presque vu: цикл Мóрана

круг замкнут, осталось лишь снова дойти до старта.

Университет искусств — это огромное готическое здание, больше похожее на замок, чем на учебный корпус. Раньше его изображение печаталось почти на всех рекламных листовках, и маленький Феликс всегда с интересом их рассматривал. Он даже не знал, что значит слово «университет», когда впервые сказал отцу, что хочет увидеть это здание. Вживую оно выглядело ещё лучше, чем на картинках: величественные светлые стены, высокие колонны, золотые узоры по краям расписанных углов. Феликс чувствовал необъяснимое спокойствие, прикасаясь к месту, которому более сотни лет. Каждый кабинет, каждая деталь и угол в широких коридорах говорили: «Это и есть храм творцов». Когда он впервые увидел коридоры университета, ему было десять. С тех пор желание прикасаться к искусству и создавать его ходило по пятам. Отец отвёл его в художественную школу, потом на фортепиано, потом на скрипку. Он водил везде, куда покажет маленький пальчик мальчика-солнышка, а тот жадно впитывал всё, что говорят преподаватели, и всё равно остановился на живописи. Его картины хвалили. Его набросков пугались. Его работы боготворили. Феликс рисовал людей. Их образы приходили из головы. Выпрыгивали из внимательных зрачков и будто сами ложились на карандаш или кисть — Феликсу оставалось только обвести невидимые линии. Иногда люди с портретов были ему знакомы: он видел отца, учителя музыки, мальчика с соседского двора, недовольную соседку. Иногда же образы с картин захватывали дух даже у него самого. Настолько глубокими и живыми получались выражения лиц или позы, что Феликсу казалось: вот-вот кто-то выпрыгнет из холста и вытянется во весь рост. Отец всегда говорил, что Феликс талантив, хоть и был скупой на ласку. Не доверять ему оснований не было, поэтому Феликс верил и тихо радовался. Его рисунки, картины и наброски продолжали украшать собой дом. Их создавалось много: одно время листами были завалены все столы. Во время рисования Феликс чувствовал себя не таким одиноким. Из-под руки рождались новые собеседники, друзья, знакомые — даже если они никогда не встречались в реальной жизни. Всего на долю секунды вышедшие из-под кисти глаза оживали, и рисунок считался законченным — Феликс знакомился с новой историей. Всего один миг, всего один взгляд и горло обволакивал вязкий ком, что падал в желудок на глубоком вдохе. Ощущалось, как облегчение. А затем мысли снова становились неприкаянно одинокими — и так до следующей картины. В университете рисовать и писать приходилось много, но это редко были портреты. Их учили создавать предметы, здания, оставлять тени — Феликс перепробовал всё, что предлагали, но всё равно не чувствовал ни капли того, что ощущает, создавая жизнь. И пусть преподаватели всегда успокаивали его и ставили «отлично», Феликс им не верил. Отцу верил, а им — нет. Предметы, здания, леса, цветы — у него в руках это всё не жило. У Джиюн, его одногруппницы с первой парты, всегда получалось живо рисовать цветы: вот-вот, казалось, они вздёрнут цветастые головки и подставятся тёплым солнечным лучам. У Сынмина получались здания: величественные и глубокие, каждое из них несло отдельный смысл и историю. Однажды Сынмин нарисовал здание университета, и Феликс не смог отличить ощущения от тех, что получал при просмотре фотографии. Казалось, в окнах актового зала от софитов даже бликует свет, а окна лекционной горят толпой студентов. У него же так никогда не получалось — он и не старался. Попробовав всё, он решил, что будет рисовать портреты всегда — какую бы задачу перед ними не ставили. Сначала преподаватели бесновались. Мол, кто пишет портреты домов, кто рисует девушек с глазами-маками, с руками-тюльпанами? Бесновались, но тайком восхищались. Потому что там, за цветастыми, оконными, круглыми и разноцветными глазами прятались наброски самых настоящих, человеческих — и любой рисунок в руках Феликса приобретал знакомую глубину. Джисон — парень, с которым они часто сидели за одной партой — на его картины всегда глубоко вздыхал. Феликс отводил взгляд, чтобы не заметить спрятанное под кожей, но всё равно чувствовал, насколько тот был в восторге. — Тебе