Рури опрокидывает в себя очередную порцию соджу, шумно бухает рюмку на столик и лениво тянется за кувшинчиком налить еще. Она уже не помнит, сколько таких кувшинчиков с алкоголем ей принесли и сколько раз предлагали заказать что-нибудь на закусь.
Рури что-то неразборчиво рявкает в ответ каждый раз, как служка подходит к ней с этими предложениями и громко требует принести ей еще выпивки, грозясь хорошими чаевыми, если мальчик уложится за десять феней.
Рури не чувствует желаемой легкости в теле, а только усиливающуюся, пульсирующую боль в голове и тупую в груди.
Сердце не на месте. Кажется, так говорят.
Головная боль ее мало волнует, а вот то, как глухо, медленно ухает сердце, словно с каждым ударом понемногу стекая вниз, заставляет то и дело поджимать губы и снова, и снова прикладываться к выпивке.
Рури твердит себе, убеждает саму себя, что ее выбор
правильный, что совершать правильные поступки всегда тяжело, а слушать собственную советь иногда даже больно.
До сего дня Рури вообще не подозревала, что она у нее есть.
Это неожиданное открытие доставляет ей массу беспокойства, превращая все мысли, которые хорошо было бы обдумать, в туман и размывает любые очертания образов.
Зато отчетливо представляется Дом Цветов, в котором Рури бывала не раз; вспоминается невысокая сцена, на которой устраивались различные представления; из зала и со второго этажа за выступающими нюй юэ наблюдали гости Дома, а нюй куй, сидящие с гостями за столиками, услужливо подливали вино и развлекали беседой.
Рури представляет, как под аплодисменты отходит от перил, идя по тускло освещенному коридору к дальней комнатке, где ее ждут. Миловидная девушка поднимется ей навстречу из-за низкого столика, обозначив услужливый поклон. Она что-то скажет своим нежным, мягким голоском и положит руки Рури на плечи. Ее легкие, но уверенные движения подарят ей несколько минут покоя.
— Как тебя зовут? — спросит она на прощанье. Или лучше сказать, что спросила? — образ возникает в мозгу ярким, резким пятном, выуженным из памяти, и Рури вспоминает, как задала этот вопрос, поправляя на себе одежду.
— Госпоже действительно интересен ответ? — сладко мурлыкнула нюй куй.
Нет, Рури было это не интересно. А потом как-то узналось само.
Сложись ее жизнь иначе, то она вполне могла оказаться на ее месте, учась быть услужливой, уступчивой и покорной.
Но Рури пошла по пути наемницы. Была ли между ними разница? И жизнь наемника, и жизнь куртизанки всегда принадлежали кому-то другому, а не им.
А что же теперь? Принадлежит ли Рури ее жизнь?
Наверное, да, ведь теперь ей дозволено выбирать. И она выбрала…
— Сокка, — отозвала она приятеля накануне. Они были в дне пути до Гаолиня, и Рури окончательно составила в своей голове план, как ей отвязаться от внимания Аанга. — Нужна твоя помощь.
— Ты вообще в своем уме? — выслушав безумную идею наемницы, возмутился Сокка.
Рури резко выпустила воздух из легких и одарила южанина ничем незамаскированным негодованием. Решиться на подобное было нелегко: продумать каждое слово, жест, взгляд, правильно обозначить посыл и при этом игнорировать настойчиво скребущуюся о ребра непривычную тяжесть. А он тут говорит, что она спятила!
— Так поможешь или нет? — резко пресекла она все возмущения и гневные отповеди.
Сокка покачал головой.
— И что я ему скажу, по-твоему? Эй, Аанг, тут у твоей шифу мозги вконец сварились, и она решила тебе оплатить развлечения в Цветочном Доме, а меня подрядила тебя туда отвести. Так что ли?
Рури, чуть подумав, кивнула.
— Как угодно.
— Зачем тебе вообще это надо? — немного сбавив обороты, спросил Сокка. — Даже идиот увидит, что он в тебя по уши влюблен, да и ты за него рвать и метать готова. Прости, конечно, что скажу, но похоже у тебя есть какой-то опыт в этих делах, а значит точно знаешь, как и что лучше сделать. В чем тогда проблема?
Рури в миг напряглась, сжав кулаки; зубы скрипнули, выдавая с головой ее досаду и волнение. Ей не хотелось говорить, обсуждать это с кем бы то ни было. Особенно с Соккой. Но, похоже, у нее нет другого варианта, ей нужен человек на ее стороне, и пусть это лучше будет Сокка, чем его сестра. Ведь ему она доверяла куда больше… Ну и конечно, его было чем подкупить.
— Я же наемница. Зачем я ему такая грязная? — глухо ответила Рури, отведя взгляд.
Сокка понятливо покивал, сложив на груди руки и с важным видом произнес:
— А теперь правду.
Рури удивленно вскинула бровь, никак не ожидав от Сокки такой прозорливости. Она отвернулась, давая себе время подобрать слова и принять это тяжелое решение. Пожалеет ли она потом о своей откровенности? Определенно.
В последнее время с ней произошло так много, что малодушно захотелось хоть немного облегчить свой груз и поделиться хоть с кем-нибудь тем, что тяготит, мучает и не дает спокойно дышать.
И раз невольным свидетелем ее слабости оказался Сокка, то так тому и быть.
Сокка не торопил ее, терпеливо дожидаясь и давая ей время собраться с мыслями. Но объяснения своей странной, просто-таки кощунственной просьбы она дать обязана.
Сокка нутром чувствовал, что ему не понравится ее ответ.
