***
Хосоку было страшно даже стоять рядом с альфой. Он помнит яростные глаза оборотня, к которому омега на свою голову сунулся в прошлое солнцестояние. Он проявил заботу, оставив у себя, но в ответ получил лишь только боль и стыд. И даже слепота Юнги его не обнадёживает. Казалось бы, что он сможет сделать против омеги? Но Хосок точно знает, что альфы, гораздо ближе к своей звериной натуре, нежели омеги, могут быть похожи на настоящих животный в особый период. Теперь слепой мужчина сидит у очага, пока остальные волки только входят в раж празднования. Хо бросает на подопечного осторожный взгляд. Он не хочет веселиться с остальными, а Джин пропал куда-то из виду, оставив Чона одного. Санни весело отплясывает. Его длинные тёмные волосы, которые омега никогда не собирает, предпочитая ходить лохматым, взметаются в воздух, когда тот вновь и вновь кружится под звук свирели. Волки под воздействием присутствия духов, погостивших в общинном доме, начинают буянить. То тут, то там сверкают красные и голубые радужки, музыка становится всё агрессивнее, раздражая слух. Раньше такого не было никогда, словно уши Хосока стали в момент гораздо чувствительнее, чем раньше, а потом омега замечает, как морщится от близко расположенных к нему барабанов Юнги. Их звук отражается в голове Хосока, а с каждым ударом альфа морщится всё сильнее. Голова начинает трещать. Омега понимает, что из-за увечья у того усилен слух — ему буквально больно от слишком громких звуков. Хо становится даже жаль альфу. Он мнётся, не решаясь подойти. Но образовавшаяся связь продолжает соединять их разумы в моменты особенно сильного эмоционального всплеска. Юнги уязвим после ритуала, его разум — открытая дверь, и Хосок невольно оказывается в него втянут, будто водоворотом. Чон вздыхает и отставляет чашу с вином, до этого удерживаемую в ладонях. Он медленно подходит к Юнги, а тот тут же вскидывает голову, как только Хосок оказывается в паре шагов. Резкое движение пугает омегу, он застывает и пока не приближается к альфе. — Хосок? — мягкий, низкий голос заставляет вздрогнуть, и Хо прижимает к животу ладони, словно оберегая себя от связи с пока ещё чужаком. — Это ты, я чую. Чего стоишь там? Хоби сжимает губы и подходит ближе к Юнги, любопытно принюхивающемуся к омеге. Гул барабанов раздирает голову Хо, и он не понимает, как терпит этот ужас Юнги. Осторожно подхватив альфу под локоть, он уводит его в другой угол, подальше от барабанов, и Мин облегчённо вздыхает и зажмуривается. — Спасибо, — произносит он, когда омега, сев на шкуру, хватает обратно свою чашу. — У меня уже голова разрывается от них. — Знаю, — бурчит в ответ Хосок, не глядя на Юнги. Тот лишь скованно сидит рядом, сложив ноги по-турецки. — Прости, что оказался обузой для тебя, — чересчур энергично произносит Юнги, заставляя Хосока на него посмотреть. — Я не думал, что и здесь останусь. — Скитаться хотел? — скептично спрашивает омега, разглядывая лисьи глаза Мина, красивые, но совершенно слепые. — Мне нигде не найти покоя. Я… — Ничего ты не обуза, — фыркает раздражённо Хо. — Никто не обуза в этом мире, духи такого бы не допустили просто так. Юнги недолго молчит, прежде чем улыбнуться и произнести: — Спасибо, Хосок, — от произнесённого собственного имени низким мурлычащим голосом, по рукам омеги бегут мурашки, и он трёт плечи. Странный он, этот Юнги. Он кажется Хосоку ещё опаснее, чем все остальные «подкидыши», но пока не понимает почему.***
