Orchestre mort

Кун сам не знает, почему продолжает играть. Чёрные и белые клавиши концертного рояля мягко ложатся вниз, подчиняясь давлению его пальцев, а тихое поскрипывание педалей привычно встраивается в мелодию — холодную, как ноябрьский ветер, пробирающийся под воротник пальто. Её тревожные драматичные аккорды возвращаются под открытую крышку, ударившись о стены и потолок, резонируют и растворяются в звенящей полутьме, обнимающей со всех сторон луч света одинокого прожектора, направленного на инструмент. В пустом зале театра оперы и балета объёмное эхо. Пение рояля обволакивает бордовые ряды сидений, гладит бархат кулис, облетает каменные скульптуры между колоннами и тонет в оркестровой яме. Инструмент, стоящий сбоку сцены, не задвинутый за кулисы после репетиции, почти смотрится как что-то неправильное в идеальной симметрии зала с отголосками строгого ампира, и сам Кун ощущает себя неправильным, не принадлежащим этому месту, будто не в своём теле. Пальцы леденеют и начинают покалывать, когда он понимает, что пюпитр пустует без нот и ему неизвестна мелодия, пробирающаяся к нему в душу, скручивающая внутренности и сжимающая тревожно бьющееся сердце. Голова тяжелеет под весом минорных аккордов, а реальность превращается в туманный сон, словно в незнакомом мотиве заключён гипнотический код, и Кун совершенно не знает, как его расшифровать. Хочется проснуться от наваждения, скинуть оковы мистической силы, но мелодия продолжает своё развитие, сопротивляется, вопреки попыткам цепляться за здравый разум. Невидимый концертмейстер дёргает за ниточки немеющих от страха рук, и Кун поддаётся. На долю секунды пустой зал наполняется привычными красками от всполоха голубого света, взявшегося непонятно откуда, но стоит щепотке драмы пробраться в стройный музыкальный ряд, они начинают тускнеть и становиться грязными. Низкие аккорды рвут бархатные изгибы драпированных штор на стенах, запускают по шахматному полу трещины, поднимают в воздух частички пыли, вьющиеся бисерными светлячками над головой Куна в свете прожектора. Грохот отваливающихся кусков искусных изваяний и колонн заставляет сцену дребезжать, из-за чего вверх по ногам к самому загривку поднимаются ледяные брызги мурашек. Кун слышит трепет хрустальных и стеклянных подвесок огромной хрупкой люстры с десятками некогда тёплых, а теперь иссиня-серых огоньков под потолком, и сильно жмурится. Металлический звон рвущейся цепи утопает в криках тысячи острых осколков стекла, стонущих каждый в своей болезненной тональности — истеричный фальцет в океане грохочущего в разрушающихся стенах баритона. Распахнув глаза, Кун смотрит издалека, как осколки режут мягкую бордовую ткань сидений, на которых сверкают догорающие огни искалеченной падением люстры, и его виски вдруг пронзает резкой болью. В ушах нарастает доносящийся со всех сторон нестройный вой, принадлежащий сотне людей, в чьи тела врезаются неровные края ныне фигурного стекла, или больше похожий на стоны заблудившихся в вечности душ. Куну кажется, что он сошел с ума или видит слишком реалистичный сон, но даже не может отдёрнуть руки от инструмента, чтобы проснуться от своего самого болезненного кошмара. Тёплый пот стекает по его лицу, пропитывает ворот рубашки, капает на напряженные пальцы и растекается по клавиатуре. По крайней мере ему так кажется, пока он не осмеливается посмотреть на свои руки. Грубый аккорд почти заставляет рояль сдвинуться с места, и вместе с ним на клавиатуре вспыхивают брызги чего-то бордово-красного. Тонкий железистый запах застывает в носу — на белых клавишах лежат тёмные капли крови с дрожащими алыми бликами, которые тут же мажут пальцы, превращаются в грязные разводы и остаются на клавиатуре рваными отпечатками куновых пальцев. Запах усиливается и подбирается к самому горлу, образуя чувство тошноты — слишком настоящее, как и звуки, ароматы и ощущения, чтобы ему присниться. Кун теряется между реальностью и сном, не замечая, как трещины в стенах тоже начинают кровоточить густыми потёками, а бордовые лужи, по которым расходятся круги от капель, падающих со штанкетов, огибают ножки рояля. Переизбыток звуков, запахов, мороза