☆☆☆
Порнофильмы — Папа, не пей!
Матвею семь. Его мать повесилась три дня назад. Смотря на то, как гроб засыпают землёй, мальчишка понял, что толком то ничего и не чувствует. Он ничего не сможет изменить, мама от слёз живой не станет. Щемящее чувство в груди очень быстро сменилось глубокой пустотой. Отец стоит рядом. Матвей думает, что отец омерзителен. Матвей знает, что отец тоже ничего не чувствует. Отец уже пьян. Может, он залил водкой своё горе, а может пропил последние остатки разума и вместо крови теперь у него сплошной спирт. Матвей глубоко вдыхает и выдыхает. Его две сестрички ещё слишком малы, чтобы что-то понимать. Но однажды им придётся что-то рассказать. Матвей боится этого. Он уверен, что старшая сестра к этому моменту либо уже уедет за лучшей жизнью, либо будет рядом с матерью. Матвей чувствует, как ответственность уже частично падает на его плечи. Это страшно и невыносимо. Непосильно для ребёнка. Внутри все сжимается. Хотелось кричать в пустоту. А потом оказалось, что на него ещё не легла ответственность, а тяжесть на плечах — это рука отца. Всего лишь. Он требовательно встряхивает сына, заставляя обратить на себя внимание. — Это твоя вина, — от отца воняет перегаром. Омерзительно. Матвей хмурится и сжимает руки в кулаки. — Твоя. Ты убил её. Матвей вздрагивает и прижимает холодную руку к своей покрасневшей щеке. — Лучше бы ты подох вместо неё. Бесполезное отродье. — Слова въелись в память. Проникли глубоко под кожу. Шевелятся внутри, не дают дышать. Всё это — огромнейшая мерзость. Матвей не слышит отца более и лишь чувствует, как ветер несёт его вперёд. Подальше от кладбища, от отца, от города. Несёт из страны, пересекая границу Вселенной. Маленький мальчик думает, что было бы славно оказаться сейчас в глубокой и бескрайней пустоте.☆☆☆
Матвей сидит в домике на самом краю свесив ноги вниз. Он позорно сбежал с кладбища после пощёчины от отца. Задумавшись о побеге, он не заметил, как быстро прошёл день. Прошёл, ничего за собой вновь не оставив. А должен ли был он что-то оставить? Парапустяков не знает. Да и не важно уже. Он сжимает свои чувства, засовывает вглубь своего тела надеясь, что яркие краски больше не потревожат его. Матвей думает, что так будет намного легче. — Матве-е-ей, лесенку спусти, — кричит звонкий голос откуда-то снизу. Он узнал его сразу, потому пошел к другому краю. Лестница в их домик верёвочная. После набегов на их крепость мальчики начали прятать её в самом домике, чтобы не было так просто забраться. Матвей же умел лазать по деревьям, потому и отвечал за лесенку и без него Эдик не смог бы залезть. — Тебя твоя сестра искала, — забравшись и отдышавшись начал тараторить рыжик. — Но я ей не сказал где ты. А я ведь знаю, что ты только сюда убежать можешь. А почему ты сбежал? — Эдик ходит за Матвеем хвостиком, пока говорит, хватая за руку и стараюсь заставить посмотреть на себя. — Не важно, — Парапустяков отмахивается от друга как от назойливой мухи и садится обратно на край. Эдик садится рядом, подтянув к себе коленки. — Для меня важно. — Тебя это не должно волновать. — Матвей хмурится, сжимая руки в кулаки и кусая губы. Он не любит говорить об этом, но смотря на Эдика молчать становится сложно. Его глаза смотрят глубоко в душу и сами всё знают. Если бы только сам маленький рыжик знал об этом… Он бы разрушил все миры разом, разрывая чёрные дыры изнутри. — Он ударил тебя? — слова пронзают насквозь. Дети не должны думать о таком. Матвей неоднозначно машет головой. — У тебя кулаки трясутся. Матик, я ведь не глупый и не в первый раз это вижу. — Дети не должны видеть это. Не должны переживать это. Парапустяков сутулится, подтягивает к себе колени и прячет лицо в них. — Это моя вина. — Твоя вина? Матвей, он ударил тебя, а не ты его. — Из-за меня мама, — он сглатывает и затихает. Судорожно вдыхает через сжатые зубы. Эдик хлопает его по