До последней капли крови

Ёсан некоторое время молчит, слушая его всхлипы. — Кого? — в конце концов спрашивает он. — Ч-чана… — «Хёна» Минги сейчас выговорить не в состоянии. Получается крайне неуважительно и иронично: как будто, стоило тому умереть — и всё, можно больше вежливо не обращаться и за глаза чуть ли не по-хамски упоминать. О чём он думает вообще?.. Что за бред? — Как? — сухо уточняет Ёсан. Очень хочется ему ответить «через жопу», но тот явно не оценит. Минги, впрочем, тоже, но собственный мозг он заткнуть отчего-то не в состоянии. — В-выпил, — по-прежнему заикается он. — Не порвал?.. — неуловимо заинтересовывается Ёсан. Его интонации теплеют на какие-то доли градуса, но и Минги даже решает, что ему кажется. Но всё равно искренне задумывается, закрывает глаза и вспоминает увиденную картину — потому что зайти и посмотреть он не в силах. Непонятно, зачем это Ёсану, но отчего-то хочется надеяться, что тот совершит волшебство, махнёт рукой — и всё разом станет хорошо. — Лужи крови нет? Открытых ран? — Н-нет вроде бы… — Тогда ты идиот? — раздражённо осведомляется тот. — Клянусь духами предков, я Сонхву порву просто, так сосунка распустить! Минги стопорится, потому что это последний вопрос, который он вообще ожидает в подобной ситуации услышать. — Почему? — тупо спрашивает он. Всё равно сам не додумается, так какая разница? Мозг просто не работает, поглощённый паникой, и Минги сам это отлично понимает. — Слюна, — коротко поясняет Ёсан. — Организм излечится раньше, чем умрёт. Твоя же слюна и ускоряет процесс кроветворения у донора, придурок! — Но… вы… высосать досуха… — сопротивляется Минги. — В тебя столько физически не влезет, — сообщает ему Ёсан и припечатывает напоследок: — Неуч. Ты пульс щупал? — Н-нет… — Ну так иди! Прямо сейчас иди и щупай! — Но он… Он холодный? — Вот же долбоеб… — раздражённо шепчет Ёсан явно самому себе — но Минги всё равно слышит — и неожиданно нежно продолжает, но уже куда-то в сторону: — Нет, джаги, всё хорошо, тут у одного птенца небольшой эксцесс. Я съезжу к нему и к утру вернусь, не беспокойся, ладно? «К утру»? Сколько же Минги… спал? Пил? Пировал? За шторой — он дотягивается ступней и чуть сдвигает её в сторону — темно. Ночь. — Ты проверил пульс? — спрашивает вновь Ёсан; по интонации очевидно, что, если Минги ответит отрицательно, он придет только ради того, чтобы упокоить его лично. Именно поэтому — а вовсе не поверив вдруг в ужасную, немыслимую надежду — Минги вскакивает на ноги и чуть ли не телепортируется в спальню. Сложнее всего — посмотреть на кровать в самый первый раз. Но, переведя взгляд, Минги уже не может оторваться и запоминает, выжигает на внутренней стороне век то, что видит, и вот что он видит: отличия. Когда он уходил, Чан совершенно точно не лежал с приоткрытым ртом. Совершенно точно его рука лежала, абсолютно безвольная, с разжатыми пальцами, поверх одеяла. Совершенно точно Чан не дышал. Сейчас, правда, кажется, не дышит тоже. Минги становится коленями на кровать и тянется к шее. Конечно, он знает, где искать пульс — да любой вампир в этом смысле любому врачу фору даст уже спустя полгода после заражения — и, конечно же, находит. В первые мгновения, чувствуя слабое биение под пальцами, Минги спокойно кивает сам себе, как будто это то, чего он и ожидал, а вот дальше… Дальше наступает ступор, из которого его вырывает лишь по-прежнему раздражённый Ёсан. — Ну что? — повторяет тот уже, кажется, не в первый раз. — Есть пульс, — наконец заставляет себя шевельнуться Минги и разлепить в конце концов пересохшие губы. — Ну надо же, как удивительно, — зло бормочет Ёсан. — Потряси его, что ли, по щекам побей. Нашатырь дома есть? — Откуда? — не задумываясь, фыркает Минги и во второй раз к Чану прикасается с не меньшим перепугом, чем в первый. Кожа под пальцами всё ещё ледяная — что на плечах, что на шее, что на груди, которую