по коже и тошнотворных кровавых разводов превращается в какафонию ощущений, подводящую к грани безумия, и Кун уже не разбирает, где призрачные нарастающие крики неизвестных, а где его собственный, но всё это вдруг одномоментно засасывается в чёрную дыру звенящей тишины. Время останавливает свой ход: кровь застывает на поверхностях и в полёте тёмно-красным глянцевым стеклом, пыль зависает в воздухе светящейся крошкой. Единственное, что слышит Кун — эхо от своего собственного загнанного дыхания и тихие звуки рояля. Его звучание теряет прежний драматизм, оставляя место лишь для безнадёжной тихой мелодии. «Ми, ре диез, до диез… соль диез, соль диез, соль диез, соль, соль, соль диез… соль». Куну хочется опустить голову на пюпитр от усталости и проснуться от кошмара, но вместо этого он слышит, как в его игру дерзко встраивается кто-то ещё. Странная человеческая фигура на первом ряду зрительного зала, появившаяся буквально из ниоткуда, не выглядит враждебно, покачиваясь из стороны в сторону в тени, но что-то в ней кажется зловещим, потусторонним. Кун с усилием проглатывает напряжение в горле и неотрывно изучает силуэт на предмет опасности, пока не понимает, что в руках незваного гостя всего лишь находится скрипка. Лирическое звучание, больше похожее на музыкальный плач, тихо подстраивается под рояль, становясь ещё одним уровнем безумия в деформированной реальности, но кажется, никто, кроме Куна, этого не замечает. Словно он — невольный актёр чьей-то пьесы, об участии в которой его не стали предупреждать, чтобы вытащить неподдельные эмоции. Потому Кун остаётся на месте, как марионетка кукольного театра, управляемая с помощью ниточек, и, затаив дыхание, ожидает, что для него приготовил сценарий. Партия скрипки становится тревожной и давящей, когда скрипач делает несколько шагов вперёд. Ледяной свет прожектора касается его безумной широкой улыбки, платины коротких волос, чёрной повязки, закрывающей глаза, и кровавых слёз, засохших на его щеках бордовыми подтёками. Всё его тело будто окружено горящим воздухом, заставляющим пространство вокруг колебаться, как морские волны с барашками белой пены, не оставляя ни единого сомнения, что оно — не человек. Какое-то необъяснимое чувство подсказывает Куну, что конец композиции очень близок — или это не его мысли вовсе, а воля невидимого кукловода. Осталось совсем чуть-чуть, и потом… Он не знает, но в груди копошится чужеродное и бессмысленное удовлетворение. Словно так должно быть всегда: пианист, рояль, театр, застывшее время — и нет ничего более правильного. Вопреки воли, Кун улыбается и, чувствуя слёзы на щеках, завершает выступление последним аккордом. Скрипач усмехается, его рука плавно отнимает скрипку от ключицы. Конский волос ловкого смычка подмигивает нехарактерным бликом, будто на нём не использовали канифоль с момента натяжения, хотя это просто невозможно, учитывая чистейшее звучание. И когда Кун думает, что понимает, что было той невидимой силой, заставившей его играть вопреки собственному желанию, его догадки разбиваются о звуки тихих шагов за спиной. Тонкие сухие пальцы с неестественно бледным подтоном, обнятые потёртыми серебряными кольцами с чарующими топазами, ложатся на последний аккорд поверх куновых и обжигают своим мраморным холодом. Воздух вокруг наполняется сыростью, запахом земли, влажной древесины и сладкой гнилью паучьей лилии. Горло схватывает колючий спазм, подавляя вскрик. Невидимый кукловод отпускает свои нити. Кун чувствует, что вновь может управлять телом, несмотря на завитки тумана в голове, но он даже не смеет двинуться с места или повернуть голову — кремень ужаса сковывает не хуже стальных цепей. По мокрой шее гуляет чьё-то холодное дыхание, и оно не принадлежит человеку. Примерно так, Кун думает или скорее мысленно кричит, могло бы ощущаться дыхание смерти. Ледяные пальцы скользят от его запястий вверх по рукам, ткани рубашки и останавливаются на плечах — ищут опору для своего владельца. Кун действительно ощущает на себе тяжесть — тьма, питающаяся чужой болью, вцепляется в него мёртвой хваткой. Лёд потустороннего дыхания движется от затылка к уху и резко