До последней капли крови

Чан тихо, спокойно, ласково гладит его по спине, и почему-то от этого легче. Конечно, Минги не утешается мгновенно, не получает никакого сверхъестественного откровения в духе «делай вот так и воздастся тебе» и не решает ни одной своей морально-этической дилеммы, однако… Однако, когда его собственный человек — сейчас проще думать о нём так — своими крепкими, сильными руками держит его, Минги уже не так теряется в той спирали негатива, куда снова заносит его собственный мозг. Несмотря ни на что, вне зависимости от того, что именно его мучило, почему-то кажется легче существовать, зная, что его человек рядом. Его человек поддерживает. Что Минги не один. Его потряхивает — не то от прохлады, с наступлением сумерек пришедшей со стороны побережья, не то от нервов, но вовсе не от слёз. Глаза сухие. Просто на душе… погано. Обычно дома в такие моменты Минги начинает убираться, потому что равнодушная, бессмысленная монотонная работа завораживает, не даёт думать и каким-то образом делает размышления менее мучительными. Сейчас к этому способу прибегнуть невозможно, и поэтому Минги концентрируется на равномерно, в неизменном ритме гладящей его по спине ладони. Человек легко прикасается к его виску губами, но молчит. Минги понятия не имеет, о чём тот думает, но, честно говоря, ему и не слишком интересно, по крайней мере в данный момент, как и кем тот Минги считает: истеричкой, ребёнком или просто не соответствующим тому образу вампира, который уже мог и должен был сложиться у человека к текущему моменту. Минги не хочет соответствовать ничему: здесь и сейчас он просто эмоциональная развалина и ни на что не годен. С того дня, когда Минги его кусал, прошло ещё совсем мало времени, но вот так, в этой позе, чувствуя еле заметный запах тела человека — тонкий мускус, нечто неописуемое, тёплое и чистое — ему вдруг так хочется снова попробовать его крови, что зубы сводит. Метафизически. С точки зрения физиологии следующая доза Минги будет нужна минимум через месяц, а то и через все три, если придерживаться старого графика и пить исключительно по необходимости. Несколько дней — это так, мелочь, и он вполне способен себя контролировать. Однако человек пахнет, и пахнет так вкусно — мускусом, слабо-слабо, на самой грани чувств, потом, мылом и туалетной водой, и всё это ненавязчиво — что рот Минги без его на то желания наполняется слюной. Не сдержавшись, он чуть поворачивается и втягивает носом воздух у самой шеи: вкусно. Туалетная вода человека — это нечто трудноописуемое, терпкое и одновременно нежное. Чуть высунув язык, Минги пробует на вкус сладость кожи, и это вдруг оказывается ошибкой: молча, без единого вопроса, человек выдыхает и запрокидывает голову, подставляя шею. Такой доверчивый, такой наивный, он одновременно и пробуждает в Минги монстра, желающего тут же, не сходя с места, вцепиться и разорвать, и наплевать, что на открытом балконе их видит любой прохожий — и совершенно противоположные чувства, которые немедленно перевешивают, стоит в голове Минги всплыть слову «монстр». Он проводит губами по этой шее, собирает нежный вкус и чувствует, как бьётся пульс глубоко под кожей, как сама жизнь человека течёт по венам и артериям, перетекает и будто сама просится в рот. Минги гладит её — пульс — языком, ведёт выше, к челюсти, и человек в его руках уже тяжело дышит. Когда ситуация меняется, когда человек становится ведомым — Минги не замечает, однако вести самому в его природе, и он ведёт. Слушает звуки, которые еле слышно издаёт человек, соотносит их с теми тонами, что слышал в записи песен и очень, очень хочет услышать весь диапазон. — Там Уён… Блядь! — не вовремя