До последней капли крови

Торопливо переодевшись, Минги уточняет точный адрес в навере и вызывает такси. Пока он ждёт машину, то бессмысленно пялится вокруг себя на всё подряд, не в силах собраться с мыслями. В голову лезет откровенная чушь. Сквозь приоткрытую дверь спальни виден так и валяющийся на полу Шибер. На столе слева от Минги забытый ноутбук сонно моргает светодиодом кнопки включения. Учебный проект, который нужно будет сдать через пару дней, не то что не доделан, но только-только начат. Второй, уже рабочий, почти закончен — но дедлайн по нему только через месяц, и то навскидку, четкие даты даже пока не определены, зависит от бэкэнда, а он… Минги переводит глаза на окно. В узкую щель с краю виден небольшой кусок здания напротив: светится одно одинокое окно кого-то, столь же безумного, чтобы не спать — он смотрит на время — в четыре часа ночи. Утра. Неважно. На стене напротив рисунок на простом белом листе для принтера: Уён криво и косо, но очень красочно нарисовал когда-то Дракулу простым карандашом и сам же повесил. Минги даже не попытался снять его за эти пару лет, даже и мысли не приходило. Наоборот, в его пустом и темном доме этот рисунок — наравне с Шибером и безымянной кошкой-подушкой, тоже подарком Уёна, — одна из немногих вещей, которая действительно напоминает ему, что на самом деле он не одинок. Что у него есть кто-то, кому он действительно дорог. Уён. Сонхва. Телефон вибрирует, оповещая о подъезжающей машине, и Минги перед тем, как спуститься, всё-таки забегает в спальню и, старательно не глядя на бурые разводы на кровати, возвращает Шибера обратно на полку над головой. Ехать недалеко, и пробок в это время совсем нет, город пуст, по-предрассветному сер; небо целиком затянуто неприятными бессмысленными и бесформенными облаками, ни сантиметра просвета. Днём обещают, правда, очередную жару, но с лёгким ветром. Минги плевать, но он всё равно внимательно вслушивается в радио, потому что если не это — тогда ему придётся слушать собственный мозг, а это в разы хуже. Уён уже топчется перед большими серыми воротами с неожиданной и нелепой светлой дверью — единственным светлым пятном на фоне и самих ворот, и такого же грязного, высокого забора с колючей проволокой под током сверху. Захочешь — не сбежишь. При всём желании. По углам — вышки, на которых дежурят часовые с автоматами. Всё как в человеческих тюрьмах — только к персоналу здесь относятся куда внимательнее и отбирают весьма специфически. Кроме физических способностей, будущий работник здесь обязан ненавидеть вампиров. Неудивительно, что Минги чувствует, как бежит холодок вдоль позвоночника. Отпустив такси, он разворачивается к Уёну и немедленно оказывается в почти отчаянных объятиях. Конечно, думает он, Уён переживает, считает буквально секунды до того, как снова увидит Сонхву, и, в общем-то, сам Минги тоже должен хотя бы как минимум волноваться — но руки за спиной Уёна он смыкает совершенно равнодушно. На душе всё ещё пусто и стыло. Только при взгляде на отчаяние, большими буквами написанное на лице Уёна, Минги чувствует, как корочка омертвевшей плоти внутри трескается и вновь течет кровь. Не надо. Он не хочет. — Ён-и, — тихо зовёт он. — Что такое? Уён жмется к нему, словно маленький ребёнок к родителю — разница в комплекции как раз схожа — и шепчет куда-то в грудь на самой грани слышимости: — Я боюсь, Манги. Что, если они… уничтожили его? Что, если это уже не Хва? — Прошло меньше двух недель, — торопливо уверяет его Минги. — За это время ничего кардинального случиться не могло. — Это если с ним ничего не делали, — горько возражает Уён. — Ты думаешь, он выйдет сам? — Почему нет? — не понимает Минги. Не хочет понимать. — Прошло чуть меньше двух недель, — попугаем почти дословно повторяет за ним Уён. — Ты думаешь, его здесь вообще не трогали, что ли? Охотники? Да, законодательно почти все действия охотников по отношению к арестованным — серая зона. Пока доказательства есть и вампир упокоен, никого не волнует, как