До последней капли крови

Минги не пишет первый. Не пишет, он сказал! Ну, первые часа три. Эти три часа он попросту не трогает телефон вообще, сидя на парах, поэтому даже почти не нервничает. А вот потом уже, во время перерыва на покушать, долго медитирует в столовой на лежащий рядом с подносом телефон. Ти-ши-на. Чан не пишет, и Минги не знает, стоит ли написать ему самому. Очень хочется, конечно, очень, но он банально не знает, что именно — и отчего-то боится, что Чан раскусит его с первого же сообщения. Это глупая идея, потому что вживую же не раскусил, так почему бы должен понять что-то сейчас? Ну подумаешь, Минги сменил маршрут пробежки. Подумаешь, что бежал в Намдэмун, а прибежал куда-то в Тондемун и там по району навернул парочку кругов? Он же не нарочно, просто хотел краем глаза, вживую посмотреть на тот самый офис музыкальной компании, которая, оказывается, берет к себе вампиров. Всего-то. Он даже не знал, что айдолы тоже в тот самый офис ходят, в комментариях того сабреддита, где Минги выцепил адрес, это не обсуждали! И он вовсе не собирался преследовать Чана!.. Он просто хотел посмотреть, не увидит ли где человека, чтобы потом посмотреть, где тот живё… Минги с силой сжимает палочки и жмурится. Это какой-то пиздец. Вместо того, чтобы доедать, он сбрасывает остатки еды в мусорку и ставит поднос в стойку. На улице сейчас ветрено, прохладно — особенно студентам, привычно одевающимся слишком легко — так что поговорить по телефону ему никто не мешает. Минги делает то, что, по-хорошему, должен был сделать с самого начала: звонит хённиму. Нет, в принципе, он и раньше ему звонил, но из-за других вещей, куда менее важных, а начинать следовало с этой. Ещё тем самым утром-днём, только проснувшись с мыслью о человеке. — Хённим, — жалобно говорит он, стоит Сонхве снять трубку. — Найти своего человека — это всегда так крышу срывает? Вместо ответа тот смеётся, и почему-то даже не обидно так, как могло бы быть, будь на его месте Уён. В принципе, Уён наверняка всё это и так слышит, но пока молчит — это допустимо. Минги нужна сейчас эта иллюзия уединения. — Как именно? — наконец интересуется хённим и в голосе его в кои-то веки слышно любопытство. — Я чуть было не засталкерил его, — почти в панике кается Минги. — Наткнулся на него на улице, вроде бы случайно, но я там минут двадцать уже минимум круги нарезал. А потом, если бы он не вернулся туда, откуда вышел, я бы проследил за ним до дома. Хённим, что мне делать, скажи? Как это остановить?! Сонхва тянет время, задумчиво мурлычет что-то в трубку. В хорошем настроении, догадывается Минги. То ли Уён действительно рядом, то ли… не только Уён. Спрашивать, правда, он желанием не горит но и так знает, что, если хоть что-то изменится, Уён позвонит ему в случайное время суток и сожрёт весь мозг подробностями. Без вариантов и альтернатив. — Ну же, птенец, — в конце концов определяется тот и отчего-то принимается сладко утешать, как будто Минги в полной заднице: — В твоём состоянии это совершенно нормально. — В каком «моём состоянии»? — почти кричит Минги и где-то в глубине души даже, пожалуй, пугается. — В птенцовом, — смеётся хённим. — Ты же знаешь, что вампиры куда ближе к животным инстинктам, птенец? — Ну знаю, — ворчит Минги, медленно успокаиваясь, потому что паниковать, когда аж целый Сонхва вот так над ним смеётся, отчего-то кажется нелепым. — И что? — Твоя психика только начинает перестраиваться под постоянным воздействием гормонов, — принимается объяснять хённим. — Да, знаю, ты сейчас начнёшь возражать мне, что целый год прошел, но я уже говорил тебе и скажу снова: это ужасно мало. Ты ещё не знаешь собственных реакций, не свыкся с ними, не научился противостоять новым порывам, слишком привык ещё к людской мере. — Но я не хочу отвыкать от этой «людской меры», — растерянно возражает Минги. — В конце концов, мы живём среди людей. — Но мы не люди, — вздыхает хённим. — Ну, или насквозь больные люди, если тебе так проще, птенец. Неизлечимо