MUSIC: Maebi – The Silhouette
Я испытываю страшные муки с того момента, как всё началось. Нет, агонии. Личинки тревоги и саморазрушения вгрызаются в кору воспалённого мозга, превращая и без того жалкое подобие разума в кроваво-гнилую кашу. Слёз не осталось и, уже кажется, что их и не было никогда. Как и самосознания. Я – копия, я – набросок, я – утерянный потенциал, я – задумка, я – тот, кто потерял всё, что у него было. До боли знакомый образ мелькает в одном и том же сне. Я вижу его даже когда бодрствую, боковым зрением, но тот исчезает, стоит мне посмотреть в его сторону в надежде. Бессмысленно провожу отросшими ногтями по очерченному лицу, пытаюсь выцарапать себе глаза, чтобы не видеть его. Кожа под мозолистыми пальцами тут же заживает и не оставляет и шанса на самоповреждение. Я обречён на вечные скитания в поисках утешения, которое мне не заготовлено судьбой. Виной тому моя кровь. Отпрыски Спарды не могут иметь тихой, размеренной жизни, не имеют на это права. По всей видимости, я не имею права на счастье. А что есть счастье? Я пытаюсь понять это всю жизнь. Был ли я когда-либо счастлив? Думаю, что я вполне был счастлив, когда проводил время с семьёй, хотя не осознавал этого. Но это было лишь мимолётным событием, так сказать, демо-версией нормальной жизни. Пробный период кончился, и всё, что я имел, буквально вырвали у меня из рук. Жестоко, не церемонясь. Лучше бы у меня этого счастья не было изначально – как познать горечь утраты, если тебе нечего терять? Внешне я выгляжу нормально, даже симпатично. Но я чувствую, как я разлагаюсь внутри, быть может, уже полностью сгнил. Всепоглощающая пустота пульсирующей в висках болью тмит моё сознание. Я не живу, я существую, путешествуя по затаённым уголкам мозга в попытке воссоединить паззл правильной последовательности событий. И каждый раз всплывают всё новые, неожиданные для самого себя подробности, но я подозреваю, что мозг уже сам надо мной издевается и подкидывает очередные теории из желания посмотреть на то, как я мучаюсь в разгадке. Я не отличаю истину. Существует ли истина как отдельное понятие вообще? Для каждого она ведь своя, каждый преподносит свою точку видения, и всё смешивается в кучу, не образуя никакой подлинной истины. Моя истина меняется с каждым разом, как только я задумываюсь о ней. Я путаюсь в своих же показаниях, но в глубине души, или её останков, во мне теплится надежда, что я увижу смутный образ из воспоминаний наяву. Это единственная неизменная во мне истина. Как доказательство того, что где-то по земле ходит оригинал, воплощённый шедевр, тот, кто изначально был лучше меня во всём. И если подлинная задумка того, каким должен был быть сын Спарды действительно всё ещё живёт, то я могу спать спокойно, или по крайней мере сделать вид, что мне стало спокойнее. Мне кажется, что я стал наследником дьявольской крови по ошибке. Это сразу накладывает ответственность, к которой я не готов. Был бы готов, будь у меня другая судьба, например как у него, у того, кто смог сбежать, у того, кому посчастливилось скрыться, у того, кто пропустил всё от начала до конца и избежал то, через что прошёл я. Да, я завидую, хотя и завидовать тут нечему: наверняка ему тоже пришлось несладко. Я просто оправдываю своё бессилие, выставляю себя единственной жертвой. Дни идут то в жгучем, болезненном и нарочито медленном и вязком как мёд темпе, то перелистываются, словно затхлые страницы забытой в старой, никем не посещаемой библиотеке книги. Мне без разницы, всё равно оба варианта течения времени одинаково тошнотворны.Song: ALEX G — PRETEND
Я стою у раковины в душной ванне, пропахшей неприятной сыростью и смотрю на покрытое мутным конденсатом зеркало. Вижу безжизненные холодные глаза напротив, глядящие прямо в мою душу. Это не я. Кто-то другой, но точно не я. Не могу я быть настолько жалким. Взгляд блуждает по треснутым плиткам противного, режущего глаза больничного бирюзового цвета, иногда зацикливаясь на чёрных зарождениях плесени. Тошнота желчью подступает к горлу, в носу колет, будто сейчас заплачу, но ничего не происходит. Скудное содержимое желудка, кажется, грозится вырваться наружу, но остаётся внутри, лишь дразня меня. И тошнит меня вовсе не от сырых, давящих на сознание стен, а от самого себя. Как и от своей внешней оболочки, подобной ему, так и от своего состояния, до которого я довёл себя сам и, кажется, я сам не предпринимаю попыток из него выбраться. Жду, будто кто-то сам, быть может даже он, вытащит меня из затяжной хандры и апатии, клещами извлечёт отвращение и нелюбовь к себе. Всё ещё надеюсь, но ничего подобного не происходит и мне всё хуже с каждым днём. Перевожу осоловелый взгляд красных глаз на раковину с неизвестного происхождения разводами. Монотонный гул вентиляции, ведущей на улицу, эхом отдаётся в ушах и сводит меня с ума. Я чувствую, как сбирается что-то в глотке, поднимаясь