прекращается, уступая место вкрадчивому шёпоту: — Не нужно бояться безумия, Кун, — насмешливо произносит нечто, почти позволяя прочувствовать кожей холодные губы. — Освободись от разума, и ты станешь вечным. Перед глазами Куна плывёт солёная влага, размывая сумасшествие, наложенное на реальность, в акварельное искаженное месиво, когда он пытается заставить себя сомкнуть веки, замечая боковым зрением движение, но ему не позволяют. Пальцы, усыпанные топазами, берут за подбородок, вынуждая повернуть голову и посмотреть в лицо страху. В прорезях чёрной маски самой тьмы, увитой серебряными цепями, блестят глаза, в которых растекается зелёный сладкий яд, обещающий желанное забвение — только поддайся безумию. На грудном кармане старомодного пиджака незнакомца гордо красуется потёртая брошь с эмблемой театра. Чёрное пламя волос цепляет взгляд своим смолистым блеском, а изогнутый уголок рта лишь добавляет вопросов, главный из которых: — Кто ты? Кун не узнаёт свой голос — хриплый, немного подрагивающий от холода и настолько низкий, что трудно расслышать слова. — Ты найдёшь ответ, когда откинешь здравый смысл, — отпуская его подбородок, говорит неизвестный и тянется к своей маске, позволяя рассмотреть лицо, расплывающееся в акварели, едва ли в течение нескольких секунд, — Кун… — Кун, проснись! Будто выдернутый из-под воды, Кун резко вдыхает и распахивает глаза, обнаруживая себя лежащим на закрытой крышке рояля в холодном поту. Резкий подъём вызывает в голове разряд, пронзающий виски, и он жмурит глаза, пытаясь прогнать противный писк, сопровождающий боль. Где-то на периферии слышится знакомый обеспокоенный голос: — Ты что, уснул прямо здесь? Открыв один глаз, Кун видит наклонившегося над собой Деджуна, который по обыкновению приходит на репетицию раньше всех и практикуется один до начала общего прогона на сцене. — Я… не помню, как я уснул, — честно признаётся Кун, мысленно радуясь, что его кошмару настал конец, и тщетно разминает слегка заклинившую шею и спину. — Предполагаю, это тебе помогло, — кивая на открытую бутылку с выдохшимся коньяком, стоящую возле рояля, вздыхает Деджун, на что Кун нервно потирает лицо ладонями и зачёсывает волосы назад. — У тебя всё в порядке? — Да, в полном, — частично врёт Кун, потому что в последнее время он и правда не в себе, но по сравнению с тем безумием, которое он только что увидел в своём сне, всё не так уж плохо. — Ты же знаешь, конец сезона всегда немного нервный: подготовка к премьере, репетиции до ночи, стресс — не знаешь, как расслабиться. — Ага, — кивает Деджун, выглядя не очень убеждённым, — ты давай расслабляйся как следует, но не на работе — паршивое местечко для отдыха, особенно по ночам. — Да, пожалуй, — нехотя соглашается Кун. Не то чтобы дома он ощущает себя лучше. — Береги себя, а то куда мы без тебя перед премьерой? Вряд ли в нашей глуши внезапно найдётся новый концертмейстер. — Постараюсь, — кивает Кун, в какой-то мере радуясь, что его застал понимающий Деджун, а не кто-то другой, хотя в свои слова не то чтобы верит. Воспринимать ответы окружающим как способ вновь уйти в себя давно вошло в привычку. Забрав бутылку с пола, Кун роняет взгляд на уголок крышки рояля и тормозит себя, разогнувшись лишь наполовину. Маняще поблёскивающий топаз в серебряной оправе на массивном кольце заставляет его вздрогнуть. Медленно взяв его и покрутив между пальцев так, словно синие грани могут обжечь, Кун хмурится и боится признаться сам себе, что такой вещи просто неоткуда взяться в театре — реквизит не столь аутентичен, да и вряд ли кто-то подложил его, пока он спал. Непонятного происхождения сквозняк запускает по коже холодок и приносит с собой звук, похожий на неразборчивый шепот. — Деджун, — неуверенно зовёт Кун, поёжившись, и прячет кольцо в карман джинсов. — Да? — оборачивается тот, сбросив рюкзак с вещами с плеча. — Слушай, а в холле всё ещё висит та выставка истории театра? Её вроде собирались свернуть неделю назад. — Нет, она всё ещё на месте. В архиве просто идёт ревизия, пока некуда возвращать все документы. А что? — Ты не помнишь, там остались альбомы с фотографиями предыдущих составов оркестра?..