— Аанг последний из своего Народа. Однажды он захочет это исправить, — негромко сказала Рури, так и не найдя в себе сил вновь повернуться и посмотреть собеседнику в глаза.
Сокка нахмурился, оценивая важность этого признания. Он понял, уловил недосказанность. Но он и подумать не мог, что Рури смотрит и просчитывает все настолько далеко. Наверное, за это стоит отдать ей должное.
— Ты… — он не нашел в себе силы озвучить единственную и тем очевидную пришедшую в его голову догадку.
— Да, я не могу иметь детей, — озвучила Рури вместо него. — Поэтому я хочу остаться для него просто другом и шифу, а не лишать будущего, которое он когда-нибудь непременно захочет.
— Хорошо, — после долгого молчания согласился Сокка. — Если тебе нужна моя помощь, то я помогу.
Только услышав его согласие на свою авантюру, Рури, наконец, повернулась к нему. Сокка заметил в уголках ее рта притаившуюся хоть и благодарную, но все же вымученную улыбку.
Рури вытащила из-за пазухи мешочек с деньгами и отдала ему, заверив, что если ему захочется, он так же может их потратить на себя.
Сокка в ответ что-то невнятно пробормотал и поспешил ретироваться.
Он понимал, по крайней мере мог попытаться понять. Поэтому и согласился помочь. Рури уже приняла решение и все хорошо продумала и взвесила, вряд ли Сокка сможет ее отговорить. Может, так действительно будет лучше для всех?
Держа, взвешивая в своей ладони деньги, Сокка так и не решился открыть мешочек и посчитать, за сколько Рури продала свое сердце.
Рури не вернулась в ту ночь в лагерь, а утром объяснила свое отсутствием тем, что разведывала обстановку в Гаолине.
Рури умеет врать. Только себя обмануть не может. И теперь Сокка видел то, что она так глубоко прятала внутри. Он бы не смог отказаться от того, кого любит. Как это можно вообще сделать, сохранив такое беззаботное, равнодушное выражение? Если бы он не знал, он бы даже не задумался.
Вот и Катара с Аангом ни о чем не догадались, и просто поблагодарили ее за предусмотрительность.
До Гаолиня добрались уже к часу Обезьяны, сняли две комнаты на постоялом дворе. Катаре захотелось пройтись по рынку, и Рури отправилась ее сопровождать. Сокка же отправился вместе с Аангом поглядеть на открытую тренировку магов земли в академии некого Мастера Ю.
Что уж он там сказал аватаришке, Рури не знала. Но когда они пересеклись в городе, и Аанг на полном серьезе спросил у нее должен ли он идти с Соккой в такие места, — видите ли товарищу самому идти туда боязно, но очень хочется, поэтому он попросил Аанга составить компанию, а заодно провести вечер отдельно от женской половины их группы, — Рури привычно перевела все в шутку. Она заверила его, что пойти туда — вполне нормально; указала, что многие богатые отцы водят своих сыновей в Дом Цветов, чтобы юноши получили необходимый опыт и использовали потом полученные там знания, не испытывая ненужного волнения; и ему совершенно необязательно оставаться там на ночь — Аанг может просто посидеть в общем зале и посмотреть представление, послушать красивую музыку и полюбоваться изысканными нарядами тамошних работниц.
В этом нет ничего такого, — сказала она, безразлично пожав плечами и сделав скучающий вид.
— В этом нет ничего такого, — повторяет она сама себе сейчас, залпом осушая энную по счету рюмку для вина.
Катара уже давно спит, ни о чем не подозревая. То, что Рури нет в комнате — не ново и не вызовет никаких подозрений, а благодаря раздельным комнатам, Катара даже и не узнает, что их попутчики сегодня ночевали в другом месте.
Сокка попросил Рури не говорить ничего сестре, да Рури и сама прекрасно понимает, что просвещать Катару было бы лишним.
Она жалеет, что втянула в это Сокку, но прокручивая эту мысль в голове снова и снова, приходит к выводу, что ей надо было действовать быстро, фактически на опережение, пока ситуация не усугубилась окончательно, а потому и пришлось выбрать самый кратчайший путь к достижению поставленной задачи.
Рури судорожно вздыхает, закрывая слезящиеся от головной боли глаза сухими, холодными ладонями. И что, спрашивается, ее так растрогало? Ей только пьяных слез не хватало.
Все же в порядке! Ничего не изменится в их команде, кроме того, что у мужской половины группы может появиться новое развлечение и повод тратить лишние деньги в крупных городах, где есть кварталы красных фонарей.
А то, что слезы — тоже нормально. Голова болит так сильно, что ей физически больно видеть мир. Рури торопливо смахивает с щеки прокатившуюся слезу, хватается за кувшинчик и, забыв о всякой культуре поведения, отпивает прямо из горла.
Но вдруг вниз по спине от загривка бегут колючие мурашки, все ее чувства обостряются, когда она ощущает за спиной знакомую до конвульсивно сжимающегося сердца ауру.
Аанг молча усаживается рядом с ней на лавку и так же не говоря ни слова кладет голову ей на плечо.
От него исходит едва уловимый, но все же отчетливый цветочный запах духов. Рури распознает угадывающиеся запахи мандарина и миндаля. Значит, с ним все-таки была Лин?