можно уже сейчас свои выставки организовывать, — часто говорил он, рассматривая очередной портрет девушки-многоэтажки. Руки её то тут, то там вспыхивали огнями из окон, глаза горели лампочками с потолков, под ключицей мигали рождественские огоньки. Феликс прятал смущённую улыбку и водил ногтем по краю холста. — Скажешь тоже. Прямо с твоими пейзажами разве что. Джисон писал пейзажи, в которых хочется быть. В них деревья щекотал ветер — хотелось обнять, в траву опустить ноги, пробежать босиком до самого небосвода. На его пейзажах просыпалось и засыпало солнце, между ветвей качались птицы и рождались муравьи. Джисон был очень талантлив. Феликс бы очень хотел с ним дружить. Хан Джисон выглядел, как идеальный друг: светлый, улыбчивый, очень понимающий. Но ещё Феликс знал, что ничего хорошего с этой дружбы не получится. Что, скорее всего, не успеет пройти и полугода, как Феликс назовёт его своим другом, и Джисон умрёт. Идеальный погаснет. Так было всегда — так будет и в этот раз. Его друзья умирали всегда. Болели, попадали в аварии, выбрасывались из окон. Феликс не мог вспомнить ни одного старого друга, который бы остался в живых. Он не мог вспомнить ни одного человека из своего прошлого, который бы остался в живых. Сначала это казалось просто странным совпадением: люди болеют, с ними случается всякое, и никто не застрахован от несчастных случаев. Но к пятнадцати годам Феликс окончательно понял — дело в нём. В тот день умер его друг, и это были пятые похороны за год. Феликс быстро смекнул: все, с кем он становится ближе, почему-то уходят из жизни. Джисону такой участи он не хотел. Джисон внимательный и принимающий, поэтому никогда не давил. Они неплохо общались в университете: Феликс узнал, что Джисон встречается с парнем на пару курсов старше, любит фотографировать и сырные шарики, а Джисон — что Феликс почти всегда рисует, слушает одну и ту же песню на повторе часами и не любит лето. Для знакомых этого было достаточно. Джисону не обязательно было знать, что Феликс один. Необязательно знать, что в его доме, кроме картин и книг, нет ничего, что несло бы в себе хоть малое отражение души. Никому не нужно знать, потому что к одиноким и страждущим тянутся добрые души, а Феликс такие ест на обед. И ему было очень страшно каждый раз, когда Джисон ощущался ближе, чем должны быть простые знакомые, когда они на секунду пересекались взглядами и Феликс замечал этот тёплый живой огонёк. Огонёк трясся от широкой улыбки и совсем не боялся потухнуть. — Иногда ты на меня так смотришь, что я мог бы подумать, что ты влюбился, — отметил Джисон, рисуя косички на полях тетради, пока они сидели на одной из лекций. Феликс тогда смущённо спрятал лицо в тетради и подбирал слова, пока тот не дополнил: — Если бы не знал, что ты со всеми такой нелюдимый. Феликс, который выглядит как солнышко и притягивает внимание почти всех студентов университета от первых до последних курсов, боялся каждого, как огня. Кто-то его за это считал высокомерным, кто-то — изгоем, но пока все люди из его периферии были живы, он не обращал на это внимания. Терять — это очень больно. Терять, понимая, что люди уходят по твоей вине — это больно вдвойне. Повторять этот опыт он не имел ни малейшего желания. Поэтому, когда на пороге лекционной появился новый человек, он даже не поднял голову со стола. Среди общей толпы заходящих он бы и не заметил чужой макушки — всегда старался не запоминать людей, чтобы случайно не выловить взглядом. Не заметил бы, не очертись эта макушка во весь рост прямо на их ряду. — Привет, — сказала она, обретая и другие очертания: вытянутое лицо и тёмные волосы, пухлые губы, родинка под глазом. Выше Феликс не смотрел, пихнул в бок отвлёкшегося на что-то Джисона. — О, ты. Я тебя не видел, ты новенький? — Джисон намёк понял сразу, поэтому перевалился через парту, помогая Феликсу избежать неловкости. Макушка не растерялась. — Да, я перевёлся к вам только что. Меня зовут Хван Хёнджин, пожалуйста, позаботьтесь обо мне. Они перебросились ещё парой фраз, а Феликс старательно пытался сделать вид, что его между ними не существует. Судя по тому, с какой скоростью внимание нового студента снова вернулось