Сахар на дне разбитого кувшина

Этот бандит казался радже гиеной. Подлой, хитрой, с застывшим в глазах голодом и азартом, выжидающей момента и обрадованной замешательством жертвы. Белый, как будто труп, посланник смерти под покровительством своего ужасного Бога улыбался ему даже немного развязно. С прищуром, пронзающим душу самой меткой стрелой. Красным тревожным пламенем в голове мерцало «беги», но Какузу встал, как вкопанный, сглотнул, сжал пальцы на рукояти сильнее и вытащил оружие. Из раны пуще прежнего захлестала кровь, словно из родника. Белое дхоти стремительно обретало её цвет. Хидан опустил голову. — Красивый у тебя ковёр, жаль, что заляпали. Мог бы просто не махать своим ножичком! — Хиданов взгляд становится чуть более… Снисходительным? Опасным? Парень тцыкает недовольно, как если бы всего лишь угодил ногой в грязь. Бессовестно беспечно. Ладонью жрец зажимает крупный и глубокий порез, чертыхается вновь. Резко из-за ветра распахиваются ставни окна, от чего он вздрагивает, поворачивается спиной к Какузу, совершенно не заботясь о собственной безопасности. Вопросы защиты Хидана, похоже, мало интересовали. Альбинос вглядывался в голубизну ясного неба. — Еще и мне одежду… Теперь не пройдёшь по людной улице без косого взгляда, а то гляди и получу быстрое путешествие: за шкирку у охраны к тюряге. За шкирку в итоге схватил его Какузу, оттаскивая от окна. Точнее уж за шею — Хидан привык оставлять верхнюю половину тела голой. — Какого черта?! — шипит раджа и отпускает Хидана только когда тот достигает угла комнаты. — У тебя слишком приметное лицо, не стой в моих владениях напротив окон, иначе всё пойдёт крахом. Хидан опешил на секунду, вытаращив два красных глаза на измозоленные оружием, но все же мягкие по большей части пальцы Какузу, которые только что тронули его не ради обороны, как в первый раз было, а лишь чтобы сдвинуть. Раджа, словно ему самому на все проклятия с высокой колокольни плевать, спокойно близко подходил к альбиносу, быстро и без раздумий сдавливал пальцы на его шее. От Какузу шла странная аура, но Хидан не мог понять, что это. Молчаливый хмурый правитель был нечитаем и, как человеческая письменность зверью, непонятен. Имея дела с высшими чинами, Хидан видел отвращение на заплывших жиром лицах, запрятанное под вылезающим наружу страхом. Почтительные их улыбки мерзко резали любое зарождающееся в бандите спокойствие. В Какузу подобного не было. Хотя раздражения от такого открытия не убавилось. — Параноик, — выплевывает жрец, но слушается, кусая сухие губы и глядя исподлобья. — И че ты меня трогаешь? Не мерзко? Раджа фыркнул, складывая руки на груди. Солнечные лучи перекатились по его зеленому кафтану, узоры будто ожили и волной по нитям прошлись отсветы позолоченного коричневого. Он нахмурился и прикрыл ставни, не спуская взгляда с Хидана. — Ты всё еще уливаешь кровью мой пол и всё ещё не ушел делать свою работу — единственное, что мерзко, жрец. Наверное, это называют уважением, но эмоции лица Хидана не выдали: быстро сменились с удивления на тёмное недовольство. Тхаги прищурился, немного вперед подался весь. — В твоих интересах, чтобы я раньше времени не попал за решётку, — выдал бандит очевидное, усмехнувшись и вздернув белую бровь, будто объяснял ребёнку. Какузу тяжело вздохнул, посмотрел на него, как на упертого ишака, не желающего слушаться. Он окинул внимательным взглядом комнату — бандит напрягся и слегка присогнул колени. Для чего раджа вдруг оценивает помещение, словно хищная птица? Хидан совсем перестал понимать намерения этого человека. Мысли цеплялись одна за другую в подозрении худшего — боя. В их жизни нельзя было расслабиться, освобождая поводья внимания и концентрации. Настороженность — привычка. Вынужденная мера ради выживания. Что-то первозданное, что-то, родившееся в Хидане до служения Кали. Там, где всё было совершенно размыто, и остался только переулок на окраине и слепые глаза Маниши. Бандит не