Чимин следит за тем, как закрываются большие ворота. Ночной мороз щиплет за щёки, пока альфы закрывают створки. Путники отправлены в дорогу, а Чимину нужно вернуться обратно на праздник и, скорее всего, выслушать нотацию от шамана, заметившего непринятие вожаком молодого волка. Не смог Чимин этого сделать, не сумел прикоснуться, зная, какие планы на него строит Чонгук. Это кажется неправильным до сих пор, его должен был повязать Мими, а не вожак. Паку этого не нужно. Он не хочет иметь связь с альфой, потому что это причиняет боль при всём его безразличии. На праздник омега возвращается нехотя, с явно недовольным видом усаживается рядом с Хосоком и его повязанным, который лишь слушает музыку, сосредоточившись. Они тоже не разговаривают. Санни, в отличие от угрюмой троицы омег (Сокджин всё это время недовольно буравит спину вожака взглядом), отрывается на полную катушку. Праздники для снежных волков — время дикости и необузданности. Санни это всё олицетворяет. Он танцует так, словно это последний раз, пьёт вино и обхватывает своего повязанного руками, увлекая в танец. Чимину такое чуждо. Он этого не хочет. Убеждает себя, что никогда не хотел, потому что привязываться и приближаться к кому-то не собирается. Джин всё-таки подсаживается к нему, вероятно, с порцией возмущения на данную тему. — Ты не принял его, — строго произносит шаман. — Зачем ты заставил меня? — грозно оборачивается к другу вожак. — Такова была не моя воля, — вздёргивает Сокджин подбородок. — А духов. — Поиздеваться они хотят, — шипит Чимин, чувствуя, как злость поднимается из нутра и застилает разум. — Ты знаешь моё отношение к подобному. И позволил духам так со мною поступить. — Я лишь проводник, Чимин. В такие моменты не существует моего сознания и воли, только лишь духи, которые с моей помощью общаются со стаей, — чеканит он. Чимин отворачивается, его челюсть напрягается. — Ты не принял альфу. Ты навлечёшь на себя гнев. — Знаешь что? — ревёт вожак, подскакивая с места и зло разглядывая строгого Сокджина. Он многое ему хочет сказать, но от злости уже задыхается. Чимин рычит на всех, пугая даже Хосока, а тем более Юнги, напрягшегося до предела, и выскакивает из шатра прочь. Омеге нужны секунды, чтобы перекинуться и рвануть в лес, но это — очень плохая идея. Чимин начинает слышать. Он понимает, что духи так или иначе повязали их с Чонгуком, и он слышит мысли, ощущает внутреннее волнение молодого оборотня, а бесконечные «Почему» разрывают Чимину голову. Он старается умчаться в лес подальше, но от связи не убежишь — в зверином обличие она становится сильнее и напористей, грудь Чимина разрывается от своих и чужих эмоций. Он останавливается у дуба и, обратившись в человека, хватается за его ствол. Тёмные волосы рассыпаются по спине, а в голове лишь давно сказанные в пророчестве Сокджином слова: «Не стать тебе родителем, не стать мужем…» Больно, ужасающе больно. Каждый омега, ведомый священным долгом перед собственным существом и природой, желает обрести потомство, продолжить свой род. Особенно вожак стаи. Он должен был давно родить первенца, а то и несколько щенят. Однако судьба сложилась так, что в совсем юном возрасте Сокджин предрёк ему бесплодие. И Чимин попросту отказался подпускать к себе альф. Смысл, если от всех стараний будет только больнее? Зачем? Чимин отгородился от соплеменников. Сколько бы за ним не ухаживали свои (быстро, к сожалению, потерявшие веру в омегу) и пришедшие, он всех отвергает. Не хочет страдать и мучаться от невозможности быть таким же, как и все. И теперь духи снова решили поиздеваться, дав ему связь с молодым волком, который в стае может найти себе пару и подарить своему омеге детей. Вожак обнимает ствол дерева и замирает, прислушиваясь к себе. Нет чужих мыслей, нет всполохов вопросов и переживаний. Внутри Чонгука их ужасающе много, несмотря на извечную улыбку. И Чимин не желает их слышать и впускать. Он строит внутри стену — неприступную, каменную, складывает булыжники и крепит их глиной, чтобы