Колесо Фортуны выпадает дважды

      Окутанная приятным сумраком на холме возвышалась усадьба. Светлая и одинокая, словно неприступная крепость. Чтобы достигнуть ее нам пришлось объехать склон и подняться практически с другой стороны. Перед усадьбой была небольшая площадь, посреди которой рос одинокий дуб. Прямо напротив парадного входа мрачная парковая аллея, кажется, переходящая в лес. В сумерках парк чудился таинственным и странно манящим. В шепоте крон словно скрывались чьи-то голоса и перешептывания. Я была городской жительницей, наверное, приехать сюда, столь круто сменить пейзаж — уже своего рода часть духовного исцеления. В том смысле, что здесь ничто не навеивало воспоминания о Владимире, о жизни в Лондоне, обо всех прочих бедах.       И все же, мне было бы куда спокойнее, знай я, что Рождествено находится в страшной глуши, настолько далеко ото всех, насколько это возможно. Но нет, угодья госпожи Дубовой, вероятно к ее большой радости, разделялись пополам широкой дорогой, которая, как мне объяснили на одной из станций, вела в сторону Пскова и дальше, в Европу. Мне бы хотелось, чтобы место, где я решила скрываться от досужей молвы, и в самом деле могло меня укрыть. Сделать невидимой и недосягаемой. Но увы.       Я вышла из экипажа. На крыльце стояли три женщины и унылого вида слуга. Он быстро подбежал и принялся помогать сгружать мой багаж. Тем временем мадам Дубовая первой направилась мне навстречу. В темно-красном модном платье, она едва ли соответствовала образу собственного же поместья.       — Душа моя, мне так жаль! — госпожа Дубовая обняла меня, как обняла бы давняя подруга. И этот ее жест лишь укрепил меня в уверенности, что я приехала сюда не зря.       — Я ценю вашу добрату, мадам...       Она меня перебила:       — Нет, не нужно, я просто Пелагея, — она погладила меня по руке со страшной тоской глядя на черный рукав моего платья.       — Позвольте представить вам, княгиня..       — В таком случае, я просто Роксана, — перебила ее уже я.       — Разумеется, Роксана, — женщина мне мягко улыбнулась и словно подозвала домочадцев ближе. — Итак, позвольте вам представить: моя добрая подруга Лизавета и наша воспитанница Мариша.       — Я рада, что вы приняли приглашение Палаши, — Лизавета говорила тихо, можно сказать устало, — надеюсь, что пребывание здесь сможет хотя бы немного облегчить вашу скорбь... если это вообще возможно.       На последних словах женщина поморщилась, словно знала о подобной скорби. Словно и в самом деле могла меня понять. Лизавета была одета куда проще своей подруги, хотя держалась куда величественнее.       — Нам вечно не хватает здесь новой крови! — воспитанница Дубовой прищурилась.       Эта смуглая рослая девушка показалась мне странно знакомой.       — Мы прежде с вами не встречались? — не сдержала любопытства я.       — Едва ли, — она пожала плечами, — я в городе-то в последний раз была лет десять назад.       — Мариша, покажешь Роксане дом? А мы распорядимся подавать ужин, — Пелагея похлопала девушку по плечу.       — Разумеется! Пойдемте, Роксана, — она просто махнула мне рукой.       С Маришей было странно спокойно. Если все вокруг мне соболезновали, то Мариша — нет. Она словно не понимала моего горя, игнорировала мою утрату. И эта ее энергичная беззаботность словно на меня перекидывалась.       Мы вошли в просторный холл. Две парадные лестницы вели на второй этаж.       — Справа у нас гостиная, мы там обычно вечера проводим. Внизу также есть библиотека, музыкальный салон, будто кто-то у нас здесь музицировать любит, — девушка хмыкнула. — Нам нужно на второй этаж. Вещи, которые вы прислали заранее, уже разместили в вашей комнате.       Мариша легкая и энергичная напоминала синицу. Она скакала по ступеням, отчего юбка ее голубого простенького платья подпрыгивала, оголяя босые ноги. Как было странно видеть воспитанницу знатной дамы босиком.       — Собственно, вот ваша комната, — Мариша распахнула передо мной дверь. — Хорошо, что вы приехали, она у нас пустовала с двадцать пятого года. Представляете?       — Простите, я не разговорчива в последнее время... — мне показалось, что Мариша ждет какой-нибудь моей реакции.       — А, глупости! — отмахнулась девушка. — Все мы понимаем. Вы главное не сильно церемоньтесь. Мы с тетками — люди простые... Одетые только хорошо! — она рассмеялась.       — Тетками? — переспросила я неизвестное слово, хотя по контексту успела догадаться, что оно значит.       — Вы так складно по-русски балакаете, что я и забываю, вы у нас девушка заморская!       Концентрация неизвестных мне слов возросла, но я уже не стала ничего уточнять.       — Я приглашу вашу горничную, через час мы будем ужинать... Поздновато, конечно...       — Простите, Мариша, но я совершенно не голодна... Могу ли я проявить невежливость и остаться в комнате? — я потупила взор.       — Не голодны? Зря! Лучшее, что дает Рождествено — еда. Но дело ваше! — она снова пожала плечами. — В любом случае, велю вашей горничной подняться и вас раздеть. У нас здесь слуг практически нет, надеюсь, вас это не смутит...       — Ничуть! — вырвалось у меня. — Я сама выросла в скромном доме, у нас была одна лишь экономка.       — О? Ну, тогда вам не привыкать. Так что, располагайтесь и меньше о нас думайте. Здесь все всегда все понимают и никого не осуждают... Почти никого... Но это уже сплетни, а сплетничаем мы в гостиной на первом этаже. — Мариша говорила быстро, словно опасалась позабыть какую мысль.       Я осталась одна. Светлая комната. Большая и удивительно уютная. Подошла к окну, распахнула его. Прохладный вечерний воздух. И поразительная тишина.       Внизу склона, на котором располагалась усадьба, текла река, а на другом берегу виднелась церковь. Я оперлась на подоконник. В самом его углу, словно ножиком, выцарапаны две буквы: Л и Н, а дальше маленькое кривое сердце. Наверное, прежняя владелица комнаты сидела у этого окна и в сладостных мечтах о счастливой любви выводила заветные инициалы. Хотя, Л — это же Лизавета. Что если та хмурая женщина когда-то была хозяйкой комнаты и тоже кого-то любила? Скорее всего так и есть.       В комнату вошла горничная. Одна из тех безликих служанок, которые перешли мне в наследство от Владимира. Я скучала по Морган. Как жаль, что она не отправилась в Россию вместе со мной. Горничная помогла мне раздеться. Все это в полной тишине. Как мучительно.

***

      Я вышла на крыльцо. Двор тонул в приятных летних сумерках, которые в Петербурге растягивались на часы. Неужели я проспала весь день? Светло-серые стены усадьбы Рождествено потрескались. Дом казался старее, чем вчера. Побелка на колоннах потрескалась, а через краску фасада проступала голая древесина. Несмотря на то, что меня встречали лишь хозяйки дома, а сама усадьба казалась настолько безлюдной, что я смело предположила будто здесь и вовсе нет прислуги, сейчас, на ступенях и вокруг подъездной дорожки выстроились десятки служащих. Быть может приехал еще более знатный гость?       Я стояла позади и из-за низкого роста изо всех сил старалась высунуться из-за широких плеч собравшейся толпы. Передо мной суетился парнишка лет пятнадцати, а, может, и младше. Рослый и активный, своим нетерпением он словно старался поторопить гостя, поднимавшегося в экипаже на холм. Он толкнул в плечо хрупкую девушку со светлыми волосами, убранными в аккуратную немного старомодную прическу, светлое платье которой подчеркивало тонкость талии. Есть такие девушки, которые словно солнце источают ауру благородства. Если честно, она куда больше напоминала воспитанницу Дубовой, нежели босоногая Мариша.       — Не до тебя, Кириллушка! — отмахнулась аристократичная незнакомка.       — Ну, да, задирай нос, пока время есть, госпожа Сашка! — фыркнул Кириллушка.       Сашка, видимо хотела что-то ответить, но экипаж, наконец, остановился напротив нас. Я заметила, как она вцепилась в руку рядом стоящей служанки. Девушка никак не отреагировала на это движение, лишь носок ее башмака выстукивал нервозный ритм.       Из экипажа выскочил мальчишка лет семи. Он явно был счастлив, что дорога наконец преодолена. Он уже начал что-то громко говорить, но тут заметил сколько людей и точно решил нырнуть обратно в экипаж. Но оттуда уже выходила воодушевленная женщина с огненно-рыжими волосами. Она была так похожа на госпожу Дубовую, наверняка ее родственница, быть может, младшая сестра?       — Глянь! — тихо воскликнул Кириллушка, выражая общее оживление.— Не может баба с таким лицом злодейкой оказаться!       — Лариса Константиновна, добро пожаловать, мы ждали вас позже… — начал бойкий мужичонка, горделивый и важный, имевший вид большого начальства.        Мне показалось, что все вздохнули с облегчением. Кого же они ожидали увидеть, раз так тревожились? Впрочем, радость их длилась недолго: рыжая девушка лукаво улыбнулась и махнула в сторону экипажа: — Приятно знать, что вы нас ждали, но я Пелагея Макаровна, вот Лариса Константиновна.       Пелагея Макаровна? Не так ли зовут Дубовую? Голова закружилась. А на площадь, наконец, вышла высокая девушка с широкими плечами и золотистыми волосами. Она была одета в траурное платье. И все же... Я не успела рассмотреть лица. Очередной кошмар. Как хорошо, что в этом сне не было той жуткой тени. Как было бы славно, если бы этот монстр остался в Петербурге, если бы больше не заходил в мои кошмары.       — Роксана, вы у нас уже вторую неделю гостите, а на улице практически не бываете!       Я вздрогнула и обернулась. Мариша вошла в мою спальню без стука, словно морская волна окатила меня жизненной энергией.       — Если вы не желаете, я тотчас уберусь отсюда прочь! — воскликнула она, словно вспомнив, что я в трауре.       — Нет... — рассеянно проговорила я. — Я буду счастлива вашей компании.       Я бросила взгляд на подоконник с выцарапанными буквами. Большую часть дня я сидела именно там. Смотря то на буквы, то на реку.       Вслед за Маришей я покинула дом. Идеально выкрашенные стены. Совсем не те, что были во сне. Я встряхнула головой, пытаясь вытряхнуть назойливые мысли.       — Пойдемте в парк, если вы располагаете временем, можем дойти до пещер и святого источника.       — Да... — я понимала, что дала ответ верно, но не была уверена, что поняла предложение.       Мы углубились в парк. Ровные деревья. Высокие и такие спокойные. Широкая аллея, а за ней и в самом деле лес.       — Можно было бы здесь разбить прекрасный парк, но есть что-то прекрасное в этой дикости! — словно прочитала мои мысли Мариша.       Я не была уверена, что мне и в самом деле нравится дикая природа. Однажды я уже шла пешком из отцовского поместья в Лондон. Воспоминания от той долгой прогулки остались не самые приятные.       — Палаша сказала, что вы прежде в Лондоне жили. Как там на чужбине?       Мое молчание ничуть не смущало Маришу. Она всего лишь начинала говорить на новую тему. И так мы стали гулять с ней практически каждый день. Поначалу я и правда отмалчивалась, но чужое счастье заразительно. И вскоре мои ответы стали обширнее, а улыбки менее вымученными. Так прошел месяц жизни вдали от города. Я привыкла к мрачному парку, мне нравилось идти до источника и пить из него ледяную воду. Нравилось заглядывать в пещеру, рассматривать древние наскальные узоры.       