помнил времени, когда был смертен, но животный страх — скупое утешительное напоминание о прошлом, остался при нём. Какузу вдруг взял и поступил совершенно противоположно ожиданиям. Мужчина безмолвно шагнул к выходу. — Эй, ты куда?! — За водой. Заткнись, отец всех дочерей позора, — Какузу хлопнул дверью, и Хидан услышал поворот ключа, не успев скользнуть за раджой. Тхаги тут же метнулся следом. От досады он стукнул кулаком по резной узорчатой двери. Захотелось выть из-за собственной глупой оплошности, но что уж теперь — мышь в западне. Сердце гулко забилось в груди, разгоняя кровь по приготовившемуся к сражению телу. — Слышь, раджа, мне наплевать, кто ты там по статусу! Возжелал охрану привести сюда?! Да так и дался я им! Что, совсем слепой, единоутробный брат крыс?! — Хидан дал пинка злополучной преграде, но успеха попытки выбить её не возымели. — Мне придётся некоторых из них кощунственно прирезать. Я найду тебя, выродок, не уважающий Кали! В ответ слышалось только звенящее молчание. Тишина будто давила на всё естество и гордость бандита, распаляя пуще прежнего. Хидан зарычал, да так и остался прожигать взглядом дверь, набирая в лёгкие воздуха для новой проверки бранного запаса. Прошло немного времени, и парень нашел в себе силы продолжать. — Хитрый сукин сын… Да я видел змей честнее тебя! Думаешь, Боги так просто позволят обвести вокруг пальца жреца?! Нет, Какузу, с рук подобное не сходит, знаешь ли!.. — Гневная тирада прервалась резко отворившейся дверью, едва не прилетевшей крикливому дураку по носу. Хидан вовремя отпрыгнул. — Стирай одежду, — вот и всё, что выдал Какузу ровным тоном, всучив бандиту деревянную бадью. Но, несмотря на внешнее равнодушие, раджа изучал тело Хидана не без пробежавшего по спине холодка: рана уже начала стягиваться по краям. Тхаги хлопнул глазами озадаченно, но воду на пол поставил. Какузу удовлетворенно кивнул и отошел в сторону шкафа с книгами. Взяв одну, мужчина принялся бегать глазами по строкам. Хидан, как ни старался, выудить из памяти верные мысли не мог: название чтива, выделенное на обложке, далось ему только наполовину. Детей низших каст не учили читать, а взрослому освоить этот навык было труднее. — Ну. Не стой, моё время дорого, — подогнал Какузу, не отрываясь от текста. У Хидана по швам трескалось всё понимание ситуации. Ожидал ли он, что будет стоять в покоях сурового правителя и отстирывать своё тряпьё? Да ни в жизни! Но судьба очевидно смеялась в лицо всем устоям. Ситуация выходила до абсурда глупой. Чужая нагота Хидана не смущала, как и собственная тоже — все от мала до велика в жаркий сезон купались, в чем мать родила. Он без лишних вопросов разделся, впрочем, не забывая ворчать под нос, хоть срам и прикрывала бордовая накидка. Но раджа уже не обращал внимания. Вода оказалась на удивление холодной, и Хидан довольно хмыкнул: в подобной легче отстирывать кровь. — И по что ты меня караулишь? — возмутился парень, выжимая ткань.– Шёл бы по своим государственным делам. — Я не доверяю незнакомцам, — Какузу всё еще не отрывался от своего занятия. — Боишься, что я сопру что-то? –Догадайся, — съязвил мужчина, прикрывая книгу и умещая её на место. — Пф. Вода быстро сменила цвет на разбавленный кровавый. Бандит засмотрелся невольно в эту крутящуюся и пенящуюся от движения жидкость. Она словно гипнотизировала даже. С Хиданом подобное случалось нередко: пространство ускользало из-под восприятия, оставляя в голове еле уловимое ощущение страха и вязкую пустоту, как при молитве Богине. Бандит медленно вдохнул. Выдохнул. Тело пробрал озноб, мурашки пробежались по спине, словно водомерки на водной глади. Всё застыло, как застывает природа где-то в северных краях. Там, где люди холода кутались в тёплые вещи, где не было ведомо им, что такое влажная ловушка джунглей. Или как места далеко в Гималаях, на снежных суровых вершинах, где Хидан никогда не был. Что-то стало давить на грудную клетку — совсем не руки