ни единая мысль не проскользнула. Холод приводит в себя, и Чимин, зябко ёжась, бежит к дому. К чёрту праздник, пусть веселятся. Да только покоя теперь не видать нигде: у очага стоит альфа, подкидывает ещё дров, когда обнажённый омега заскакивает в дом. Пак его старательно игнорирует, натягивает длинную рубашку и, поправив волосы, громко топает к своему спальному месту. Руи забрал повязанный омега, и они с Чонгуком остались наедине. Альфа молча и грустно глядит на вожака, а у того пышет злоба внутри от боли, грудь часто вздымается от торопливых вдохов. — Чего смотришь? — хрипит мрачно Чимин. — Спать ложись. — Хорошо, — вдруг неожиданно покорно отвечает оборотень и направляется к шкурам, расстеленным у очага. Чимина снова злит, на этот раз подозрительная покорность «подкидыша». Он пыхтит, щёки краснеют, и омега направляется к своему лежаку, нервно оборачивается одеялами. Но сон не приходит. Внутри всё слишком сильно бурлит от негодование, даже спокойное дыхание альфы на другом конце комнаты раздражает Чимина. А ещё вожака раздражает послушание Чонгука, неизвестно откуда взявшееся. Он пристыжен? Думает, что если покорится Чимину, тот изменит отношение? Он ранен его поступком? Пак возится на шкурах, переворачивается с одного бока на другой, нервничает. Он вдруг слышит копошение, лёжа спиной к очагу, шуршание и торопливые шаги. А когда поворачивает голову, видит, как Чон раскладывает свои одеяла и шкуры рядом с его местом. Чимин взъерошенным воробьём садится на лежанке и буравит альфу настойчивым, рассерженным взглядом, на что тот только широко ему улыбается и укладывается, заворачиваясь в одеяло. Чимину охота то ли начать несносное существо лупить, то ли пнуть его как следует в спину, то ли раздосадованно зарычать и упасть обратно спать. У него нет сил ссориться или спорить, потому третий вариант остаётся единственно верным. Так омега и поступает. Он снова сворачивается в коконе из одеяла и подушек и крепко зажмуривается, надеясь, что преграда остановит его чуткий слух, улавливающий медленное дыхание Чонгука.***
После полуночи праздник превращается в настоящее бедствие. Сокджин обычно не остаётся до самого конца, но сегодня вдруг решил задержаться и посмотреть за тем, как веселятся собратья. Ему, как шаману, нельзя терять рассудок — в таком случает граница между его разумом и окружающим миром потустороннего истончится, а это чревато последствиями и ухудшением здоровья. Он смотрит за тем, как Хосок — весь напряжённый — помогает Юнги подняться с места и уводит прочь из шатра. Уж кто точно не станет участвовать в животном неистовстве праздника, так это Хосок. Раньше он был другим. Всё испортил оборотень, решивший, что всесильный и безнаказанный. Санни с первых минут не присаживается и не отходит от своего повязанного — Намджуна, всё время пристально глядя в глаза высокого мужчины. Мими, обвив руками своего супруга, позволяет ему вести в танце, покрывая поцелуями изящную шею, пока белоснежные волосы струятся по спине и плечам. С приходом Луны они все становятся ближе к природе, разум помутняется и желания берут верх. Сокджин потому и не оставался ранее допоздна — слишком велика вероятность заиметь с кем-то из альф близость, а он её не хочет, пока на то не укажут духи и не признают, что пора. Омега вздыхает, провожая пары взглядом: откровенно танцующих, выставляющих звериную сущность на показ в виде клыков и необычных глаз. Сокджин лишь потягивает вино, наблюдая. Он совсем не ожидает, что рядом с ним кто-то присядет. — Не танцуешь, — констатирует Тэхён. Внутри Джина всё начинает дрожать от вопроса. Он… порой он действительно хотел бы отпустить себя, отдаться на волю природы и будь что будет, но не мог быть таким безрассудным. Только