presque vu: цикл Мóрана

люди любят играть с судьбой, наивно думая, что она им хоть раз поддастся.

В то сентябрьское утро было тихо. Смолкли зяблики, спрятались мыши, даже ветер затих. В молчаливом ожидании замер мир. В одном из домов, спрятанная в дальней комнате, кажется, даже от самого Всевышнего, рожала женщина. Роды шли тяжело: сил было мало, ребёнок не шёл, тело с ночи разрывало от боли. Мир кружился разноцветными пятнами, вот-вот грозился померкнуть, но женщина не проронила ни слезинки, не вскрикнула. Всё терпеливо гладила опустившийся живот, смотрела на небо через небольшое окно и тужилась. Её муж сидел рядом. Бледнее мела и тише травы, он держал женщину за руку, клал ей на лоб холодную тряпку и готов был молиться, если бы знал, кому. Он не знал наверняка, о чём она думает, но взгляд пугающий и болезненный пробирал до самых костей. Мужчина старался не смотреть ей в глаза. Силы женщины утекали, как песок сквозь раскрытые пальцы, и дыхание становилось тише. Иногда мужчине казалось, что она умирает: он то и дело проверял, как высоко вздымается её грудь, дрожат ли ресницы. И чудом каждый раз, когда надежда ускользала и сердце болезненно падало вниз, она открывала глаза и переносила очередную схватку. Наконец, в утренней тишине раздался плач. Надрывный, отчаянный, первый звук явившегося на свет ребёнка снова запустил ход времени. Ветка яблони стукнула об оконную раму, женщина громко выдохнула. — Дай его мне, — тихо попросила она, когда её супруг уверенно перерезал пуповину. Он аккуратно поднял плачущий кровавый комочек и положил на материнскую грудь. Погладил измученную по голове. — У нас сын, — сказал он так, будто не знал. — У нас сын, Моран, — медленно повторила женщина, вслушиваясь, как ребёнок, прижавшийся к материнской груди, затихает. На смену физической боли пришла боль осознаний. За окном медленно вставало солнце — утро никак не хотело наступать. В полутьме женщина укрывала спину сына подолом платья. Мужчина накрыл их одеялом, опустился перед постелью на колени и поцеловал: сначала влажный лоб жены, затем — сына. Почувствовал, как сердце дрогнуло и будто раскололось надвое в момент, когда от прикосновения ребёнок снова тихонько захныкал. На груди его любимой женщины путь свой начинал его сын. Мальчик, забравший себе грех своих родителей. Маленький мальчик, несущий смерть. — Принеси воды, — тихо попросила женщина. Словно чувствуя, какие мысли роятся в голове её мужа, она изо всех сил прижала ребёнка к себе. Взглянув в глаза, отражавшие темноту, мужчина вышел. Мать же, последний раз взглянув на небо, прижалась губами к влажной детской головке. Последнее, чего хочется матери выстраданного ребёнка — потерять его. И она совсем не была готова терять сына. Из последних сил женщина погладила ребёнка по голове, сосчитала морщинки в уголках глаз и шепнула: — Ты — Феликс. Ты приносишь счастье. Ты — Феликс. Мужчина, стоящий за дверью со стаканом воды, стёр слезу со щеки. Он чувствовал, что она сделает это, и всё равно позволил. Второй раз проявил слабость и трусость, второй раз позволил судьбе измениться и принести неизвестность. Моран позволил ей назвать сына не так, как ему было уготовано. Он позволил ей попробовать изменить судьбу — и в этот момент почувствовал, что окончательно стал человеком. Только человек, зная самую тяжёлую правду, может верить в спасение. Только человек может надеяться обыграть тех, кто в игре тысячелетия. Величайшая глупость — теперь стала и его. Когда Моран вернулся в комнату, его жена была уже мертва. Ребёнок спал на её остывающей, разорванной от любви груди. Через окно на кровать пробивались долгожданные солнечные лучи. Его возлюбленная выбрала руки Ангела обречённых. Моран её не винил. Наверное, на её месте он поступил бы так же. Наверное, оттого, какой бесстрашной была эта женщина, он и влюбился в неё однажды. А сейчас всё, что осталось от их любви — это остывающее тело, горсть воспоминаний и ребёнок, что никогда им не принадлежал. Феликс, который никогда не должен был быть назван так, но оказался назван. Феликс, на нитях души которого всегда будет печать, и кто знает, в какой момент Он её отыщет. Моран растил ребёнка и каждый день боялся. Боялся, помнил и молился. Смерть и жизнь годами ходили за Феликсом по пятам, тянулись к нему, как мотыльки тянутся к свету. Мальчик, несущий смерть, пытался нести счастье. Однако солнечные лучи оказывались обжигающе горячими, а улыбка — острой. Моран смотрел с молчаливой болью и безграничной любовью. Ждал, когда Феликс ему ярко-ярко улыбнётся, потому что тогда и для него наступит конец. Это произошло точно на восемнадцатый день рождения его сына. В полночь Морана забрал Ангел обречённых.