плечу. — Он тебе это сказал? Какая глупость. Твой отец омерзителен. Ты в курсе? — Ответа не следует. Матвей чувствует, как его прожигают голубые глазки, потому, ежась, зажимается в себе сильнее. — Моя мама хочет найти тебе психолога, — Эдик набирает в лёгкие воздуха, чтобы начать длинный монолог, но Матвей его грубо обрывает. — Я не псих. — Я этого не говорил. Матюш, просто… — Замолчи, — слишком грубо выпалив, он моментально чувствует за это ноющую вину в груди. — Извини, я… — Всё хорошо, — Эдик привычно улыбается. Матвей наконец смотрит на него. Вновь рассматривает то, что видел уже много раз. Веснушки, ямочки на щеках, голубые глаза с рыжим ресницами и такие же яркие кудрявые волосы. Сам Эдик, которому больше идёт «Эдуард», целиком и полностью искусство. Он прекрасен, умён, уже знает иностранный язык… а Матвей ничто. На фоне него, будто бы божества, Матвей очередная пылинка в этой Вселенной. Он ни на что не способен и ни на что не годен. Его никто не обнимет после школы, никто не поцелует в макушку или лоб, сказав, что очень скучал. Никто не поцелует его маленькие ладошки, которые нарисовали всю семью. Этого не будет. Никогда. Но Матвей и не уверен, что ему это нужно. Когда-то раньше может и было. Сейчас уже нет. Ему семь. Отец сказал, что он должен быть сильным, иначе зачем ему быть. Сказал это, когда прижимал раскалённый металл к коже. — Твоя спина всё ещё болит? — рыжий словно насквозь все видит, ей богу. Матвей качает головой, на что Эдик вздыхает. — Мой папа может помочь тебе обработать. Пойдём только, пожалуйста. — Я не хочу никуда идти. — Ну, мой папа уже здесь. Невежливо заставлять ждать, — Керри улыбается, когда Матвей поднимает голову и яростно сверкает глазами.☆☆☆
Дезинфицирующие средство для ожогов — хоть убей, Матвей не может запомнить название, — неприятно-холодная и щипит. Да и от любого прикосновения к месту всё ещё больно. Врачи подлотали как смогли, но шрам останется навсегда. — Надо было всё же обратится в милицию, — вновь задумчиво тянет папа Эдика. — Мне было бы хуже, — одинаково отвечает Матвей. Эдик только вздыхает и обнимает плюшевого кота сильнее. — Он однажды убьёт тебя так, Матвей. Твоих сестёр… Лучше поздно, чем никогда. Врачам не сказал, так давай заявление напишем. Матвей только хмурится и сильнее прикусывает среднюю фалангу пальца. Парапустяков так и не понял, за что точно прижёг его отец. Что-то связанное с общением с Эдиком. Откуда взялся раскалённый метал и где отец нашел такую загагулину в виде серпа и молота — Матвей не знает. Написать заявление на отца — подписать самому себе смертный приговор. Матвей боится отца, но ещё боится, что кто-нибудь узнает о его страхах. Если человек боится, то воспользоваться им проще. — Вы скоро закончите? — Матвей поворачивает голову, дабы посмотреть на папу Эдика. — Я хочу домой, да и меня ещё сестра ждёт. Она волнуется, наверное. Ругаться будет. — Уже почти всё. Давай я тебе забинтую? Полегче будет. — Матвей кивает и роняет голову обратно на колени.☆☆☆
Находиться дома омерзительно. Особенно после смерти матери. Она хотя бы как-то пыталась следить за порядком и за тем, чтобы отец не раскидывал бутылки повсюду. Вместо неё теперь старшая сестра, но она много работает и физически не успевает делать всё. Матвей представляет, как перережит глотку отцу, пока собирает бутылки. Представляет, как привяжет его к батарее или дивану и будет долго-долго избивать этими самыми бутылками или битой. Железной. В холодильнике по обычному пусто. Матвей мог бы спуститься к Эдику чтобы поесть, ибо он сам его приглашал, но он ведь не слабый. Справится со всем сам. Глядишь, может и сестра что-то придумать сможет. В дверце холодильника стоят две бутылки. Ещё полные. Безрассудная агрессия затуманивает разум. Матвей берёт бутылки, открывает и выливает содержимое в раковину. И слышит тяжёлые, шаткие шаги за спиной. — Ты что