к нему — не получилось. Его одежда, голос и аура совсем не совпадали с тем, что именно он говорил. Мягкий тон и дружелюбие казались наигранными на фоне дорогущих штанов, позолоченных запонок в рубашке и лёгкой хрипотцы. Но Феликс списал всё на то, что плохо разбирается в людях. В конце концов, новенький здесь именно Хёнджин. Хёнджин — парень, у которого даже имя звучало, как дорогой одеколон. — А тебя как зовут? — подперев подбородок рукой, спросил он. Феликс заметил этот жест боковым зрением, но не повернулся. Странное чувство возникало у него, просто сидя рядом с этим человеком. Незнакомцы всегда производили на него двоякое впечатление. С одной стороны, с ними он всегда мог быть более открытым, потому что нет риска потерять. С другой стороны, отсутствие нормального опыта общения заставляло язык присыхать к нёбу, а тело — мелко трястись. Особенно, когда интерес проявляли так навязчиво и открыто, как сейчас. С бешеной скоростью сменялись состояния внутри Феликса, запуская ускоренный сердечный ритм. Остро захотелось отодвинуться. — Феликс. Ли Феликс, — выдавил он. — Феликс? Красивое имя. В испанском языке есть похожее слово — «feliz», что в переводе значит «счастье». Феликс удивлённо повернул голову — слова звучали тепло и хитро одновременно, он такой смеси никогда не слышал. Повернул и сразу же пожалел об этом: чужие тёмные глаза приклеились к его взгляду, как пиявки. Сердце снова начало активно разгонять кровь, дышать стало тяжелее. Вспышка-вспышка-вспышка — это глаза Хёнджина оживали и меркли несколько раз в секунду, как зажигаются все законченные Феликсом картины. Он впервые видел такое на реальном человеке. Обычно стоило ему пересечься взглядом с незнакомцем, как он тут же уводил взгляд и вытирал влажные ладони о брюки. Сейчас же ладони были сухими, а взгляд — цепляющим, цепляющим настолько, что кружилась голова. Хёнджин казался заинтересованным: лукавый блеск прыгал в зрачках так же быстро, как сам Хёнджин перескакивал по его чертам. Всего доля секунды, и он снова на глазах, тянет-тянет глубже. Феликса спасло только начало лекции. Грузный голос преподавателя вернул объём реальности. Два чёрных круга расширились до размеров лекционной. Феликс отвернулся. — Буду знать. В голове завертелись буквы, начали складываться в витиеватые слова. Хёнджин хмыкнул в ответ на его фразу и, возможно, что-то ещё можно было прочитать на его лице, но Феликс уже отвернулся. Интерес к тону заставил его повернуться впервые, больше он таких ошибок не допустит. Слова вертелись в голове, как раскрученные карусели, но никак не могли собраться в единое слово. «Хёнджин» — почему этот набор букв кажется ему таким знакомым? Феликс старался отвлечься на слова преподавателя, но получалось всё хуже. Семь букв летали вокруг него, как назойливые кусающиеся мухи. Не выдержав, Феликс спешно вывел буквы на слух в самом углу листа, чтобы в любой момент можно было незаметно оторвать уголок. Ровным рядом выстроились мысли на клочке листка. Хёнджин. Если добавить в конец уголок буквы «н», то получается незатейливая игра звуков, похожая на зажигание двигателя. Но если сменить букву… — Эй, Робинзон Крузо, — прозвище, прилипшее из-за несговорчивости, донеслось справа. Джисон многозначительно поиграл бровями, кивнув в сторону тетради. — Понравился? Он спрашивал шёпотом, но Феликсу казалось, что в рупор кричит. Рубашка от неловкости мгновенно прилипла к холодной спине, ком вернулся из желудка в горло: а вдруг услышал? Он быстро скатал угол тетради в трубочку, неопределённо махнув головой. — Имя знакомое просто. — Ладно-ладно. Когда Джисон отвернулся, Феликс снова осторожно развернул край. Буквы заплясали, подставляясь и меняясь местами, и снова на секунду образ с горящими глазами блеснул в сознании. Феликс аккуратно вывел ворох других букв. Прескевю — звуки попадали на кончик языка, будто вот-вот спрыгнут знакомым словом, но всё никак не спрыгивали. К концу лекции буквами были заполнены все углы. Феликс на заметил, как снова провалился в изучающие тёмные глаза, что помогали ему подставлять-подставлять-подставлять. Вспышка-вспышка-вспышка, они раз за разом оживали в памяти и ёрзали по нервной системе. В