Память услужливо вырисовывает образ знакомой нюй куй: невысокая, стройная и изящная; Рури помнит, что в отличие от других своих товарок, Лин предпочитала минимализм в образе, а потому укладывала свои длинные волосы в совсем несложную прическу и закалывала лишь одной шпилькой. Рури нравилось пропускать ее длинные, шелковистые волосы сквозь пальцы, подносить прядки к лицу, ощущая исходящий от них тонкий аромат благовоний…
Рури пытается вспомнить, были ли у Лин проколоты уши — наверное, да, ведь было бы очень странно, что женщина такой профессии не носит серег.
Лин — почти ее ровесница, всего-то на пару лет постарше, но ее курносый, маленький нос и большие глаза делали ее моложе, чем она есть.
Интересно, почему Аанг выбрал именно ее?
Впрочем, Рури совсем не хочется это знать. Достаточно, что она знает имя той, с кем он был и получил свой первый опыт, а значит она может не волноваться за него. Ведь Лин хорошая, нежная и очень чуткая.
Рури вновь прикладывается к кувшинчику, делая сразу большой глоток.
— Зачем? — тихо спрашивает Аанг, так и не подняв с ее плеча головы.
— Зачем, что? — ее голос звучит ровно, даже немного устало. Но коварный алкоголь будто только и ждал самого неудачного момента, чтобы оказать свое пагубное воздействие на организм: фокус плывет, а голова кроме того, что болит еще и кружится; к горлу подкатывает тошнота.
Рури морщится от неприятных ощущений, но не пытается поменять положение тела, чтобы не тревожить Аанга.
Пусть сидит, если ему так надо. Наверное, ему очень хочется с кем-то поделиться впечатлениями. Сокка, должно быть, застрял в Цветочном Доме до самого утра, и за неимением лучшей кандидатуры, Аанг и притащился к ней.
Ну и ладно, пусть выговорится, коли так распирает. Рури не первый раз будет слушать о подобных похождениях знакомых. Главное ей не вставить свои ехидные комментарии, иначе Аанг может разобидеться. Потом как-нибудь, когда уверенности поднаберется и подобное времяпрепровождение не будет для него чем-то особенным.
Вот только почему-то он явился в подавленном настроении. Вряд ли там могло все пройти плохо, в конце концов, этот Дом достаточно дорогой и все девушки там знают свое дело. Рури ни разу не слышала, чтобы кто-то уходил от них, не получив того, за чем приходил.
Нет, скорее Аанг просто задумчив. Наверное, тут действительно есть о чем подумать. Рури не знает, ведь ее первый раз был бесконечно далек от чего-то такого же прекрасного и приятного, как Лин.
— Тебя совсем не волнует, где я так долго был? — спрашивает Аанг со смесью горечи и усталости.
Может, если бы Рури была трезва и соображала быстрее, то смогла бы понять природу его чувств и подавленности. Но ей плохо, хочется выпить так много, чтобы забыться. Да вот только не получается. И табак, как назло, закончился…
— Я знаю, куда ты ходил и что там делал, — сообщает Рури, делая еще глоток соджу. — Но щадя твою стыдливость, я не спрашиваю тебя о впечатлениях и всяком таком.
— И почему же? — в его голосе отчетливо звучат нотки обиды.
Рури стискивает чашечку, которую неосознанно схватила другой рукой с такой силой, что та вот-вот расколется под давлением ее пальцев.
— Если ты хочешь поделиться впечатлениями, то давай, рассказывай, — как можно более небрежно бросает Рури. — Только подожди, мне еще принесут выпивки, и тогда мои уши будут полностью в твоем распоряжении.
— Неужели ты совсем ничего ко мне не чувствуешь? — с горечью интересуется Аанг.
Он поднимает голову с ее плеча, взгляд опускается на поджатые губы, на напряженные желваки и только потом замечает капли крови, разбивающиеся о столешницу, сочась из-под ее сжатых пальцев.
Рури медленно поворачивается к нему. Зрачок напряженно сужается, на радужке подрагивает свет, словно отражая солнце в мутной воде.
Внутри так холодно и так пусто, словно все эмоции застывают, покрываясь толстым слоем льда. Хочется схватиться за складки одежды на груди, придавить кулак, постучать по центру, заставляя сердце снова забиться.
Это все так странно, что невыносимо.
И сейчас, когда так — сидя рядом с Аангом, видя его взгляд, его лицо, Рури невольно начинает анализировать свое состояние и единственный напрашивающийся сам собой ответ заставляет ее внутренне содрогнуться.
Лед трескается, разлетаясь осколками и разом вонзаясь прямо в сердце. Рури кажется, что внутри все вспыхивает, горит, скукоживая внутренности, а душа вопит, корчась в судороге.
Смешно…
Рури криво усмехается, не позволив ни одной лишней эмоции проявиться на лице.
— Конечно же чувствую, — медленно и вдумчиво отвечает она. — Ты же знаешь, что я тебя люблю, так что не обижай меня своими беспочвенными подозрениями.
Аанг смотрит на нее еще пару ударов сердца, а после хватает стоящий на столе еще нетронутый кувшинчик и, хоть с непривычки и морщась, делает солидный глоток.
— Поэтому ты отправила меня в подобное место? — резко бросает Аанг, так и не посмотрев на нее снова.
— А что, собственно, тебе не нравится? — бровь удивленно изгибается, и голос звучит с таким же натуральным удивлением. — Мне казалось, что для твоего Народа — обычное дело менять партнеров и не забивать себе голову всякими общепризнанными условностями.
