***
В ближайшие две недели девушка максимально сокращает всяческое общение с большинством прежде близких ей людей. Реже отвечает на шутки Ливия, который заглядывает после осмотра больных, пораженных хворью, меньше узнает о последних новостях, творящихся на границе. Так же иногда перекидывается обрывками фраз с Дией, начав замечать в ней что-то неискреннее, поддельное: чересчур настойчиво та в последнее время выведывает обо всем и куда-то пропадает. Одного шезму не хочется; предателей рядом держать, которые в любой миг клинок за спиной вознести могут; оклеветать, наговорить, или, чего хуже, попросту сдать гончим Фараона. Каким бы хорошим не было их отношение к Эвтиде, такого ремесла не простят и казнят. И не поможет никакая протекция вышестоящего начальника. Многое теперь умалчивает от подруги, особенно после неудавшегося побега. Потому что не удивилась та, что обратно черномага ноги принесли: головы не подняла, знакомую макушку заметив. Да и странные взоры Наставника красноречиво дают понять, знает, что именно побудило воспитанницу к импульсивному решению. Поведение свое переменив, мужчина взгляды косые на неё бросает. По имени чаще называет, что-то в уме прикидывая, не попрекает почти, словно уберегая и готовя для чего-то. Эве известна часть правды и та не слишком нравится девушке. Не желает она разменной монетой быть, поэтому и от учителя дистанцируется. Сконцентрировавшись на себе и проведя в компании вкусного, сливочного пива прошлый выходной, девушка многое пересмотрела. Ведь если сосредотачиваться на плохом, то это обязательно случится. Но, если искать какие-нибудь преимущества, то и хорошее тоже будет рядом. В данный момент «хорошим» был сливочный напиток. Имея здоровый организм, Эвтида не страдает похмельем, благодаря чему общалась с Рененутет несколько долгих вечеров. Забыться не вышло, но напряжение, определено, спало. Теперь же шезму способна пользоваться трезвым рассудком и чуть подлеченными нервами. Вот только всплывает вопрос: надолго ли этого хватит? Ненадолго забыв про узнанную легенду, видения с Анубисом и дрожь от упоминания Мостафы, девушке полегчало. Показалось, что она обычная, ничем не примечательная рехет, продолжающая заниматься своим ремеслом. Рутина могла вновь затянуть шезму обратно, если бы не пара «не». Никогда нельзя идти назад. И время отмотать обратно тоже не получится. Сказал бы кто раньше Эвтиде, что жизнь в будущем так обернется, она бы точно прокляла пустослова. Проклятия, пропажи, легенды — отнюдь не ради этого шезму с самых низов поднималась, характер от раза в раз закаляя. Знатной госпожой не сделалась, однако билет в лучшую жизнь действительно выгрызла, когда наставник заметил ее. Упорные тренировки, начиная от разбитых коленок и вплоть до серьезных наказаний, повлекли за собой результат. В силе Эва не преуспела, зато ловкостью брать научилась. Недостаток хитрости преданностью делу заменила, а за самоотверженность не раз и по голове получала, и, напротив, хвалили ее часто. Не обделенная смелостью, она и заказы одной из первых начала получать. Сейчас же девушка все регулярнее увиливает от попыток Амена увидеться и поговорить. Разобраться в правдивости возникших чувств желает, чтобы постепенно, а не резко решения принимать. Ей нужен холодный рассудок, а не сердце, кричащее о готовности прыгнуть в пропасть вслед за Эпистатом. Шезму импульсивна, порывиста, но в этих делах торопливости допускать нельзя. Опрометчивая импульсивность точно не сыграет на руку, когда на чаше весов — её жизнь. Особенно, если выбирать под действием алкоголя. Ведь, вдоволь исповедовавшись перед хмельным, она действительно собиралась наплевать на здравый смысл. И даже, покачиваясь, направлялась в сторону знакомой хижины. Благо вылетевшая из