делаешь, с-с-сука, — от отца воняет перегаром ещё больше. Он пытается выхватить вторую, ещё полную бутылку из рук Матвея, но он под приливом адреналина с размаху кидает её на пол. Стекло разбивается вдребезги, а прозрачная жидкость растекается по полу. Глаза отца темнеют от злобы и вся смелость Матвея улетучивается. Отец замахивается, Матвей инстинктивно пытается закрыть голову руками, но не успевает. Он сжимает волосы сына, бьёт головой об столешницу, крича о том, какой Матвей ублюдок, конченая мразь, тварь и ещё много чего. Удар за ударом и Матвей перестаёт соображать. Помнит только соленоватый привкус во рту и как в глазах потемнело.☆☆☆
Матвей не знает, сколько пролежал на грязном полу кухни. Открыть глаза оказалось очень трудно, но таки разлепив веки, он поморщился он ноющей боли повсюду. Провёл языком по зубам, собирая соленоватый привкус. Пытается сесть — не выходит даже простонать от боли. Еле как сев и уперевшись спиной об тумбочку, Матвей пытается отдышаться. Не то, чтобы сидеть, даже моргать и дышать больно. Он не уверен в том, что сможет сделать что-то сам, но и дойти до телефона чтобы вызвать скорую у него не выйдет. Как и спуститься на первый этаж к Эдику, тем более убежать от всех кошмаров в домик. Матвею кажется, что он умирает. Но даже сейчас думает о том, что сделал бы с отцом. Не сейчас, позже, через года́. Он бы долго издевался над родителем. Долго и мучительно. Матвей закрывает глаза и проваливается в темноту.☆☆☆
Матвей просыпается от писка в ушах, морщась от яркого света. В глазах плывёт, потому он не сразу понимает, где находится. Кругом всё белое, пахнет лекарствами, а писк в ушах может быть писком какого-нибудь аппарата — Матвей не уверен. Посмотрев по сторонам ещё не до конца видящим взглядом, он натыкается на рыжее пятно рядом с собой. — Мандарин. Большой, — Парапустяков протягивает руку к этому самому мандарину, касается его и рыжее пятно вздрагивает, после чего на нем показывается два голубых пятнышка поменьше. — Живой мандарин, — делает вывод Матвей и проваливается в темноту обратно. «Мандарин» только хлопает глазами. — Глупенький что-ли, — шепчет себе под нос и, потянувшись, встаёт, дабы позвать своего папу или кого-то из врачей. Кому-то из взрослых нужно знать, что Матвей очнулся.☆☆☆
Матвей особо не запомнил своего пробывания в больнице, но выписали его достаточно скоро. Отец Эдика, как самый лучший адвокат, бегает по городу в попытках лишить отца Матвея родительских прав. Эдик по сотне раз рассказыват, как Парапустяков назвал его мандарином, — Матвей всё ещё в это не верит. Матвею нравится дома у Эдика, но сейчас ему некомфортно. Он устал от разговоров с Эдиком, от разговоров с его родителями, а ещё больше он устал от старшей сестры. «Ничего про папу не говори. Скажи, что просто упал неудачно. Ты ведь не хочешь в детский дом? Молчи и всё будет хорошо». Матвею не хочется врать, да и правда сама по себе очевидна, чтобы он не сказал. Но если сестра просит, так ещё и смотря на него так, будто бы он во всём снова виноват, то рассказать он не может. Может только сильнее хмурится и сжимать руки в кулаки под очередной вздох родителей Эдика. Пожалуй, взрослых он никогда не поймет. Даже когда вырастет и сам станет таким взрослым. Матвей уверен в том, что молчание погубит его и таких как он. Молчание — тоже своеобразная подпись на смертный приговор. Эта мысль от чего-то вызывает улыбку. Маленький Матвей уверен, что с таким образом жизни не доживёт и до двадцати. Если не захлебнётся в собственной крови пораньше. Например, когда вернётся домой. Матвей не может знать наверняка, в каком состоянии отец и как долго будет бить в этот раз. Почему-то уверен, что в этот раз удары будут наноситься кулаками. Возможно, потому что не захочет ещё одного попадания сына в больницу. Матвей отказывается верить в то, что он и отец — одна кровь.☆☆☆
Щенки — Шрамы.
