☆☆☆
Мальчишка забегает в комнату к сёстрам. Старшая моментально шикает на него. Смотрит грозно и устало. На её руках одна из близняшек. — Не шуми. Тори только-только уснула, — она шепчет яростно. Матвей стыдливо опускает глаза в пол. — Там мама Эдика пришла, попросила мелких забрать… Он чувствует, как щека начинает гореть. Не заметил, как сестра подошла ближе. Не заметил, как замахнулась. Всё произошло излишне быстро. — Если я узнаю, что ты им всё рассказал — убью тебя на мести. Или ты хочешь в детский дом? Знаешь, как там относятся к новеньким? — Матвей отшатывается, просит прощения, уверяет, что ничего не говорил. Сестра молча окидывает его взглядом. Извинения прекращают литься из уст мальчика. В тишине Старшая отдаёт Матвею близняшек. После он уходит с ними в коридор.☆☆☆
— Виктори́, ты понимаешь, что однажды он просто убьёт тебя? — Две девушки сидят на кухне, обе блондинки. Одна с зелёными глазами. Прячет их в чашке с чаем. Руки до невозможности бледные, худые. В гематомах. Дрожат. У второй глаза голубые. Она злится, пытаясь образумить подругу, но она свято верит, что: — Бьёт — значит любит. Он не убьёт меня. Любит ведь. Да и я сама виновата. Справоцировала. — Виктори́ не осознает какую ошибку совершает, говоря всё это Лене. — Дура! Убьёт тебя и не заметит. Заявление писать надо. Всю жизнь тебя колотит, ты рёбра ломаешь. И оправдываешь его? Не тебя, так детей убьёт твоих. Глупая, ну подумай ты хоть раз. Если не ради себя, то хоть ради близняшек. Они маленькие совсем. — Слушай, Лена, не лезь в мою семью. Мы разберёмся сами, — Виктори́ закипает. Руки начинают дрожать сильнее, челюсть сжимается. — Уходи. И Лена уходит. Прихватывает Матвея с детьми и выходит из квартиры.☆☆☆
В комнате рыжика уютно. Свет выключен, лишь ночник приглашено светит на тумбе у кровати. Матвей устраивается поудобнее на раскладушке, краем уха слушая речи Эдика о вселенных, о древнем Египте, о мифах Греции, то и дело поправляя подушку. Сестры спят в комнате Лены, поэтому Матвей спокойно выдыхает, радуясь тому, что одну ночь он сможет поспать спокойно, не волнуясь за их безопасность и жизнь. — А ты знаешь, что Вселенная бесконечная и где-то там есть копия нашей, а там есть копии нас, представляешь? — Матвей-таки укладываться на бок, ибо на спине спать ещё пока что больно, и кивает Эдику. — И мы из тех вселенных могли бы не дружить, или не знать друг о друге, или… — Оба спать, — прерывает речи Эдика голос Лены из-за двери. — Время позднее. Эдик, Матвей завтра из-за тебя в школу не встанет. — Ну ма-а-ам. — Я у вас ночник заберу, если не уляжитесь. Эдик обиженно надувает губки и сопит, падая на бок и укрываясь одеялом до ушей. — Слушай, а ты рад тому, что у нас день рождение в один день? Почти как братья, — убедившись, что мама ушла, шёпотом спрашивает рыжик, откинув от себя одеяло куда подальше. — Рад, — также шёпотом отвечает Матвей. — Укутайся обратно. Потом плакать будешь, что замёрз и ко мне опять полезешь, а я спать вообще-то хочу. — А ты сильно против того, чтобы мы спали вместе? — Матвей закатывает глаза, и, хотел было что-то сказать, но Эдик уже устроился под его боком, полностью залезая под одеяло и заключая своего друга в крепкие объятия, стараясь не касаться чужой спины. — Спокойной ночи, Матик. Пусть тебе приснится… Эм. Что-то хорошее, я ещё не придумал. Матвей зевает, и, пожелав добрых снов в ответ, проваливается в сон. К счастью, кошмары не побеспокоили ни его, ни рыжика этой ночью.☆☆☆