сейчас, чувствуя слишком близко терпкий запах альфы, шаман заметно сглатывает. Это связь между ними такая яркая и горячая? Словно схватился за обугленную головёшку, лежащую на углях костра, и теперь не можешь отпустить. — Мне вроде бы не положено, — жмёт плечами Сокджин, пытается напустить на себя безразличия, но румянец на щеках его выдаёт с головой. — Это так духи приказали? — любопытно склоняет голову Тэ, разглядывая его. Альфа вдруг подхватывает кончик косы, спадающей с чужого плеча, тем самым приманивает взгляд Джина к своим рукам. Он вертит волосы между пальцами, а омега не может оторваться от его красивой ладони. Сдвигает плотнее колени, закрываясь от связи и чутья волка, снова глотает слюну, тут же переводя взгляд на лицо Тэхёна. У него заинтересованный взгляд, чуть прищуренный, и лёгкая полуулыбка на губах, вызывающая внутри Джина трепет. Чьи это эмоции? Его или Джина? Они такие яркие и горячие, что кажется, будто у шамана поднимается температура. Тэхён вдруг обхватывает толстую косу, то же самое совершая со второй, и поднимается на ноги, увлекая омегу за собой. Барабаны бьют, отражаясь вибрацией в желудке, отчего всё тело дрожит. Это не простая музыка — она воздействует на слух оборотней, взывая к их природе, Сокджин давно знает. Пробуждает инстинкты и волчий разум, приближая к духам. Альфа тянет шамана ближе к танцующим членам стаи. Те смешиваются неясным фоном вокруг Тэхёна, Сокджин не различает, кто где, а взгляда отвести от оборотня не может. Он позволяет взять себя за руки и покружиться. Их целомудренный танец кажется смешным из-за буйства вокруг — кто-то уже столкнулся губами и зубами, обхватывают друг друга от напряжения, не стесняясь никого. А Джин и Тэхён едва могут без смущения шамана прикоснуться друг к другу. Альфа не напирает. Он лишь танцует, но постепенно приближается к Джину, и тот позволяет ещё большую вольность: обнять себя. Кожа Тэхёна кажется обжигающей, когда пальцы случайно прикасаются к обнажённой коже в откровенном вырезе накидки, и омегу ведёт. Разум оказывается чрезмерно сильно раскрыт, чужие эмоции проникают в него, заставляя разгорячённо выдохнуть. Он ощущает что-то горячее, исходящее от Тэхёна. Барабаны становятся ещё агрессивнее, к ним примешивается рык волков, играющих на инструментах, и сердце само по себе начинает биться быстрее: дыхание Сокджина учащается, становится тяжелее двигаться медленно, и тело отдаётся музыке. Теперь он понимает, почему оборотни так себя ведут — это просто определённая степень дурмана, туманом обволакивающего сознание. Зрение становится чётче, но вместе с тем, более дрожащим, словно его трясут с силой за плечи. Танцующие рядом собратья почти не остаются в памяти, лишь альфа, который к нему прикасается, держит за руки. Тэхён сам ускоряет танец, вынуждая Джина подстраиваться. Прикасается откровеннее и смелее, объятый дурманом барабанов и голосов, а омега оказывается ведомый им. Он чувствует вибрацию от чужого рыка с придыханием, словно проникшего во всё тело, подходит к Тэхёну сам, совершая более агрессивные и резкие движения. Альфа кружит его, подняв руки Джина к потолку шатра, а потом совсем тесно прижимается. Тот ощущает, как клыки царапают щёки и язык — у него ещё ни разу так не случалось, чтобы волчья натура проскальзывала в человеческом облике, но оказывается, что это довольно волнующе. Его и зверя ощущения смешиваются, подогреваемые чужими пламенными эмоциями, просачивающимися в разум через связь, пока Джин полностью передаёт в руки власть музыке и зажмуривается. Барабаны сравниваются с его ритмом сердца, заставляя двигаться быстрее. Тэ обводит лицо Сокджина ладонями, спускается к светлой шее и едва ощутимо давит на адамово яблоко, вынуждая