А что, если это история про нас/If it was about us

После их первой прогулки вместе прошло два месяца. За эти два месяца многое изменилось. В больнице новые порядки. Практически армейская дисциплина. И, конечно, чистота. Микаса не перестает улыбаться, наблюдая, как он раздает всем указания. — Я думаю, этого пациента точно надо скорее выписывать, — подмигивает ей Питер, — иначе неизвестно, до чего мы здесь дойдем. Леви ежедневно занимается по нескольку часов. Еще в первые дни его поразило, как много Микаса знает о физиотерапии. — У меня было время изучить вопрос. — Тебе и правда стоит стать врачом. Он любит наблюдать, как она общается с другими медсестрами, с Питером. Ему нравится то, как горят ее глаза, когда она высказывает свое мнение о том, как помочь тому или иному пациенту. Он часто думает, что ему «никогда не отплатить за то, что она для него сделала». И даже говорит ей об этом. Впрочем, она каждый раз обещает «его побить» за эти разговоры. Поначалу, когда он не мог почти ничего сделать сам, она помогала ему выполнять упражнения. И хотя она знала, что делает, но с ним все было — не как с другими пациентами. Поначалу она смущалась, когда ей приходилось к нему прикасаться, но его взгляд заставлял ее набраться мужества и продолжать. Ей хотелось расплакаться, когда она впервые массировала его больную ногу. Но она сохраняла внешнее спокойствие и уверенность. «Ему сейчас не нужны мои слезы». Однако он все равно все чувствовал. Ему было больно. Но еще больнее смотреть на то, как она переживает. — Прости… — Эй, я знаю, что это нужно, черт возьми. Слышишь? Я могу терпеть. Ты ни в чем не виновата. Ты делаешь то, что необходимо, — он успокаивал ее, стиснув зубы от боли. Спустя два месяца оба, кажется, привыкли к этой неприятной рутине. Спустя два месяца он может делать многие движения почти без помощи. Но она часто следит за техникой. И останавливает его, если видит, что он достиг своей планки на сегодня. И если раньше в эти моменты они боялись взглянуть друг на друга, то спустя два месяца из комнаты, где проходят занятия, нередко слышен хохот обоих. Медсестры шепчутся и сплетничают, пока они не слышат. — Готов? Аккуратно, держись за меня. Ноги пока до конца не слушаются. «Чертово колено ноет». Но несмотря на это, неделю назад он наконец смог встать с ее помощью. И даже продержаться некоторое время, опираясь на ее руки. Каждый в этот момент чувствовал, как участился пульс другого. Их глаза встретились. В следующую секунду Леви показалось, что еще чуть-чуть, и он будет лежать на полу. Но она поймала его и крепко прижала к себе, чувствуя, как колотится его и ее собственное сердце. «Думал ли я когда-то, поймав ее в том лесу, что однажды ей придется меня ловить?» Сейчас он уже может сделать пару шагов, но она все еще вынуждена крепко его держать. В последние дни он пытается ходить еще и сам, опираясь на перила на втором этаже клиники. Она стоит рядом. На всякий случай. Она улыбается. Когда он поднимает на нее глаза, то видит, что из ее взгляда как будто понемногу пропадает тревога. Несмотря на то, что он теперь «все знает», она уважает его личное пространство. И не «лезет лишний раз с помощью». Поначалу она помогала ему бриться, причесывала, застегивала пуговицы на его рубашке. Но никогда не настаивала. С каждым днем наоборот подбадривала делать все больше самому. Сейчас он уже может выполнять многие мелкие бытовые задачи. Но он по-прежнему рад ее помощи. Они оба чувствуют что-то теплое внутри в такие моменты. Ему нравится, когда она рядом. Нравится чувствовать ее прикосновения. Хотя в последнее время, ему все «тяжелее» ощущать эту близость. Вчера она подстригала ему волосы, и как бы невзначай прикасалась к его шее и плечам. «Зачем она меня так мучает?» Они