ниоткуда Дия разрушила геройские планы по завоеванию штанов Эпистата. Онейромантка, как-то ехидно посмеиваясь, перехватила Эвтиду в середине пути. Проведя ту незаметно в храм, выслушала пьяный бред про золотые письмена и знаменитую накидку, врученную охотнику самим Фараоном. Однако рехет вырубилась где-то в середине рассказа, так и не поведав, при каких обстоятельствах Менес Второй подарил Амену мантию. То ли лично эту легенду выдумала, то ли правдой сказанное было, но Дия улыбнулась, очевидно что-то запомнив, и ушла к себе. И как же жалела Эва о содеянном, вспомнив про неудачный поход за гардеробом Эпистата. Главный охотник так и не узнал, что девушка собиралась навестить его. Уйдя в работу и пытаясь поймать Реммао на малейшей осечке, мужчина вернулся в прежний ритм. Пойманных черномагов не казнили, а лишь на время сажали в темницу. Он объяснил это тем, что сейчас массовые казни, не отправят тех брать заказы. Красные ниточки, связывающие происходящее с Мостафой, сплелись в единую картину. Амен сопоставил имеющиеся факты, догадавшись, когда их страну настигнет не только хворь, но и мор. И эти предположения очень не нравились ему, потому что ключевую роль играла Эвтида. Думая о шезму по вечерам, Верховный Эпистат не мог не скучать по ней. Изредка отправлял в храм короткие записки с пожеланием доброго утра, да какое-нибудь лакомство, чтоб она совсем не поникла. Все посылки Эве передавали строго в руки. Охотники, сорванные с дозора, странно косились на неё, однако поручение главнокомандующего исправно исполняли. Амен далек от привычных ухаживаний, но сердце шезму предательски таяло. Это мужчина, а не юнец, и он готов нести ответственность за свои действия. За то, что выбрал именно Эвтиду? За то, что та полностью и всецело готова принадлежать ему. Черномагу сложно разложить по полочкам сбившиеся в клубок чувства, которые вызывает этот мужчина. Холодный и колючий снаружи, но способный страстно любить глубоко внутри. В одиночестве рефлексия особенно обострилась, вырываясь вперед. Никакой неловкости или стыда Эва не испытывала. Наоборот, чувство привязанности овладевало ею. Старая сказка говорит, что влюбившегося шезму сразу же встречает смерть. Однако на то это и вымысел, чтобы не случиться. Другие последствия шествуют за оказавшимися в сетях Бастет душами. Если говорить о насущных заказах, то они поредели, развеялись на ветру вместе с опасным, но хорошим заработком. Горожане страшатся обращаться за помощью к черномагам, учитывая участившиеся рейды слуг Фараона. Еще бы, теперь заказчиков так же преследует публичное наказание. «Все равны перед законом!» — как выразился Менес Второй в недавней речи. Радует одно: за работу писарем платят щедро, и, чтобы жить безбедно, выручки накопилось достаточно. Золотые монеты приятно звенят в холщовом мешочке, вызывая зависть у других воспитанниц. Совсем юные, гораздо моложе Эвы, девочки-подростки благоговеют перед богатством, мечтая заработать столько же. Однако, в силу отсутствия сделок, кошельки остаются пустыми, что не может их не печалить. Лучшие дела всегда поручают старшим: из-за опыта, возраста, ловкости. Отчего и живут те богаче, чем только-только начинающие, матереющие. Колючая зависть кусается, что заставляет юные сердца черстветь, наполняясь злобой. Наставник же, как назло, оттягивает новые поручения, замышляя что-то своё. Мужчина в целом отдаляется ото всех, акцентируя всеобщее внимание на Эвтиде. Колкие взгляды исподлобья и недовольный шепоток впиваются ей в спину. Шезму мечтает затеряться в толпе, но, словно нелепое пятно, выделяется среди неё. Как будто ей самой нравится быть причиной раздора. Некромантка злится, но ничего не может поделать: бурю успокоить лишь начавший её. Она углубляется в обучение, выгрызая