омегу запрокинуть голову назад и обнажить кадык. Он вцепляется в рубашку альфы, а тело двигается в такт музыке самостоятельно. Столько всего и сразу невозможно ощущать, — думал Джин, пока не вступил в круг танцующих и не впустил в себя бой барабанов. А теперь внутри него столько, что уже не помещается, выплёскивается взрывами феромонов, пьянящих не только Тэхёна, но и его самого. Альфа оглаживает плечи руками, спускаясь по предплечьям ниже. Он случайно то и дело прикасается костяшками или кончиками пальцев к обнажённым из-за накидки бокам, вызывая стаю взбудораженных мурашек в теле шамана. Короткие волоски у лица взмокли от пота и прилипли к вискам, ноги уже гудят, но Джин ощущает, что не сможет остановиться, пока не смолкнут барабаны. Он, что не характерно для шамана, прижимается к альфе вплотную и заглядывает в глаза, чтобы сию секунду там потеряться. Алые радужки захватывают омегу в плен, не позволяя больше оторваться. Потому Санни так откровенно глядит на Намджуна? Это… завораживающе. Среди волков мало предрассудков. Их почти не существует — если они хотят любить, они любят, ежели желают удовольствия — предаются ему без малейшего сомнения. Потому Джину страшно смотреть куда-то, кроме глаз Тэхёна, ведь музыка не прекращается, а запахов внутри шатра столько, что дышать нечем, и они отнюдь не целомудренные, а наоборот — показывающие всё желание, бурлящее внутри стаи. Это — по-прежнему дурман, и Джин сегодня вовсе не против ему отдаться. Он зажмуривается, концентрируется на осязании, потому что глаза альфы похожи на тёмную воду озера: затягивают в себя, не позволяя отстраниться или вынырнуть. Омега потеряет себя, если продолжит смотреть. Но красные радужки словно отпечатались на внутренней стороне век, будто Тэхён продолжает буравить его, даже если Сокджин закрывает глаза. Пульс ускоряется вместе с ритмом музыки, Джин уже наплевать хотел на чистоту разума. Он свободно обхватывает альфу за шею, то прижимаясь к его лбу своим, то откидывая голову назад, чтобы косы спали с плеч на спину. Тело мокрое от пота, одежда прилипает, но он это игнорирует, ощущая гудение в ногах от непрерывного движения. Тэхён смело забирается руками под накидку, ведомый желанием, гладит бока шамана, вызывая в Джине взрыв искр. Омега взволнованно распахивает глаза, снова сталкиваясь со взглядом Тэхёна. Мельком заметив безумство, творящееся вокруг, он сглатывает и теснее приникает к чужой груди, позволяя себя с силой сжать. Между губ вырывается вздох, а Тэхён так близко к нему, что ловит выдох своим ртом. Джина начинает трясти от близости — она такая горячая и безумная, что тело разгорается ещё больше. Подавшись вперёд, омега ведёт губами по чужим, выдыхая снова, а Тэхён приоткрывает свои, чтобы поймать дыхание ещё раз. Альфа, продолжая двигаться в такт барабанам, хватает Джина за косы и оттягивает голову назад, чтобы тут же провести по коже выступившими клыками, отчего Сокджин едва заметно стонет. Он ощущает желание Тэхёна изнутри — вклинивающееся в его раскалённый разум — и снаружи, когда тот почти трётся о него. Сумасшествие. Джин молится духам, чтобы барабаны остановились, чтобы это закончилось, иначе между ними произойдёт нечто слишком раннее для нескольких дней знакомства. И даже если волк внутри Джина рычит на такие мысли, тот ещё попросту не готов к такому шагу. Тэхён, словно почувствовав, лишь оставляет на шее невесомый поцелуй и резко выдёргивает Сокджина из круга, заставляя прийти в себя. Шаман видит, как мокрые прядки липнут к лицу и шее альфы, ощущает по запаху вокруг Тэхёна, как тот заведён, как горяч от танца. Он и сам разгорячился, но старается не показать. Даже если им суждено рано или поздно закрепить связь не только поддержкой и наставничеством, Сокджин понимает, что сейчас слишком рано. Тэ всё ещё «подкидыш».***