его любимой Богини. Какузу двинулся вдруг, и сковывающий испуг отпустил бандита, как уходил туман, сгоняемый порывом ветра. Реальность вновь вернулась, и жизнь потекла по телу, возвращая утраченные ощущения из-за смены окружения. Хидан зажмурился крепко, до мелькающих разноцветных звёзд, открыл глаза вновь, оделся во всё ещё мокрое, но уже чистое тряпьё. Оно неприятно липло, как вторая кожа, и парень поморщился. Спасибо хоть, что не текло. — У Манджу дома нет охраны? — Есть. Человек пять. Точно не больше десяти. — И что ж ты сразу не сказал? — ощетинился Хидан. — Проверял твою сообразительность, — с бесцветным выражением лица буркнул Какузу, впрочем, не укрыв в голосе насмешливого веселья. — За дурака меня держишь? — парень злобно сверкнул глазами, но его проигнорировали. — Ну чё, пошли, брат рыб, немой из немых. Или так смеялся, что язык откусил? Раджа, то ли поленившись реагировать на укол, то ли вдруг вновь изрядно набравшийся терпения, молча потянулся к выходу — бандит пошел следом. Какузу вёл всё тем же путём — извилистыми коридорами, в которых предусмотрительно не стояло охраны. Раджа оказался очень осторожен. Похоже, дело обстояло государственной важности при таком уровне сокрытия. Манджу действительно был родственником этого молчаливого правителя. — Почему у твоего родича имя исконно индийское, а твоё звучит чужеземно? — Хидан поравнялся с Какузу и внимательно глядел на него. Ничто в мужчине не выдавало иностранной породы: смуглая кожа, разрез глаз не азиатский, мощная челюсть, прямой нос, чёрные брови и длинные волосы. Какузу походил на обычного человека, родившегося в их стране. И всё же что-то было в нем разительно неверное. — Не твоё дело, — грубо оборвал Какузу, упорно глядя вперёд и никуда больше. Он завис вдруг на секунду, брови его в удивлении взметнулись вверх. Потом — облегченный вздох, почти не заметный, но Хидан слишком хорошо знал людскую мимику. И все эти мелкие изменения, чужие выражения улавливались с лёгкостью. У него внимательные глаза — глаза хищной птицы. — У меня тоже имечко странное. Но в целом посрать, — парень усмехнулся и немного помолчал. Шаги эхом отдавались в пространстве. Как в грёбаной дикой пещере, только светлой, разукрашенной, ровной. А они — две заблудшие души, нарушающие заколдованную тишину, продвигались вперёд, в отдалённые закутки, подальше от людских глаз. — И ты не спросишь, как меня зовут? — заискивающе поинтересовался Хидан, сощурившись. — Заткнись, — мужчина даже не повернулся в его сторону. Упёртый, молчаливый и несговорчивый, но вывести его на грубую силу, как оказалось, очень легко. Запрятанная под замками энергия выбрасывалась в накалённый момент разрушительным потоком. — Я Хидан, — не обращая внимания, парень продолжил с издевательской улыбкой. Какузу промолчал, нахмурился только сильнее. Хидана забавляло это — наблюдать, проверяя реакции, словно дергая тигра за усы. Но всё прервалось слишком скоро — они уже добрались до тёмной комнатки, скудно освещенной лишь одним факелом: той, в которой встретились сегодня впервые. — Ну, бывай, жди вестей, — бросил Хидан напоследок. Раджа лишь кивнул ему, и от этого тяжелого взгляда в полутьме воздух будто загустел. Чёртов Какузу. Казалось, вот-вот чернота зальёт и подрагивающий огонёк факела, словно испугавшийся, и самого Хидана, но парень знал — это лишь ощущения. Служение богине позволяло чувствовать ему что-то, если приглядывался, как следует. Душу. У Какузу она была черна, как смола, сильна, как камень, извилиста и сложна, как пучки нитей. Может, поэтому раджа вовсе не боялся? Впрочем, Хидан не стал вдаваться. Нет, это он оставит на потом. Бандит вышел на улицу, оглядев пространство осторожно — никого лишнего. Жара. Солнце вновь палило нещадно — и это в какой-то степени дар небесный: люди старались не поднимать голов. И работа будет без свидетелей. Хидан со временем просекал, какие ребята в их банде веровали действительно, а какие лишь