Аанг бросает на нее взгляд, полный непонимания, обиды, негодования.… В нем так много всего, что Рури не может сдержать смешка, наблюдая за вспышкой чужих эмоций. У нее не получается закрыться от Аанга — не в том она сейчас состоянии, — а потому остро чувствует его внутренний раздрай, возможно, есть шанс, что за своими эмоциями он не заметит ее собственного смятения. Аанг полон противоречивых эмоций и мыслей, он обижен и испытывает вину, растерян, но также и собран, готовый отстаивать свою правоту до самого конца.
Ему бы еще самому понять, в чем эта правота заключается. Замечание Рури буквально выбивает у него почву из-под ног, уверенность трещит, осыпаясь с оглушающим треском.
Кочевники не женились, а потому в его культуре не было понятия брака и семьи, как и не существовало измены.
И Рури так хорошо понимает это? Принимает?
Да не может быть такого…
— Иди спать, — не дожидаясь его ответа, велит Рури. Аанг еще мгновение смотрит на нее, его растерянное выражение слегка остужает ее пыл, бурлящие, словно в котелке, эмоции утихают. Рури просто хочется остаться один на один со своими мыслями и всей неразберихой, которую этот неугомонный аватаришка создает лишь одним своим присутствием. — Просто уйди, — более мягко произносит Рури.
— Ты действительно этого хочешь? — будто не веря, спрашивает Аанг.
Рури медлит с ответом, и эта заминка позволяет Аангу взять ее за руку, с превеликой осторожностью разжать пальцы и очень аккуратно убрать из ее ладони крупные осколки.
Он оглядывается в поисках воды, но не найдя решения лучше, призывает из кувшинчика соджу, направляет к жидкости положительную энергию, преобразуя ее в исцеляющую.
У Катары это получается лучше. А максимум Аанга — это залечить вот такую незначительную царапину. Но сейчас он как никогда рад этому умению.
Только женщины могут лечить.
Аанг бы добавил к этому мнению, что они же и калечат, нанося самые болезненные раны, которые оставят шрамы и никогда не заживут.
Рури молча наблюдает за ним, и когда целебная энергия иссякает, а жидкость проливается на грязную столешницу, не спешит одергивать руку.
— Так мне уйти? — негромко повторяет Аанг свой вопрос, слегка подаваясь корпусом вперед и накрывая своей тенью ее раскрытую ладонь. — Я уйду, если ты действительно этого хочешь.
Рури поджимает губы, спеша отвернуться. Она слышит истинный посыл, и разум кричит согласиться, твердит, что так будет лучше для всех. Не для того ли она затеяла все это, чтобы сейчас так глупо спасовать, поддавшись сиюминутной блажи, каким-то надуманным под высоким градусом чувствам?
Она ругает саму себя, веля заткнуться всем непрошенным эмоциям; она должна вспомнить, наконец, кто она есть, и какая роль ей отведена во всей это истории.
Она — всего лишь тень, защитник. И никогда это не должно было стать большим.
Ни для нее, ни тем более для Аанга.
Но правда в том, что она действительно, на самом деле
полюбила его.
Рури даже не подозревала, что такие чувства действительно бывают на свете, что кого-то можно любить просто так, без всякой причины, условий и не ждать ничего для себя в ответ. Достаточно знать, что у него все хорошо, что он сыт, здоров и счастлив, и тогда ей тоже становится радостно, она улыбается, с уверенностью заглядывая в завтрашний день.
«Она — моя», — раздается как наяву. Рури вздрагивает, вспоминая тот отклик, который нашли в ней эти слова. Поэтому она спешит побыстрее поставить точку:
— Между нами никогда и ничего не будет, А-эр, — говорит она, сконцентрировав все свое внимание на темном пятне от пролитого алкоголя на столе. — Просто прими это, и не мучай больше ни меня, ни себя.
— Но почему? Я настолько тебе неприятен?
— Я настолько неприятна себе, — резко бросает Рури. Огонь против воли пробегается по обнаженному участку кожи на ее руке, но Рури вовремя берет силу под контроль пока это не привлекает ненужное внимание, пусть и пьяных, но все же посетителей.
— Я не понимаю, — качает головой Аанг, сжимая крепче ее ладонь, словно боясь потерять ощущение ее пальцев. — Я ведь знаю, что ты тоже любишь меня. Я это чувствую прямо сейчас: тебе больно, у тебя душа кричит…
— И не надо тебе ничего понимать, — решительно перебивает его Рури, не чувствуя в себе силы слышать это от него. — Если ты уважаешь мои желания, то прими это как неизбежность. Я буду с тобой до самого конца — твоим другом и Берегиней. Но не проси меня о большем. И не жди от меня ничего другого.
Его руки обессиленно падают на колени, выпуская такую нужную, необходимую ему ладонь. Аанг беспомощно наблюдает, как Рури поднимается со скамьи, делает шаг от стола, но пошатнувшись, падает. Аанг действует на одних рефлексов, даже не успев полностью осознать ситуацию, успевая подхватить Рури и придержать за плечи.
Рури бьет крупная дрожь, а губы дрожат. От нее исходит жар, хоть кожа холодная. Аанг не знает причины, почему она так рьяно отказывает ему, не хочет даже попробовать, вместо этого предпочитая сгорать изнутри, лишь бы только оставить все, как есть.
Он устал бороться с ней, пытаться в чем-то убедить и что-то ей доказать. Раз она отправила его в такое место, прекрасно зная, что там происходит, раз отказала ему таким способом, то о чем вообще можно говорить, что обсуждать? Но застав ее в таком состоянии и почувствовав то, что она все это время с такой тщательностью прятала от него, Аанг не может остаться равнодушным.