Матвею двадцать два. Он покрыт шрамами. Он их любит. И хотел бы заработать новых. Потому что если есть шрамы, значит он ещё живой. Значит, ещё способен что-то доказать отцу. Даже если отец и маленький Матвей мертвы. Даже если от прошлого остались только шрамы. Рассматривать себя такое себе удовольствие, но вспоминать хоть что-то иногда нужно. Зеркала он ненавидит, они забрали его. Он разбил каждое зеркало в доме, когда он не вернулся после обещенного срока. Но в ванную зеркало купил снова. Надо ведь хоть иногда видеть себя. Шрамы везде. На лице, руке, спине, ногах. Матвей их любит. Его сестра — «та, что ненормальная» — говорит, что он коллекционер. Матвей думает, что это забавно. Шрам есть на брови — ударили головой об руль. На правом глазу косой шрам, а сам глаз красный с вытянутым зрачком — всё из-за проклятия. Глаз скрывается за чёлкой, так что его это не тревожит. На затылке — какой-то из ударов от отца — он не помнит. Однажды он подрался с охраной школы, как бы комично это не звучало, остался шрам на подбородке. На скуле — Матвей сам вырезал кусок своей кожи с меткой. Есть два шрама от травматический пуль. Ей нравятся травматы. Ещё есть шрам от настоящий пули в плече. Матвей не помнит точно, возможно из армии. Много шрамов на спине. Косые, гладкие, возвышающиеся, ямки — они значат так много и прочитать по ним можно пол жизни. Это всё важно и Матвей не хочет забывать. Хочет забыть отца, но шрамы от него — нет. На спине есть шрам от ожога в виде серпа и молота, Матвей изредка чувствует фантомную боль от него. Правый бок ободран, он выпрыгнул из машины на ходу, это воспоминание вызывает улыбку. Матвей касается холодными, дрожащими пальцами своего бока — проводит от начала и до конца, рвёт сухие губы в улыбке. Гадкой, уставшей улыбке. Весь Матвей — гадость. То, чего быть никогда не должно было. Выродок и ублюдок. Неудача и чудовище. Он — монстр во всей своей сущности и это заставляет улыбаться ещё сильнее, ронять сигарету изо рта в мокрую раковину, из-за чего табак потухает, и закуривать другую. На спине шрамов много, но большая часть из них неинтересна. Почти все они — от драк. Глупых, отчаянных. Драк для того, чтобы почувствовать что-то. Чтобы чувствовать себя и своё тело. Чтобы чувствовать, что он не выродок и может. На руке и ногах шрамы тоже неинтересны. От драк, потасовок, падений. Есть на ладони — схватился за нож неудачно. Матвей работал много кем и мог стать кем угодно, но стал лишь наивным ребёнком, который нуждался в любви. Но сейчас ему это не нужно — запихнул в себя подальше, утопил, закопал. Довериться кому-то снова — самоубийство. Доверить себя, душу, разум — автоматическая смерть. Он не позволит больше владеть кому-то собой. Он — чудовище. Кусачая ненависть, неудача для всех. Матвей скалится, смотрит с ненавистью, рвёт, ненавидит, пытается защитить сестёр и себя. Он ставит себя на последнее место, потому что сёстры намного важнее. Потому что они ещё малы, потому что, как бы отвратительно не звучало, они всё ещё девочки. И их поджидает куда большая опасность. Матвей не позволит подобным опасностям случиться. Парапустяков смотрит на себя в последний раз, прикрывает глаза и затягивается. Он не помнит, когда пришёл домой, но по ощущениям давно, а спать так и не лёг. Затянувшись горькой сигаретой сильнее, вышел из ванной. Часы на тумбочке мигали красным. 6:30. Скоро на работу и ложиться уже поздно. Зато успеет поесть и ещё несколько раз покурить. Это явно важнее. Матвей надевает протез. Красивый, чёрный, с наклейками от сестёр. Матвей не стесняется протеза. Это красиво. Это отличает его от других. Пережитая потеря руки делает его сильнее. С каждым годом тупая обида на виновника, который почти даже не виноват, проходит. Сказать «я тебя простил» нельзя — это глупость, такое не прощают. Матвей просто смирился.☆☆☆
