн. А зелень — лимоны, фикусы и оливковые деревья — и вправду привлекали внимание в первую очередь! Пахло до умопомрачения великолепно! — Ну что? Поплыли? — Ингрид сбросила халат и предстала перед ним в… О, ожидания его оправдались: купальный костюм был до безумия открытым и состоял из двух частей… Как теперь, спрашивается, ему плавать? Он повёл плечами и снял халат, а Ингрид пробежалась по нему оценивающим взором и дёрнула уголком рта в довольной усмешке. Он несколько смутился… она наверняка сама покупала этот костюм. — Хорош, — прокомментировала она. — И почему ты во всём хорош? — В каком смысле? — Что бы ни надел, где бы ты ни был… На лошади, вон, сидишь, как влитой! — Я с детства с лошадьми, — и Томас поспешил к лестнице, чтобы избавить себя от неловкости. — Сейчас посмотрим, как плаваешь… — Плаваю однозначно чуть похуже… — он с горечью улыбнулся. В самом деле, плавал Томас неплохо, только вот в последний раз, когда он пытался плыть — его тянуло на дно. На дно — вместе с кораблём… А когда он волею судьбы выплыл — оказался в совсем другом месте и даже времени. — Ничего, научим, — ободряюще заявила она, по всей видимости, уловив нить его размышлений. Никак не отреагировав на это, Томас окунулся в воду и погрёб к противоположному краю. Тело объяла неожиданно-приятная прохлада, и Эндрюс окончательно растворил свои тяжкие думы в этой воде, в этом пространстве. Ингрид не отставала — доплыла до него, облокотившегося о бортик, обвила руками шею и прижалась всем телом. — Ингрид, я хочу поплавать, — заявил он, на что она, отстранившись, замахнулась над водной гладью. — Не смей! — Плавай, пожалуйста, — она примирительно приподняла руки, а затем всё-таки хлопнула ими по воде, оросив его брызгами, и поспешила отплыть. Томас тряхнул головой и, ухмыльнувшись, поплыл кролем, а когда поравнялся с ней — перешёл на брасс, нарочито поднимая вокруг себя всплески. Услышал её возмущённый возглас, и её ноги задвигались ещё быстрее в попытке обогнать его. Он замедлился, морщась от брызг, но всё же изловчился поймать её за щиколотку. Ингрид вскрикнула, скрылась под водой и попыталась вырваться. — Тут глубоко! — она вынырнула и судорожно загребла руками. — Ты меня утопить вздумал? Отпусти! Отпустив, Томас с невинным выражением на лице окатил её волной и нырнул, уплывая на ту часть бассейна, где мелко. Выпрямившись и обернувшись, он увидел Ингрид, решительно приближающуюся к нему. И вновь она принялась брызгаться — теперь его наступление захлебнулось, так что приходилось обороняться. — Всё, требую водяного перемирия! — он рассмеялся, прикрывая лицо ладонью. — Взрослые люди, называется! — Конечно! Одни в бассейне и без присмотра, — она, наконец, угомонилась, и Томас выдохнул. — Фрау Мюер, герр Эндрюс, — раздался позади голос. — Ваши коктейли. Куда прикажете их поставить? Это был дворецкий, лихо закрученные седые усы которого дёрнулись, словно тот скрывал улыбку. — Неси сюда, Брюннер. Благодарю. Взяв с серебряного подноса два фужера, Ингрид протянула один Томасу. Покрутив его, он пригляделся к содержимому, а затем понюхал. — Это игристое вино, смешанное с персиковым пюре, — пояснила Ингрид. — Я догадался, — Томас приподнял бровь и сделал глоток. — Вкусно. Спасибо. А этот… Брюннер… он нас видел? — Видел, конечно, мы же не невидимки! Шучу, шучу. Ладно, даже если он всё видел — что с того? — она усмехнулась. — Успокойся, Томас, он не станет рассказывать, что благородный джентльмен плескался в бассейне, как мальчишка. — А ты — как девчонка. — А меня он с детства знает, — парировала она и отсалютовала ему фужером. Допив коктейли, они ещё немного поплавали — на сей раз без водных баталий — и вернулись в спальни, чтобы привести себя в порядок к ужину. Когда они с Ингрид спустились в гостиную, Фридрих, так же, как и Томас, облачённый во фрак, уже ждал там, а рядом с ним сидела миниатюрная молоденькая женщина с милыми чертами лица и в довольно скромном тёмно-зеленом платье с кружевным воротом — разумеется, скромном по сравнению с расшитым золотистыми нитями чёрным атласным платьем Ингрид. А смотрелись эти двое — Фридрих и Марта — чудо как