новые знания, и тренируется в искусстве каллиграфии. Реммао и раньше хвалил ее за хороший почерк, до «всего», что наступило за этот год. Десятки переписанных заново свитков лежат в хижине Эпистата, а черномаг, не теряя энтузиазма, готовится оборвать внеплановый «отпуск». Среди безликой толпы Эвтида кажется белой вороной. Страх, витающий в воздухе от присутствия охотников, можно черпать ложкой, однако она не меняется с привычного дневного ритма. Ранний подъем, занятия, несколько дел вдали от храма — будто и нет того, что творится в Древнем Египте. Возможно, это будет её ошибкой, но шезму намеренно душит в себе приступы паники. Высшие дали Эве время на передышку, не более того. И, как бы прискорбно не было это признавать, та скоро закончится. Время — та самая вещь, которую люди почти никогда не ценят, растрачивая понапрасну. До дня восхваления Сета осталось чуть менее двух недель, и напряжение от распространяющейся хвори охватывает не только жителей окраин. Единичные случаи прерываются десятки неожиданных смертей и пропаж. Под подозрение Амена попадают почти все, кто хотя бы как-то связан с исчезнувшими. Однако, то ли удача на стороне восставшего из мертвых Мостафы, то ли он применил колдовство, чтобы ни одна душа не догадалась о его замыслах. Эпистат чрезвычайно близок к разгадке, едва ли поводов, чтобы схватить слугу черномага, нет. Каждый грамотный горожанин будет кичиться знанием закона. Мол, казнить следует лишь пойманных шезму, а не учителя, служащего в храме. А Наставник как назло играет слишком чисто, не марая руки в крови публично. Исфет, когда же он совершит промах, неужели послужит причиной исчезновения других невинных душ? Стоит признать, что жители боятся смерти так же, как и расползающейся хвори. Не существует ни единой души, которая бы одновременно не страшилась охотников и не искала в лице тех защиту. Самонадеянно, отчаянно, глупо, но горожане не рвутся отправиться в Дуат настолько скоро. Знали бы они, что и в загробном мире теперь неспокойно… Пока Дарующая Жизнь овладевает новыми знаниями, черпая последние секунды спокойствия, Анубис усмиряет и встречает толпы погибших раньше времени душ. Божество, по мощи с которым может сравниться лишь Ра, устало за это тысячелетие, истощив былую силу. Воскресший Черномаг перерезал спутал все карты и введя собственные правила. Однако Боги не имеют права вмешиваться в дела простых смертных, как поступил однажды человеколюбивый Шед. Отведший серьезную опасность, пусть и косвенно, тот нанес удар по мирозданию. Из-за чего Высшие начали слабеть, не имея больше подпитки. Спаситель в глазах египтян, он лишь отсрочил грядущие события и теперь расплачивается. Обреченный на бессмертие, ходит по бесплодной пустыне и ждет, когда все закончится. Основной же акт только начинается, и, пока Эва размышляет о бытие и существовании, Реммао делает новый шаг. Ход, от которого многие вздрогнут и который запустит новую череду неприятностей в жизни молодой шезму. Даже зная, что потом поплатится, он не отступился бы, потому что благоговение перед Главным перекрывает все. От инстинкта самосохранения и до здравого смысла.***
Будняя неделя, полная множества дел и мелких поручений, наступила хуже, чем предполагала шезму. Смирившись с ранним подъемом и испортив любимое платье, она уже спешно собирает необходимые вещи и рискует опоздать. Обычно Эвтида просыпается с восходом солнца, однако в этот раз что-то пошло не так. И происходящее грозилось запустить цепочку взаимосвязанных событий. Набросив полупрозрачную накидку поверх нежно-розового платья с открытыми плечами, девушка, причесываясь на ходу, выбегает из комнаты. Собирает волосы в подобие высокого пучка, да быстро вылетает из совместных с Дией покоев. Придерживает небольшую