больные. Люди же тоже привыкают и подстраиваются к своим болезням, ты же понимаешь? Заводят себе личных псайко… псико… — слышен громкий смех Уёна; прощай, иллюзия доверительного разговора. Хённим тут же сдается: — Мозгоправов. Учатся, как должен учиться и ты. — А делать-то что? — напоминает о самом главном Минги, немного расстроенный тем, что больше не может пожаловаться на свои чувства, потому что Уён оборжёт. — Вдруг меня опять… понесёт? Сонхва молчит. Когда же наконец заговаривает, то это вовсе не наставительные интонации хённима птенцу. Нет, это Сонхва с легко различимыми оттенками грусти и сожаления рассказывает: — Когда я был юн как вампир, передо мной не стояло этой проблемы, Минги-я. Я поддавался своим инстинктам, делал что хотел и не сталкивался с необходимостью самоограничения до самой попытки сменить впервые образ, притвориться собственным сыном. Я поселился в городе, а ты сам знаешь, как претят вампирам людные места… — Минги, живущий буквально в человеческом муравейнике, согласно кивает, забыв, что Сонхва его не видит. — Мне помог человек. Уён что-то спрашивает. Сонхва снова вздыхает — почти растерянно, почти болезненно. — Прости, Уён-а, — говорит он. — Это был мой первый человек… Хонджун, его звали Хонджун. Он по собственной воле помогал мне: кормил, когда мне было плохо, успокаивал… Я убил его. — Что? — хором выплёвывают Минги с Уёном. Про Уёна Минги не знает, но сам он шокирован донельзя, потому и неуважителен. — Не своими руками, — поправляется Сонхва. — Но почти: я пил из него так часто и так много, что он заболел достаточно быстро и сильно. Я тогда не знал, что так нельзя. — А… обратить? — на грани слышимости спрашивает Уён. Если бы не вампирский слух, Минги бы и не разобрал. — Он отказался, — горько шепчет в трубку — всё ещё — Сонхва. — Заявил, что лучше попадёт в ад, чем станет монстром. — Ох, Хва… — жалобно выдыхает Уён, и на этом звонок обрывается. Минги не дурак, перезванивать не собирается, хотя ответа как такового и не получает. Но теперь он понимает, что не факт, что этот ответ у хённима вообще есть. Может, только в формате «вместе легче», но проблема Минги-то и заключена в этом самом «вместе»! Слишком он боится в следующий раз челове… Чана выпить всего, не остановиться вовремя. Или вообще сделать это против его на то желания. С одной стороны, можно просто дождаться, пока тот убьёт себя и своё тело снова и придет к нему снова: фанатские форумы подсказывают Минги, что ждать не так уж и долго. С другой, Минги почти на все сто уверен, что после этого Чан всё-таки обратится к Джисону. А с этим Феликсом ничего, договорятся как-нибудь уж. Минги, в общем, в себе не слишком уверен, но он считает, что это нормально — особенно с учётом того, что он всё-таки вампир. Монстр, как правильно заявил этот первый человек хённима, умерший уже лет двести назад. Но за эти годы ничего не поменялось, не так ли?.. Сомнения Минги самую малость колеблет звук входящего сообщения. К его огромному удивлению, шоку и вообще всему-всему, что можно только вообразить, это внезапно Чан. Ну, то есть… Подписан он иначе, и до Минги доходит секунды через три, и вот после этого его и накрывает изумлением. Самая вкусная еда в мире {14:22} Как дела, Минги-я? Непонятно, могут ли у нормальных вампиров подкашиваться ноги, но у Минги определённо могут, так что он плюхается на ближайшую лавочку, не сводя взгляда с экрана. Чан. «Самая вкусная еда». Если это не флирт, то Минги балерина. Боже, выдыхает он, лишь бы это был флирт. Лишь бы ему тоже понравилось то, что тогда произошло, лишь бы Чан хотел повторить, лишь бы он был не против, лишь бы… Конечно, Минги помнит, что Бога нет. Но так и не может избавиться от привычки человека-Минги говорить с Ним. В конце концов, Бог — это что-то внутри тебя. Неважно, кто ты есть, свою мораль, принципы и веру ты всегда носишь в себе. Судя по всему, сообщение слишком долго висит без ответа, просто прочитанным, так что Чан где-то там, где он находится