как-то молчаливо согласились, что он поживет «хотя бы какое-то время» у нее, когда его выпишут. Оба надеются, что «какое-то время» никогда не закончится. Между ними до сих пор ничего не произошло. Кроме взглядов. Но, кажется, в головах их наблюдателей произошло уже столько, что им пора придумывать имена внуков. Вечерами она, как и прежде, читает ему. Только теперь он на самом деле слушает. А иногда и сам читает ей, когда она вяжет что-то на спицах. Говорит, «для него». Она попросила Питера принести книги о приключениях. Недавно они с Леви читали историю «про двух сопляков, которые ищут своего отца, капитана корабля». Он комментирует. Он улыбается. И смотрит на нее. Любуется ею. А потом они говорят. Ему хочется узнать каждую деталь ее жизни за то время, пока его не было. Она старается говорить о хорошем. Может часами рассказывать о своей работе. Он иногда чуть морщится от подробностей. Но всегда внимательно ее слушает. Его глаза как-то особенно загораются, когда она говорит о том, как посещала недавно отстроенный аэродром. Она обещает, что они вместе сходят туда. — Ты таких красивых самолетов не видел! Впрочем, ни один из них не умеет маневрировать так хорошо, как ты. — Ой, я не знал, что ты была моей поклонницей! Оба тихо улыбаются. Иногда они говорят и о прошлом. Он не знает, смог ли бы он когда-нибудь открыть ей свою душу. «Но она и так уже многое видела и знает. К чему скрывать?». И он рассказывает. О друзьях. О потерях. Даже о детстве. Даже о маме. — Ее звали Кушель. Ты знаешь, — его голос становится особенно надломленным, — я так мало помню. Это скорее ощущения, чем воспоминания. Это даже странно, но несмотря на все ужасы, у меня в голове остались и никогда не покидали меня две мысли о ней. Она была безумно красива и… она любила меня. Она берет его за руку. Гладит его по щеке. И ее глаза говорят ему все, что она не успела сказать за эти годы. — Мои родители тоже меня любили. Ты ведь знаешь, как они?.. Он кивает. — Я потеряла их. Потом Карлу, Гришу. И когда Эрен… Когда мы еще не знали, что он может превращаться в титана, и думали, что он погиб… Мне кажется, что-то сломалось во мне. Я как будто стала слишком сильно бояться потерять кого-то близкого. — Я в своих страхах дошел до того, что перестал спать. А еще перестал кого-либо к себе подпускать слишком близко. Мне все время кажется, что рядом со мной люди не в безопасности. Ты ведь видела. Там, во сне. — Я всё видела. Всех. Мне так жаль, Леви. И это… Это неправда. Я кажется, только рядом с тобой чувствую себя в безопасности. Но я понимаю. Я боялась потерять его так сильно, что начала сама душить его этой заботой. А потом я боялась, что сделаю то же самое с тобой. — Микаса, он всегда вел себя с тобой как последний негодяй, как избалованный ребенок, он никогда… — Да, он… Но и я… Согласись, я перегибала иногда палку. Ты говори, если я слишком, ну, ты знаешь. Он улыбается той улыбкой, от которой ее сердце каждый раз сжимается. Но она продолжает. — И главное этот страх застилал мне глаза. Я так много не видела! И она говорит о своей боли и вине перед товарищами, перед этой девочкой, Луизой, перед ним. — И я забрала этот чертов шарф и отвернулась от нее, понимаешь? Как я могла? А теперь поздно. Я везде опаздываю. Это я должна была тогда успеть спасти Конни, тогда бы ты не… — она едва прикасается к его больной ноге, — да о чем я говорю, если бы я раньше… Столько людей можно было спасти! И самое главное, я ведь оставила тебя. Ушла, ушла! — Микаса. Ты вернулась. Ты была здесь со мной, два года! Помнишь? Это для меня главное. И это я никогда не прощу себе тех слов. Не прощу, что заставил тебя сделать. Он сжимает ее руку. И она видит в его глазах то, что видела так давно, в той своей старой жизни, когда только