В доме Пелагеи не было правил. Она любила наряжаться в модные платья и менять костюмы по несколько раз в день, Лизавета предпочитала по утрам в одной сорочке ходить на берег и молиться. А Мариша словно легкий ветер исчезала из усадьбы, а затем сквозняком проносилась по коридорам, стуча босыми пятками по паркету. Здесь была свобода. Я и сама быстро отослала в город свою бесполезную горничную, а тяжелые траурные платья сменила на легкие и летние. И никто меня не осудил.       Как-то раз во время грозы я разговорилась с Лизаветой. Мы говорили о каких-то пустяках. Я не помню, как дошли до той темы, но в какой-то момент она взяла меня за руку и словно не мне, а самой себе сказала:       — Боль утраты никогда не станет слабее, но с каждым днем вы будете учиться жить, а эту печаль прятать все глубже и глубже в недра памяти. И однажды поймете, что в вашем новом мире нет места для той тоски.       Мне не понравилась эта мысль. Не понравилась тем, что была абсолютной правдой. Я и в самом деле больше не горевала по отцу каждый день, я и в самом деле стала делать расклады на Лару реже. А ее портрет тихо пылился в вещах. Мне все еще не хватало Владимира, но я уже свыклась с мыслью, что он мертв.       — Ты грустна сегодня, Рокс, — заметила Мариша, когда мы с ней улеглись на берегу реки.       — Я задумчива, — поправила ее я.       — О чем задумалась? — Мариша повернула веснушчатый нос в мою сторону.       — Хочу начать писать новую книгу.       — О! Так ты из писателей? — восхитилась Мариша. — Обожаю людей, склонных к изящным искусствам!       — В Лондоне я была даже известна, — вздохнула я.       Всего несколько месяцев назад у меня была совсем другая жизнь. Знает ли миссис Кроун о том, что я стала вдовой? Владимира в Лондоне знали хорошо, наверняка такая новость уже добралась и туда.       — Я б попросила почитать, но по-англицки не обучена... У меня в семье только один брат обучен всему такому был. Он и песни пел и по-французски балакал. А знал ли он английский? — девушка задумчиво уставилась в небо.       — Не знала, что у тебя есть брат...       — О, я ж из крестьян, у меня родни тьма! Да только всех разбросало по миру после мамкиной кончины.       — Мне жаль...       — Не стоит, ей срок пришел, — девушка хотела что-то добавить, но передумала и вновь вернулась к книгам: — так и о чем писать будешь?       — О девушке, которая видела больше, чем должна была...       — Подглядывала что ли? — рассмеялась Мариша.       — Нет, — я тоже рассмеялась, — во снах она могла видеть больше... — я задумалась, подбирая верное слово, — она как будто видела сквозь время и миры...       — Будущее видела? — Мариша оживилась и приподнялась на локтях.       — Скорее прошлое и настоящее, — когда я думала над этой идеей, она казалась мне ясной, но вот я пыталась подобрать верные слова и не могла.       — Глупый талант, — покачала головой Мариша, — что сложного в том, чтоб прошлое видеть? Воспоминания они ж просто в воздухе летают. Лови не хочу!       Девушка улеглась обратно. Теперь уже я удивленно привстала, пытаясь понять, говорит ли она правду или просто шутит.       — Мариш, ты выходит прошлое видеть можешь? — несмотря на опасение показаться дурой, уточнила я.       — Конечно, если б не умела, стала бы жить там, где все о счастливом детстве напоминает? Я может такая радостная вечно лишь оттого, что в любой момент к мамке вернуться могу!       Мариша вытянула руку вверх, словно пытаясь дотянуться до солнца.       — Ты меня, Рокс, теперь слабой на голову считать будешь?       — Вовсе нет! — я быстро уселась на траве и перехватила ее руку.       — А следовало бы, — она сощурилась и рассмеялась, показывая, что все ею сказанное страшная глупость, — доверчивая ты, княгиня.       Я обижено выпустила ее пальцы из своих. На короткое мгновение мне показалось, что я не одинока, что я наконец-то нашла подругу, способную, как и я, видеть чуть больше. Я совсем уж раздосадовалась и под мольбы о прощении, мешавшиеся со смехом, отправилась обратно в дом.