нижнем углу листа появился новый слог. «Наказание». Вот то слово корейского языка, что прыгало по языку Феликса в попытках найти выход. Имя «Хёнджин» немного созвучно со словом «наказание». Но Феликс почти сразу ощутил это как фактическое значение. Потому что уже на следующей паре новенький Хван, представившись, побрёл прямо к его парте и под косые взгляды одногруппников сел рядом. — Не занято? Хёнджин выглядел так расслабленно, словно общается с людьми круглосуточно. В нём не было ни намёка на смущение, даже когда Феликс устало выдохнул, притягивая тетрадь к себе поближе. — Тактично сначала спросить, а потом садиться. — Оу, извини. Я, кажется, не оставил тебе выбора, — и улыбнулся — будто знал, что Феликс выше носа взгляд не поднимет. Тот лишь устало вздохнул в ответ. Даже если бы он сильно захотел, не смог бы прогнать. Он умел держаться обособленно, игнорировать, избегать, но вот говорить напрямую выбирал только в экстренных случаях. Сидящий рядом Хёнджин явно не стоил затраченных на разговоры усилий. Так казалось, пока буквально за один день Хёнджина не стало в его поле зрения слишком много. «Не покажешь мне, где столовая?» «А медпункт — это?..» «Давно этот предмет в программе? Мы такое не проходили». «Феликс, а…» Феликсу хотелось кричать, бежать и вымещать злость. Он никогда не получал столько внимания за раз, если не считать первое сентября на первом курсе, когда им одаривали всех. Сейчас же всё было иначе: одногруппницы липли к Хёнджину, а Хёнджин — к Феликсу. Он так старался обезопасить от себя людей, так почему они продолжают к нему липнуть? — Нет, ну он на тебя запал, — смеялся Джисон, когда они на несколько минут остались одни. Феликс этот вариант даже не собирался рассматривать. — Он какой-то бешеный сталкер. Так цепляться к людям — это ненормально. — Иногда так проявляют интерес, это абсолютно нормально. Не бойся, вряд ли он убьёт тебя в ближайшей подворотне и испачкает туфли стоимостью с мою квартиру. Джисон объяснял быстро, и доходчиво, и совсем необидно, за что Феликс был благодарен. С тех пор, как он выбрал обособленный образ жизни, ему часто прилетали комментарии вроде «дитя леса», «маугли» и «фрик». Сначала это было обидно, потому что Феликс действительно хотел быть открытым миру. Он хотел нести счастье и свет, хотел веснушки каждому знакомому дать пересчитать и показать ямочки в уголках губ, что появляются во время улыбки. Отец говорил, что у него мамина улыбка, Феликс всё детство ей гордился. Но пока он нёс только траур, и каждый последующий был больнее и дольше. Со временем эти комментарии стали такой же частью жизни, как спрятанная в щеках улыбка. Они перестали трогать сердце, просто складывались в одну копилочку. Феликс обещал себе задуматься после выпускного: что теперь делать со всем накопленным багажом знаний, рисунков и прозвищ? Как жить, когда вокруг нет ни одного человека, которому он мог бы открыться? Пока это было больно. Очень больно. В зрачках постоянно пульсировало: «Уходите, уходите все, только не умирайте». Этого взгляда боялись все, кроме Джисона и, теперь, Хёнджина. — Хочешь, мы проводим тебя до дома? Так ты точно будешь в безопасности. Джисон заметил, как Феликс замедляет шаг на выходе из университета. Хёнджина не было даже на горизонте, но чувство спокойствия не приходило: тело потряхивало и ныло, сердце колотилось в груди, словно он только что пробежал стометровку. Тяжёлое предчувствие. Феликс качнул головой. — Серьёзно, неважно выглядишь, нам же в одну сторону, — к диалогу подключился Минхо, что как раз встречал своего парня после учёбы. И Феликс хотел бы согласиться. По-хорошему, он хотел бы сходить с ними в какое-нибудь кафе и наесться от пуза, запить всё сладким кофе, который он терпеть не может, и насмеяться на год вперёд. Но это значило, что они станут друзьями. Это значило, что из-за своего слепого желания он подвергнет риску сразу двух замечательных людей. — Я сейчас не домой, мне по делам. Спасибо, не нужно, идите. Феликс не звучал убедительно, снова даже не поднял взгляд. Джисон смотрел на него ощутимо осуждающе, и от этого взгляда было ещё хуже. Он его снова оттолкнул. Который раз за два года оттолкнул. Парни