Минги тоже зачем-то трогает. И не только трогает — ещё и гладит, причем до странности привычно, так, как будто имеет на это право. Так, будто делать это с бессознательным человеком — не второй по степени кринжовости поступок в жизни Минги. Первый, разумеется, — это вот вся эта ситуация, которая и привела к бессознательности Чана. Отдёрнув руку, Минги наконец включает мозг и заставляет себя, не отвлекаясь больше ни на что, потрясти Чана за плечи — с такой силой, что болтается голова. — Он не приходит в себя, — докладывает Минги телефону и всё ещё продолжает всматриваться в лицо Чану в глупой надежде вот-вот получить ответ. — Хён, что мне делать? Он не просыпается! — Укуси его, — вздыхает Ёсан. — Что?! — Ну, можешь в рот ему поплевать, только сделай так, чтобы проглотил, — сжаливается тот, только от такой альтернативы Минги вовсе не легче. — Тоже не понимаешь, что ли? Тебе всё разжевывать надо? — Да нет, я понимаю, что слюна, — сглатывает Минги. Эта самая слюна, словно у собаки Павлова, тут же рефлекторно начинает выделяться так, что он чуть ли не чавкает ею, когда он осмеливается все же задать вопрос: — Но я же его укусил, это разве не ухудшит ситуацию?.. — Так ты не пей, — устало вздыхает Ёсан и вдруг неожиданно смягчается: — Ладно, птенец. Двадцать минут потерпи, скоро приедем. Духи предков, Хва мне по гроб будет должен… *** Эти двадцать минут Минги так и сидит рядом с Чаном — ему всё время хочется подумать «с телом», но это точно не тело, он проверяет, наверное, раз сто, не меньше: пульс есть, — и смотрит. Думает. В голове опять пусто. Это и первое потрясение, и последующая паника, и нежелание смотреть в глаза последствиям, и то, чем ошарашил его Ёсан — словно последняя капля. Всё это разом совершенно перегружает ему психику — и, то и дело поднося пальцы к шее, чтобы вновь почувствовать пульс, или к носу, чтобы ощутить призрачное движение воздуха, Минги просто смотрит. И подносит пальцы снова спустя всего десяток секунд, словно рыбка из мультика, у которой памяти хватает максимум на последнюю минуту. Ну, или как человек, который третий раз подряд с одинаковым интересом заглядывает в холодильник: а вдруг что-то изменилось? Укусить Чана он не может. Не тогда, когда видит отчётливо бледное, заострившееся лицо, мешки под глазами, выступающие вены — аппетит отбивает кардинально, да и возбуждение, честно говоря, тоже — и явные признаки обезвоживания и истощения, будто тот неделю в лесу блуждал. Лениво протянув руку, Минги щиплет Чана за кожу на кисти и тут же отпускает. Расправляется плохо, да и выглядит очень уж сухой: и правда обезвоживание. Минги тошнит и хочется плакать, но в глазах отчего-то сухо, и от этого ещё больнее на душе. Когда он моргает, под веками жжёт; дерёт горло. Если не укус — тогда… Какой же идиотизм, ругает он себя. Какой же идиот. Противно тебе? Глупо тебе? Почему раньше глупо не было? Почему раньше так не колебался? Как же всё… Минги даже слова подобрать не может. Словно маленькому ребенку, ему хочется заснуть обратно — и проснуться вновь во вчера, чтобы ничего этого ещё не было. Чтобы изменить уже случившееся. Он прекрасно понимает, что звучит инфантильно, но думать иначе — значит, посмотреть последствиям прямо в глаза, а Минги пока не готов. Не сейчас, пока он ещё не знает точно, в чём себя винить — в нападении на Чана или всё-таки в его смерти. Всё-таки он думает и колеблется слишком долго, потому что следующее, что приводит его в себя — это звонок в дверь. Приходится слезть с кровати и встать на подгибающиеся ноги, а потом, уже на полпути, понять, что светить голым членом — это как-то перебор, и торопливо нацепить первые попавшиеся штаны прямо так, без трусов. Существование в этом мире футболок Минги вовсе игнорирует как данность. Яйца, пока Минги идёт по коридору, уже колет дурацким швом, но выбора нет, и тянуть дольше очень хочется, но не