сумку, где лежит мешочек с золотом, и, не успев толком разлепить глаза, проходит через учебный зал. «Исфет, заскочу в лавочную, чтобы перекусить. Иначе точно кого-нибудь съем,» — отсчитывает в уме полдюжины монет, которые потратит на завтрак. Девушки и юноши отвлекаются от своих занятий, приковывают к пришедшей все внимание. Разумеется, сейчас Эвтида служит объектом сплетен, зависти, частого обсуждения. Если раньше не выделялась ничем, то теперь, напротив, рисуется во всеобщих мыслях. Будто им заняться нечем. — Глядите, наша рехет идет! — девчонка лет пятнадцати тыкает в Эву пальцем, переходя уже на шепот, — Небось к охотнику до такой степени спешит. Некромантка игнорирует своевольный жест, списывая тот на глупость. Это служит ей ошибкой, потому что, если не приструнить обидчика сразу, так и будешь терпеть нападки с его стороны. И одними сплетнями это не закончится, дальше будет только хуже. Девушка замечает, как в заднем ряду происходит шевеление: кто-то завязывает жаркий спор. — Успокойся, просто ей повезло, что грамоте больше нас обучена. Относись ты старательнее к учебе, тоже могла бы в писари податься! — подавшая голос Заида неожиданно встает на сторону Эвы, — а не скорбела об ушедшей на тот свет Монифе! Мазика дергается будто от пощечины, когда речь заходит о её родной крови. Старшую отправили к Анубису несколько месяцев назад, а сердце ноет так, что это было почти вчера. Особенно озлобилась, совсем осиротев, отчего и на Эве сорваться решила. По-детски наивно полагая, что от этого легче станет. — Она была моей сестрой, даже более осторожной, чем охотничья рехет! Не удивлюсь, если та и гончих фараона избежит, зная о её-то связях! — она скрывает уязвленное самолюбие и демонстрирует двусмысленный жест, показывая, какие это взаимоотношения. Хадига, подросток лет пятнадцати, краснеет от открытого откровения. Чувство стыда перекрывает недолгое веселье, заставляя даже забыть, что много золота получила шезму, пока рядом с Эпистатом крутилась. Не выдержав, отсаживается от подруги, за письмена хватаясь. — Тише ты, охотники могут услышать! — другая соседка толкает Мазику в плечо, но и сама хихикает, наблюдая за объектом обсуждения. Та отмахивается, с места не двигаясь, разве что волосы, во множество кос убранные, поправляет. Чересчур картинно отбрасывает их за спину и с какой-то замашкой грудь вперед вскидывает. Будто хорохорящийся птенец, что всеобщее внимание привлекает, на ноги вскакивает. Короткое платье, больше напоминающее тунику, задирается и обнажает бёдра. Девушка же, с завистью и раздражением не справляясь, лишь одергивает подол и прямиком к Эве идёт. Неизвестно, что на уме у подростка: грязный язык вместе со столь юным возрастом не приведут ни к чему хорошему. — Сколько платят тебе за услуги писаря? Признайся, хорошо рядом с главнокомандующим устроилась? — слова так и сочатся сарказмом, явного намека не скрывая. За запястье пребывающую в мыслях шезму дергает, точно и нет между ними разницы в росте, да на себя тянет. Эвтида из транса выпадает, замечая чужую руку, и смотрит так же устало, вопросительно. Ей хочется ударить эту нахалку, пока не появился учитель. Однако вместо этого некромантка лишь кисть из слабого захвата вырывает и дальше собирается идти. Сегодня на торговом рынке ее ждет женщина, потерявшая мужа. — Угомонись и не позорься, иначе пожалеешь горько. — голос её не дрогнул, разве что в самом конце на ноту выше стал, — Эмоциональность погубит тебя скорее хвори. Эвтида ненавидит ни игру на публику, ни отношение к ней окружающих, вызванное Реммао. Если подобное повторится, то она лично сломает девушке руку, несмотря на то, что Мазика — ребенок. Никто не имеет права прикасаться к рехет без её разрешения и желания. «Исфет, как же надоело это