Им было по десять. Лето. Четвёртый класс позади, скоро средняя школа и переезд Эдика в другой город. Керри привычно шагает вперёди, звонко рассказывает о своих новых друзьях, что они обязательно подружатся с Матвеем, что с ними весело проводить время… Матвей особо не вслушивается. Ему нравится слышать голос Эдика. Его звонкость, то, как он не выговаривает «р» и вместо неё получается «л». «Вы обязательно подлужитесь!» Матвей не следит за дорогой, как и всегда в целом, но от дома ушли они достаточно далеко. Может, они шли и вечность, уйдя давным давно и из города, и из страны, а Матвей попросту не заметил. Места вокруг были незнакомы, но Эдик вполне уверенно шёл впереди, потому Парапустяков шёл за ним. — Там все друг с другом дружат, — "длужат" — и там есть и моя бабушка, и мой дедушка, и мой дядя Саша… Там ещё есть другие дети, ты с ним подружишься, они хорошие. Ещё там много книг, и… Эдик закрывает рот, когда его кто-то окликает. Рыжий машет девушке, что его окликнула, рукой и улыбается во весь рот. Матвей поднимает взгляд на девушку только когда она подходит ближе. Девушка невысокого роста, на ней юбка в пол, тяжёлые ботинки, светлая рубашка с рюшами, на руках перчатки. Волосы русые, короткие. А на лице маска. Обычная, пластмассовая, но почему-то перестать на неё смотреть сложно. — Эдюшик, ты друга привёл? — Матвей не знает, как описать голос девушки. Он спокойный и доверительный, но Парапустяков ей не доверяет. Чего стоит только маска и перчатки в такую жару. Матвей сжимает ладонь Эдика и хмурится. — Стеснительный у тебя друг. — Да, он иногда стесняется, — Эдик, кажется, не замечает тревоги друга, продолжая беззаботно тараторить, — но скоро со всеми подружиться и перестанет. Его Матвей зовут. — Очень приятно, — Матвею хочется ударить её и стащить маску, — меня ты можешь называть как душе твоей угодно. Матюш, — то, как она протянула "Матюш" заставляет вздрогнуть и скрипнуть зубами, сжимая ладонь рыжего сильнее. — У тебя красивые глаза. Жаль будет прятать их под маской. — Под какой ещё маской? — Эдик не рассказал тебе? Мы все здесь носим маски, но для начала их нужно заслужить. Друг твой вот совсем скоро получит свою. — Матвей хочет броситься назад и бежать, бежать так долго, пока ноги не откажут и пока в поле зрения не окажется домик на дереве. — Мы с вами заболтались. Нас уже ждут. Девушка пошла вперёд, Эдик двинулся за ней, а Матвею ничего не осталось, кроме как пойти за рыжим. Уставившись в землю, он видел, как при каждом шаге девушки из земли вырастала трава и мелкие растения, но почти сразу сгнивали — он предпочёл не обращать на это внимание и перекинуть на очередную галлюцинацию.☆☆☆
Девушка привела их в забытую всеми церковь. Изрядно постаревшую, которую мог снести любой лёгкий ветерок. Там было много людей, из-за чего Матвей старался идти поближе к Эдику. Девушка ушла ближе к амвону, а Эдик нашёл себе и Матвею место на стасидии рядом со своим дядей. После того, как девушка начала свою речь, рука дяди легла на колено Эдика, из-за чего Матвей снова скрипнул зубами. Ему это всё не нравится и находиться здесь он не хочет. Матвей смотрел, как рука дяди Саши медленно плыла вверх, как Керри сжимал руки в кулаки, делая вид, будто ничего не происходит, следя за речью девушки. — И я бы хотела познакомить вас с нашим новым другом. Его к нам привёл Эдик, — Матвей не слушал, в ушах стучало сердце, он видел взрослую руку на детской коленке и чувствовал, что это неправильно и что этого не должно быть. Но и сделать он ничего не мог. Вырвал его из мыслей рыжик, который взял его под руку и повёл к девушке на амвон. — Ты представишься нам? — Матвей поджимает губы и вцепляется в руку Эдика. Рыжий тихо вздыхает и представляет его самостоятельно. Дальше Матвей ничего не помнил.☆☆☆
— Это было невежливо, — в церкви уже пусто, остались только девушка, Матвей и Эдик. Девушка сжимала правую руку Парапустякова и ладонь как будто бы пронзала куча иголок, проникая глубоко под кожу, впиваясь в кости и мышцы. — Почему Эдюша говорил всё за тебя? Матвей глубоко вдыхает и выдыхает. Отрывает взгляд и смотрит в пустоту дыр маски. — Пошла нахуй. Матвей слышит тревожный вдох Эдика и чувствует, как боль расползается по щеке. Матвей хмурится, не вздрагивает, ему мерзко от всего происходящего, он понимает, что должен вытащить от сюда рыжего любым способом. Девушка что-то кричит, но Матвею всё равно. Он берёт Эдика за руку и идёт на выход. — Эдик пострадает из-за тебя, — Парапустяков тормозит. Не оглядывается, уверяет себя в том, что ему плевать. Краем глаза следит за Эдиком. Видит, как он дрожит, как сжимается, как наполнены его глаза страхом. Слышит шёпот его молитв. Матвей чувствует тупую боль в затылке и помнит как всё погасло.☆☆☆