эти доказательства были получены. Инквизиция? Да. Одно лицо. И Уён прав целиком и полностью, как бы Минги ни пытался игнорировать действительность. Хённим совершенно точно не будет полон сил и счастлив, однако и в то, что его придется тащить на руках, Минги не верит. Не тот срок. Не тот человек… вампир. Даже несмотря на все предупреждения Ёсана. Не пускаясь в дальнейшие споры, он хмурится: — Почему мы не идём внутрь? Или они сами выйдут? — Ждём Чанбина. — Уён отлепляется и отходит в сторону, поясняет: — С ним адвокат, у которого все документы на освобождение. И, кажется, кто-то из старейшин. Старейшин?.. — А они-то зачем? Что, мы без них не сможем его забрать? Уён тянет уголок рта в жуткой, кривой ухмылке: — Ты не понимаешь, Манги. Прецедент. Они собираются рассказать об этом в новостях. И пересмотреть сроки давности, отодвинуть их. Как же так, вампир убил — и его всё равно оправдали? — Но у людей же срок давности на убийства тоже есть? — неверяще переспрашивает Минги. — Так то люди. — Уён пожимает плечами: — Видишь ли, мы и живём меньше, и убить нас проще. Минги только-только собирается было возразить, что это вовсе не аргумент, когда рядом с ними тормозит ещё одна машина. На этот раз не такси, а минивэн, причем японский, стекла тонированные целиком, включая лобовое. Выглядит как типичный автомобиль какой-нибудь якудза, в котором перевозят пленных, трупы; Минги догадывается, что недалёк от истины. Неизвестно, кто именно организовал эту машину: Чанбин, как раз непринуждённо вылезающий наружу, адвокат — мужчина в чёрном, хорошо выглаженном костюме, или Ли Хвитэк, захлопывающий сам за собой дверь, но какая разница? Ли Хвитэк — один из тех старейшин, которых знает каждый вампир в этом городе. Любой новичок, только приехав, должен представиться именно Хвитэку и получить именно его разрешение на проживание. Конечно, другими делами занимаются другие — но, кто из вампиров чего достоин, определяет именно Хвитэк. Минги говорил с ним лично всего один раз, когда хённим представлял их — и тогда Хвитэк ему понравился. Теплый, харизматичный, совсем невысокий — буквально ему по плечо, — тот всё равно каким-то чудесным образом заставлял доверять себе и не бояться уже после пары минут разговора. Когда потом, после встречи, хённим сказал, сколько Хвитэку лет, Минги долго отказывался верить, что так вообще бывает. Он-то думал, Ёсан старик. Что именно в равнодушии проявляются прожитые годы — но оказывается, что всё зависит от человека. То есть от вампира. Сейчас Хвитэк, хмурый и явно злой настолько, что у Минги вмиг увядают любые намеки на желание поздороваться, запахивается в куртку посильнее и, не глядя на них с Уёном, сразу же, без предисловий, нажимает кнопку звонка сбоку от ворот. Коротко представляется — и их пускают внутрь. Чанбин держится в стороне от Уёна, но взгляды, которые он бросает в ту сторону, слишком красноречивы, чтобы даже Минги мог перепутать. Однако Уёна, кажется, никакие взгляды вовсе не трогают — сжав зубы, бледный донельзя, тот смотрит исключительно в пустоту перед собой и зло щурится, словно собирается за Сонхву сражаться со всеми охотниками разом. На Чанбина если и косится, то совсем редко и незаметно; Минги сглатывает тягучую, кислую слюну. Тошнит не от пиршества, тошнит от осознания того, как всё плохо. В памяти ещё слишком свеж восторг Уёна по отношению к Чанбину, и то, как Уён его же сейчас игнорирует, не может не ранить — причем ранить почему-то Минги. Чанбин, хоть и с явными мешками под глазами и как будто бы схуднувший слегка лицом, выглядит вполне себе уверенным и по большей части о чем-то вполголоса переговаривается с адвокатом — о том, как сформулировать отказ от претензий?.. Минги не хочет вникать, честно говоря. Не сейчас. Хвитэк, словно у себя дома, невозмутимо и мрачно проводит их по длинному двору, и Минги буквально затылком чувствует собравшиеся на них взгляды часовых на вышках. Дернись — изрешетят, даже вампир не выживет. Тем более что пули наверняка