Чимин просыпается ни свет ни заря. Просто раскрывает глаза, уставясь в умиротворённое лицо Чонгука, который так и не ушёл от него ночью, оставаясь вместе со своим спальным местом впритык к вожаку. Он смотрит на лицо спящего альфы и фыркает. Молод, бесспорно красив, горяч характером. Не его типаж однозначно, даже не учитывая того, что Чимин-то альфу в жизни к себе единожды подпустил и то, тот уже несколько лет как покинул стаю после отказа Пака создать с ним семью. Пророчество, выданное Джином много лет назад, до сих пор пугает и волнует его. Неизвестно, что могут духи предречь тому, кто вдруг вознамерится стать его мужем. Чимин будет до безумия любить этого оборотня, лишь только в таком случае он согласится оставить метку и навечно связать их жизни. А если духи предсказали с помощью Сокджина, что вожаку не быть ни отцом, ни мужем, то ничего не изменится. Самым страшным предположением Чимина было всегда то, что он лишится альфы и останется вдовцом. Этого омега не переживёт, просто не сможет, потому что всем нутром чует: когда влюбится, обратного пути не будет. Это будет одно чувство на всю оставшуюся жизнь. Чонгук же вызывает у омеги лишь раздражение — горячее, неистовое, никак не любовь и даже не симпатию. Он слишком молод и настойчив, у него должна быть другая судьба и другой омега, способный понести от него волчат. Чимин тяжело поднимается с лежанки, чувствуя ломоту во всём теле. Он вспоминает, какой сегодня день, но отмахивается — предвестники течки есть, но возможно, он успеет отпраздновать со стаей Йоль, прежде чем та его скрутит. В любом случае, есть ещё Джин и его спасительные травы, снимающие противные симптомы. Течка для Чимина — наказание. Ему не с кем её провести, он никогда не звал к себе альф из стаи даже чтобы просто облегчить состояние, потому что не видит смысла. Его единственной болезненной целью за последние несколько лет стало скорейшее нахождение преемника. Он должен обучить следующего омегу, который займёт его место. Но где только его взять?.. В стае никто, кроме Джина, не знает о его бесплодии. А когда узнают, начнут порицать, ведь омега, неспособный дать потомство, по сути — неполноценный. Их род словно вымирает. У деда было шестеро братьев, у папы — трое, а у Чимина… никого. Ни братьев, ни детей. Дядьки давно уже покинули их мир, оставляя Пака одного бороться с неудачей, из-за которой род оборвётся. И Чимин ничего с этим поделать неспособен. Пока вожак натягивает носки и тёплые брюки, Чонгук незаметно возится под одеялами. Его запах уже осел в комнате, от него трудно избавиться, когда альфа каждую ночь проводит здесь — в доме Чимина. Он раздражает обоняние, а связь, образовавшаяся между ними, нервирует ещё больше. Чимин не хотел быть повязанным, но духи играют иногда в злые и жестокие игры. Пак хватается за гребень и принимается расчёсывать тёмные волосы, как вдруг один из деревянных зубцов трещит и отламывается, падая на пол. Чимин печально смотрит на расчёску, а потом, вздохнув, откладывает обратно на полку. Починит потом. Или новый попросит кого-нибудь из стаи сделать. Прыгнув в унты, он исчезает из жилища, не зная, что проснувшийся и наблюдающий за ним молодой волк теперь не может оторвать взгляда от поломанного гребня.***