стоит. Нужно, в конце концов, расставлять приоритеты, и пусть эти яйца вообще перетрёт, зло думает Минги, с членом вместе, ему же, может, легче будет — чем Чан всё-таки умрёт. Стоит только распахнуть дверь, как Ёсан бесцеремонно отстраняет его и проходит внутрь. За ним следом, с извиняющейся и чуть испуганной улыбкой на лице, в белом медицинском халате и с чемоданчиком в руке, чуть ли не след в след ступает высокий темноволосый парень — на вид ровесник Минги — с высокими полными скулами и большими телячьими глазами. Кожа — словно бархат, ресницы — гуще некуда, осиная талия… Типичный, в общем, вампир, понимает Минги и зло морщится. Зачем Ёсан притащил с собой этого сосунка?! Если Ёсан, к слову, себя совершенно не утруждает гигиеной, то парень скомкано извиняется и начинает возиться с обувью, пытаться разуться… — Юнхо! — раздражённо окликает его Ёсан. — Брось! Помоет потом полы лишний раз, ему полезно! Вообще-то Минги, воспитанник (почти сын) своего хённима, чистюля. И не только как воспитанник хённима, но и как человек (вампиры тоже люди), страдающий ОКР — тем более. Сантехника у него белоснежная. Потому что нервы. А полы бы помыть надо, согласно кивает он сам себе. Раз двадцать. Может быть, это мозги на место поставит… но это не точно. Да. Раз тридцать как минимум. И ванную помыть. — Простите, — снова бормочет этот Юнхо и принимается надевать только снятый было кед обратно. Странный какой-то, думает Минги, и всё пытается понять, где же он это имя слышал, но помнит только, собственно, сам факт, что слышал — и в упор не понимает, где. Причем ещё, что самое удивительное, ассоциации в голове какие-то странные. И вроде явно хочется ему доверять — просто почему-то, непонятно, почему — и настораживаться тянет не меньше. При этом этот парень ощущается неожиданно… своим, что ли, Минги понятия вообще не имеет, откуда взялось это чувство. — Юно! — рявкает Ёсан, переходя на менее вежливый стиль. Смущённо улыбаясь, тот торопливо завязывает до конца шнурок и идёт по направлению спальни всё-таки в обуви. Секунда — и оттуда доносится такой испуганный вздох, что Минги резко начинает сомневаться, что тот действительно вампир: разве будет реагировать тот, кто пьёт живую кровь, вот так вот на человека с минимумом травм? Минги заставляет себя сесть на диван, потому что колонну посреди квартиры никто не заказывал и не планировал. Руки, чтобы не тряслись, он подсовывает себе под задницу, держит своим весом и ждёт. И да, в спальню зайти он банально боится. Да, струсил. И даже не скрывает. Ни от себя, ни от Ёсана с Юнхо, которые переговариваются о чем-то в спальне, но предусмотрительно слишком тихо, чтобы можно было расслышать даже с вампирским суперслухом. Минги так, пару раз ловит своё имя, имя Чана да что-то про больницу — и всё. Никакой конкретики. Вернувшегося Ёсана он встречает, словно провинившийся школьник, взглядом в пол, потому что посмотреть тому в глаза кажется смерти подобным. И стыдно, и больно, и противно видеть то, что он увидит в первую очередь из-за того, что с увиденным он совершенно согласен. — Доигрался? — равнодушно спрашивает Ёсан. — Что с ним будет? — не поднимая глаз, вопросом на вопрос отвечает Минги. — Он выживет? Ёсан колеблется. — Очень хочется сказать «нет», да тебя, идиота, жалко, — в конце концов заявляет он. — Не знаю я, ну, сейчас Юно выйдет, всё объяснит. Юно-я? Словно подслушивая, Юнхо выходит именно в тот же самый момент, сдёргивая одноразовые медицинские перчатки и сворачивая в комок. — Куда можно выкинуть? — виновато спрашивает он и, повинуясь указующему жесту со стороны более внимательного Ёсана, ненадолго уходит в сторону кухни. Уходит в тишине и возвращается спустя несколько мгновений в тишине. Давящей, злой, душной. — Я забираю пациента, — бледно улыбается Юнхо. — Вы в курсе, Минги-сси, про моё отделение? Если не получится спасти человеческими