А проснулся он снова в больнице, как бы банально не было. Больницы Матвей ненавидит также, как их ненавидит Эдик. Первое, что смог разглядеть Матвей, опять же, до банальности ясно, белый потолок. А повернув голову немного в бок увидел рыжее пятно. Привычное, мелко дрожащие. Эдик сжимал левую ладонь Матвея и извинялся. Матвею было мерзко. Он чувствовал, что рыжик не виноват. Чувствовал, что рыжика нужно защитить. Обнять, спрятать, запереть в подвале, не выпускать, никому не показывать и оберегать таким нелепым способом, травмируя рыжика ещё больше. — Заткнись, — сдавленно шепчет Матвей и сжимает дрожащие ладони. Керри затыкается. — Я знаю, что ты не виноват. Нет, молчи, — Эдик прикусывает губу, — ты не виноват, мы справимся, ты больше туда не пойдёшь. — Но ведь… — Не пойдёшь. Я расскажу твоей матери и она тебя не выпустит. — Ты жесток, — на лице рыжика расцветает слабая улыбка. Матвей улыбается тоже, закатив глаза. — Как ты себя чувствуешь? — Чувствую себя пюрешкой. Типо, очень подавленно. А ещё я не чувствую второй руки. Эдик закусывает губу и прячет глаза. Матвей хмурится и смотрит на правую руку. Матвей чувствует себя ещё более мерзким и уродливым, чем мог бы быть. Рука отрублена до локтевого сустава. — Какого хуя… — Она прокляла тебя и… другого варианта не было… твоя рука полностью почернела и… как бы сгнила… я не понял до конца… — Эдик заикался, голос дрожал, на голубые глазки вновь наворачивались слёзы. — Это моя вина. Матвей скрипит зубами и просит его заткнуться. Он чувствует, как ком ярости сдавил горло и не даёт сделать вдох, заставляя дышать сквозь стиснутые до боли зубы. Хотя больно почти и не было, скорее всего так работала анестезия — Матвей не знает и не помнит. Это не важно. Важно то, что он сделает с девушкой в маске, важно то, что он прикончит её, сорвёт маску, сломает, растопчет, сожжёт. Впереди ещё есть лето — Матвей не знает, как скоро его выпишут, но ему всё равно. — он вернётся к ней и изуродует её сильнее.☆☆☆
На восстановление после ампутации ушло две недели, а на изготовление протеза двадцать рабочих дней. Матвею не нравилось, что он потратил так много времени в пустую и она ещё ходит безнаказанно. Плана не было — им движила глухая обида и жажда отомстить. В церкви никого, кроме неё, не было. Матвей шёл тяжёлыми шагами, закипая от желания навредить ей, а Эдик плёлся сзади и молился. Боялся её гнева, боялся её наказания, боялся, что она сделает что-то ещё с Матвеем или навредит ему. Девушка не обратила внимания на их приход. Она сидела в самом центре и читала. Матвей смутно помнил, что было дальше. Помнил, что начал кричать как только зашёл. Помнил уродливую маску и как пытался её стащить. Помнил, как во рту появилась кровь. Помнил, как снова провалился в темноту. И помнил, что после пробуждения было очень больно, будто бы кто-то разрывал его изнутри, а Эдик рыдал рядом. А церкви уже нигде не было. И её тоже. А ещё Матвей помнил, как уже дома, увидел свой изуродованный, покрасневший глаз с аномальным зрачком и их символ на щеке. Матвей помнил, как холодный металл пронзил кожу, как пылало лицо от боли, как он сжимал челюсть и как криво заклеил рану. Помнил, как хотел выколоть глаз, но оставил только косой шрам, чудом не оставшись слепым. Ещё помнил истерику рыжика, как его мама пыталась что-то сделать с его щекой, как врачи ругались на него. Помнил, что отец потом избил его, но Матвей ничего не чувствовал. Матвей не отомстил. И эта мысль убивала его, заставляя закипать от злости и разрывать своё тело на части от агонии.☆☆☆
Смотря на свой протез сейчас и чувствуя подушечками пальцев шрам на щеке, Матвей так же чувствовал шевеление внутри себя. Он знает, какое чудовище сидит в нём и по чьей вине. Матвей привык и усмирил чудовище. Сделал его послушным, но оно изредка выходит на волю самостоятельно, если Парапустяков перестаёт контролировать себя. Матвей помнит, как утопил в себе все чувства и помнит, как стало от этого просто.