ловила украдкой взгляды, которые ее отец дарил ее матери. — Леви, ты не виноват ни в чем, слышишь? Он не оставил нам выбора. И я знаю, что тебе тоже было больно тогда. Я видела твои глаза. — Мне было больно видеть, что происходит с тобой. Ты ведь спасла всех. Какой ценой. А тебе хоть кто-то спасибо сказал? Я понимаю, что плевала ты на это «спасибо». Но все же. Здесь вообще как к тебе относятся? Она грустно улыбается и закусывает губу. — Леви, я привыкла, что у меня за спиной обсуждают то, как я выгляжу. Ты знаешь сам, в тех обстоятельствах, в которых мы жили, было не до этих переживаний. Я больше за Габи беспокоюсь, когда слышу эти разговоры. — Значит, чувствуешь себя как дома. Там тоже немало ублюдков было. Послушай, к этому нельзя «привыкать». То есть, черт! Так не должно быть. Если я услышу, что кто-то, я… Он осекается и опускает голову. «Хочет позаботиться обо мне». Она продолжает гладить его по руке. — Эй, я знаю. Я знаю, что тебе хочется защитить меня, Габи, много еще кого. Но ты же знаешь, мы и сами можем. И мне… Леви, мне правда легче от того, что теперь я хотя бы могу поговорить с кем-то об этом. — Ну разговор между Аккерманами — вообще явление редкое. Учитывая, сколько нас осталось. И да, вы, паршивки, правда никогда не нуждались ни в чьей защите. Но все же… Иногда, когда они чувствуют, что им обоим этого хочется, они обнимаются. Хотя за эти годы она и научилась справляться со всем сама, ей легче от мысли, что теперь ей есть на кого опереться. Она часто плачет, прижавшись к нему. Весь внутренний холод, тоска, страх и немое отчаяние вдруг куда-то исчезли. Их заменило тепло и уверенность. Он. Он тоже иногда тихо плачет, положив голову ей на грудь. То, что казалось ему раньше немыслимым, стыдным, эгоистичным, совершенно неуместным и главное — никого не интересующим, изменилось. Рядом с ней. Он чувствует, что он теперь не один. Он знает, что теперь может себе позволить поплакать. Он знает, что она его не осудит. … Леви открыл для себя, что общаться с другими не так уж и плохо. Хотя иногда бывает утомительно. Он слушает Габи, которая теперь без умолку болтает и, кажется, наконец-то превращается в нормального ребенка. «Приходится давать ей немало указаний, чтобы она поменьше говорила». — Габи, гляди, эти кусты давно никто не подстригал. Думаю, отличная задача для тебя Давай, я тоже попробую. «Чертовы ножницы, левой рукой неудобно держать!» Габи «исполняет» все свои задачи. А еще нет-нет, да обнимет его. Он даже почти не ежится от этих «нежностей». Они поговорили с Энни. «Черт, я когда-нибудь думал, что такое возможно?» Но теперь перед ним был не враг. Перед ним сидела беременная женщина. Жена его товарища. Она, в отличие от своего супруга, не была слишком красноречива. — Я рада за Микасу и Вас. И мне жаль. Наверное, мне не стоило приходить. Она хотела было встать и уйти, но он неожиданно усмехнулся. — Эй, как насчет имен? Решили уже что-то? Только не соглашайся на имя Бертольт. С фамилией Арлерт — все всю жизнь будут ломать язык. Да и к тому же, я понимаю, Армин, наверное, из чувства вины… Но ребенок… Не стоит это на него навешивать это. — Эй, а я о чем? Я ему уже столько раз говорила! Но его попробуй убеди! На лицах обоих появились едва заметные кривые улыбки. «Время иногда многое меняет. И многих. Прошлого уже не изменить. Забыть тоже невозможно, но, может быть, можно простить, может быть, можно еще сделать что-то хорошее?» Микаса едва не выронила поднос с чаем, когда аккуратно зашла проверить, не стоит ли спасать кого-то, и застала этих двух угрюмых людей смеющимися, кажется, над «дипломатическими речами Армина». Когда к нему впервые зашел Райнер, Леви не поверил своим глазам. «Ну то есть, конечно, я и раньше слышал, как этот придурок