Солнце начинает светить в незашторенное окно в шесть утра. Лучи переливаются в чужих рыжих кудрях. Матвей уже не спит и попросту от скуки разглядывает чужое веснушчатое лицо снова. Эдик красивый. Матвею нравятся его веснушки и иногда хочется потрогать каждую из них. Парапустяков слышал от рыжего, что веснушки у него по всему телу и это ему не нравится. Но почему именно не нравятся, Матвей никогда не понимал, но если бы даже сказал Эдику, что они красивы, то тот бы просто отмахнулся от него, как от назойливой мухи. Матвей чувствует чужое сердцебиение и на пару секунд перестает дышать, боясь разбудить друга. Мальчик закусывает губу и аккуратно обнимает его, будто бы рыжик — форфоровая статуя и от любого неправильного прикосновения он может рассыпаться в прах. Не удержавшись, он целует макушку Эдика, от чего тот моментально просыпается и, широко распахнутыми глазками, смотрит на Матвея. Парапустяков уже открывает рот, чтобы попросить прощения, но рыжий тюкается лбом в чужую грудь и засыпает обратно, обняв чуть крепче. В этот же момент дверь в комнату распахивается, из-за чего Эдик-таки недовольно садится на раскладушку и сонно потирает глаза. — Эдик, тебе лекарства пора пить. Матвей, иди умывайся, завтракай и шагай к себе за вещами, а потом жди на улице. Я подвезу тебя до школы. — Лена проходит в комнату и поцелуем в лоб проверяет температуру сына. — До школы пешком минут десять, я могу дойти сам, — тихо отвечает Матвей, садясь рядом с рыжиком. — Мне не будет сложно тебя подвезти. Шагай давай уже. Солдатиком. Матвей вздыхает, и, закатив глаза, встаёт, исчезнув в дверях. Умывшись и позавтракав яичницой, Матвей взбегает вверх по подъездной лестнице. Распахивает дверь и входит в тяжёлую тишину квартиры. Слишком тихо. От чего-то становится слишком тревожно и сердце отбивает свой ритм в ушах. Старшая сестра скорее всего ушла ещё ночью к кому-нибудь из своих друзей, не желая находиться в одной квартире с родителями, поэтому Матвей, никуда не заворачивая, проходит в свою комнату. На скорую руку кидает учебники с тетрадями в портфель и одевается в спортивки. Сегодня будет его любимая физкультура. Выйдя из комнаты, он решает зачем-то зайти в комнату своих трёх сестёр. Иногда Матвей не понимает, как старшая сестра уживается с малышками. Открыв дверь, он роняет свой портфель. Завтрак грозиться выйти наружу. Матвей глубоко вдыхает и выдыхает через стиснутые зубы. Руки мелко дрожат, но мальчик заставляет себя закрыть дверь. На люстре висит его мать. И она уже не дышит. Только медленно раскачивается из-за открытого окна в комнате. Матвей опирается бедром об стену и дрожащими руками сжимает свои волосы совершенно не понимая, что ему делать. Он встряхивает головой и на ватных ногах выходит из квартиры. Где-то в ней должен быть отец, поэтому нужно быть тише. Прикрыв дверь, Матвей сворачивается и выворачивает свой недавний завтрак из желудка. Сплюнув горькую слюну, прислоняется затылком к стене и загнанно дышит. Лена находит его в таком состоянии через, как кажется, вечность. Но на деле проходит меньше двадцати минут. — Матвей, с тобой всё нормально? — Лена проходит ближе и склоняется к детскому лицу. — Там мама… — Матвей закусывает губу и жмурится, закрыв лицо ладонями. Лена хмурится и заходит в квартиру. — Нужно вызвать полицию, — вернувшись, Лена обнимает Матвея и достаёт телефон. — Не надо полиции, пожалуйста, — умоляет мальчик, сжав одежду женщины. — Пожалуйста, — слезы жгут уголки глаз, Матвей стискивает зубы сильнее, — Я не хочу в детский дом. Мы решим всё сами, сестра поможет. Лена не отвечает и подносит телефон к уху. — Останешься у нас сегодня.☆☆☆
Эдик обнимает Матвея на своей кровати и гладит по волосам. У блондина трясутся плечи, он шмыгает носом и судорожно вздыхает, утыкаясь лицом в чужую грудь сильнее, желая спрятаться или исчезнуть. Труп матери при нём забрали на спецтранспорте. У Матвея остались только три сестры. И двух из них нужно воспитать самостоятельно, ибо старшая сестра всегда занята учебой и подработками, а отца лучше бы не было совсем. Эдик не утешает Матвея. Не вытирает слёзы. Не старается поговорить. Эдик понимает, что Матвею нужно выплакаться, а потом поспать, чтобы ему стало легче. — Я такой слабый, — через время шепчет Матвей, вытирая слезы рукавом. — Я не должен плакать. Это слабость. — Нет, Матик, нет. Это не так, — рыжик обнимает друга посильнее, не желая отпускать. Сейчас Матвей похож на забитого котёнка, которого хочется приласкать и не отпускать никогда. — Всем нужно плакать. Это нормально. Всё обязательно наладится, хоть и не сразу. Ты мой лучший друг. И ты самый сильный из всех, кого я знаю. Матвей затыкается и прижимается посильнее. Вернувшись, Лена находит детей спящими в объятиях и молча укрывает их пледом. Она позвонила старшей сестре Матвея несколько раз, но ответила она только через полчаса. Узнав, что случилось, она уехала с врачами на спецтранспорте. Матвея жалко, да, но всех не пережалеешь. У Лены достаточно своих проблем, так что легче позвонить в опеку. Но его сестра умоялала никому не звонить и никого не вызывать. Вот так дети сами и погибают. Женщина выходит на улицу и закуривает, ожидая возвращения своего мужа. Он вроде как должен был отпраситься и уже скоро вернуться.☆☆☆