замечательно и гармонично! — Позвольте вам представить Марту Ребер, друзья, — сказал Фридрих, придерживая Марту за талию, и глянув на неё. — Ингрид — моя подруга детства, а это — тот самый британец, Томас Эндрюс. Но сразу предупреждаю: он способен заболтать до смерти. Марта, прикрыв рот ладонью, протянула другую руку будто бы для пожатия, но Эндрюс галантно склонился над её запястьем, сверкнувшим изящным золотым браслетом с рубинами. — Возможно, и заболтаю, но, поверьте, вам ничего не угрожает, миледи. — Мне правда очень приятно, — промолвила она, и румянец покрыл её щёки. — Какая вы хорошенькая! — Ингрид пожала её ладонь. — Ну что, благословляю! — Ингрид, не смущай нас, — слегка улыбнулся Фридрих и предложил Марте локоть. — Ужин стынет. Аперитив предлагаю выпить уже за столом. Несмотря на то, что их собралось всего четверо, стол был большим, а потому, чтобы он не смотрелся пустым, на нём было расставлено множество цветочных композиций и фигурных серебряных канделябров. Закуски были разными: тарталетки с чёрной и красной икрой, устрицы, гребешки, брускетты… — Знаете, кем оказался тот соглядатай? — вдруг со смешком проговорил Фридрих, отставив бокал. — Теклой Вайсс. — Да ну? — удивилась Ингрид. — Что она тут забыла? — Как я и предполагал, охрана её поймала. Её допросили, но ничего внятного не добились, а потому решили подождать моего возвращения. И весьма деликатно… заперли её в пристройке. Все засмеялись, и только Марта полуулыбнулась. Томас отметил, что она всё ещё стесняется. Или же предупреждение Фридриха о «заболтать до смерти» возымело эффект. — И что она сказала тебе? — полюбопытствовала Ингрид. — Сказала, что гуляла и заблудилась. Ну-ну. Впрочем, у неё явно не все дома, а потому я не стал тратить время и отпустил её восвояси, — он внезапно хохотнул и прищурился. — Может, она влюбилась в тебя с первого взгляда, а, Томас? — С чего бы? — Эндрюс нахмурился и глотнул вина. — Ну не в меня же — раньше она тут не появлялась и ничего не вынюхивала. Дедукция. — Может, она здесь по указке Маркуса — следит за нашей культурной оргией? — Ингрид приподняла бровь. — А то он обиделся, что его не пригласили. — Ещё твоего благоверного тут не хватало, — фыркнул фон Мольтке. — А, быть может, она следит лично за тобой, Ингрид? — прикинул Эндрюс. — Потому что влюблена в Маркуса? Вынюхивает компромат! — О, а она ведь действительно всегда смотрела на меня злющим взглядом, — Ингрид заговорщически понизила голос, а затем откинулась на спинку стула. — Да пусть забирает! Все вновь рассмеялись, Марта смущённо улыбнулась, а Фридрих ласково накрыл её ладонь своей и с теплотой на неё поглядел. В этот момент подали основные блюда и принесли декантеры с другими винами. Форель, лобстер, филе миньон с трюфелями, спаржа и артишоки… Конечно, Томас пробовал каждое блюдо и прежде, но даже забывал, как и что называется, ведь он никогда не был гурманом, а просто любил вкусно поесть. И всё было очень вкусно! Примерно через час подали огромного сочного гуся, запечённого с овощами, и вновь обновили бокалы. Десерт был, подобно всему остальному, восхитительным: тающий во рту парфе с ананасовым ликёром и карамелью, воздушный тирамису, особенно понравившийся Томасу, и несколько сортов мороженого — вот за это взялся Фридрих, очевидно, очень любивший эту разновидность сладостей. Беседа стала совсем оживлённой; даже Марта приободрилась. Именно за десертом она поведала, что преподаёт игру на фортепиано, и все единогласно стали упрашивать её исполнить что-нибудь, когда перешли в гостиную. — Ну хорошо… — согласилась она и села за рояль. Фридрих подал ей ноты и перелистывал их, пока она играла композиции Баха — перелистывал, даже не глядя, а просто на слух. А то, как он на неё смотрел… Томас улыбнулся и решил, что сделал правильно, сподвигнув Фридриха признаться ей, наконец, в чувствах. Хотелось искренне пожелать им счастья, что Эндрюс и собрался сделать, подняв очередной тост, когда она закончит играть. Далее пошёл Брамс, Пуччини, Шопен, Чайковский… заключительную композицию Марта и Фридрих сыграли в четыре руки, и Томас с Ингрид бурно им зааплодировали. Фридрих