Сахар на дне разбитого кувшина

В их жаркой стране не было места слабым. В их крае солнце испепеляло днём, а если путнику не повезло забрести в пустыню — сжигало, оставив на растерзание силам природы иссушенное тело мученика. Но и так не обхитрить суровую волю песчаных владений. Холод там облизывал кости не укрывшихся в тепле, как шакалы своими шершавыми языками, заставлял тратить силы на неуёмную дрожь. И если ты выжил здесь — расслабляться не стоило, опуская оружие и тем самым пряча клыки, иначе вонзятся чьи-то чужие зубы в твоё горло, вкушая кровь. И только она, эта жидкость, будто зелье умелого алхимика, наконец утолит жажду голодного тигра, крокодила или волка, позволив им приступить к трапезе, только она успокоит змею, которая выплеснет яд внутрь твоего тела. А потом звери расползутся, разбегутся, спрячутся, и, возможно, в теле их душа такого же путника, как и ты. Ведь все перерождаются в другом живом существе после смерти, не бойся умирать. Ты не исчезнешь, как искорка догорающего костра, ты лишь станешь иной формой, частью большого замкнутого круга. И существа здесь плывут в этом течении, как в спасительном и священном Ганге. Даже раджа может стать червём, а червь раджой. Возле воды высились стены джунглей, из которых будто слышался манящий шёпот, зелёные ветвистые руки тянулись навстречу и ласкали обманчиво, заманивая к себе. Будь начеку, где бы ты ни был. Поддаться искушению леса можно, если в груди горела пожаром уверенность, а на плечах тяжелел каменными валунами твёрдый опыт. Но не только погода, не только дикий зверь могли лишить твоё тело души, ведь сами люди оказываются жестоки к гостям. Они бывают злы и к братьям и сестрам своим, рожденным в Индостане, никого не щадя, словно нет в их голове голоса разума, который расскажет им о доброте и разгладит невесомыми касаниями туман кровожадности. Здесь ждёт тебя радушный приём красот природы, дающих усладу глазу такую же, какую даёт глоток свежей воды в жаркий день исцарапанному забившимися в него песчинками горлу. В этом месте увидишь кудесников, которые читают небо, посмотришь на диковинки торговцев, привезенных из других миров, будешь слышать прекрасные песни и восхищаться храмами Богов, но будь начеку, каким бы не оказался радушным дом, в котором ты гость или постоянный житель. Не имеет значения, какое положение ты занимаешь, смерть может дотянуться до любого. Кроме него. Кроме сидящего на земле джемадара, которому на устои мира всё равно. Этот человек бел, будто сахар или соль, не в пример своим ровесникам, чья кожа смугла, а волосы словно очернены углём. Казалось, солнце и вовсе никогда не касалось Хидана, чью плоть и кости боги решили заменить слоем жемчуга, а вместо глаз вставить слегка потерявшие цвет рубины. Заученные мантры слетали с языка, который мог даже без контроля разума произнести священные слова, столько уже раз молился. Брови человек сосредоточенно свел к переносице, весь вид его источал концентрацию, и если бы кто-то смел помешать — не сносить потревожившему покой Туги головы. Хидан натянут струной, раскачивается немного из стороны в сторону, обращаясь к Кали. Потрескавшиеся сухие губы сжаты в тонкую линию, чтобы ещё лучше выходило отречься от остального мира, лучше устанавливалась связь. Закончив эту часть ритуала, парень встаёт на ноги, подставляет лицо жаркому солнцу, и только потом открывает глаза. Пора было наградить участников недавней битвы, но сначала ещё одно. С прищуром он оглядывает оставшийся вдалеке лагерь служителей богини, и быстро, как скользнувшая между камней ящерка, его глаза метнулись от могилы погибших в схватке с Тхаги путников до ждущих душителей. Джемадар блаженно улыбается. Движения его плавны, ступает Хидан одновременно и развязно, будто сам важнее богов, чуть задрав подбородок, и так мягко, тихо, словно кроткая умелая танцовщица. Ветер треплет его белое дхоти, по краям расшитое нитями цвета золота. Предводитель укладывается на песок, шепчет себе под нос без конца что-то своё, чего остальные уже не слышат. Молодые члены Туги не понимают, что же сейчас произойдёт, поглядывают издалека осторожно, как испуганные зверята, но подходить не осмеливаются к старшим. Далеко мальчишкам и девчонкам ещё до того, когда позволят на миссиях побывать, потому они смотрят жадно, удивленно, завидев в руке джемадара кол из блеснувшей в лучах солнца стали. Цепкие пальцы обхватывают металл мраморными лозами, руки Хидана поднимаются, и он улыбается шире. Золотые браслеты парня падают с запястий почти до локтя, тихо позвякивая, отмечая этим звуком начало сладостного конца. От нагретого песка становилось жарко, грудь заполнило желание почувствовать этот знакомый до безумия холод, когда душа покинет тело. Неконтролируемая