сейчас, каким-то чудом понимает молчаливый посыл всё ещё пытающегося обработать происходящее Минги и просто звонит. Просто. Звонит. Минги роняет телефон от неожиданности, и хорошо, что сейчас ещё более-менее теплый сезон, ни луж, ни грязи — только асфальт. И хорошо, что хвалёный самсунг выдерживает падение, потому что иначе тогда он даже не знает, что сделал бы. И сейчас-то… Торопливо стирая с экрана пыль, Минги принимает звонок и молчит, даже не зная, что сказать в ответ. — Минги-я? — первым пытается Чан. — Хён? — отзывается Минги. — Как дела? Минги искренне задумывается. В последние дни его мысли, поступки и мечты как минимум наполовину были сосредоточены на человеке и его группе, но тот наверняка спрашивает об остальном. О чем-то нормальном. — Учусь, — пожимает он плечами. — Работаю иногда. — Кем, кстати? — с интересом спрашивает Чан. — Я как раз недавно думал о том, что так мало о тебе знаю. Обо мне-то в сети всего море, а вот тебя же не загуглишь. Любопытство Чана неожиданное, но на самом деле очень даже приятное, только вот отвечать не хочется. Хочется для начала быть кем-то большим, чем Минги есть, чтобы горделиво задрать подбородок, бросая в воздух между ними каким-нибудь весомым «бизнес-аналитик». Или «инженер по информационной безопасности». Но Минги ни то и ни другое. Всё куда проще и грустнее. Банальнее, пожалуй. — Сисадмин, — коротко отвечает он. И не поясняет ни что в фирме, в которой он работает, сейчас в сетке всего пятнадцать компов, ни что занимается та ввозом и перепродажей американских брендов одежды. Слишком просто. Скучно. Платят, однако, неплохо, особенно с учётом того, что на жильё ему тратиться не нужно: квартира, в которой он живёт, принадлежит Сонхве. Впрочем, хённиму вообще достаточно многое в этом городе принадлежит, были бы дети — он наверняка считался бы чеболем, но здесь и речи не идёт о клане. Не шло, по крайней мере, пока не появился Минги. Минги только сейчас, во время этой дурацкой паузы, пока Чан, видимо, думает, зачем вообще позвонил и не повесить ли трубку, понимает, что технически является полноценным наследником Сонхвы, если вдруг что-то случится. Ну, охотники там или ещё что. Кирпич на голову упадёт, потому что, несмотря на все мифы, от такого вампир тоже, скорее всего, не восстановится. Хотя это как упадёт ещё, нужно смотреть… М-да. Чан что-то говорит, оказывается, и провалившийся в свой мозг Минги его даже не слышал всё это время, и включает слух он только на упоминании своего имени. — …Минги-я? — встревоженно выдыхает тот. — Ты со мной? — А? Да, конечно, — вздыхает Минги, раздражённый собой и своей привычкой уходить глубоко в голову и терять окружающий мир. — Извини, я немного задумался. О чём ты говорил? — Я говорил, — почему-то ласково смеётся Чан, — что у меня завтра выходной. Просплюсь, конечно, только к обеду, а то и позже ещё, но ты же больше сумерки любишь, да? Хочешь встретиться? В груди Минги плещет собственническим восторгом то самое хищное, что цеплялось за мысль о собственном человеке все эти дни. Но другая его половина — человеческая, параноидальная, или наоборот, как раз совершенно вампирская, если верить хённиму, — настораживается и вынуждает его задать самый дурацкий из всех возможных вопросов: — Зачем? Чан смеётся. — Ну, Минги-я, — уговаривает он, — завтра обещают солнечную погоду, так что посидим где-нибудь в кафе, пообщаемся, да? Ты же нормально себя чувствуешь, сможешь добраться туда днём? — Смогу, — соглашается Минги, и это не только звучит, но и по факту является согласием на встречу, потому что себе он уже сопротивляться не в силах. — Где и во сколько? — Я заберу тебя, — предлагает Чан. И вдруг уже гораздо тише, в сторону от микрофона, возмущается: — Нет, Сон-и, я не самоубийца, отстань от меня! Нет, он не затащит меня под куст и не высосет досуха, что за чушь ты несёшь? Ликс, ну сделай уже что-нибудь со своим парнем, он мешает мне разговаривать! На «затащит под куст и высосет досуха» Минги давится