наверх, закладывает уши и нос, а после крупными каплями течёт из раздувшейся ноздри. Холодная струйка проезжается по тонким губам, капает с острого подбородка в мокрую раковину и растекается грязно-алыми разводами, смешиваясь с затхлой водой и отчасти исчезая в хрипящем стоке раковины. Я проездом в Редгрейве. Остановился в первом попавшемся и самом дешёвом отеле – мне без разницы, где ночевать, лишь бы была крыша над головой и какое-никакое чувство безопасности. Сейчас моя жизнь не представляет из себя ничего, кроме бездумного убивания демонов и скитания по разным городам, не имеющего никакого смысла. Но я нахожу в этом некую отдушину, наверное, битва – единственное, что способно отвлечь меня от гнетущих мыслей ненадолго. Когда я сражаюсь, чувствую себя нужным. Чувствую, что приношу какую-никакую пользу, хотя, в самом деле, делаю я это не для пользы других. Плесневелые душные стены, тусклая мигающая лампочка, висящая на одном проводе, тяжёлый воздух и противный гул давят на меня, буквально вжимают в рамки душераздирающей безысходности. Я не могу здесь больше находиться. Ещё немного пребывания в этом Богом забытом месте, и я сойду с ума. Я открываю заляпанный непонятно чьими отпечатками кран, в ожидании, что пойдёт вода. Ржавый кран беспомощно хрипит и выдавливает из себя пару жалких капель, которые тяжким грузом свисают с мокрого носика и даже не падают на керамическую поверхность, держась из последних сил за единственную опору, чтобы не слиться с сотней своих одинаковых собратьев, ожидающих внизу. Насколько я уже чокнулся, что вижу в подобном метафору? Устало выдохнув, я стираю кровь запястьем, лишь размазывая её по лицу ещё больше. Неприятный запах железа ударяет в нос, но я мирюсь с ним. Поднимаю последний прощальный взгляд на своё немигающее отражение, кажущееся чужим, и покидаю гнетущую комнату. Остальная часть номера не лучше. Здесь нет ничего, кроме заплесневелой ванной и спальни. На скрипящей кровати любезно постелена пахнущая дешёвым стиральным порошком (спасибо и на том, что её вообще постирали) простынь, а под ней скрывается старый матрас – на удивление, даже не торчат пружины, – с неизвестного происхождения пятном довольно смущающего цвета. Я морщусь и поскорее обратно застилаю это бесстыдство, затем обтираю руку, которой коснулся этого, об свою затасканную одежду. Было бы хорошо её постирать, но у меня нет сменной – мой и без того скудный запас одежды был уничтожен демонами. Постоянного жилья я сейчас не имею, потому большого гардероба себе позволить не могу из-за трудностей при моём постоянном кочевании. Надо бы купить хоть какую-то одежду на смену, чтобы я смог отнести ту, что на мне сейчас, в прачечную. В углу комнаты стоит желтоватый маленький холодильник, не подключенный к розетке. Из любопытства я открыл дверцу, и оттуда дохнуло тем самым противным запахом старой морозилки, а с полок на грязный пол закапала пахучая вода. Ужаснувшись и сдерживая рвотный рефлекс, я поскорее закрываю его и отхожу подальше, но этот запах всё ещё стоит в горле. Стены обклеены изрядно пожелтевшими обоями с колхозным узором. Изначально, кажется, они должны были быть голубого цвета. Справедливости ради стоит отметить, что номер этот стоит копейки (хотя, мне кажется, что это мне тут должны платить за проживание), и я тут всего на одну-две ночи, затем скорее всего переберусь в другую часть города в поисках возможности заработать на единственном, что я умею – истреблении нечисти, – или вообще отправлюсь в другой город поблизости. Не думаю, что останусь тут надолго – всё же, я жил тут в детстве и видеть знакомые места доставляет очередную порцию боли и тоски. И всё же, лучше тут, чем ночевать на улице. Я решаюсь выйти, чтобы купить хотя бы футболку и штаны. Всё равно, чем мне ещё тут заниматься? Находить новые сюрпризы номера я пока не готов. Ямато я беру с собой, вне зависимости от того, куда я направляюсь. Не хватает мне ещё, чтобы и его стащили. Проблем тогда не оберёшься. Я беру деньги, снимаю с крючка плащ и надеваю его. Обуваться мне не пришлось – пол здесь настолько грязный, что я изначально зашёл сюда в ботинках. Гляжусь в совершенно неуместное и странно расположенное зеркало, висящее на стене. Как оказалось, оно скрывало трещину, впрочем, не слишком удачно: кусок стены без обоев и разошедшийся по швам бетон всё равно виднеется с верхнего края. Щурясь, я заглаживаю назад белые волосы, а затем тру щеку и нос с запёкшейся на них кровью. Засохшие куски трескаются на мельчайшие частицы и отваливаются с проплешинами. Я ногтём соскребаю остатки и, в целом, уже почти незаметно. Выдаёт лишь коричневато-красный оставшийся след, но я уже не уберу это без воды: пигмент въелся в кожу. Оценивающе глянув на себя в последний раз, я решил, что выгляжу вполне сносно, и выхожу. На ключ я дверь не запер: мне этого ключа попросту не дали. Да и там ничего нет, я всё взял с собой.