Чонгук не верил, что север имеет обличие, пока не увидел впервые вожака стаи, куда пришёл из родного дома. Что-то постоянно звало его уйти от своих на поиски, а для чего — молодой альфа и сам не понимал. Просто душа не находила себе места. А ближе к взрослому возрасту он и вовсе сходил с ума. Решение отправиться сюда было не спонтанным, а тщательно взвешенным и обдуманным. Чонгук не понимал, зачем он уходит, но был уверен, что делает так, как предначертали ему духи. Как и теперь знает, что что-то более чуткое и необыкновенное предрекло ему вожака. Как только он увидел его, стоящего посреди метели с безразличным выражением лица, как только оказался в его доме и впервые разглядел как следует, Чон понял — он его судьба. А судьба шутки не шутит, не создаётся такое взрывное ощущение при первом же взгляде на омегу, если не он — его предназначение. Холодный, словно лёд, суровый, как сам буран, Чимин вызвал настоящий пожар внутри юного оборотня, и тот даже не думает затихать, распаляясь с каждой минутой. Любовь ли это? Чонгук пока не понимает, однако чувство определённо неимоверно сильное. Глядя на Чимина — стойкого, мужественного, но в то же время в движениях которого проскальзывает небывалая грация и нежность, укрытая от других его надменностью и холодностью, он знает, что другого ему не нужно. Именно этот омега сделает его счастливым и должен пробыть рядом с Гуком до самого последнего вздоха. Конечно, ему было нестерпимо больно, когда вожак не закончил ритуал принятия. Тысяча вопросов разрывали душу, когда Чимин исчез, разгневанный, из шатра. А когда тот обернулся волком, Чонгук ощутил море гнева и… страха. Только вот чего боится вожак? Его? Себя? Чонгук пока не понимает, но знает точно — от слов своих не отступится. Внутри Чимина, скорее всего, огонь похлеще, чем его собственный, просто нужно расковырять лёд, образовавший такую плотную корку, что трудно разглядеть настоящее нутро Пака через изменчивое, кривое отражение в толще замёрзшей воды. Чонгук поднимается, когда дверь за омегой закрывается. Принюхивается и смущённо утыкается в место, где совсем недавно тот спал. Пахнет приятно, но охарактеризовать как-то сложно. Просто запах… нежный, но в то же время свежий, словно не волк, а подснежник. И он совсем неразличимый в обыденности, здесь — в шкурах и одеялах — возможность его почувствовать только из-за концентрации после сна. Чонгук стыдливо оглядывается, прежде чем уткнуться снова и втянуть его в лёгкие как следует. Запомнить. Мало ли, когда ему ещё выпасть может такая возможность. Альфа зажмуривается, а перед его глазами появляется чёткий образ вожака: невысокий, но сильный, гибкий и изящный взрослый омега с ниспадающими по плечам тёмными, чуть завивающимися волосами. Он аккуратный, прилежный и во многом неторопливый. Когда Чонгук наблюдал за Чимином во время охоты, у него сердце готово было выпрыгнуть из грудной клетки — так прекрасен он был. Едва касаясь снега лапами, волк нëсся по снегу, преследуя призрачный аромат добычи. Он бы хотел, чтобы Чимин его не гнал прочь, не был таким безразличным, но чувствует, что ему понадобится много сил и упорства, чтобы добиться хоть крохи чужого внимания. Гук шлёпает босыми ногами по деревянному полу и подхватывает сломанный гребень с полки. Он старинный и очень интересный. Обычно на гребнях изображают птиц, животных или узоры, а здесь — словно в лютый мороз, проснувшись поутру, замечаешь завитушки разукрашенного морозом стекла. Чонгук вертит вещицу в руке и осторожно кладёт её на место, делая себе в разуме пометки. Возможно, этот гребень очень дорог омеге. Со свистком не прошло, но Чонгук, обладая талантом резчика по дереву, будет пытаться снова и снова. Чимин будет его омегой, его партнёром, и плевать Чонгуку на разницу в возрасте, на его несносный характер и упёртость, исходящую от омеги волнами гнева и раздражения.***
