und der Stern will scheinen auf die Liebste meine wärmt die Brust mir bebt wo das Leben schlägt mit dem Herzen sehen sie ist wunderschön
♫ Rammstein — Morgenstern
Каждый из участников турнира шаманов хотел стать королем, чтобы исполнить некое свое, личное, сокровенное желание — эгоистичное или нет. Все они сражались за свои мечты. Кто-то хотел, чтобы люди перестали вырубать леса, кто-то — чтобы из мира исчезла ненависть, кто-то — чтобы никто больше не был одинок. Желание Фауста было эгоистичным, но в разы сильнее прочих. Это не превратилось в идею-фикс, достижение цели не стало важнее самой цели, когда, получив желаемое, можно даже расстроиться, не зная, в чем теперь смысл дальнейшего существования. Смыслом для Фауста всегда было только одно. Только одна. Листая страницы старых фолиантов в тайной библиотеке предка, он упрямо думал, что Вольфганг со своими проповедями о Боге может пойти, куда подальше. В самое пекло; там он и горит, потому что убийство — нарушение заповеди, а зависть — смертный грех. Хула тоже была грехом, и грехом непростительным. По мнению Вольфганга, то, что делал Фауст, именно этим и было. В церкви, у алтаря, совсем рядом с венчающим их пастором: клянусь не перед Богом, а перед тобой, Элайза. Она тогда только округлила глаза чуть удивленно, а лицо засветилось особым одухотворенным светом. Иоганну было плевать, кто создал мир, плевать, существует ли тот Господь, о котором так любил рассуждать Вольфганг, или же Он другой. Его миром была Элайза, и, когда ее не стало, Иоганн был готов стать Богом, стать сильнее Бога — лишь бы ее вернуть. Против всех законов — природы, физики и морали. Омыв руки в чужой крови по локоть. Через боль, чтобы вынести которую, не обойтись без инъекций морфия. Идти по трупам, по стеклам, по терниям. Собирать по кусочкам ее тело и чувствовать, что собственное рассыпается. Даже в костях видеть красоту и ту светлую улыбку. Если он обезумел, ему тоже было все равно. Если бы ему предложили отдать жизнь взамен на ее жизнь, он бы даже не задумывался — как тогда, когда без колебаний пересадил ей свои кости. Но Фауст не смог ничего. Некромантия не помогла — не воскресила Элайзу, не вернула душу, лишь сделала тело марионеткой. Турнир шаманов был последним шансом, но и его у Фауста не было шансов выиграть — он знал, что не сможет, но так же знал, что не сможет не попробовать. Что готов до последнего биться в закрытые двери. Что ему уже нет разницы, кого вскрывать — мертвых преступников или живых подростков. Все равно он проиграл смерти. Заявления о том, что Элайзу можно вылечить, не раз брошенные Вольфгангу в лицо, были жалкими. Но…***
Сражаясь с Хао, они все были готовы умереть; Фауст знал с самого начала, что не выживет, что если не может воссоединиться с Элайзой, вернув ее к жизни, то поступит иначе, сам отправившись к ней. Он давно думал об этом, но его останавливал страх, что и там, за чертой, их могут разъединить, но теперь этого страха не было. И смерти на самом деле не было. Всего лишь переход от одного состояния к другому. Не больно и не страшно — больнее было жить. Особенно без нее. Фауст не стал Богом. Йо не стал королем душ. Хао не стал уничтожать землю. Их желания не исполнились, но мир остался жить, а тот, кто был злом, смотрел на команду своих противников, растерянно потирая щеку, краснеющую от удара матери. Минутой назад Хао Асакура взрывал сверхновые и пылал протуберанцами, но по мановению руки стал обычным подростком, несмотря на множество прожитых веков. — М-м-м, — протянул он, — думаю, мне стоит извиниться? — Возможно, — усмехнулся Йо. Анна хмуро кивнула: — Определенно стоит. Из-за тебя мне не быть королевой шаманов. — Ты в любой момент можешь ею стать, — заметил Хао. — Мое предложение остается в силе, дорогая. — Нет уж, — отрезала Анна. Йо метнул на брата гневный взгляд. — Однажды ты передумаешь, — старший Асакура остался невозмутим. — А пока, так и быть, в качестве извинений я выполню желание одного из вашей команды. Но только одного, и я сам выберу, чье. — Не нужна нам твоя лотерея, — огрызнулся Рен. — Вот именно, пошел ты, — оскалился Хорохоро. Хао вскинул бровь. — Вот как? Между прочим, я мог бы вернуть твою… Дамуко, да? Хорохоро побледнел. Фауст — тоже. Король шаманов может все. Ему подвластно прошлое и настоящее, лишь будущее сокрыто от взора, и точно так же ему подвластна жизнь и смерть. Поэтому Фауст хотел занять это место, и, в отличие от Хорохоро, ему не помешала бы гордость. Он бы мог умолять на коленях, лишь бы Элайза ожила. Даже если он сам мертв. Если она будет живой, он сможет приходить к ней духом. Смотреть, как она улыбается, как