Аанг корит себя за проявленную слабость и малодушие, снова и снова задавая себе вопрос: почему? Он не понимает ее. Почему она поступает так? Чего она так боится? Она же знает, что он защитит ее от всего, сделает все, как она хочет, пойдет за ней куда угодно и сделает тоже что угодно, лишь бы она всегда была рядом.
Но Рури не ответит на его вопросы. Явно не сейчас, когда находится в таком состоянии и едва ли сможет самостоятельно пересечь этот зал.
Аанг вздыхает, присаживается на корточки и помогает ей забраться себе на спину.
— Ты ведь помнишь, что я маг земли? — вдруг ни с того, ни с сего заявляет монах, когда Рури устало прислоняется холодным лбом к его макушке. — Я не могу просто сдаться.
— Ну и страдай тогда, — беспощадно припечатывает Рури. Но Аанга отчего-то веселит ее замечание. Он тихо смеется, перехватывая ее под коленями поудобнее и несет наверх к жилым комнатам.
— Нет, страдать я не буду. Пока ты рядом — все хорошо. И я обязательно узнаю, почему ты так категорично настроена, и исправлю это.
— Ага. Желаю удачи.
***
Сокка так и не вернулся на постоялый двор.
Рури, дабы усыпить подозрения Катары, говорит, что отправила его за билетами на сегодняшний чемпионат.
— Видимо заплутал по дороге, — пожимает она плечами. — Город-то большой, незнакомый. Да ты не волнуйся, я схожу поищу его.
Катара с благодарностью кивает и тактично удерживает любые комментарии относительно ее внешнего вида при себе.
Рури и сама знает, что выглядит неважно: лицо бледно-зеленого оттенка делает ее похожей на болотную поганку. Глаза, скорее всего, красные и воспаленные, а под нижними веками залегли безобразные тени.
Рури не смотрелась с утра в зеркало, только плеснула холодной водой на лицо, стирая сонливость и дурноту, да и поспешила спуститься вниз и заказать у хозяйки чего-нибудь на опохмел.
Аанг так и не объявился. Рури не стала дожидаться, когда он проснется. Или наберется духу показать из комнаты нос. Хотя, судя по тому, что она проснулась в их с Соккой комнате, Аанг и вовсе под крышей не ночевал.
Ночью-то все храбрые, особенно когда в крови еще плещется адреналин и впечатления. А утром, в мягком свете наступающего дня все кажется уже не таким привлекательным и легким.
По крайней мере, так было у Рури, когда она просыпалась с дичайшей головной болью и не помнила, как ее угораздило в очередной раз пропить все деньги и проснуться в одной постели непонятно с кем.
Но не только Аанг сегодня решает трусливо отложить неловкую минуту встречи на более поздний срок. Рури и сама не горит желанием не то, что говорить с ним о чем-то, а просто видеть его.
Она помнит, что он ей говорил, таща к жилым комнатам, как помнит и то, какой слабой и уязвимой предстала перед ним вчера.
Идиотка! Дура! Ей нельзя было пить, а надо было набрать побольше заказов или поучаствовать в каком-нибудь незаконном поединке. Вчера она подслушала, что из Ба Синг Се привезли какого-то непобедимого чемпиона. Ее прямо-таки распирало любопытство взглянуть, что там за экземпляр такой.
Но вместо этого она решила утопиться в соджу и хандрить на ровном месте.
Хороша же,
Великий учитель.
В Дом Цветов Рури идет не только из-за Сокки, но и убедиться, что с Аангом все прошло нормально и никто не станет трепать языком.
Мысль, что она просто беспокоится, Рури упорно гонит прочь. Ничего не могло пойти не так, и если Аанг вчера заявился в таком подавленном настроение, то виной всему его личные, надуманные проблемы, а не потому, что здесь его кто-то уязвил.
Дом Цветов начинает работать с середины часа Лошади. Рури как раз успевает к открытию.
В главном зале слышатся разговоры и негромкий смех. В такое время сюда приходят выпить чаю, послушать музыку и поговорить.
Рури легким поклоном приветствует маму-сан и просит проводить ее к Лин; если та занята, она подождет.
Но Лин оказывается свободна и приветствует Рури искренней улыбкой.
— Цзе-цзе! — Лин берет ее за руки, усаживая за низкий столик в одной из кабинок. — Выглядишь, как злобный дух.
Лин тихо посмеивается, привычно прикрывая широким рукавом улыбку.
Рури криво усмехается в ответ, оценив иронию.
Она никогда не спрашивала, почему Лин зовет ее старшей, если на самом деле она младше. Такая же дань привычки — способ с комфортом устроить свою жизнь в этом Доме; все эти девушки должны превозносить своих клиентов и делать их счастливыми. Собственно, все тоже самое, что в своей работе делала Рури.
Но у них с Лин совсем другие отношения — доверительные, теплые если подобные термины применимы к таким людям, как они.
Рури где-то слышала, что в Запретном городе все жены царя зовут друг друга сестрами. Быстрая мысль вызывает мрачное веселье и успешно хоронится на задворках сознания.
— С моей жизнью скоро я не только злобным, но еще и мстительным духом стану, — неловко шутит она. Тихий смех Лин похож на перелив колокольчиков, ее блестящий, полный жизни взгляд приковывает к себе внимание, заставляя любоваться обладательницей этих красивых глаз, а еще ненадолго выкинуть из головы все тревоги.
Но сегодня у Рури это не получается. Как и смотреть на Лин ей тоже не хочется.
Они молчат, пока служанка приносит для них чай, молчат, пока Рури медленно делает глоток за глотком, с задумчивым видом смотря на зарешетчатое окно. Лин только наполняет ее чашку, пока чайник не оказывается пуст, а Рури наконец может собрать мысли воедино.