жажда поднималась по горлу, вырываясь, как лава из жерла вулкана, и Хидан резко опустил кол вниз, пронзил самого себя. Особенная жертва в особенный день, что ж, всё было равноценно, иначе Кали, его ревнивой и неугомонной богине, сегодня досталось бы мало. Могучие синие руки гладят его по голым плечам одобрительно, еле касаясь, и джемадару в темноте неясно, это всё ещё ветер или его молитвы уже были услышаны. Уши улавливают неразборчивый шёпот, и чем больше крови вытекает из тела, тем слова становятся чётче. Туги не стоит проливать людскую кровь на землю, ведь так приказала им богиня. Иначе из крови этой Вишну вновь сотворит человека. Но Хидан отличался. И потому он сейчас слегка выгибается навстречу колу, нанизываясь сильнее, опускается. В голове стоит гул, смешанный со звуком инструментов, кажется, барабанов, в этот раз, но ему не слышно, непонятно, может это просто он настолько хорошо начал улавливать пульсацию умирающего сердца? Парень вытаскивает металл из себя, позволяя крови выливаться обильнее, и в нём горячими водами растекается удовлетворение. Когда-то его, проклятого, облюбованного самой смертью, посчитала достойным Кали, и теперь он не совсем человек, ему можно завершать молитву таким особенным жертвоприношением, когда добыча действительно крупна. Богиня говорит похвалы, просит не забыть о тех, кто тоже принимал в миссии участие. Хидан дрожит слегка от мертвенного холода, жмурится сильнее. И Кали делает хуже (лучше?), коварно улыбаясь, обнимает человека, прижимает к своему телу. Жрец не знает — кричать ему или блаженно подкатить глаза, потому что хочется одновременно и того, и другого. Удовольствие мешается с болью, приобретая совершенно безумные краски, расплывающиеся на белом полотне его души искусными росчерками. И всё это так стремительно происходит, ведь Кали может держать в своих четырех руках четыре кисти одновременно. Богиня рисует, превращает его в то, что будет запятнано только её материалами — красками из наслаждения и агонии, чтобы каждый, кто попытается забрать и привязать служителя к себе, знал, кому он уже принадлежит. Вообще-то, Хидан не любил подчиняться и ненавидел зависеть, но было исключение, ради которого можно стиснуть зубы и сдвинуть принципы, потому что без опоры жить страшно. А Кали — устоявшаяся величина, Кали была его матерью, спасительницей, руслом для потерявшегося потока бурной воды, укрытием в песчаную бурю в самом сердце пустыни. И больше никто жрецу нужен не был, когда богиня его слышала, любила и считала полезным. Рана на груди постепенно затягивается, звук барабанов сменяется привычным окружением, где-то издалека доносятся негромкие вскрики — это дети удивлены, испуганы, впервые увидев подобное. Могильщики начинают стаскивать с убитых одежду, и шуршание заставляет Хидана медленно подняться. Он всё ещё не в полной мере чувствует своё тело, и потому онемение пронзает тысячью маленьких игл. Парень ждёт, пока последствие жертвоприношения исчезнет, чтобы встать. Ему легко, спокойно и хорошо, как всегда после ритуала. Хотелось бы уснуть, но кристальная ясность сознания таила в себе энергию, и потому Хидан шагает к участникам налёта, берёт в руки мешочек с жёлтым сахаром, чтобы отдать им священный предмет в награду. Дальше шла формальность — распределение полученного добра между всеми, и пришлось просить помочь Ишу, чтобы разобраться с нудной частью работы. Хидан понимал прекрасно, что не все здесь верующие — многие присоединились от безысходности или жажды наживы, но всё равно, погоня за материальным его немного выводила из себя. Ворчать он любил, конечно, поддерживаемый людьми с ним общего мнения, но всё равно работал. Освободившись, жрец изрядно повеселел, вспомнив, что сегодня у его общины намечалась сделка. Надо идти в город, но людей джемадар с собой не будет брать, чтобы не привлекать внимания. А цвет его кожи, волос и глаз жителей уже не удивлял, пугал, но местные знали его. Сторонились, конечно, проклинали, как демона, а Хидану давно стало плевать на это. Ежели все были столь умны и высоки, чтобы считать страшным тронуть неприкасаемого, пусть и дальше варятся в своём вонючем бульоне превосходства и ужаса. Главное, что из боязни ему продают всё необходимое, не пытаются поймать и посадить за решётку, ибо в городе Хидан вёл себя прилично, а на дорогах умудрился не попасться. Жрец подходит к небольшому роднику, возле которого Тхаги обосновались. После нагретого песка в ногах, ступивших на прохладную скудную зелень, отозвалось блаженство. Впрочем, Туги были и не в пустыне сегодня, просто ритуал провести получилось немного дальше от лагеря, в рыхлом песке, где тела убитых удобнее закопать. Хидан снимает ножны с верной кривой саблей, кожаную сумку с длинным