решивший высунуться к ним Чанбин за спиной челове… Чана — Минги стряхивает с себя вампирскую блажь — изумлённо смотрит на них и часто моргает так, как будто вообще не в курсе был и Джисон ему мозг не выгрыз аки древний вампир, которым, оказывается, всё же не являлся. — Хён! Какого хрена? — Что не так? — Чан моргает в ответ куда медленнее, явно огромным усилием воли возвращая себе контроль над окружающей действительностью. Впрочем, от Минги отодвигаться даже не пытается, да и сам Минги его не отпускает. — Что не так? — хмурится Чанбин. — Там Уён уже в истерике, а вы тут… лижетесь. Вот теперь Минги убирает руки и делает шаг прочь. Конечно, Чан — это… стихия, не меньше; но Уён важнее. Их не было совсем недолго: что могло случиться? Сам себя накрутил? Но Уён, хотя и кажется человеком эмоциональным, несмотря на это, ещё и психически вообще-то устойчив. Вдобавок Уён ему всё-таки как брат. Людей может быть много, но, даже если хённим бросит Уёна, Минги думает, что это между ними двумя ничего не изменит. Они братья. Не по крови, но по духу, как бы это странно, учитывая вампирский подтекст, не звучало. С сожалением глянув на Чана, Минги оставляет этих двоих на балконе и идёт всё-таки выяснять, в чём там у его неслучившегося брата дело. Неслучившийся брат горько плачет, и на этот раз он сидит не то что на противоположном конце дивана от Ёсана — а вовсе даже на полу в углу комнаты, уткнувшись в собственные колени, и навзрыд плачет. Судя по отсутствию в обозримом пространстве Чанбина — все ещё на балконе — на него нарычали тоже, как и на отвратительно хмурого Ёсана. — Ён-и, — Минги присаживается перед ним на колени и сгребает мелкие Уёновы лапки в свои граблищщи. — Что случилось? — Адвокат позвонил, — выдавливает из себя тот, ради такого случая даже временно прекращая водопад. — Хва… ему плохо, Манги, адвокат-ним его видел, правда, совсем недолго, почти не говорил, но он… Манги, он уже выглядит так, как будто он не пил месяц! Что они с ним делают? Не дожидаясь ответа, Уён откидывает голову, упирается затылком о стену и закрывает глаза. Слёзы его всё равно бесконтрольно стекают под воздействием гравитации на пол, и его так жалко, бедного, что Минги сначала тянется обнять, а затем уже только напрягается — а почему Ёсан этого не сделал? Почему сидит, как оплеванный, злой, на краю дивана? — Только молчи, Манги, — бормочет ему Уён, заставляя задаваться этими вопросами ещё сильнее. — Только ничего не говори, пожалуйста, не отвечай. Просто держи. И Минги держит. Держит так, как только что держал его самого Чан — без поцелуев, конечно — и под взглядом этого самого вернувшегося с балкона Чана. Чанбин, конечно, маячит за спиной, снова злой. Наверное, можно его понять, думает Минги. Но только понять, а не поддаться злости: в конце концов, хотел бы Уён рядом его — Чанбин бы рядом и был, а не сам Минги. С третьей стороны, если задуматься, то Уён довольно принципиален и хрен что Чанбину перепадёт, пока Сонхва не вернётся. А всё потому, хмуро щурится он, что умнее надо было быть тогда. Не лезть с поцелуями, не пугать раньше срока. В голове ужом проскальзывает мысль, заставляющая непроизвольно усмехнуться: Чан же не пугает. Брал бы пример с хёна. Да ну, бред какой-то, моргает он и возвращает всё своё внимание Уёну, обнимает крепче и послушно не говорит ни слова, только слушает, как Ёсан пересказывает всё то же самое Чану. Уже явно гораздо аккуратнее, поглядывая в их с Уёном сторону. Потом что-то из его формулировок цепляет Минги слух и он настораживается, начинает слушать уже активнее, с работой сознания. — Почему Джисон не приехал? — спрашивает Ёсан. — Сынмин, кажется, говорил, что у него нет