— Думаю, ты догадываешься, зачем я здесь, — прямо заявляет она, ставя чашку обратно на поднос.
Лин скользит по ней изучающим взглядом, не торопясь с ответом. Ведь Рури еще ничего не спросила. Рури пришла сюда предупредить держать все произошедшее в секрете, ни с кем не обсуждать, кого она сегодня принимала и даже если спросят — не рассказывать.
Но вместо этого она задает совсем другой вопрос:
— Судя по всему, все прошло не слишком хорошо?
Лин ставит на стол локоть и упирает подбородок в ладонь. Совсем не по этикету местных работниц. Но при Рури Лин может отбросить все эти обременяющие и такие надоевшие правила и хоть немного побыть просто собой.
Если бы она еще помнила, как это — быть собой.
— Я бы так не сказала, — Лин позволила себе усмехнуться углом рта, но под мрачным взглядом Рури все веселье быстро испаряется. Но Лин все равно не меняет позы, а подается корпусом вперед и с любопытством спрашивает: — Цзе-цзе, ты так волнуешься за этого молодого господина?
Рури кривится, слыша это обиходное в этих стенах обращение ко всем юношам моложе двадцати.
— Ради Агни, не называй его так! — серьезно просит Рури.
Лин, тихо посмеиваясь, все же выпрямляется. Она достает из-за пояса веер и, наполовину раскрыв его, медленно начинает обмахиваться.
— Я была удивлена, получив вчера твое письмо, — медленно проговаривает Лин. — Скажи, цзе-цзе, ты отправила его ко мне, потому что самой не хотелось возиться?
Рури резко втягивает воздух сквозь сжатые зубы и неожиданно сама для себя ударяет по столу кулаком.
Лин вздрагивает и покорно умолкает, ожидая пока вспышка эмоций пройдет.
Рури стискивает зубы, с превеликим трудом сдерживаясь от того, чтобы ничего тут не поджечь. Она поднимается на ноги, подходя к окну и выглядывает на улицу, сосредотачивая все внимание на прохожих.
— Причин несколько, — ровным голосом говорит она, сложив на груди руки. — Во-первых, мне нужно было, чтобы он отвлекся от своих надуманных чувств ко мне и наконец осознал, что помимо меня или другой нашей спутницы у него огромный выбор. Во-вторых, он слишком зажат, не уверен в себе, и если он хочет достигнуть высот в тех отраслях магии, которая предполагает твердость характера и уверенность, это был самый короткий и быстрый способ.
— Ты как обычно обо всем подумала и нашла самый безопасный путь, — проговаривает Лин, с лукавым огоньком в глазах наблюдая за Рури. — Но похоже, ты не стала брать во внимание его чувства.
— Все чувства — временные. А любовь всего лишь реакция организма, чтобы выбрать самого лучшего для себя партнера.
— Циничный, расчетливый ответ. Меньшего я и не ожидала от своей цзе-цзе.
Рури надоедает этот разговор, который все равно ни к чему не приведет. Все уже сделано, и ничего не изменить, тем более ничего менять и не нужно. Но ей необходимо узнать, что случилось, почему Аанг настолько обижен на нее. В конце концов, его никто не заставлял, она оставила право выбора за ним, и он выбрал Лин, а теперь винит ее за то, что она подтолкнула его к этому.
Лин не могла его ничем обидеть, но Рури все равно спрашивает:
— Ты была ласкова с ним? — деловым тоном осведомляется она. Но не получив ответа, медленно оборачивается, с удивлением посмотрев на подругу.
Зеленые глаза Лин приковывают взгляд, при дневном свете они кажутся золотистыми. В них нет испуга, неуверенности или каких-то других эмоций, которые непременно вызывает раздраженный маг огня у окружающих. Лин спокойна, ведь слишком хорошо знает Рури, а еще она прозорлива и видит намного больше, чем позволяет себе озвучивать вслух.
Лин все прекрасно
понимает.
— Разумеется, — кивает она. — Разве могло быть иначе?
— Хорошо.
Это все, что она хотела узнать. Ей больше незачем здесь задерживаться. Рури идет к дверям, пальцы уже касаются створки, чтобы толкнуть ее, как следующая фраза Лин заставляет ее замереть:
— Мы не были с ним близки, — говорит она, внимательно наблюдая за реакцией наемницы.
Рури медленно оборачивается, бросив напряженный взгляд из-за плеча. Ей не нужно рассказывать сколько разных способов существует, чтобы удовлетворить любые фантазии, но эта оговорка сама по себе вызывает недоумение и заставляет угадывать границы, которые Лин было позволено перейти.
Лин поднимается следом, изящно взмахнув руками, тем самым расправляя рукава. Они, словно крылья, взлетают вверх и медленно опускаются, красиво обрамляя ее точенную фигурку.
— Он очень тактильный и чувственный юноша, — зачем-то делится своими наблюдениями Лин.
Рури поворачивается к ней всем корпусом, приподнимая бровь.
— Безусловно, это очень важная информация, — иронично замечает она. — Но, увы, в работе с ним мне это не поможет. Но все равно я благодарна…
— Я хотела довести все до конца, — решительно перебивает ее Лин, будто опасаясь, что Рури сбежит, так и не дослушав.
Рури умолкает и с ее лица исчезает любое подобие улыбки. Она слегка наклоняет голову и теперь смотрит на Лин исподлобья, пряча свои истинные эмоции за привычной маской Басан, которая сейчас совсем не подходит ситуации.