все! Сгорели бы лучше дотла те, кто сплетни распускают,» — сумку на плече удобнее перехватывает и сердитый на притихших учеников взгляд обращает. Все бы ничего, если не оклик в спину. Громко и четко — так, чтобы слушал и слышал каждый, кто находится в храме. Девчонка, не успевший опериться птенец, своим поведением уже впустила в Ка тьму, но не прекращает. Наоборот, улыбку от уха и до уха натянув, выкрикивает, поддержку в других ища: — Неплохо подстилкой охотничьей быть, правда? — для шезму это оказалось… Больно. С шумным вздохом Эва оборачивается: медленно, вспышку ярости гася и руки при себе стараясь удержать. Сердце её не унимается, кровью обливаясь, такую же боль призывая причинить. Непонятно, каким чудом задуманное не свершается, пока шезму тихо шипит, смертельным ядом помещение заполняя. Даже небо хмурится вместе с ее испорченным настроением, тревогу в других поселяя: — Что ты несешь, пустоголовая? — умолкает, дыхание переводя и косым взором подростка одаривая, чтобы место свое знала, выше головы не прыгала, — Пусть выйдут те, кто тоже так считает. Ответом служит молчание: покорное, безропотное, испуганное. Воспитанницы будто и позабыли про недавние сплетни и теперь протест высказать трусят. Лучше бы конца шли, большее уважение вызвали бы у Эвтиды. Девушка, про Мазику позабыв, подбородок выше вскидывает, верхний ряд зубов оголяя: — Смелее, я не кусаюсь, — пальцев ближе манит, несмотря на возможное опоздание: сначала поставить на место, чтобы ноги не смели о нее вытирать, — но очень тороплюсь. Никто так и не поднимается с места: сидят, уткнувшись в свитки и уже пожалев, что затеяли все это. Дии сегодня на занятиях нет, — тоже по делам в город отлучилась — поэтому спокойнее Эве. Надежда есть, что не вся информация дальше пойдет, хоть и невелика она. Сдалась им шезму, словно и поговорить больше не о ком. Неразумные еще, а вперед рвутся, но девушка отчасти понимает их. Ведь почти все, кто в зале находится, из прежней жизни буквально вырваны были, из бедности, возможности оказаться в публичном доме. «Профессия» жрицы любви претит любой голове, которая еще думать способна. Неизвестно, какой клиент мог бы попасться. — Запомните: далеко не все, что делает Реммао, послужит для вашего блага, — она стоит посреди храма, уже идя в сторону выхода; все-таки не решается опаздывать, приличные деньги предложила госпожа, — Надеюсь: вы услышали меня. Стоит Эвтиде закончить, как слышится твердь чужой походки. Девушка на самом пороге притормаживает, чтобы кивнуть мужчине в знак приветствия, узнать, над какой темой будет следующей ночью корпеть. Начало недели, а Наставник уже не в духе: очевидно планы, как карточный домик, рушатся. И все-таки, чисто из вежливости, шезму со старшим здоровается, да с глаз исчезает. Кожей ощущает возникшее напряжение, но так торопится, что только обрывок разговора уже на улице узнает. Скверное настроение у нее после выходки маленькой онейромантки, прокричаться призывающее. «Исфет, почему внутри так больно?» — не проходит минуты, как резь в груди круто усиливается. Не успев уйти далеко и почти теряя сознание невесть от чего, Эва прислоняется к стене. Бешено сердце колотится, словно убегала долго от кого-то. Унимает пульс, пока сползает вниз, и не нарочно подслушивает обрывки разговора. Лишь бы не заметили ее в таком положении: почти сидящую на коленях и не способную удержать голову на плечах. — Мазика, с тобой будет отдельный разговор, — полный строгости голос не ругает, а отчитывает, пристыжая. Ответом служит стыдливое молчание; нечего сказать ей, и не заступится никто; потому что тоже под горячую руку попасть боятся. Вылететь из храма гораздо проще, чем многие полагают, а вот вернуться назад шанса не будет. Одно неосторожно брошенное