помог Марте встать, затем протянул фужер-креманку, наполненную игристым, и начал говорить: — Я очень благодарен всем вам. Каждый из вас чему-то меня научил, хотя с Томасом мы и знакомы совершенно недавно. Я рад, что меня окружают такие добрые люди — не только этим вечером, но и всегда. Марта, Ингрид и Томас, спасибо вам, — он поднял свой фужер. — За вас. Они, звонко соединив хрустальные стенки, выпили, и тогда Эндрюс тоже решил высказаться. — Я не знаю, посвящена ли фройляйн Марта в мою историю, но приятного в ней было мало. В любом случае, полагаю, Фридрих вас просветит, — он сделал короткую паузу, собираясь с мыслями. — В свою очередь, я хочу поблагодарить тебя, Фридрих, за то, что ты не давал мне упасть духом, порой строгими методами, но они однозначно подействовали. Ты — хороший и честный человек, и я желаю тебе радости и процветания. Он говорил от души, хотя знал, что при иных обстоятельствах Фридрих оказался бы по другую сторону баррикад, как и в первую войну. Но это никак не отменяет его человечности... Война — сложное и запутанное дело, и рефлексировать на эту тему было сейчас абсолютно неохота. — Спасибо, друг мой, — фон Мольтке похлопал его по плечу, а затем обратился к дамам: — Ну что, предлагаю потанцевать. Граммофон с огромным, но изящным позолоченным рупором, напоминающим цветок амариллиса, — мама так любила эти цветы… — располагался в противоположном от рояля углу. Фридрих поставил пластинку, опустил иглу, и по просторной гостиной полилась музыка, а Томас в очередной раз поразился, насколько же чётко нынче извлекается звук. Мелодии были довольно бодрыми, чем-то напоминали фокстрот, и Эндрюсу понравилось; он кружил сперва с Ингрид, затем пригласил на танец Марту, которая, кажется, окончательно расслабилась. По завершению танцев Фридрих повёл всех в зал, где стоял бильярдный стол. Томас редко играл в бильярд, но, тем не менее, несмотря на выпитое, показал себя достойно и почти обыграл меткого фон Мольтке. Почти, безусловно, не в счёт, но за Томаса прекрасно отыгралась Марта, и Фридрих клялся, что не поддавался ей. Ближе к двум часам ночи виновник торжества принёс свои извинения, напомнил, что Эндрюс с Ингрид могут чувствовать себя как дома, но предостерёг плавать в бассейне в нетрезвом виде, а затем, приобняв Марту, отправился показывать выделенную ей спальню. — Верю-верю, — Ингрид, склонившись над столом, целилась в шар. — Будто они не в одной кровати будут кувыркаться до утра. — Ингрид, — Томас, натирая кий, покачал головой, — это не наше дело. — Все такие приличные, — она ударила по шару, выпрямилась и, хищно блеснув очами, приблизилась к нему. — Приличные, — подтвердил Томас, — по крайней мере, нужно создавать такую видимость. — Да к чёрту, — она, вырвав из его рук кий и отбросив его, обхватила свой с двух сторон, перекинула через голову Томаса, прижала к пояснице и притянула к себе. — Ты берёшь меня в заложники, Ингрид? — Именно, — она попятилась, потянув его к бильярдному столу. — Давай хоть доберёмся до спальни, — хмыкнул Эндрюс. — Не хочется осквернять стол Фридриха. — Поверь мне, это не заденет его чувств. — Стола? — он приподнял бровь. — Фридриха, — и она впилась в губы Томаса поцелуем, всё теснее прижимаясь к нему. Заведя руки за спину, Эндрюс перехватил кий и повторил с Ингрид то, что она проделала с ним, однако… она вдруг развернулась к нему спиной и, накрыв его ладони своими и опираясь о стол, наклонилась. Не выдержав, Томас качнул бёдрами, и она сладко, но с вызовом застонала. Выпустив кий, он провёл по плечам — к талии и сжал бёдра. Вид, откровенно говоря, был восхитительным. Возбуждение достигло пика, и он, приподняв подол, торопливо расправился с её бельём, звякнул ремнём, отодвинул её руку, наощупь потянувшуюся к ширинке, чуть раздвинул её ножки своими… Ингрид ахнула, когда он резко оказался внутри, но затем одобрительно задвигалась в унисон. Томас сжимал её талию, наклонялся, чтобы запечатлеть поцелуй на открытых участках спины, зарывался пальцами в золотистые волосы, слушал её стоны, что становились всё громче. Когда его ладонь пробралась к месту её удовольствия — Ингрид