ушли, а Феликс снова почувствовал, как старые раны, не успев затянуться, кровоточат. Мальчик, поцелованный солнцем, обречён быть один. Ничего бы не изменилось, даже попробуй он снова. Он пробовал. Четыре? Пять? Шесть раз? Он пробовал дружить с Черён, Юнги, Минджи, Югёмом. Пробовал с Банчаном. И все они глубоко под его подошвами в сотнях километров от университета искусств. У них больше нет мечт, желаний, пути и друзей. Феликс тоже не заслужил их иметь. Его ноги быстро нашли выход на знакомую тропинку, под шорох осеннего ветра довели тело до реки. Протекающая через центр река Хан, она успела разлиться и рядом с университетом. В тёплый сезон здесь постоянно кто-то сидел, но с наступлением холодов место становилось безлюдным. В его случае безлюдное имело больше души, чем полное людей. Феликс остановился на берегу — там было ожидаемо пусто. Реки, моря, широкие воды — вот с кем ему нравится дружить. Их не иссушит полностью даже летняя засуха, их не разольёт в вечность даже сильные дожди. Вот кому он не мог принести зла, кого точно не мог обидеть. Воде не страшна его судьба, не страшны капающие в воду слёзы. Жаль, что у воды глаз нет. Феликс быстро перестал чувствовать, что река живая. Портреты — несколько секунд эйфории, река — минута. Потом всё снова становилось серым и пустым. Потом всё снова становилось таким тёмным и глубоким, как дно реки. Иногда Феликс хотел на дно долго-долго посмотреть. — Ты чего не идёшь домой? Знакомый голос, что за день успел свести с ума, снова коснулся мочек ушей. Феликс закрыл глаза, чтобы спрятать, как он их закатывает, сердце снова заклокотало негодованием. Хван Хёнджин. На месте ему ровно не сидится. — Скоро пойду. Феликс снова не обернулся. Снова даже не вздрогнул, когда Хёнджин присел на корточки рядом и запустил в холодную воду пальцы. — Тебя обидел кто-то? — обжёг его щёку взгляд. — С чего ты взял? Он не любил такие вопросы, потому что они подразумевают ответы, а значит — открытую душу. Открываться малознакомому человеку, по мнению Феликса, можно только, если вы точно никогда больше не встретитесь. А им ещё года три учиться вместе. А Хёнджин его уже утомил. Одногруппник провёл рукой по водной глади и вытер мокрую о свои штаны. Феликс наблюдал за ним вполоборота: тот погладил создавшуюся волну и размазал плачущий силуэт. Словно слёзы в воде развёл. — Ты ходячая энциклопедия, как отпугивать людей. — Почему тогда ты не пугаешься? Получилось слишком резко, Феликс неловко прочистил горло и стушевался. Но вопрос его действительно беспокоил: почему из всех студентов группы, из всех студентов потока Хёнджин выбрал именно его? Почему его не пугают отрешённость, молчаливость и замкнутость? Сколько ещё веснушек ему нужно вырвать, чтобы перестать создавать впечатление мальчика-солнца? — Ты кажешься интересным. «А ты — бесстрашным», — подумал Феликс, а вслух сказал: — Впечатления обманчивы, я очень скучный. Он поднялся на ноги, и Хёнджин поднялся за ним. Захотелось скорее оказаться дома: где давят стены, обои, картины, но не давит на него брюнет с блестящим лицом. Хорошо, что допытываться не стал, а то Феликс бы ему точно врезал. Хёнджин догнал его на тропинке. — Почему ты так? Давай попробуем дружить? Я могу быть хорошим другом. Так сказал, будто Феликс сомневался. Кровоточащее и саднящее снова дало о себе знать: нужно было обидеть человека, который к нему тянется. Во благо ведь, всё во благо. «Хёнджин, если бы знал, точно его отблагодарил», — Феликс так думал. Он бы хотел, чтобы все неосознанно понимали, что с ним нельзя дружить. Кто-то же и понимал, кого-то и разворачивать не надо было. Но продолжали появляться такие, как Джисон, как Хёнджин, и Феликсу обижать их вдвойне больнее. Люди с именами-зажигалками пытаются зажечь Феликса, а он боится сжечь их. Сжечь, как Юнги, что погиб при пожаре. Юнги. Мальчик, который пах мандаринами и ёлкой, мальчик-новый год. Феликс не хотел бы, чтобы Хёнджин закончил, как Юнги, даже если от него тоже праздником веет. — Нет, Хёнджин, мы не будем дружить. Никогда. Феликс ускорил шаг и нарочно оставил одногруппника далеко позади. И хотел верить, что этого тому будет достаточно, чтобы больше не лезть.