слово сейчас решит ее судьбу. — Мне нужны способные и старательные, а не никчемные. Расточительство ценного времени — это роскошь, — взмахивает рукой, желая закончить неприятный диалог. Изумленный ропоток сопровождает открывшееся представление. Да, далеко не каждый готов сидеть за книгами днями напролет. Нет, это не повод, чтобы крыши над головой и от голода на улице прозябать. Снова мужчина жирный намек на старшую ученицу делает, осознанно подчеркивая ее положение. — Простите, Наставник, — лепечет миролюбиво, былой настрой окончательно растеряв, прежнее отношение пытаясь вернуть. Однако Реммао от неё, как от назойливой мухи, уходит, бросая напоследок то, что девичьи воздушные замки на корню ломает, перемалывая. Не пустит ведь обратно, пока желанная в Мазике не увидит, а такого попросту не будет. Доигралась девочка, по лезвию ножа неосторожно ходя. Упала без шанса подняться, потерялся под ногами почву. — Прощение без раскаяния — пустой звук. Ступай и возвращайся, когда одумаешь мои слова, — учитель дает знакомый знак, начиная урок и игнорируя подростка. Ломота отпускает тело Эвтиды так же резко, как и настигла. Медленно, но настойчиво она поднимается, унимая дрожь в коленях, щурясь от слепящего солнца. Как не спешила, все равно опоздала, есть ли смысл торопиться теперь? Тем временем из храма раздается гневливый выкрик: — Ну-ка замолкли, нечего языками молоть! — дает задание, распределяя свитки и злясь на их пустословство, — Не доросли еще, чтоб за крупные дела хвататься. На этом дискуссия, которую слышит Эвтида, заканчивается. Девушка отходит от стены, переваривая услышанное, и думает, то здесь нечего делать. Капюшон мантии на макушку набрасывает, уже полностью уходя, как что-то опять её путь преграждает. Реммао из прохода выглядывает, задерживая ту: — Притормози, подождет та женщина. На том свете муж её, у тебя дела среди живых есть, — но он скорее просит, чем приказывает. Невесть что творится в стране, а тот опять о своем заговаривает. Радостный настрой полностью растеряв, Эва сорваться готова. Жаль, что времени особо нет, иначе точно убила бы кого-нибудь. Дыхание выравнивает и через зубы проговаривает, напрямую пытаясь узнать, почему именно она: — Зачем поступаешь так, Наставник? Известно ведь тебе, что и более талантливые есть, более усердные. Неправильно это, вражду между учениками своими порождать, — как Маат, о справедливости толкует, проповедь начиная. Реммао буднично улыбается, прилежно играя роль служителя храма. Хотя восковая маска на мгновение сползает с его лица, когда в двадцати метрах от них проезжает охотничья гончая. Шезму замечает перемену настроения, но ответа ждет. Зараженные манией величия или поглощенные великой идеей часто говорят то, что не стоит. — В них нет стержня, который есть в тебе. Многие, кто здесь обучается, в последующем будут попросту бесполезны, как на поприще, так в жизни, — на этом они расходятся: мужчина на занятия, а Дарующая Жизнь — в сторону рынка.***
Раскаленное солнце нещадно бьет по людским головам, прибивая к земле. Воздух сухой, мертвый — дышать практически невозможно. Жители укрываются в палатках, расхваливая свои товары, изредка причитая о погоде. Все как обычно, если не считать охотником, бдящих в торговых рядах. Отряд во главе с Тизианом — ему Амен поручил проводить частые рейды– скучающе ходит от лавки к лавке, высматривая подозрительное, смущающее глаз. Однако лучший способ обмануть противника — спрятаться у него под носом. Мало кому достанет наглости так поступить. Шезму помнит, на каком месте они договаривались встретиться. Подходит к шатру, владелец которого отлучился, ныряя в самую глубь. Там уже сидит незнакомка средних лет, очевидно ожидающая черномага. Внутри тесно и почти не продохнуть, ни единого