смешком, затем вдыхает не в то горло и кашляет, а потому последнюю фразу и ещё диалог следом пропускает мимо ушей. В голове — исключительно нецензурные картины, а организм, несмотря на людное место, реагирует вполне определенным образом, даром что вампир, и «высосать» Чана хочется именно через член. Без нарушения кожных покровов. Укусить, конечно, тоже хочется, но, пока у Минги достаточно энергии, он даже не собирается об этом задумываться. Нечего, хённим достаточно наглядно объяснил ему, что не нужно давать внутреннему «я» волю. Лучше всё-таки давить себя по максимуму. В любом случае, на донорской крови Минги всё равно ещё протянет как минимум месяца полтора до тех пор, пока не появятся хоть какие-то заметные проблемы. — Ладно! — возмущается Чан, и, кажется, тот говорит всё ещё не с ним, но от его интонаций всё равно хочется злиться и начать рычать, и укусить хочется, порвать того, на кого тот укажет пальцем. Это не слишком знакомые ощущения, но при этом слишком отличающиеся от того, что Минги чувствует в обычное время, поэтому подавить их не составляет особого труда, и он просто, медленно дыша через нос, продолжает слушать своего человека. На этот раз — человека, потому что одна мысль именно в такой формулировке его успокаивает и согревает так, как могла бы согреть на этой холодной, ветреной улице хорошая тёплая куртка. — Джисон, хватит! Я понял твои претензии и спрошу у него. Но не сейчас, дай нам хоть поговорить сначала! Джисон Минги напоминает сторожевую собаку, которая даже не знает, что именно защищает, и по-волчьи хочется эту собаку загрызть первым. Боже, откуда это в нём? Как с этим справиться? Ничего же не было с утра… — Минги-я, — зовёт его Чан. — Прости за это. Джисон иногда слишком… защищает. — Ничего, — удаётся более-менее спокойно ответить Минги. С губ срывается: — Я его более чем понимаю. Где-то вдали, на том конце несуществующего провода, слышится довольный вскрик и громкое «Я же говорил!», и Чан вдруг тихо хихикает. — Минги-я, — наконец, прочистив горло, говорит он. — Джисон хочет с тобой познакомиться. Ближе. Опять же, Минги Джисона более чем понимает. Он бы защищал своё, даже если бы не пил. Вне зависимости от соотношения сил, возраста и всего остального. — Ну, как насчёт собрания ко… клана? — подумав, предлагает он. Нейтральное место, нейтральное время, а если Джисон попытается его загрызть, то хённим сможет его остановить. Или хотя бы попытается. — До того, как мы встретимся, — уточняет Чан со вздохом. — Но, если ты настаиваешь… — Нет! — быстро перебивает Минги и не может отогнать нелепое ощущение, что собственными ногами завёл себя в крайне простую и очевидную ловушку. Ничего страшного же не случится, если он ещё неделю не увидит человека, так? Тогда почему он так реагирует, словно пил последний раз месяцы назад, а не неделю? — Тогда… я приведу его завтра? — аккуратно уточняет Чан и на этот раз действительно ждёт его согласия, не засыпает дальнейшими вопросами. Минги согласно мычит, потому что, ну честное слово, так себя подставлять — это только он и может. Но не соглашаться — не видеть своего человека в принципе. Или видеть втайне. Раз или два, а потом его действительно загрызут. — Приводи, — решается он. — Но… Тогда встретимся на месте. Минги не поясняет, что ему банально страшно находиться в одной машине с очень старым и раздражённым вампиром, пусть даже с ними и будет там человек — но что тот человек сделает-то? Его самого бы защищать, а Минги, судя по всему, это даже по отношению к себе сделать не способен. Впрочем, Чан, по-видимому, понимает и так, потому что не требует пояснений и только, пошуршав чем-то, вдруг шепчет: — Мне нужно идти, Минги-я. Я позвоню тебе ночью, ладно? Ты не будешь спать? Очень хочется прочитать ему в ответ лекцию, что вампиры спят всего лишь чуть меньше обычных людей, но вряд ли это нужно человеку, который живёт с вампиром куда дольше, чем в этой роли выступает сам Минги. И, в принципе, всё равно он спать не