обработаны чем-то: против того же курарэ даже у вампиров нет никакого иммунитета, помрёт как человек, ну, может, помучается не пять секунд, а пятнадцать — какая разница? Встречает их даже не делегация, встречает их… пацан, пацан пацаном. Розововолосый, и то цвет уже грязный, корни отросли… Вместо того, чтобы удивляться, что их так недооценивают, Минги отчего-то думает, что Чану бы такая смелость, наверное, понравилась. И даже не в цвете дело, а в этой нарочитой небрежности, с которой этот пацан перекатывает во рту леденец и смотрит на них сквозь явно крайней степени дизайнерские темные очки с огромной оправой, в этом напоказ неидеальном виде, с которым тот словно бросает обществу вызов. А потом пацан снимает эти очки и вешает на нагрудный карман — и Минги с удивлением понимает, что этот пацан старше его минимум лет на десять. Широкоскулый, глаза узкие, татуировки на груди — кольца, словно какое-то ожерелье — в общем, вид как не то у малоизвестного айдола низкого пошиба, не то… Минги завистливо вздыхает. Ему тоже так хочется, но не хватает смелости. Он же не айдол, да ещё и вампир; а тут кому-то просто, видимо, захотелось — и ничего не смутило же человека, ни привлечение внимания, ни возможная негативная реакция окружающих. Минги так не может — но отчего-то даже не злится. Может, из-за того, что сил ни на что нет, он просто разглядывает этого… он даже не знает, как его назвать теперь. Парня? Мужчину? — Я Минхо, — ухмыляясь, представляется тот. — Пошли, провожу, заберёте своего болезного. Минхо — парень произносит это классически, по-столичному, «Мино», точно так же, как Ёсан называл Юнхо «Юно», слишком смягчая и проглатывая «х», и с ударением на последний слог — так не вписывается в это место, что Минги абсолютно не понимает. Правда, не понимает. Строгая тюрьма особого режима для особо опасных преступников — вот они где. И расхлебай Минхо, тезка одногруппника Чана, о котором сейчас лучше не думать, в одиночку провожает их в здание, засунув руки в карманы и идя вразвалочку. Когда Минги проходит мимо него, ему кажется, что он чувствует запах пива. Зависть ещё сильнее стискивает грудь, потому что человеческие слабости только лишний раз напоминают ему о слабостях собственных. Минхо провожает их по коридору, подводит к дальней двери — обычной, деревянной, ничем не намекающей на то, что за ней скрывают опасного преступника, — и распахивает её. За дверью, собственно, никакого преступника и не обнаруживается. За дверью — кабинет с парой столов, один занят каким-то равнодушным хлыщом; за второй падает Минхо, как за свой собственный, притягивает к себе стопку документов с края стола и измученно вздыхает. И вдруг меняется — весь: исчезает лоботряс и дурачина, и вместо них перед ними оказывается взрослый, серьезный, усталый мужчина средних лет. — Ну что, ж приступим, — поджимает губы он. Большую часть разговора Минги пропускает мимо ушей, и даже не потому, что хочет спать, у него нет сил, он устал или что-то еще, хотя и это тоже — нет, он попросту не понимает большей части терминологии, быстро теряется в статьях, цитатах показаний свидетелей, ответах на апелляции, которые предоставляет Хвитэк, и тому подобном. Несколько вещей, правда, Минги для себя уясняет точно: Сонхва оправдан по сроку давности — раз. Нападение на охотников квалифицировано как самозащита и защита ресурсов, а потому не является преступлением — два. Три — что Сонхву им отдадут с минуты на минуту, но для этого придется оставить кучу подписей и немного пройтись. Здесь уже — на стадии инструктажа, поэтому подпись требуется и его — Минги наконец оживляется и начинает внимательно слушать. Пакеты с кровью у них есть: Хвитэк кивает. Два литра — больше нет смысла, организм не усвоит мертвую кровь. Административный надзор: отчёт каждую неделю лично; в случае хотя бы подозрения на недобровольный забор крови у человека в ближайшие несколько лет — повторный арест и упокоение. Без любых альтернатив. Затем Минхо упоминает какой-то договор, и