Матвей просыпается и задыхается от кошмара. Ему двадцать, но воспоминая с того дня рождения продолжают преследовать его во снах. Эдик просыпается и обнимает Матвея посильнее, прикосновениями показывая, что он рядом, и что они оба в безопасности. Близняшкам по четырнадцать и они обе целы. Обе живут далеко от родного города и кошмары никогда больше их не догонят. Сейчас всё хорошо. — Я хочу в домик на дереве, — паника постепенно отходит на второй план и Матвей поворачивается к рыжику, сжимая в левой руке одну его руку. — Поехали на выходных? — Поедем, — Эдик целует Матвея в лоб и укладывает на себя. — А сейчас нам надо поспать. Хорошо? — Матвей кивает и прижимается посильнее. — Я люблю тебя. Добрых снов. — Матвей в ответ трётся щекой о чужую грудь и прикрывает глаза. Уснуть ни у кого из них не вышло.☆☆☆
— И поэт умирает, но его муза бессмертна. Понимаешь? — Эдик взмахивает руками, пугая своего кота, а после обнимает пушистого снова. Матвей кивает, затягиваясь посильнее и следя за движением чужих запястьев, которые скрываются под цветастыми повязками. — И эта страна огромна, — рыжий показывает руками большую окружность, звеня браслетами и камнями. — Но бежать некуда, — последнее он добавляет полушёпотом, наклоняясь к Матвею ближе и сжимая его плечи. Блондин снова кивает и, потушив окурок, выбрасывает его в пепельницу. В комнате душно от пахучих свечей и благовоний. Свет они не включили из принципа, только гирлянду над потолком зажгли. На улице уже ночь, скрипят сверчки, но им по пятнадцать, а в переди целое лето.Лето…
Эдик мечтательно вздыхает и складывает руки на груди, думая о летних вечерах, домике на дереве, гитарных песен у костра, о счастье и о мимолётном чувстве свободы. Эдик обожает лето. Он обожает лучи солнца, переливающиеся в его рыжих кудрях, он обожает ранние утра и долгие поездки на велосипеде по пустынным улицам. Он обожает траву, реки, озёра, свободную одежду, возможность избавиться от тяжёлых давящих курток. Он обожает в лете всё, если игнорировать бо́льшую часть жуков. И если игнорировать ромашки. Эдик любит цветы, он ведёт все возможные травники, просто собирает цветы и вплетает в волосы или делает из них что-то. Но к ромашкам он не притронется ни за что. — Поэтому я убегу в зеркало, — через какое-то время тишины добавляет рыжик и отстраняется от Матвея. Тот лишь хватается за чужие руки. — Папа рассказывал про Зерцалию. Я хочу туда. Я хочу изучить всё. Я отправлюсь туда скоро. Обещаешь ждать меня всегда? — Обещаю.☆☆☆
Им по двадцать, они сидят в домике на дереве, который сам не сильно младше их обоих. Сколько лет им было, когда его сколотили? Никто из них не помнил, но помнило дерево, записки и фотоальбомы. Фотографии хочется сжечь, большая часть из них постыдная, но фотоальбомов слишком много, один из них даже затерялся в другом мире. Но об этом тоже когда-нибудь потом. — Это странно, — тихо выдыхает Эдик поглаживая кота, который прибежал из неоткуда, сам по себе. — Типо, вернуться туда, куда клялись не возвращаться ради домика, — он чувствует, как Матвей пожимает плечами, но отказывается поднимать глаза. — Но домик классный. Намного лучше того, который я сделал пару лет назад. — Ты не рассказывал, — Матвей делает вид, будто обиделся, вызывая тем самым улыбку у рыжего. — Когда-нибудь потом. В прекрасном и далёком. — Ты быстрее забудешь. Эдик таки поднимает глаза и вздыхает. Матвей прав. У обоих память стала подводить. Из-за посттравматического синдрома как минимум. Как максимум — они оба не знают почему. Да и им это не надо. — Как думаешь, почему люди не летают? — Эдик делает глубокий вдох, собираясь начать философствовать, пока второй кот прибегает к нему опять же из неоткуда. Рыжему это только льстит. Котов он любит, а коты любят его. Всю жизнь прибегали из неоткуда, стоило ему только выйти на улицу, а дальше преследовали до самого пункта назначения. Эдик же в ответ подкармливал всех, кого мог. Нескольким даже однажды нашёл дом. — Подключичная мышца не развита, — Матвей вздыхает, тушит окурок и кладет в карман, надеясь не забыть потом выбросить. — Ты скучный. Философом не быть с тобой, — рыжий театрально вздыхает, складывая руки на груди позвякивая браслетами на запястьях и колокольчиками в волосах. — Когда нам было по пятнадцать, философствовать с тобой было легче, потому что… — Потому что в этом возрасте легко быть философом. В этом мире даже на приключения поднимается цена, но она не имеет значения. — Матюш. А мы ведь с тобой сказочно богаты. Ты и я. Матвей закатывает глаза. Эдик улыбается. Матвей помнил, как с этими приключениями лишился руки. И помнил, как его солнце погасло.☆☆☆
“Андромета, Млечный путь… Столкновение было неизбежно… Когда вселенные сталкиваются, одна поглощает другую, разрывая на части и вбирая звёзды до единой„ — разговоры о космосе, бесконечных вселенных и звёздах хранятся в записках на холодильник или в дневниках и фотоальбомах. Раньше записки были в каждой квартире Матвея, и были они повсюду. Просто напоминалки сделать что-то или не забыть поесть. Но так или иначе, каждая такая записка выкидывалась, ибо была больше не нужна. “Si vous n'avez pas trouvé de place pour vous dans ce monde, sachez que dans le ciel nocturne parmi les étoiles, il y aura toujours une place pour vous, même si vous êtes perdu. Et à côté de moi... il y a toujours une place pour toi. Brille simplement, s'il te plaît, brûle plus fort que n'importe quelle étoile et sache que je ne te quitterai jamais„ — Матвей не знает французский точно, но через знакомые слова уловил смысл и переписал слова рыжика на клейку розовую бумажку. …et sache que je ne te quitterai jamais…☆☆☆
— Рассвет красивый сегодня, — Эдик облокачивается об Матвея, скатываясь со временем все ниже и ниже, в конечном итоге просто разложившись на нём. — Я устал и замёрз. — А я что сделать должен? Одеваться теплее надо. — Это не поможет, — театрально грустно выдыхает парень и обнимает нового прибежавшего кота. Эдику холодно всегда. От чего именно сам он не помнит. Возможно, от той же анемии, которая была у него в детстве. Эдик сам по себе был болезненным ребёнком и провёл большую часть своей жизни в больницах. Да и сейчас проводит. Матвей тушит сигарету, и медленно склоняется к лицу юноши и без всяких церемоний прижимается к его мягким губам, поочередно сминая их в нежном поцелуе. Все крайне тепло и осторожно, однако медленные и аккуратные касания очень быстро превратились в страстные, и парень, сжав одежду рыжика, уже не хотел прекращать. Его язык сразу же проник в рот юноши и стал изучать там каждый миллиметр, то проходясь по нижнему ряду зубов, то сплетая его с чужим. Так за пару секунд нежный поцелуй превратился в страстный, слегка грубый, и парни уже находились в легком возбуждении. Останавливаться не было смысла, но Матвей всё равно отстранился, раскрасневшись смотря куда-то вниз. Эдик же смотрел прямо на него снизу вверх. Грудная клетка быстро сжималась и разжималась. Обкусанные, слегка приоткрытые губы поблескивали. — Матик… — Эдик привстаёт на локтях. Матвей дёргается, но смотреть отказывается. — Матюш, посмотри на меня, — он отрицательно качает головой. — Матвей, ты можешь продолжать. Я, эм… — Парень таки поворачивает голову на Эдика, пока тот подбирает слова. Рыжик садится удобнее напротив. — Я хочу попробовать снова, но… ты ведь остановишься если что? После кивка блондина, Эдик ушёл вглубь домика. Матвей пошёл за ним. Всё это было слишком неловко. В прошлый раз было легче. Но водку сегодня никто из них не взял. И слава богу. Честно, Матвей сам не знает, зачем поцеловал. Зачем начал. Нужно контролировать себя сильнее. Потому что мерзко это. Целовать парня. Обнимать парня. Любить парня.☆☆☆