из-за отчаяния приходили. Джемадар не был против — лишних рук не бывает, особенно ловких, которые обучены пользоваться румалем или кинжалом, и всё же, он куда больше уважал отдающихся Кали со всей страстью. Кроме того, с ними было удобнее работать. Такие ребята не струсят и не бросят дела на пол пути. Их вера была одновременно удерживающим душу в равновесиии стержнем и рычагом давления, побуждающими к действиям. Ночь. Хидан подаёт знак рукой. Сам тоже забирается через окно в дом. Богато украшенный дом — в свете луны нити ковров переливаются бледными цветами, подушки по углам, благовония, стены в завитках. Парень тихой поступью подбирается к стоящему спиной охраннику. Секунда — ткань румаля оборачивается вокруг его мускулистой шеи. Еще миг, и цепкие пальцы Хидана утягивают оружие, душат жертву. Парень удовлетворённо улыбается, впрочем, не теряя концентрации. В мыслях плавно, урывками течёт мантра. В кончиках пальцев разгорается зуд, а в сердце словно вырастает колючий терновник. — Свирепое лицо, она темная, с растрепанными волосами и четырехрукая… Жертва сопротивляется, и к горлу подступает смех. Это до крайности забавно — бесполезное сопротивление. Наверное, душе легче вспыхнуть, прежде чем угаснуть вовек. Но Хидану нельзя шуметь. Он втягивает носом воздух, пропитанный человеческим страхом, его пробирает озноб. Напряжение копится в голове скручивающимся узлом. Азарт делает этот узел туже. В ушах стоит приятный шум: предсмертный хрип. Тело охранника обмякает. — Дакшина Калика божественная, украшенная гирляндой из голов. Узел немного ослабляется. Напряжение спадает, но не полностью. Хидан слышит деяния своих людей — звуки глухо опускающихся тел в угоду божеству. В какой-то степени он сам чувствует себя богом. Или ведомым им. — В Своих лотосных левых руках держит отрубленную голову и меч. Джемадар осторожно пробирается к постели того, чьей смерти хотел раджа. У комнаты Манджу охрана уже свалена, как подрубленные деревья. Дверь распахнута, и в ней Хидан видит своих людей: двое мужчин удерживают испуганного человека. придавливая его к постели. Рот ему предусмотрительно заткнули кляпом. Манджу — знатный богач, походил на пойманного зверя, тушу которого сейчас начнут разделывать. Все были едины пред ликом смерти. Едино ничтожны. В его больших карих глазах, похожих на глаза самого заказчика, отражается пламя танцующего огонька свечи. Хидан смеряет человека голодным взглядом. Вытягивает в руках румаль. — Правыми руками Она дарует свет и благословения. Парень садится сверху, на бедра мужчины, прижимая своим весом. Исполненный ужасом, Манджу жмурится отрицательно мотает головой. Хидан улыбается. Он приподнимает голову жертвы, обматывает вокруг его шеи ткань. — Плачь, коли хочешь. Будь честен с собой перед кончиной. К чему храбриться, м? — парень затягивает румаль. Глядит жадно, впитывая каждую деталь облика напротив. — Все боятся смерти. И ты тоже боишься. Пролей слёзы и прими её, как должное, ты умираешь во славу Кали. Ты будешь свободен. Общество — та ещё проблема, да? А теперь никаких помех. Будь тем, кем ты являешься. Хотя бы последние мгновения. Освободи душу, невежественный грешник, прячущий страх свой. Лицо мужчины синеет, но по щекам его горячими дорожками текут слёзы, и Хидан прикрывает глаза. Прекрасно. Этот Манджу был не так глуп. Наверное, это единственное, что объединяло всех — смерть. И даже Хидана. Только ему не нужно было умирать, он сам был руками гибели. Несколько мгновений, и больше не слышится чужого дыхания. Хорошо. Тугой узел напряжения развязывается. Хидан поднимается, кивает своим людям, и они тащат тело прочь. Сам же парень возвращается к охранникам. Тоже забирает. Некоторые ребята утаскивают имущество. Им предстоит много волокиты — дележка вещей, погребение убитых. Хидан это не совсем любил, но правило, столь долго соблюдаемое, вошло в привычку даже у него и принималось сквозь сжатые зубы. Джемадар обожал, когда приносил