тут Минги снова начинает путаться, потому что, судя по контенту, речь о каком-то договоре между охотниками и вампирами, а он ни о чем подобном даже не знает и не слышал никогда. Минхо лениво, холодно, снова меняясь, цедит угрозы, смеётся прямо в лицо явно разъяренному Хвитэку — и Минги только молча переводит глаза с одного на другого. В принципе, Чанбин с Уёном тоже не встревают — и, когда он вспоминает и догадывается посмотреть на них обоих, то оказывается, что Чанбин заботливо поглаживает ладонь Уёна, совершенно не смущаясь присутствия посторонних. Уён же его по-прежнему игнорирует — но руку, правда, не отнимает, а другой буквально впивается в собственное бедро так, что точно останутся синяки. Плевать, как это выглядит, решает Минги и дотягивается до Уёна и по одному заставляет его оторвать пальцы и вместо этого сжать свою руку. Он-то вампир, ему ничего не будет. Не страшно. В конце концов Хвитэк выдыхает и кивает, улыбается такой улыбкой, что на месте Минхо Минги обходил бы того стороной весь следующий век — однако тот даже не впечатляется и, превратившись снова в лукавого раздолбая, приглашает следовать за собой куда-то в сторону лестницы вниз. …Чего-чего, а полноценного бункера Минги не ожидал увидеть, однако вот они — огромные толстейшие гермодвери с круглыми ручками-воротами, блёкло-бежевыми стенами и серыми, крашеными, металлическими ребристыми лестницами. Всё вокруг выглядит так… по-советски и одновременно американизированно, как будто строили его ещё во времена гражданской войны. Но краска явно свежая, хотя тусклый свет и низкие потолки тревожат как минимум Чанбина, настороженно втягивающего голову в плечи, как будто те вот-вот рухнут сверху и погребут под собой их всех на веки вечные. Минги считает метры от поверхности. Непонятно зачем, но уже почти по традиции — лишь бы не думать. Этаж — метра три, ну три с половиной; они спускаются на пять. Гудят какие-то машины. Воздух вокруг тяжеет и давит всё сильнее, и это не клаустрофобия — нет, Минги уверен, что здесь дышится иначе. Даже начинает хотеться в туалет, хотя это и кажется несколько неловким. Красные аварийные лампы пока погашены, но они нервируют все равно, самим своим присутствием; Минги идёт мимо. Гулко грохает очередная дверь, круглая металлическая штука легко поворачивается в руках кажущегося слабаком Минхо — и они оказываются в подвалах. Запах… Нюх у Минги как у среднего человека, ну, может, просто хороший, но пахнет… чем-то медицинским, что ли, да нафталином ещё, и чем-то знакомым и неприятным, как будто канализацию прорвало. По мере продвижения по коридору мимо глухих металлических дверей с небольшими дверцами-задвижками эта отвратительная смесь всё усиливается и усиливается, и Минги уже подозревает, что ещё немного — и его вырвет, но они сворачивают раньше. Красная бумажка на двери с «Пак Сонхва» хангылем, да «больше ста лет» отдельной пометкой внизу почти не бросается глаза в этом тусклом, слабом освещении, а кажется такой нормальной здесь, привычной и ничем не выбивающийся из общего ряда. Только когда Уён жалобно выдыхает и чуть ли не выламывает от напряжения Минги пальцы, до Минги, собственно, с запозданием доходит смысл — и он оказывается совершенно не готов к распростёртому на какой-то дурацкой грязной подстилке хённиму, скованному буквально кандалами и ошейником, и даже так невозможно красивому и смертельно изящному. Настолько же смертельно красивым может быть сломанный цветок с его острыми углами, выпирающими, словно сломанные кости, остовами веток и сбитыми шипами. Сонхва — не цветок, но даже внешне он изломан не хуже, грязен от запекшейся крови и чего-то ещё, не менее неприятного, и ожоги повсюду на его коже заметны издали и невооружённым взглядом. Минги понятия не имеет, когда его привели со света — но сейчас ночь. Либо охотники всё-таки используют солярий… либо Сонхва в таком состоянии, что ему не хватает энергии даже на простейшую регенерацию. Да что там, ему, кажется, и на оставаться в сознании-то