средствами, я его обращу. — Вы имеете право? — медленно спрашивает Минги. Не спорит. Как он может? Какой бы безумной тавтологией это ни звучало, уж он-то права спорить не имеет. Юнхо, уставясь в пол и кусая губы, кивает. О праве на обращение Минги раньше только слышал вообще, что так бывает — что государство в каких-то исключительных случаях выдает лицензию на единоразовое или неограниченное в числе право на превращение людей в вампиров без наказания. Конечно, какие-то условия всё равно есть. Например, Минги вроде как слышал рассказ про нечто подобное у командира роты спецназа, и это право действовало у него только на территории боевых действий, причем только по отношению к своим и только давшим согласие. И, в общем-то, до сих пор Минги думал, что это байка. Теперь вот оказывается, что какой-то врач имеет точно такое же право, причем неизвестно за какие заслуги. А Минги, к слову, идиот, укоряет он сам себя: надо бы радоваться, что Чан в любом случае выживет, а не бояться посмотреть ему — живому — в глаза. И-ди-от. Полный. Да и не только Чану так-то. Только на Юнхо поднимать глаза и не стыдно: может быть, потому что этот Юнхо сам себя явно чувствует неудобно, причем совершенно без повода. Странный он. О Чане почему-то думать не больно. Минги кажется, что ему словно укол обезболивающего в душу сделали. И даже не потому, что не болит в принципе, а потому, что внутри всё будто онемело. Будто пройдёт время — и окажется, что внутри только осколки. Сейчас, пока ещё не больно, Минги торопливо спрашивает: — Доктор-ним, вы сообщите, когда станет известно, как всё… как он? — Конечно! — Юнхо одобрительно улыбается и мягко просит: — Соберите вещи пациента, пожалуйста. Впрочем, я думаю, что он сам вам сообщит, как только придёт в себя. Звучит, честно говоря, совершенно не утешающе. Более того, Минги совершенно отчётливо ощущает, как дрожь в конечностях становится только сильнее, и неловко кивает. Вещи Чана оказываются преимущественно в спальне. Только телефон — мертвый, не реагирующий на кнопку включения — оказывается на кухонном столе рядом с забытым талоном на кровь. Минги с ужасом вспоминает, что вообще-то курьер должен был приехать сегодня, и осознаёт, что теперь придется ехать в офис, писать заявление и демонстрировать всем своим видом, что не сошёл с ума на агемоглобиновой диете. Офис, к слову, аж в Инчхоне, ехать туда — ад. Не выглядя хоть сколько-нибудь напряжённым, Юнхо с лёгкостью прямо на руках вытаскивает те… то есть Чана из спальни, уже одетого отчего-то в шорты Минги, и замирает в районе того самого коридора, с которого всё и началось. — Ёсан-хён, — вежливо просит он. — Возьмите вещи, пожалуйста. Мне… несколько неудобно. Равнодушно кивнув, Ёсан протягивает руку и тут же опускает её обратно: у него звонит телефон, который, по закону подлости, находится именно в правом кармане, то есть со стороны поднятой руки. И, пока Ёсан отвечает собеседнику, Минги так и стоит, нелепо протягивая пакет. Расстроенно вздохнув, Юнхо маневрирует, приближается почти вплотную — и забирает его сам. Минги ему и благодарен, и одновременно он тут же забывает вообще, что у него этот пакет был, потому что вдруг слышит знакомый тембр из динамика и наконец обращает внимание на разговор. — Да, — обречённо вздыхает Ёсан. — Нет, я не смогу, прости, Уён-а, меня уже сегодня экспроприировали бесплатной тягловой силой. — Пауза. — Нет, я уверен, что ты один не справишься. Впрочем, у меня тут есть кое-кто, кому как раз нечем заняться. — Снова пауза, на этот раз более длинная. — Да знаешь ты его, не ной, птенец Сонхвы это. Да Минги, Минги, кто же ещё, нет, он не занят, да, Уён-а, он с удовольствием тебе поможет, я тебя уверяю. Куда ему подъехать? Хорошо, через двадцать минут он будет там. Не плачь, Ён-а. Потерпи ещё немного. Вместе с этим обещанием Ёсан ободряюще улыбается и наконец вешает трубку, мгновенно