планов на сегодня. Вроде бы невинный вопрос, но почему-то Чанбин с Чаном переглядываются, словно говорят друг с другом телепатически, явственно, заметно даже для тормоза Минги, колеблются. Почему Ёсан вообще про него спрашивает, вдруг задумывается он сам. Да ещё и с таким интересным выражением лица — как будто изо всех сил пытается скрыть тревогу? — Ему… не очень хорошо. — Чанбин неопределённо крутит рукой. — Что-то… вампирское? — наклоняет голову Ёсан. Интонации странные настолько, что Минги почти зеркально повторяет его движение и изучает его почти с клиническим любопытством. Впрочем, кто он — и кто Ёсан, Ёсана его внимание вообще не трогает. — Не совсем, — качает головой Чан и, почти профессионально улыбаясь, сообщает: — Слишком много тренировался, ему сегодня требуется отдых. — Да выпил он, — перебивает его Чанбин, за что удостаивается раздражённого взгляда одновременно и всё того же Чана, и Ёсана разом, и сдувается, сглатывает. — Думал, что коктейль Ликса безалкогольный, и нахлестался до горла, сегодня отдувается. — Ликс уже его пожалел, дал крови, — вставляет как-то нарочито нейтрально Чан. — Зря, — еле слышно бормочет Ёсан и с равнодушным видом выпрямляется. — Сынмин в порядке? — Так он же утром заходил, — не понимает Чанбин. — Заходил же? Ёсан почему-то тяжело вздыхает и отмахивается, на лице — раздражение. Поднимаясь на ноги, он машет рукой — то ли «дальше делайте что хотите», то ли вовсе «идите нахрен» — и удаляется. *** Они продолжают встречаться каждый день, обмениваясь новостями, ещё… неделю, быть может. Через эту неделю, ужасно Минги удивив, Уён возвращается от Ёсана к себе. В городскую квартиру, правда, не совсем домой — хотя рассказывает, что дом в порядок всё-таки привёл, дверь заменил, порядок навёл, чтобы чистюле Сонхве было не так противно и ничего не напоминало о случившемся, когда тот всё-таки вернётся. Перспектива возвращения ближе не становится. Минги продолжает исправно приезжать к Уёну, потому что… а что ему ещё остаётся делать? Никаким иным способом новости он получить не в состоянии, да никто и не должен, в принципе, его в курсе держать, он хённиму не парень или кто-то там ещё — не Уён, в общем. Это Уёну стабильно звонят адвокаты и докладывают о ходе дела, словно нанимателю, Минги-то нет. С Чаном, несмотря на то, что обменялись номерами, они почти не общаются — не переписываются, не созваниваются, хотя, впрочем, Чан стабильно пишет в баббл — и Минги точно так же стабильно ему отвечает, хотя некоторые фразы уж точно предназначаются не ему, а поклонницам женского пола. Впрочем, остальные члены группы пишут куда чаще, особенно этот джисонов Феликс, и Минги даже с интересом читает обещания «показать новую грань себя». Смотрит видео на официальном канале и сам себе даже не может объяснить, с какой целью. Посмотреть на Чана? Нет. Ну, наверное. Посмотреть на остальных? Тоже нет. Или, может, да, но если бы не задержка между съёмкой и выкладкой. До сих пор он временами открывает что-то свежеопубликованное — и понимает, что снято то было ещё до их знакомства с Чаном, слишком уж плохо тот выглядит. Сейчас, вживую, гораздо лучше; фанатики считают, что тот просто отдохнул, выспался, съездил домой, а в реальности большую часть времени Чан, по его собственным словам, продолжал работать. И приезжать к Уёну, разумеется. Минги сегодня и сам собирается снова. Думает, что взять с собой: кладёт толстовку, еду, кроссовки — обратно, возможно, вернётся не на машине, а бегом, потому что в последнее время как-то расслабился… Прикидывает, куда заехать, чтобы взять им с Уёном кофе, когда звонит телефон. Это не телепатия: Уён просто знает, что Минги предпочитает чёткое