Хосок просыпается на рассвете от грохота. Он сразу же подскакивает, ночная рубашка задирается, а омега воинственно скалится на источник шума, испугавшись. Юнги в ответ лишь замирает и принюхивается, глядя слепыми глазами в пустоту, чем ещё больше пугает Хо. Тот никогда дела не имел с теми, кто лишён необходимого из чувств, потому Юнги его настораживает. — Я тебя испугал, извини, — произносит мягко Юнги, держась за край скамьи, о которую, вероятно, споткнулся. — Я не испугался, — фыркает омега, одёргивая край рубахи и скрывая бёдра. Юнги в ответ принюхивается ещё раз. Из-за слепоты у него обострены остальные чувства, потому он отчётливо ощущает страх Хосока, как бы тот ни отпирался. Омега шагает ближе и помогает альфе отцепить от края скамьи брюки — кусочек дерева отслоился и ткань зацепилась за него, не позволяя Мину двинуться дальше. — Что ты вообще так рано бродишь по дому? — спрашивает Хо, разглядывая расслабленное выражение лица альфы. — Как бы странно ни звучало, я… смотрю. Запоминаю. Мне так легче будет передвигаться по твоему дому, пока я не уйду, — улыбается Юнги. Он протягивает руку, желая дотронуться до плеча Чона, но тот отскакивает, словно ошпаренный, вызывая на лице Мина недоумение. — Не трогай меня, пожалуйста, — с нажимом произносит омега. — Особенно, если я этого не ожидаю. — Прости, — неловко отвечает тот, убирая ладонь подальше. Хосока на самом деле очень бесит, что Юнги постоянно принюхивается, но он пытается успокоить себя тем, что альфа по-другому осознавать мир неспособен. Он может лишь ощупывать, обнюхивать, прислушиваться. И ему вдруг становится неловко, что он нагрубил Юнги, однако Хо быстро себя одёргивает. Но относиться грубо к слепому мужчине не может, как бы альф не ненавидел. — Есть хочешь? — буркает Хосок, отходя от Юнги подальше и роясь в своих запасах. — Был бы не против позавтракать, — кивает он, стоя на том же месте. Хосок не отвечает, лишь достаёт вчера испечённый хлеб из вороха лоскутов, защищающих его от того, чтобы засохнуть, режет сыр, достав из рассола, на маленькие брусочки и снимает крышечку с кувшина с молоком. У Хо есть собственная коза, которая даёт ему молоко, а из него омега с удовольствием варит сыр, потому недостатка в еде у него никогда нет. Омега подходит ближе к Мину и осторожно подхватывает его под локоть, чтобы довести до стола у небольшого окошка. Юнги садится и ждёт. Он неловко кусает губы — Хосок отчасти старается понять его чувства, потому что они заливаются в его душу без спроса через постоянно открытый канал альфы. Ближе подвигает чашку с тёплым молоком и нарезанный хлеб. Юнги ощупывает смущённо еду, прежде чем взять кусочек сыра и отправить в рот. — Ты сам готовишь? — спрашивает он, пока омега одевается и присоединяется к нему за завтраком. Тот в ответ лишь угукает. — Хосок, я тебе неприятен? Если так, то я понимаю и не удивлён. — Мне неприятны все альфы, — вылетает из уст Хо прежде, чем он успевает прикусить язык. Юнги ненадолго замолкает в непонимании, а потом продолжает жевать кусок ржаного хлеба, словно пережёвывает мысли и информацию. Хо в это время ощущает внутри чужое волнение и настороженность, а потом… грусть. И от этой грусти так тяжело становится, словно Юнги всё понял и сочувствует ему, хотя Хосок об этом не просит. — Я отведу тебя к Сокджину сегодня, у меня много работы. — Я могу остаться здесь. Просто тихо посижу. Не хочу никому мешать, — спокойно проговаривает Мин, вызывая у омеги удивление. — Как ты будешь сидеть один в четырёх стенах целый день? — изгибает он бровь. — Мне… проще в обстановке, которая известна, — коротко и уклончиво отвечает Юнги, на что Хоби просто безразлично пожимает плечами. У него и правда много дел в стае, нужно следить за щенятами, которых ему, как воспитателю, поручают. А эти существа — неугомонные и непреодолимые, такие, что отведи на секунду взор — и будешь ловить по всему лесу. Потому он, позавтракав, оставляет Юнги одного у себя в доме, как тот и просит.