жалуется…» Но таким Леви его еще никогда не видел. Ему снова показалось странным, но он не нашел в своем сердце места злобе, мести или даже отвращению. Он решил, что надо помочь. А в понимании Леви лучшее лекарство — это труд. И он отправил Райнера помогать отцу Энни — обустраивать двор около дома Арлертов. «Кажется, вечно витающий в командировках и облаках Армин даже не задумывался, где собирается скоро ползать его ребенок». … Они вместе с Микасой теперь часто наведываются в лагерь для беженцев, где работает Оньянкопон. Она отвезла туда Леви впервые месяц назад. По дороге они обсуждали, как можно помочь этим людям. Микаса рассказала ему, что уже писала пару раз госпоже Азумабито, обращаясь с просьбой «как-то решить ситуацию». Местные власти не торопятся что-то делать. Леви проклинал «правящие кланы, у которых даже теперь хватает совести оставлять людей без крыши над головой». — Леви, я вот думаю, может, поселить кого-то из них в мой дом? Там немного места, но все же. Для одной семьи хватит. Я все равно там не живу. — А потом что, выселять будешь? Тебе ведь рано или поздно тоже надо где-то жить. Если бы ты туда не собиралась возвращаться — другое дело. Нет, это не выход. — А ты? — А что я? — А тебе понравился мой дом? Правда ведь? Ну то есть там сейчас нет почти ничего, да и грязновато. Но я уберусь, я обещаю! — Ну ты мне немножко тоже оставь. Хотя бы пыль дашь протереть? Они оба улыбнулись. Уже почти около лагеря Леви добавил. — Эй, я надеюсь, ты ведь не просто на «экскурсию» меня взяла. Ну ты детей идешь осматривать, но я тоже хочу быть хоть немного полезным. — Леви, конечно! Смотри, вон Оньянкопон! — Микаса, капитан! Рад вас видеть! Мне сегодня особенно не помешает лишняя пара рук. Капитан, видите вот эти коробки? Там угощения для детей. Эти дети, Вы знаете… Да Вы, наверное, лучше меня знаете! С этими словами Оньянкопон поставил Леви на колени одну из коробок. Леви кивнул ему. В этом момент между этими двумя, кажется, образовалось что-то вроде взаимного уважения. Затем Леви подъехал на своем кресле к одной из палаток, где столпились дети. Они сразу его окружили, а он начал раздавать угощения, немного смущаясь. Микаса смотрела на него издалека, разговаривая с Оньянкопоном, и у нее сжималось сердце. Иногда ей становилось совершенно невыносимо смотреть на его доброту. «Кажется, ему немного грустно, но в то же время он выглядит счастливым». — Спасибо, Оньянкопон, — Микаса улыбнулась, — ему это правда нужно. Оньянкопон понимающе кивнул. — Микаса, как ты? Как он? Вижу, ему лучше? — Да, намного. — Микаса, тебе надо памятник поставить за то, что ты сделала. — О, прекрати, это все он сам. Он всегда был сильным. И сейчас продолжает бороться. Грустит иногда, правда. Я знаю, что он скучает по временам, когда мог… — Хм, мне не казалось, что капитану нравилась война. — Нет, нет, конечно! Ни он, ни я… Ты не так понял. Просто нужно было видеть, как он умел летать. Но он сам говорит, что не надо ни о чем жалеть. Да и Питер обнадеживает нас. Он уверен, что Леви снова сможет хотя бы ходить. Оньянкопон улыбнулся. Ему в голову, кажется, пришла еще какая-то мысль. Но он не успел ее озвучить. Вдруг Микаса вздрогнула. К Леви со спины подошла эта женщина. Микаса было рефлекторно дернулась в его сторону. Но Оньянкопон остановил ее, давая жестом понять, что никто не пострадает. — Капитан, вижу Вам наконец-то лучше. Леви точно не ожидал увидеть Елену здесь. Еще более его поразило, что дети как будто не испугались ее присутствия, а продолжали как ни в чем не бывало прыгать вокруг него. Один даже с разбегу обнял Елену за ноги. Леви не знал, что сказать, но она ему помогла. — Я, понимаю, что Вы вряд ли хотите об этом говорить, просто я… Мне надо знать. Мне надо знать, а никто не может