ремнём, развязывает пояс, дхоти, укладывает на камень свои излюбленные золотые браслеты. Парень смывает с тела всю грязь, недовольно фырча, ведь пришлось оттираться непозволительно долго. В некоторых местах кровь уже умудрилась запечься, и сцарапывалась она только ногтями. Но выглядеть ему стоило прилично, потому жрец старательно делал всё, что требуется. Во-первых, сегодня можно получить покровительство особенного человека, а это, между прочим, важно, даже Хидан понимал с его-то нежеланием разбираться в таких вещах. Во-вторых, быть схваченным и сгнивать в тюрьме брошенным в дальний погреб овощем желания не возникало никакого. Утро сменялось днём, какие-то животные прятались по своим укрытиям, другие наоборот выползали из щелей. На камне рядом с украшениями жреца устроилась маленькая ящерка, определенно довольная сегодняшней погодой. Рептилия прикрыла свои маленькие глазки и уходить не собиралась, даже когда Хидан поднял браслеты — вот же наглая и бесстрашная! Парень усмехается, присаживается на корточки, чтобы поближе рассмотреть ящерку. Она черно-белая — странный окрас, Хидан таких никогда не замечал и трогать не решается — мало ли всё же зверюшка одумается, убежит, не дав собой полюбоваться. Ящерица оказывается к гостю снисходительна, приоткрывает глаз и как-то скучающе смотрит. Парень не удерживается и показывает ей язык, чтобы не пялилась. Нечего. Хидан потягивается, широко зевнув и зажмурившись до проступивших в уголках глаз слёз. День сегодня выдался действительно жаркий, надо бы накинуть на плечи плащ, чтобы не жгло, словно мясо на костре. Поход в город ободрял Хидана, но думать наперёд, как конкретно вести переговоры, не хотелось. Интуиция никогда не подводила его, а отягощать себя мыслями что о прошлом, что о будущем, он не привык. Хидану жилось вполне сносно в его настоящем, на котором он и сосредотачивался, плывя по течению, как подхваченный водой лист. Если раджа попытается обмануть — ему не поздоровится, жрец таких сразу раскалывал и выводил на чистую воду умело подобранными словами. Может быть, сегодня он поучаствует в ещё одном убийстве. Вдруг в кустах слышится мельтешение, и парень быстро поворачивает голову на звук. Заросли слишком маленькие, так что это явно какая-то небольшая животина, и Хидан с удивлением обнаруживает кошку. Или кота. Наклоняется, заглядывает под поднятый трубой хвост — кот, всё же. Чёрная зверюга с каким-то вселенским раздражением смотрит на жреца, переводит взгляд на ящерицу и шипит, будто бы эти двое зашли на её частную собственность. Кот, впрочем, не вздыбился, просто, возможно, ворчал на своём животном языке, смирился с посетителями и, гордо вышагивая, пошёл пить, всё ещё недовольно подергивая хвостом. — Ты чего тут? — Хидан вопросительно приподнимает бровь, обращаясь к разозленному его присутствием пушистому путнику. — Сам по себе живешь, и без людей? Кот вдруг повернулся и глянул на жреца своими светло-зелёными глазами, как на дурака, задающего идиотские вопросы. — А-а, понял, — парень улыбается, и ему в голову неожиданным ветром влетает идея. — И что, совсем не хочешь, чтобы тебя погладили, как все приличные маленькие кошки? Он тянет руку к коту, и тот ожидаемо не оценивает такой порыв, несильно кусая бессовестного человека. Только предупреждает, глядит ещё более недовольно. Хидан смеется, решая, что столь гордую особу нужно сначала задобрить, чтобы получить доверие. Парень, затихая, достаёт из сумки кусочек вяленого мяса, кинув его к коту — с рук тот явно есть не станет. Животное смотрит на жреца недоверчиво, принюхивается к еде, и вдруг резко хватает зубами подачку, убегая в кусты, чуть не наступив на ящерку, которая за время установления контакта Хидана с котом наблюдала за этим зрелищем в первых рядах. В итоге рептилия решает ретироваться тоже, и парень остаётся один. Хидан, пожав плечами, поднимает с земли саблю и сумку. Что бы значили кот и ящерка? Среди Тхаги жрец привык обращать внимание на природу и её предзнаменования, потому он принялся копаться в полках своей в памяти в поисках книги, где толковался бы смысл этой ситуации. Не нашёл. Впрочем, возможно, за день Хидан поймёт и получит ответ. Парень двигается в сторону лагеря быстрым шагом, щурясь от солнечного света, который сегодня решил похвастаться силами и сжечь всё живое. Из-под своего навеса жрец захватил немного потрепанный бордовый плащ и накинул его на плечи с облегчённым вздохом, сразу почувствовав какую-никакую защищенность. Хидан молча покинул их небольшую общину. Иша, бхутот, и так знал, что делать, когда оставался за главного, а об отсутствии джемадара ему было известно. Дорога предстояла не слишком уж долгая, потому парень не экономит силы, и через час уже должен добраться до нужного места.