потока свежего ветерка не дойдет сюда. — Почему опоздала, золота заработать не хочешь? — богато одетая женщина недобро сверкает густо накрашенными очами. Массивные браслеты, обнизывающие ее руки, не могут Эвтиде даже присниться. Заказчица, словно состоящая из золота, определенно недовольна. Рискуя попасться, что не спасет даже высокопоставленный сын, она пробыла среди шатров почти час. Неизвестно, каких усилий ей это стоило, но шезму-таки явилась. — Прости, Госпожа, — в легком поклоне садится, день отдавая, хотя взгляда в землю и не опускает, — перейдем сразу к делу? Собеседница кивает, заходя издалека. Понимает, что времени совсем мало и люди ненужные вокруг ходят, но все равно тараторит, о заказе повествуя. То ли сумасшедшая, то ли смелая чересчур, то ли чисто за опоздание мстит — обычно сделки быстрее заключают. И риска оказаться в темнице или на эшафоте меньше. — Мой муж — знатный господин, служащий на окраине. Он часто присылал письма, статуэтку кошки двуглавой полтора месяца назад подарил. Вернуться вскоре обещал, приказ Менеса Второго был… — на подведенных каялом глазах выступает одинокая слеза, — В день Юпитера пришла еще одна записка, от его сослуживца, в которой говорилось, что… Излишне сентиментальная, женщина отдается во власть чувств, оборвав предложение. Эва же, дальше спеша, поторапливает, словесную пощечину давая. Не грубостью, но резкостью вытаскивает ту из горя, сумку с плеча спуская: — А от меня что требуется? — развязывает котомку, ожидая, пока в той окажется золото, — И часть денег вперед, Госпожа. Ты должна понимать возможные риски. Та догадливо улыбается, вкладывая в ее руки холщовый мешок, в котором приятно звенят золотые монеты. Обретает самообладание и наконец излагает мысль ясно, четко. Больше на приказ, чем на просьбу похоже это, без внушения не обойтись: — Узнай, кто убил его. Он у меня счастливый, не могла хворь Джамиля забрать, — смахивает горькую слезу, думая о любимом муже, — сделаешь? С улицы продолжают раздаваться радостные восклицания и хвальба продаваемого товара. Каждый хочет больше заработать, учитывая, какие тяжелые времена вскоре грядут. Эва отвлекается на посторонний шум, не думая о подвохе. Тихо молвит, удовлетворяя собеседницу положительным ответом: — Свяжусь с тобой через три дня; опасно сейчас душу умершего призывать, учитывая, что охотники по углам сторожат, — черномаг кивает, уже думая о призыве отданной Анубису души. — Не обмани, шезму, у меня в столице надежные связи есть. — стращает, чтоб правда обманутой не оказаться, и, не объяснив своего порыва, один из браслетов шезму протягивает, — Держи, вижу: приглянулся. Эвтида расправляет светлую накидку, удивленно принимая подарок и замечая в чужих глазах родственную теплоту. Обычно таких, как она боятся или ненавидят, временами обращаясь за помощью, а эта… Драгоценность даровала. Не слишком дорогое, но изящное украшения напоминает ей о кулоне, который та забрала у мертвой Азенет. — Спасибо, Госпожа, очень красивый. Свидимся еще, не прощаюсь, — думает о матери, которой никогда не имела, и навсегда палатку покидает. Манипулировать юной душой оказалось проще, чем он ожидал. Нужно было всего лишь заманить лакомым заказом, и дело с концом. Любой черномаг за средства на существование пойдет на многое. У мужчины нет сострадания, совести, сочувствия. Он ведь предлагал ей выбор, а Эва отказалась. — Безумная или бесстрашная? Под носом у Эпистата колдовством смеет заниматься… — за секунду морок спадает, являя миру высокого мужчину с янтарно–желтыми глазами. Мостафа переходит ко второй части плана и использует чары, чтобы очутиться в убежище. «Поиграем с тобой, Дарующая Жизнь? — пустынный ветер поглощает лик воскресшего черномага, — Не получилось у нас по-хорошему.»