мне рассказать… Леви понял. Он вспомнил этот момент. — Он хотел этого. Он сам меня позвал, так что… Глаза этой устрашающей женщины наполнились слезами. Все, что она могла сказать: — Спасибо, капитан. Елена пошла прочь. На ее лице была странная улыбка. В этот момент над лагерем пролетела стая птиц. Дети закричали и заулюлюкали. Все подняли головы к небу. Леви тоже. Он улыбнулся. Леви потом не один день вспоминал это. И ему почему-то становилось легко, как будто для него эта история тоже наконец завершилась. Когда они уже уходили, Оньянкопон, прощаясь спросил. — Капитан, как насчет того, чтобы это стало теперь вашей новой должностью? Он показал в сторону детей. Леви улыбнулся. А потом серьезно добавил. — Играть с паршивцами приятно. Но… Если серьезно, надо как-то решать эту проблему. Понимаешь? Я никогда не ждал ничего хорошего ни от каких властей. Но все же надо попытаться. — Поможете мне? Леви утвердительно кивнул. … — Черт! — он опять упал. — Леви, аккуратно, — она все еще с опаской предлагает свою помощь. Но он всегда ее принимает, — ты помнишь, что говорит доктор? Не нужно перенапрягаться. Или ты думаешь, я не знаю, чего ты добиваешься? Ты хочешь стоять на завтрашней церемонии. Завтра вторая годовщина. И завтра же возвращается Армин с ребятами. Они не знают. Микаса уговорила остальных им не сообщать. «Пусть будет сюрприз». Леви улыбается, глядя на нее. А потом хмыкает. — Ничего, ничего, я еще тебе покажу. Ты ведь не забыла, что обещала со мной побороться? — С нетерпением этого жду, — она улыбается и подмигивает ему, — так тебе помочь встать? — Да, пожалуйста. Она помогает ему опереться на свое плечо и пересесть в кресло, затем отвозит его в палату. «Через пару дней мы пойдем домой. Наконец-то». Он уже перестал пытаться отправить ее спать домой. Она по-прежнему ночует в палате. «Это делает ее счастливее». И он не хочет себя обманывать. «Меня тоже». Он, кажется, отделался от своей бессонницы. Как бы это его самого не удивляло, он спит теперь по 6-8 часов. Кошмары иногда, правда, снятся. Чаще всего почему-то он видит тот самый, казалось бы, лишенный какой-то жестокости, но самый жестокий. «Тот, где она сидит одна, под чертовым деревом». Но его беспокоит не это, а то, что она просыпается, каждый раз подходит его успокоить, если слышит, как он кричит во сне. Он тоже просыпался несколько раз от ее кошмаров. Она говорит, что они ей давно не снились. «Наверное, дело в годовщине…» Он спрашивал ее, снится ли ей то, как она убила Эрена. Но она говорит, что ее самый страшный кошмар — это когда она не успевает спасти его из пасти этой гигантской черепахи. И еще тот, где он один в том лесу, а вокруг десятки титанов… Вставать ему еще долго и тяжело, но он зовет ее, говорит, что он рядом. Иногда она, услышав его голос, просто успокаивается и, повернувшись на другой бок засыпает. Пару раз она вставала и приходила к нему. Просто ложилась рядом. А он ее обнимал. Она так и засыпала, оставаясь в его объятиях до утра. Но иногда им снится и что-то хорошее. Она все чаще видит их дом. Море. И его рядом. А он как будто слышит во сне ее смех. И видит какой-то сад и то, как по нему бегут чьи-то маленькие ноги. А еще Леви снится, как он летает, используя устройство пространственного маневрирования. Он знает, что больше не будет так летать. И ему немного грустно, но почему-то больше не тяжело от этих мыслей. Перед тем, как выключить свет, Микаса приоткрывает окно, затем подходит к нему, поправляет одеяло и гладит его по волосам. Они оба уже не помнят, когда это началось. Затем она выключает свет и ложится на свою кушетку, продолжая в темноте глядеть на него. — Спокойной ночи, Леви. И после почти двух лет невыносимой тишины она наконец-то слышит ответ. — Спокойной ночи, Микаса.