в жертву сам себя, когда вершил правосудие над грешными душами руками Кали, даруя освобождение, остальное просто было угодно Богине или банде. Равноценный обмен, как говорил его бхутот, знающий алхимию, есть основной принцип мира. Хидан был согласен. Он достаточно верен и честен, чтобы за защиту платить семье небольшой работой. Закончили они поздно. Утром и днём парень отсыпался в лагере и очнулся под ночь. Прохлада лизала неприкрытые одеждой плечи, Хидан с силой потёр глаза, чтобы взбодриться. Тихо поднялся он и тем же путём ушёл в город, к дворцу, совершенно не думая, что можно было отправить кого-то другого. Не хотелось, наверное. В свете ночных звёзд, в пустоте улочек спокойствие обволакивало воспалённый разум. Интересно, спит ли уже в столь поздний час раджа? От Какузу шла манящая своей неизвестностью и опасностью аура, заставляющая думать об этом человеке чаще, чем нужно. Слишком любопытна пасть льва, в которую добровольно хотелось сунуться. Хидан никогда не был трусом, и в нём плескался интерес. Поэтому он осторожно следует по чёрным ходам к покоям раджи. Поэтому подкрадывается со спины и не сразу позволяет себя увидеть. — Не таись. Слышу, — Какузу не поворачивается даже, продолжает глядеть в небо через открытое окно. Хидан ухмыляется, подходит ближе. — Детей высших каст обучают подобной настороженности? Не ожидал, — парень издаёт тихий смешок и опирается спиной на стену у окна. Взгляд Какузу направлен словно сквозь? В пустоту. С долей недовольства и печали. — У меня свои причины, — всё в том же положении отвечает мужчина. — Люблю интересные истории. — Я тебе не сказочник, — Какузу поджал губы, и потерянности на лице его словно не бывало, будто волной прибоя смыло. Сколько Какузу? Лет тридцать всего на вид. Как мало нужно уязвимому человеку, чтобы прийти к мысли о необходимости подобной сдержанности. Раджа отвернулся, ушел к сундуку, выудил оттуда мешочек с деньгами, подержал его немного, задумался. Мрачный взгляд зеленых глаз цепанулся вдруг за совершенно расслабленный красных. — Будь честен пред болью своей, ибо боль есть часть нашего существования, Какузу. Как и смерть. Это лишь огрехи хрупкого тела. Обмани другого, но ежели ложью ты вскормишь себя — это страшное зло. Не должно отрицать смертному тягость свою, что является этапом жизненного цикла. Лучше прочувствуй это и вынеси для себя урок искренности, насладись даром в черноте души, — Хидан загадочно улыбнулся, собираясь было продолжить, но не вышло. — Заткни свой рот и втирай эту ересь другим, — Какузу кинул мешок с наградой в сторону бандита– парень на лету словил звякнувшие монеты. Из окна потянула ночная прохлада, а следом за ней, словно нить за иглой, порыв ветра, задувший пару свечей. –Грешишь пред самим жрецом, знал? — хмыкнул Хидан, упрятывая деньги в сумку. — Я не верю в Богов, — отрезал мужчина. — Мне всё равно, что об этом думает человек с кашей вместо мозгов. Хидан шагнул еще ближе, почти прижался грудью — Какузу недовольно скривил губы и отшатнулся. — Да ну? — Хидан упирает руки в бока, глядит пристально. В полутьме лицо его кажется Какузу ещё более бледным. — Ковёр отмылся, и ты сразу позабыл сегодняшнее? — Что тебе нужно от меня? Получил награду — вали, — мужчина начинал закипать. — Я просто любопытный, — засмеялся парень, разведя руки в стороны. — И ты всё ещё не погнал меня оружием, хотя на поясе у тебя отличная сабля. Тальвар… Дамаск. Чёрные ножны, словно живые, отозвались блеском серебряного цвета украшений: сложных завитков, складывающихся в единую картинку Цветы и листья — символы жизни, скрывали под собой острый клинок, несущий смерть. — Болван. Какой толк мне гнать тебя оружием, если вреда нет? — Какузу сделал ещё шаг назад. — В прошлый раз тебя не волновало это, — Хидан, отзеркалив, двинулся следом. — В прошлый раз ты заигрался. Не советую повторять, — Какузу упёрся спиной в угол комнаты, резко вдохнул от неожиданности, нахмурился сильнее. — А то