расписание и последние дни приезжал к девяти, следовательно, вряд ли прямо сейчас занимается чем-то ещё. — Манги-я, — говорит ему Уён, как только Минги снимает трубку. — Не приезжай. От удивления Минги роняет кроссовок, который как раз держал в руках: — Что? Ён-и, почему? — А зачем? — Уён настолько явственно пожимает плечами, что Минги видит это как вживую. — Что от этого изменится? Ничего же нового не происходит. От Хва никаких новостей, как только что-то появится — я тебе сразу скажу. — Но… Я хочу тебя поддержать, — слабо возражает Минги. — У тебя есть своя жизнь, — глухо смеётся Уён. — Манги-я, работа. Ты когда последний раз на учёбе был? Чонхо о тебе уже спрашивает. Честно говоря — давненько. Поэтому Минги и не отвечает прямо, но по молчанию, в принципе, и так всё понятно. И его недовольство, и отрицание, и несогласие. — А, ещё одно, — вспоминает Уён. — Скоро собрание кове… клана то есть. Ёсан предлагал, чтобы ты сходил с ним. — Ёсан? — Ну да, почему нет, — хмыкает тот. — Говорит, что кто-то от нас появиться всё-таки должен, и лучше, если это будешь не ты один, а с ним. У Минги столько вопросов, если честно, но не сдерживает на кончике языка он всего один, зато самый животрепещущий: — А мне вообще обязательно туда идти? — Конечно, — фыркает Уён. — Хва вернётся, обязательно спросит. Вдобавок поддержку клана никто не отменял. — И где она — это поддержка? — неожиданно даже для самого себя зло возражает Минги. — Где? Уён молчит, потом вдруг вспыхивает яростью: — А Ёсан? Он же не наш, но он всё равно с нами! Поддерживает, и я точно знаю, что ему не плевать, и что он с остальными советовался, что делать! — И что они сказали? — Минги удивлённо вскидывает брови. Ему никто об этом даже не намекал, разумеется — действительно, зачем сосунку всё рассказывать, всё равно ничего не понимает же! — Да ничего не сказали, — остывая, шипит Уён, и теперь его злость явно направлена точно не на Минги. — Что нужно ждать, что Хва сильный, он выдержит. Что если он умрёт, то я могу выбрать любого из них и не пожалею, мне дадут столько же или даже больше. — …Охуеть поддержка, — после паузы коротко резюмирует Минги. — Ну да, но я другого и не ждал, в принципе, — соглашается Уён и вздыхает: — Я возвращаюсь домой, Манги-я. В наш с Хва дом. Ты всё ещё желанный гость, ты знаешь? Просто… не каждый день. Вас слишком много, дайте мне побыть наедине с собой. — Кого «нас»-то? — не сразу понимает Минги, но, когда понимает, уже поздно: вопрос уже прозвучал. — Ты, Чан, — сухо поясняет Уён. — Ёсан. Чанбин. Последние имя он выплёвывает так, как будто вообще не хочет произносить… хотя и предпоследнее тоже. Но про предпоследнее спрашивать безопаснее, по крайней мере, когда Уён в таком настроении. — Что у тебя с Ёсаном-то? Почему ты на него так злишься? — Минги не уводит тему в сторону, а если кому-то кажется иначе — то просто кажется. И вообще, он этот вопрос давно хотел задать, но раньше всё не к месту было. — Да то же самое, что и эти… — Уён морщится и кривится так, что аж буквально слышно, хотя это и физически невозможно. — Укусить предложил, пока Хва нет, чтобы я лучше держался. Я же вообще не сплю, не могу, ты знаешь?.. Минги, к сожалению, знает. Минги с ним в последнее время ночевал неоднократно. И не спали в эти долгие, мучительно-тоскливые часы они оба. — Я знаешь, что ему сказал? — вдруг хихикает Уён. — Нет, серьёзно, знаешь? Что я к тебе быстрее приду, чем к нему. Минги в ответ взрывает смехом. — Аккуратно, — выдавливает он и вытирает уголки глаз — аж слёзы выступили, оказывается. — А то я подумаю, что тебе третьим не Чанбин нужен, а я. После лёгкой, но очень красноречивой паузы Уён напоказ издаёт