Эдик чувствует себя слишком уязвимым под чужим цепким взглядом. Это сводит с ума, заставляет задыхаться и жмуриться. Он вздрагивает и всхлипывает, сжимая подушку в руках, — которую до этого они сами положили сюда, поменяв и простынь и одеяло, которые лежали здесь бог знает сколько времени, — когда чужая рука так идеально касается его, ведя вниз и снова вверх. Матвей что-то спрашивает, но рыжий не слышит из-за гула в ушах. Матвей желает убить каждого, кто касался Эдика. Потому что как кому-то такому прекрасному можно делать больно? Эдик старается спрятаться, но при этом всё больше открывается Матвею. Он следит, как рыжие ресницы трепещут, как худые руки мелко дрожат, сжимая подушку. Чувствует, как бедра Эдика сжимают его в попытке спрятаться. Матвей видит выступившие капли пота на лбу, видит, как взъерошились волосы, как он откидывает голову назад, хнычет, жмуриться, закусывает губу. Всё это прекрасно. Сводит с ума и отвести взгляд невозможно. — Не смотри на меня так, — выдавливает из себя парень, закрывая глаза предплечьем. Припухшие губы от поцелуев приоткрыты, выпуская больше вздохов и хныканья. — Ты недавно просил меня, чтобы я смотрел. — Матвей надавливает на чувствительную головку, размазывая предэякулят. К себе он не прикасается. Касается только Эдика. Потому что смотреть, а тем более касаться его, это само по себе удовольствие. Из уст Эдика нередко выходили и бранные слова, но выговорить их нормально не получалось, лишь только простонать их, либо выдохнуть. Тело горело, казалось весь домик в пожаре: парню безумно нравилось то, что с ним сейчас делают, каждое движение, каждый поцелуй, каждое касание. А главное — он чувствовал себя в безопасности, несмотря на всю свою уязвимость сейчас. Спина сама выгибается, голова запрокидывается назад, глаза сильно сжимаются, Эдик на мгновение задерживает дыхание, шумно после этого выдыхая. Матвей тянется в сумку рыжего за салфетками, но его останавливает тихий голос Керри. — А ты? Давай я… — Нет. — Но… Матвей закрывает ему рот протезированной рукой, а живой вытирает всё это бедокурство. После натягивает на рыжего одежду и выгоняет из домика на балкончик. Эдик только вздыхает и обратно обнимает котов. Румянец на щеках останется надолго, как и фантомные прикосновения и поцелуи.☆☆☆
— Мне кажется, что мы не должны были этого делать, — тихо тянет рыжий, когда Матвей выкуривает вторую сигарету и уже как минут двадцать почти полностью не двигаясь смотрит в землю. Он никак не реагирует на чужие слова, но Эдик знает, что его слушают. — Но это ведь ничего не меняет. Мы всё ещё просто друзья. Да? Просто друзья и не более. Матвей кивает и затягивается посильнее. Друзья. Это слово ранит, но попросить большего нельзя. И место проживательства не позволяет. Если хоть кто-то узнает, чем только что в домике на дереве занимались бывшие лучшие в своей гимназии комсомольцы, то точно получат пулю в лоб. Сказать друзья равносильно, что сказать "ты для меня ничто". Матвей чувствует себя ужасно, Эдик это замечает, но игнорирует, продолжая рассказывать про собственные приключения. Это обидно, это сдавливает грудь. Но поменять ничего нельзя. Румянец и фантомные прикосновения исчезают, Керри выглядит так, будто ничего и не было, ломая Матвея сильнее. С другой стороны, обязан ли рыжик любить его? Нет. А имеет ли сам Матвей право на подобную любовь? Нет. Это мерзко и… — Ты меня слушаешь вообще? — Матвей переводит пустые глаза с земли на Эдика, бездумно хлопает ресницами, на что собеседник раздражённо вздыхает. — Поехали домой. Делать здесь всё равно нечего. И так, всего за пару часов, самое лучшее место детства оскверняется, а Матвей снова едет домой с дырой в груди. Но Эдик явно не виноват. Во всём виноват лишь он, Матвей, потому что именно он приносит для всех неудачу, потому что именно он чудище и потому что именно его все ненавидят. А Эдик нормальный. И это Матвей его оскверняет. И это Матвею нужно исчезнуть.