превращаясь из нормального человека в прежнюю привычную Минги ледышку, и смотрит на него, задрав брови. Когда же до Минги не доходит, он недовольно качает головой: — Оденься. Через двадцать минут тебе нужно быть у здания охотничьей тюрьмы. Вам выдадут на руки Сонхву. Минги моргает раз, другой, третий… и потом до него вдруг доходит, но сил радоваться почему-то всё равно нет, так что он просто держится за дверной косяк и крепко сжимает пальцы, уговаривая себя, что громкий треск ему просто чудится. Обманывать себя — это так приятно. Ёсан молча похлопывает его по плечу, но потом, судя по всему, всё-таки спохватывается. — Лучше предупредить, да? — морщится он, будто продолжает вслух спор с самим собой и чуть трясет головой. Смотрит на Минги — и впервые это «снизу вверх» действительно и есть снизу вверх, потому что в глазах Ёсана, пожалуй, есть что-то жалобное. — Позаботься о них, Минги-я, ладно? Пусть он впервые выпьет, будучи в твоих руках, ладно? Неважно, от кого из них, но ты должен будешь ограничить его объёмом от пятиста миллилитров до литра. Больше — опасно для жизни. Меньше — он не вытянет, не восстановится, и так на грани допустимого… Духи предков, хорошо, что их у него двое… — Выражение лица Ёсана на мгновение искажается болью: — Ты тоже вампир, Минги-я, ты должен понять, каково это. И удержать его, он же совсем слабый сейчас. А Чанбин удержит Уёна, чтобы тот не натворил чего. Минги рефлекторно кивает: дурацкий вопрос про «двое» оказывается, собственно, дурацким и снимается как неактуальный. Правда, он не имеет ни малейшего понятия, как будет объяснять Чанбину, что тот тоже должен подставить горло — но ради хённима уж как-нибудь объяснит. В груди, правда, жжёт, но он уже почти привычно игнорирует это чувство. И вроде бы всё — теперь уже пойти одеться бы да поехать, но Ёсан, оказывается, на этом не закончил. Помахав Юнхо рукой, мол, иди уже, не тяни, сам он всё равно ненадолго задерживается и заботливым жестом, выдающим очень глубоко спрятанную нервозность, быстро проводит ладонями по плечам Минги, спускается к предплечьям. На миг ловит запястья, но вновь расслабляет хватку и сжимает пальцы снова лишь на его ладонях. Минги неверяще пялится на него во все глаза: это Ёсан прижимает его руки к своей груди? Это он глядит так открыто, как Минги никогда не видел вообще и не думал, что тот так умеет? — Минги-я, — снова зовёт Ёсан. — Года идут и традиции меняются. Не думал, что скажу это именно я, не думал, что это случится всего через год — но прошло твоё время быть птенцом. Ты сделал уже все ошибки, так используй собственный опыт и не дай Сонхве сегодня повторить их. Будь сильным. Если бы Минги такое услышал, например, от хённима, он умер бы от гордости. Сейчас он, кажется, умирает от боли — и то это не точно. Трехсотлетний вампир приравнял его ко взрослым… к самостоятельным… к тем то есть, кто — не Минги, Минги, видимо, по физиологии пока не тянет — мог бы уже в таком статусе заводить себе собственных птенцов. А Минги и не рад. Минги пытается осмыслить, как Ёсан вообще пришёл к выводу, что ему, то есть Минги, после случившегося недавно можно доверить что-то самостоятельное, тем более заботу о Сонхве. Судя по тому, как это всё выглядит, Сонхва Ёсану очень дорог, хоть Минги и не знает совсем ничего об их знакомстве. Впрочем, какое знакомство — как вообще Ёсан углядел в Минги того, кому можно доверять в принципе? Сам же недавно идиотом называл, да и не только идиотом, кажется. А теперь — такое. Нет, черт, о том, что было недавно, лучше не думать. И на приоткрытую дверь после ухода Юнхо лучше не смотреть, как не думать и о том, что при Юнхо как-то всё легче переносилось. Сонхва. Хённим. Не отвлекаться. — Я обещаю, — сдавленно шепчет Минги и закрывает по-прежнему болезненно сухие глаза, чтобы не рвать себе остатки души той признательностью, с которой смотрит на него Ёсан.