— Я не понимаю, цзе-цзе, зачем ты отправила его сюда, если так любишь его?
Лин не нужно объяснять, юлить перед ней, ведь она видит Рури насквозь и сразу поняла, что ее интерес продиктован беспокойством. Потому что у Рури есть чувства, ей
не плевать.
— Именно поэтому, — глухо отвечает Рури.
Лин вздыхает, прикрывая глаза.
В пару широких шагов она оказывается рядом и берет обе ее руки в свои. Большие пальцы гладят, проходятся по ее обветренной, шершавой коже. Рури поднимает взгляд, видя в глазах Лин свое темное отражение.
Вот уж и правда — настоящее чудовище.
— Я понимаю, — негромко произносит Лин. — Но иногда можно немного побыть эгоистичной. Сейчас как раз тот случай.
Рури с недоумением хмурится и аккуратно вынимает свои ладони из хватки чужих пальцев.
— Ты права: он очень тактильный и чувствует все слишком остро. Он один в целом мире, а я по дурости стала для него его новым миром. Так что лучше пусть болит сейчас, пока еще не поздно, — подавлено говорит Рури.
— Вижу, что ты все хорошо обдумала, поэтому я не стану разубеждать тебя. Но позволь сказать, что так же, как ты стала миром для него, так же он может стать миром и для тебя.
Рури горько усмехается. Он
уже ее мир. Она отдала ему все, что у нее было и что когда-либо будет, включая свою жизнь.
— Неужели я такая жалкая? — с мрачной полуулыбкой вслух спрашивает Рури.
Лин снова берет ее за руку, но на этот раз в ее прикосновении ощущается волнение.
— Любить — это не плохо. Просто ты это не умеешь: открывать свое сердце, мысли, чувства… Но если любишь, то не бойся быть честной хотя бы с собой.
— Он знает, что это была моя идея — отправить его сюда, — Рури поднимает взгляд и с неприкрытым сожалением смотрит на Лин. — Его обидело мое безразличие?
— Верно, — кивает она. — Ведь ты ничего не объяснила ему, а недоверие рушит не только любовь, но в том числе и хорошее отношение.
Рури понимает эту концепцию, поэтому на душе становится так горько, но одновременно и легко.
Легко, потому что теперь ей многое становится понятнее. И Аанг заслуживает хотя бы честности. Хотя бы такую малость она может ему дать.
Рури делает шаг, кладя ладонь на маленькую, нежную щеку и, поддавшись вперед, накрывает рот Лин мягким касанием поцелуя.
Затем она отстраняется, еще раз проведя ладонью по ее щеке, вглядываясь в ее черты, чтобы сохранить в своей памяти.
— Спасибо, — искренне выдыхает она. — Спасибо за твою доброту.
Рури выходит, бесшумно прикрывая за собой дверь. Она знает, что больше никогда сюда не вернется.
***
Рури было двенадцать.
Да. Ей было двенадцать, когда она умерла. Или это был просто долгий, страшный сон? Она помнила, как бродила среди тумана, ища кого-то и выкрикивая чье-то незнакомое имя.
Сожаления наполняли ее, вырываясь наружу слезами и криком. Рури падала на колени, вцепляясь в волосы и не чувствовала никакой боли. Но больно было внутри, там, где должно было биться сердце. Но оно не билось. А Рури выла, кричала и плакала.
Пока кто-то не появился рядом, не обнял ее, словно величайшую драгоценность. Рури так и не подняла взгляд, не увидела, кто услышал ее и зачем-то не решил помочь.
Но она помнила красную, струящуюся по чужому телу ткань от которой исходил запах благовоний. Люди Огня такое не носят, и пахнет от них дымом и острыми специями.
— Почему так больно? — прижимаясь к этому человеку, спрашивала Рури.
— Потому что ты жива, — тихо ответил ей человек. Мужчина это был или женщина? А какая разница?
Этот человек держал ее в своих руках, обнимая, словно пряча от всей боли этого мира, гладил, даря дрожащему телу успокаивающее тепло...
А потом она проснулась. И пожалела, что действительно не умерла.
Первое время рана сильно беспокоила ее. Шрам воспалялся в жару, ныл на дождь, и отдавал стреляющей болью, когда приходилось долго стоять на ногах.
Это не прошло. И, наверное, уже никогда не пройдет. Эта боль — напоминание, как мимолетна жизнь и что нет ничего ценнее самой жизни.
— В тебе столько огня… — говорил ей гуру, с неодобрением качая головой. — Не копи в себе ненависть, иначе этот огонь сожрет тебя.
Он был первым, кого Рури увидела в своей жизни «после».
Монах выхаживал ее на протяжении нескольких месяцев, уча заново сидеть, ходить и даже есть.
А еще уча жить.
— И пусть сжирает! — легкомысленно отмахивалась от всех наставлений Рури. — Кому нужна моя жизнь? Я едва могу сама поднять руку — моя жизнь кончена!
Монах лишь вздыхал и никогда не спорил. Он готовил для нее мазь и промывал рану, следя за ее заживлением.
Однажды он принес ей четки, сказав, чтобы в моменты волнения она перебирала бусины и читала молитвы. Но никаких сутр Рури не знала, поэтому просто считала бусины.
Это ненадолго отвлекало, когда усилием заставляешь разум сосредоточиться на чем-то столь простом.
Рури с утра до ночи двигала по леске деревянные бусины, глядя в потолок и пытаясь угадать, что именно отбрасывает ту или иную тень.