всхлипнула и, чуть задрожав, обмякла, да и он тоже не заставил себя долго ждать. На следующий день они вновь съездили на конную прогулку, пофехтовали с Фридрихом прямо в пиджаках, чтобы устроить красивое представление дамам, отобедали и начали потихоньку собираться в «Цветущий сад». По правде говоря, Томасу было неудобно за то, что его постоянно угощают, а он ничем не может отплатить. Однако Фридрих очень тактично пояснил, что ему следует выкинуть эти глупости из головы. А жизнь, несмотря ни на что, показалась… сладкой. Он и раньше мог позволить себе развлечения, тем не менее, не уделял им особого внимания, ведь постоянно был — мысленно, да и физически — занят работой. Томас говорил фон Мольтке о моментах счастья, а сам постоянно откладывал их на потом. И продолжал бы делать то же самое, если бы «Титаник» благополучно вернулся из первого плавания. Эндрюс бы просто пошёл... на верфь, на работу. Он недооценивал то, что способно принести радость — и это отнюдь не о праздных развлечениях, а о человеческом общении. Всегда и везде в голове были проблемы, механизмы, расчёты да чертежи, и Томас поистине не смаковал жизнь. Ему казалось, мол, всё ещё успеется, повеселиться можно и позже, сейчас есть дела поважнее. Нет. Судьба непредсказуема, и он это испытал на себе, а потому принял решение просто-напросто… наслаждаться, пока есть такая возможность. По возвращении в «Цветущий сад» Ингрид уехала к себе домой, а Томас, немного пообщавшись с Фридрихом и Мартой, отправился спать. Дальше всё вошло в обычную колею — он фехтовал и занимался. Во время одного из занятий вспомнил про Зигфрида, которого не видел вот уже почти месяц. Что ж, Ингрид явилась с ним ровно через неделю после праздника у Фридриха, в воскресенье — последнее воскресенье августа тысяча девятьсот сорокового года. Пёс снова норовил запрыгнуть на Эндрюса, но после команды хозяйки ограничился лишь тем, что облизал его руки. Настроение было замечательным, состояние бодрым, так что вечером они с Ингрид решили немного прогуляться с Зигфридом, подышать свежим воздухом и выпить по бокалу красного вина для хорошего сна. Солнце, напоследок сверкнув багровыми всполохами, окончательно зашло за горизонт. Прогулявшись, они устроились на террасе, Зигфрид улёгся рядом, и Томас внезапно для самого себя ударился в философский монолог. Дул душистый ветерок, вино было терпким, а Ингрид вроде как внимательно его слушала. Хотелось, чтобы так спокойно было всегда… Стоило ему об этом подумать — Зигги, до этого мирно посапывавший, вдруг встрепенулся. — Ты что, Зигги? — Томас наклонился и потрепал его между ушей. Зигфрид, не обращая внимания на ласку, крепко сомкнул пасть, встал и начал озираться. — Оставь его, — махнула рукой Ингрид. — Кошка, наверное, какая-то пробежала. Зигги! Успокойся, убежала уже твоя кошка! Однако Зигги продолжал стоять и к чему-то настороженно прислушивался. Томас ещё раз погладил его и вернулся к своему монологу: — О чём я? Ах да… Так вот, мне временами очень хочется верить в судьбу, стать фаталистом, но я понимаю, что фатализм появляется там, где нет твоей власти что-либо изменить. Поэтому лучше просто… — Ловить момент, — продолжила за него Ингрид и подняла бокал. — Верно! И наслаждаться жизнью, — стенки их бокалов соединились. — Carpe diem! И тут Зигфрид, перепрыгнув через вытянутые ноги Томаса, рванул ко входу в дом, а воздух густо, но пронзительно зазвенел. Всё пространство, наполнившись этим дребезжащим звучанием, заколебалось, и уже было не разобрать, что послужило источником этого странного, всё усиливающегося звука — земля или небо. Ответ возник сразу, как только Томас задался этим вопросом: на небосклоне, на фоне безмятежного лунно-звёздного свечения, разрезая сероватые облака, клином пронеслось несколько тёмных крылатых силуэтов. Звук тогда, казалось, достиг своего апогея, стал совсем громогласным. Но Томас, поймав тревожный взор Ингрид, понял, что ошибся — это ещё не было громогласным. Ведь через несколько секунд сначала раздался жуткий вой, а потом сама кровь всколыхнулась внутри его тела, словно подчиняясь волне, созданной… Оглушительным взрывом.