будет, потому что ляжет сразу после прихода из универа, а ночью, как проснётся, будет работать. — Не буду, — после паузы соглашается Минги. — Позвони. — Хорошо, — с явственно различимой в голосе улыбкой соглашается тот и первым кладёт трубку. Возвращаясь в кабинет, да и всю следующую пару, посвященную администрированию юниксов, Минги, вместо того, чтобы слушать преподавателя, пытается осмыслить, что же это такое было. Чан позвонил ему сам. Точнее, написал сам — и позвонил сразу же, не дождавшись ответа, как будто уже слишком хорошо знал его, слишком хорошо представлял, насколько Минги может загнаться, запутаться в собственных мыслях. Как будто пытался его поймать. Сам факт того, что Чан делает ему шаги навстречу, флиртует — потому что ну как ещё воспринимать имя в телефонной книге, Минги понятия не имеет, и вообще ему странно-тепло-горячо-нежно и одновременно смешно смотреть на список входящих, где выше всех висит звонок от «самой вкусной еды» — сам этот факт Минги поражает настолько, что он не может перестать об этом думать, перестать крутить в голове голос Чана, то, как Чан бросился его защищать… Где-то к концу пары, когда Минги выползает из универа, накинув капюшон и нацепив маску на нос, и лениво ползёт в сторону дома, он ловит себя на том, что анализирует собственное состояние, пытаясь понять, как называется то, что он чувствует. Не то чтобы ему нужны ярлыки, но… Но ему для собственного душевного равновесия необходимо знать, все ли внутренние порывы вызваны инстинктами хищника, собственника-монстра, или есть в этом и что-то человеческое. С одной стороны, они переспали. С другой — Минги не сделал бы первый шаг, не будь в крови человека тяжёлого, мучительного, заразного возбуждения. С третьей стороны… Чан более чем в его вкусе. То, что сам Чан чувствует к нему — если вообще что-то чувствует — в этом случае в расчет не принимается, Минги здесь себя на кусочки разбирает, а не кого-то ещё. С четвертой — Минги никогда не подошёл бы к нему первым. С пятой (Минги искренне собирается дойти до сорока или вовсе ста пунктов) — действия Чана вызывают в душе отклик. То, как Чан пытается его защищать, как обращает на него внимание, будто бы даже пытаясь узнать его лучше, заставляет хотеть большего. Хотеть Чана, и не только с точки зрения секса. С шестой же, не только с точки зрения секса или как человека — зверь, монстр в душе Минги тоже вовсе не спит и ловит каждый взгляд человека в свою сторону, слышит каждое слово и удовлетворённо мурлычет при воспоминании о том, как тот стонал, распластанный, размеченный… его. Только его. Минги понятия не имеет, что будет делать с результатами своих размышлений, даже если не знает, какими они будут. Что, если он поймёт, что всё, что он к Чану чувствует — это продукт его вампирской природы? Что он хочет его точно так же, как хочет, к примеру, чампонг, который он готов месяцами буквально есть, но при этом совершенно не задумывается о его чувствах? Что, если чувства к Чану — это просто защитная реакция психики, попытка этот чампонг на ножках удержать рядом с собой любой ценой? А если он решит, что его чувства к Чану, которые определенно имеются, вызваны тем, что Чан нравится ему как человек? Его той человеческой части, которой в нём осталось вообще неизвестно сколько и которой, если верить хённиму, будет все меньше с каждым годом? От дурацкого подозрения, что в таком случае с годами он станет совсем бессердечным, Минги спасает только совершенно однозначная влюбленность Сонхвы в Уёна. Там, правда, тоже ещё отдельный вопрос, чего в их отношениях больше, любви к еде или любви к человеку, но звёзды в глазах Сонхвы ему точно ни в последнюю их встречу, ни в сорок предыдущих ему не казались, какой природы бы те ни были. Так или иначе, но в душе Минги сражаются человек и монстр, и он понятия не имеет, кто же из них в конце концов победит. Так или иначе, но, когда поздней ночью экран телефона зажигается входящим вызовом, «самой вкусной еде» улыбаются они оба.