Когда у нее стало получаться поднять руку так высоко, чтобы разглядеть свои пальцы, Рури смогла увидеть орнамент на плоском, деревянном диске — центре четок.
Три закрученные спирали, расположенные треугольником на фоне трех смутно знакомых изображений глаз.
— Это глаза бога Шивы, — внезапно раздался голос заботящегося о ней монаха. Рури без всякого интереса покосилась на него, но не найдя в его облике ничего нового или примечательного, вновь принялась разглядывать странные символы. — Правый — символизирует Солнце, левый — Луну. Ну а третий — Дух. С его помощью можно увидеть незримое, отличить правду от вымысла; он — символизирует мудрость и духовную силу.
Рури опустила четки себе на грудь, устав держать руку на весу. Пальцы привычно цеплялись, теребя бусины.
— Не думала, что Воздушные Кочевники поклонялись богу разрушения, — без особого интереса отозвалась Рури.
Монах добродушно усмехнулся.
— Они всегда возносили молитвы разным божествам. Но однажды они решили, что и сами подобны буддам. Боги не любят смертных, которые пытаются уподобиться Им. Видимо, поэтому Кочевников больше нет.
Рури не слишком занимала участь давно погибшего Народа. В тот момент, когда она сгорала заживо в агонии своей ненависти, ее не волновало ничто.
Она ненавидела того богатея, что подставил ее отряд дабы и дальше проворачивать свои делишки с Лонг Фенгом; главу Дай Ли она тоже ненавидела, ведь это он отдал приказ поймать их, и если бы Рури не сочли мертвой, то ее бы запытали до смерти в их подземных казематах.
Себя она ненавидела тоже, за то, что такая слабая и беспомощная.
Но время шло, и рана затянулась. Рури заново научилась сначала сидеть, потом ходить.
Она совершала свои первые шаги по комнате, потом стала робко высовываться за пределы отведенной ей кельи. Уже вскоре она ходила по коридорам храма, разглядывая его убранство и поражаясь тонкой работе скульпторов.
Даже для мага земли создать подобное — это долгая и кропотливая работа.
Когда Рури начала выходить во двор, приютивший ее монах всегда составлял ей компанию.
Он
говорил с ней.
Еще никогда и никто в ее жизни так терпеливо и учтиво не объяснял ей самые понятные вещи, которые, как казалось, ей должны были быть хорошо известны.
Монах говорил о небе и земле, об огне и дожде. Он учил, что все в этом мире взаимосвязано и что одно не может существовать без другого.
Рури спрашивала его почему мир такой жестокий и несправедливый.
— Мы видим то, что ищем, — дал он простой, но до дрожи очевидный ответ.
Рури запомнила эту мудрость на всю свою жизнь.
Ей было тринадцать, когда она вернулась к Гранд-мастеру. Ее сердце было спокойно, а чакра Манипуры пылала внутри, согревая, когда холодно и освещая путь, когда темно.
Рури с покорным смирением приняла наказание за долгое отсутствие.
Два продольных пореза, словно оборванные крылья, еще пару месяцев не давали расправить плечи.
Сон Хи тоже думала, что эти порезы похожи на вырванные с мясом птичьи крылья.
— Ты доказала свою полезность нашему клану, — провозгласил Гранд-мастер, взирая на нее с высоты своего вычурного массивного кресла-трона, стоящего на пьедестале. — Согласно нашим традициям, ты получишь новое имя.
Рури не дали зажать зубами ни прутик, ни тряпку. Но ей позволили стискивать в руках деревянные четки, которые однажды уже спасли ее, вырвав из лап бесконечной боли.
Ее татуировка была большой — Сон Хи хотелось, чтобы крылья мифической птицы обязательно проходили по оставленным ей же порезам.
Рури не проронила ни звука, и лишь крепко жмурилась, не позволяя слезам выступить на глазах.
Она сильная. Она вытерпит любую боль. Потому что любая боль — временна. Но если она докажет свою полезность, если проявит себя и в ней будут заинтересованы, то тогда она не пропадет, и боли больше не будет.
— Встань же и расправь крылья, Басан, — торжественно провозгласил Гранд-мастер.
Рури знала, что не поднимется. Боль затмевала разум, лишала возможности чувствовать, контролировать свое тело. Она — как оголенный нерв, как одна сплошная рана, которую посыпали солью.
— Огонь — это душа, — вдруг вспомнились слова гуру. — В каждом из нас есть частичка благословения Агни, поэтому мы и можем согреть кого-то другого; люди любят, радуются, горюют, надеются, испытывают душевные терзания именно потому, что огонь горит в нас. Но маги огня забыли об истинной природе своего дара, направив его в стезю разрушения.
— Но огонь обжигает, он уничтожает летом леса и целые деревни, возразила тогда Рури.
— Такой огонь очищает, готовит место для чего-то нового. Пока существует старое, новому ни за что не удастся дать ростки на уставшей земле.
Рури — огонь. Агни благословил ее, решив, что она достойна нести его дар в себе.
Боль — ничто. Ее огонь выжжет, уничтожит старое, чтобы создать новое.
Басан создает себя, словно феникс, медленно поднимается с колен, не обращая внимания на боль и наготу расправляет плечи, гордо представ перед своими соклановцами, теми, кого было принято называть братьями и сестрами.
Деревянные четки вспыхнули в ее руке и осыпались под ноги черными угольками.
— Добро пожаловать в семью, — с легкой, но отчетливо довольным выражением, сказал ей Гранд-мастер.
…
«Добро пожаловать домой», — читает Рури ровные иероглифы в уголке своего билета на чемпионат магов земли.