такой звук, как будто его усиленно тошнит на том конце провода. — Ты, конечно, мой друг, Манги, и я тебя люблю, — без особых проблем признаётся он, — но не так и не настолько. Стой, или ты?.. Если что, я могу поговорить с Хва, когда он вернётся, только если мы с тобой платонически… Как раз потянувшийся за кружкой, чтобы налить себе кофе — что уж там, раз не едет никуда — Минги успешно роняет и кружку, когда понимает, что слышит — благо что с небольшой высоты и та не разбивается. — Я скажу это только раз, — предупреждает он, — и то пока хённим точно не слышит. — Ён-а, у меня на него не встаёт, он же тощий! — Ну да, но… — замолкнув на полуслове, Уён тянет паузу, тянет, а потом вдруг выдыхает: — Бля, мне и сказать-то нечего, и не ответишь, что тощие самые красивые… — Ну да, Чанбин на тощего не тянет, — задумчиво поддакивает Минги. — Да и Чан-то тоже, — язвит Уён. — Но вообще не напоминай мне пока про него, он же вообще намёков не понимает, опять вон звонил, приехать предлагал. Один, представляешь? Я три раза сказал, что ему не на что надеяться, пока Хва не вернётся! А он — «ну я просто поддержать», пф! — Ну почему… — начинает Минги, но даже не договаривает: не дают. — Лучше про Чана расскажи, — перебивает Уён. — Как у вас с ним? Мне сказали, вы на балконе целовались, а ещё с тех пор что-нибудь было? — Да где, — Минги морщится. — Мы же и не виделись-то без тебя ни разу. — Ну пригласи? — Зачем? Мне кровь ещё месяц минимум не будет нужна. Уён громко, очень-очень обречённо вздыхает в динамик. — Ты тупой, Манги-я? — спрашивает он. — Да почему? — возмущается Минги и искренне пытается объяснить: — Ён-и, смотри, я ему ничего не обещал и он мне тоже, понимаешь? Да, мы переспали, я выпил его крови — и всё, на этом всё закончилось, он и к тебе-то ездил, чтобы Чанбину твоему помочь, и всё. — Точно тупой, — заключает Уён. — Нахрена вы тогда целовались, если это так вообще, скажи мне? Иди, напиши ему, что ты рад его видеть, если он захочет, даже без меня, Чанбина и жажды крови, не издевайся над человеком, ты, вампирятина! — «Вампирятина»? — Вампир, трусливый как курица, — без экивоков поясняет Уён. Обидно, но, в принципе, как обычно — тот всегда слишком прям, когда хочет донести что-то очевидное. По мнению Уёна, разумеется, очевидное, потому что что Минги, что хённим иногда знатно тупят, не понимая, что тот имеет в виду. — Я не трусливый, — возмущается Минги. — Я просто не навязываюсь! — Ну и напиши, раз не трусливый, — поддевает Уён и кладет трубку, прежде чем Минги успевает ему возразить. Зараза этакая. Крутя в руках мобильник, он всё-таки наливает себе кофе и усаживается за ноутбук. Очень хочется, конечно, потянуть и дальше, но что-то ему подсказывает, что Уён прав — хотя бы в том, что советует поговорить и определить их текущие… взаимоотношения. Нет, Уён-то потрахаться советовал, но можно же смотреть на его совет шире, да? Кроме того, трахаться и следом вступать в отношения Минги сейчас не слишком настроен, поскольку всё на том же балконе, про который Уён ему напомнил, он вообще-то Чана чуть ещё раз не укусил, что сообразил вообще-то далеко не сразу, а только когда отошёл морально и мозги на место встали. Сообразил — и испугался постфактум, и теперь всё. Не хочет ничего — ни кусать Уёна, хоть это и в шутку упоминалось, ни Чана, ни… да ничего не хочет. Ни-че-го. Впрочем, с Чаном всё равно этот вопрос стоит прояснить, раз и навсегда, решает он. Объяснить, что по необходимости он готов его кусать и дальше, но не более. Без секса и в куда более адекватных условиях. Он открывает мессенджер и ищет «самую вкусную еду в мире», не замечая, что непроизвольно улыбается. Пишет. «Поговорим?».