энергии не хватает. Минхо царственно и дурашливо простирает руку — и незамеченные ранее Минги огоньки над тем местом, где цепь кандалов крепится к стене, гаснут и что-то щёлкает. С лёгким жужжанием камера над головой чуть сдвигается; только сейчас Минги замечает над головой форсунки, из которых, по-видимому, может политься или спирт, или и вовсе пойти газ, убивая их всех с гарантией. Понятно, почему Минхо не боится. — Забирайте. Кто сильнее, удержите? Или, — он вдруг ядовито ухмыляется: — выбирайте любого, выпустит и этот упырь покусает кого-то — нам же лучше. Вся симпатия, которую Минги до этого мгновения испытывал к этому человеку, исчезает тут же, как ее и не бывало. Сразу начинает чисто по-человечески хотеться дать по роже или в печень там с правой со всей силы… нельзя. Сдержаться на удивление легко, из-за чего ему перед самим собой стыдно ещё и за это. Будто и так мало поводов. Остальные молчат тоже, и от этого на душе гораздо, гораздо противнее за всех остальных. За себя — особенно. В конце концов, остальным есть что терять. Ему — нет. Но Минги — трус. Минги боится. Больно смотреть на то, как Хвитэк аккуратно, словно нефритовую статуэтку, поднимает на руки Сонхву. Из-за того, что ему не тяжело — вампир же — умозрительно кажется, будто Сонхва исхудал, словно больной раком, будто весит под грязной и, кажется, мокрой одеждой всего килограмм тридцать. Сонхва вообще выглядит так, будто его облили из шланга ледяной водой незадолго до их прихода, чтобы смыть нечистоты, и наскоро одели в какой-то ветхий, почти ничего не скрывающий балахон. Однако, несмотря ни на что, он явно в сознании: веки трепещут, губы приоткрываются, стоит Хвитэку выпрямиться — но почему-то никто никуда не идёт, и все смотрят на Минги. — Цепь, — в конце концов тяжело говорит ему Чанбин. Что? — Выгуляй свою тварь на поводке, чтобы не сбежал, — ласково улыбается ему Минхо. — Ты же его обратил, да, упырь? Дать в зубы хочется ещё больше. Правда, тут даже Минги понимает, что это настолько недвусмысленная провокация, что поддаваться даже стыдно. Особенно с учётом стопки документов на том столе, потому что Минхо наверняка прекрасно знает, кто здесь кому и кем приходится. В любом случае это прекрасная подсказка, поэтому Минги просто подбирает цепь и изо всех сил молчит. Приходится выпустить Уёна, но с ним Чанбин, и они чуть разделяются — люди идут впереди, а вампиры следом, и Минги всё время следит, чтобы длина цепи была меньше, чем расстояние до этих самых людей, даже по вертикали, учитывая пролёты лестниц. Свежий воздух, когда они оказываются на улице, кажется, приводит Сонхву в себя, и тот даже моргает нормально, и даже вроде как осмысленно. Замечая сразу, Хвитэк ускоряет шаг и почти бежит в сторону ворот, на ходу выкрикивая просьбы поторопиться. Однако то ли специально, то ли вынужденно — но те поднимаются слишком медленно, и Хвитэк просто сгибается чуть ли не пополам и заставляет то же самое и Минги сделать, но не ждёт ни единого лишнего мгновения. Стоит за ними захлопнуться двери автомобиля, как тот резко стартует, и на месте с трудом удерживаются все, кроме, собственно, Хвитэка: тот словно вообще не замечает, что происходит, нарушая все законы физики. Сонхва у него на коленях, кажется, вздрагивает; наклонившись к нему совсем вплотную, Хвитэк шепчет кое-что, что слышат только сам Сонхва, да вынужденно ещё и Минги. И да, это неприятно. Хорошо, что не слышит Уён. — Если ты ещё раз хоть когда-нибудь поставишь под угрозу договор с охотниками, — тихо-тихо, почти нежно, почти по-отечески заботливо и очень разборчиво произносит Хвитэк, — я упокою тебя сам. Тебя, твоего пащенка, твоих любовников, и твоя мальтийская болонка даже не попытается меня остановить. Не сразу, но до Минги доходит, что речь о Ёсане. А ещё обо всех остальных, включая его самого — и Хвитэк сразу перестает казаться приятным человеком. То есть вампиром. Сразу вспоминается, что он такой же беспринципный и опасный монстр, как и сам Минги. Блядь.