что? — сощурился парень. Раджа смотрел на него совершенно нечитаемым взглядом, будто тренировал выдержку с пеленок. Какузу на секунду совершенно потерял связь с собственным разумом. Парень перед ним был наглухо отбитым. Абсолютно никакого страха, будто у летящего на огонь мотылька. — Боли не боишься?! — Какузу вдруг подался вперёд. Хидан не успел среагировать: не ожидал нападения. Смуглая ладонь накрепко припечатала его к стене. По затылку разлилась звенящая тяжесть, потекла горячая струйка крови. Вдоха не сделать. Какузу ощутил, как бешено запульсировала чужая сонная артерия под пальцами. — Жизнь полна боли. Нет смысла бояться неотвратимого. Так учит Кали, — Хидан не шевелился. Брови Какузу поползли было вверх, но мужчина взял под контроль эмоции и нахмурился вновь. Его обезоруживало это безразличие к статусу, отсутствие тряски пред более влиятельным человеком, преследовавшее его в течение сознательного существования. Любой человек, находящийся в подчинении, боялся раджи, пытался услужиться, вызывая молчаливое омерзение. Какузу в какой раз прокручивает в голове мысль, что стоило бы кликнуть охрану, ведь и бессмертному толпа в тяжесть придётся. Не зовёт, считает удары чужого сердца. Хидана не было день, но в перерывах от дел раджа думал о человеке с мозгами набекрень. Это нехорошо. Это совершенно глупо. Потому мужчина просто пытался взяться за каждую из задач разом, лишь бы не допускать в стерильности мыслей сбой: провёл переговоры с послом, разобрался с указами, выслушал прошения, в конце концов ушёл тренироваться. Какузу не помнил, когда в последний раз ситуация достигала подобного накала абсурда: Хидан не требовал сдержанности и не страшился выкидывать всё, что думает, от чего бдительность усыплялась. Но глаза бандита, красные, словно два граната, гипнотизирующие своим отблеском, заставляли следить за каждым движением альбиноса. Было в них что-то не человеческое. — Богам наплевать на нас. И если ты стал исключением, то это не значит, что и остальных они готовы одарить вниманием. Люди должны надеяться лишь на себя, уясни, — ровным тоном сказал раджа, не мигая, не двигаясь почти вообще, будто каменная статуя. Только сдавил пальцы сильнее, впившись ногтями в бледную шею. Какузу не любил дураков, а в особенности ненавидел фанатиков, чьему, как он считал, идиотизму в посвящении себя выдуманному или практически не помогающему существу не было предела. Оттого выходило ещё глупее, что он не пытался избавиться, а слушал, смотрел, трогал объект, приносящий смуту в голову и оставляющий вместо былого порядка сумбур. Из-за собственной рациональности, что раньше оберегала от глупостей, теперь Какузу злился больше. Рациональность его покинула давно, и сейчас оставалось надеяться лишь на твёрдость своего характера. Какузу никому не позволял манипулировать собой. — Повторю для глухого: я не нуждаюсь в нравоучениях. Хидановы глаза скрылись под опущенными белёсыми ресницами, улыбка, исполненная довольства, расползлась по его лицу. Недолго он стоял так, словно на границе бодрствования и сна. Внезапно по животу разожглась боль: парень лягнул Какузу ногой. Мужчина сразу разжал пальцы. — Заблудшей душе должно быть известно, где свет, — заржал Хидан где-то над головой. — А ты, глиняная башка, походу, не видел его ни разу. Мужчина наконец нашел в себе силы разогнуться после неслабого удара. Хидан, впрочем, не продолжал бить. — Ты совершенно слеп, старина. Но у тебя, в отличие от многих, есть мозги. Со знанием веки любого откроются. — Избавь меня от чести открывать глаза и видеть твою рожу — заткнись, — Какузу потёр переносицу. Что ж, по-крайней мере, жрец вроде не намеревался убить его… Пока что. Но и всё ещё не ушёл. И Какузу всё ещё не звал охрану. В висках от напряжения отдалось болью, но для него это мелочь. От былой горечи раджу отвлекла одна большая проблема в виде двинутого бандита посередь собственных покоев. В конце концов, что-то Хидану было надо.