готовит еду, как гуляет с Франки. Она бы знала о его присутствии, он бы не оставил ее в неведении, он бы стал ее хранителем вместо ангела — Вольфганг рассказывал ей про ангелов, но они не спасли ее от его выстрела в лоб, а Фауст бы спас. Хао еще раз окинул всех взглядом, и вдруг вскинул палец, указав на Иоганна. — Твое желание. Чего ты хотел? Ради чего пришел на Турнир? Рен фыркнул. Ну и пусть. Какая разница, что они о нем подумают? Они ему не друзья. У него никогда не было друзей, и тем более он не собирался дружить с подростками. Согласился быть союзником — и то взамен на возвращение души Элайзы. — Воскресить… — голос Фауста сорвался. Ладонь любимой коснулась его руки, она сжала его пальцы почти больно, и, хотя лицо ее не изменилось, по уголкам губ Иоганн понял: нет. — Воскресить мою жену, — договорил он. — Мою любимую Элайзу. Тот, кому было открыто прошлое, и без того это знал. Все знал — и историю их любви, и историю ее смерти. Спрашивал, чтобы сыграть на публику. Или же произнесенные вслух слова имели больший вес. — Я сделаю это, — сказал Хао. — Я воскрешу ее. — А взамен… — ядовито хмыкнула Анна. — Ничего, — король душ развел руками. — Совершенно ничего. Я же обещал. Итак… — Нет! — вдруг воскликнула Элайза. Брови Хорохоро и Рю взлетели вверх — до сих пор многие в команде думали, что она не способна говорить, ибо Элайза постоянно молчала. — Нет? — переспросил Хао. — Нет. Я отказываюсь. Спасибо вам за столь щедрое предложение, но… — Элайза! — не выдержал Иоганн. — Как ты можешь? Она метнула в него гневный взгляд. — Нет, это как ты можешь? Ты понимаешь, о чем просишь? Ты просишь снова нас разделить! Ты же умер! Если я воскресну, ты останешься духом, и что мне прикажешь делать? Читать книжки по некромантии и надеяться, что, хотя я не потомок Фауста Первого, мне что-то передалось половым путем? От такой гневной отповеди Иоганн опешил — знал, что Элайза умеет ругаться, что она бывает вспыльчива, хотя быстро успокаивается, но отвык от ее вспышек. Когда Анна призвала ее душу, Элайза вела себя непривычно тихо и скромно; итако говорила — она в шоке. Ее душа в теле, но должна быть не здесь, поэтому это все еще не та Элайза. Итако — тоже не боги. Юные шаманы переглянулись — что сказала Элайза, они не поняли, ибо она говорила по-немецки. — Так вот оно что, — постигшему все тайны мироздания Хао не был помехой языковой барьер. — Вы оба хотите быть только вместе. Живыми или мертвыми. Верно? — Верно! — отрезала Элайза. Фауст мысленно застонал. Ему бы ничего не стоило умолять кого угодно, ее в том числе, однако также он не сомневался, что уговорил бы кого угодно, хоть самого дьявола или любое божество, но только не свою жену, если дело касалось их разлуки. — Это… — Хао замолчал, делая паузу. Фауст чувствовал, как в его душе разрастается черная дыра — последний шанс уходил от него, терялся, тек водой сквозь пальцы. Никакой больше надежды. Все его усилия были впустую. Он не жалел о них, он сделал бы то же самое еще сотни раз, если бы мог предполагать удачу. Если бы видел хоть малейшую возможность на успех, не свет — искру в конце туннеля. Как духи, они могли быть вместе. Могли даже прикасаться друг к другу, но это было все равно… не то. Другое. Не та жизнь, какую он хотел для Элайзы. Не плыть с ней рядом в туманах среди далеких созвездий, а вместе выбирать мебель для нового дома, вместе гулять с Франки, вместе ездить на отдых, вместе работать в больнице, вместе готовить ужин, вместе смеяться, вместе танцевать, и никогда больше этого не будет, они не вернутся домой, не будут спорить по поводу чьего-то лечения, не отметят Рождество, не… — …не проблема, — договорил Хао. — Что? — хором переспросили Фаусты. — Это не проблема, — король душ пожал плечами. — Я воскрешу вас обоих. И даже вашу собаку, — добавил он. — Как бонус. Иоганн с Элайзой изумленно переглянулись и оба с чуть приоткрытыми ртами уставились на Хао, как и все остальные. Даже Анна выглядела удивленной. — И мне ничего не нужно в благодарность, — уточнил Хао, покосившись на нее. — Это не сделка. Считайте, что ваша любовь победила смерть, и бог в моем лице снизошел к вам. Более того… это будет не просто новая жизнь. Пальцы Элайзы вцепились в руку Фауста — если бы он был жив, на коже бы остались синяки. — Это будет бессмертие, — не без пафоса произнес Хао. — Вы хотели быть вместе, и будете. Вечно. Всегда. Вас не разделит смерть. Для вас ее больше не существует. Я так сказал, — взмахнув рукой, он направил в сторону застывших в оцепенении Фаустов волну теплого света, окутавшую обоих. Хорохоро тихо вскрикнул. Анна смотрела на Хао с непонятным выражением — будь это не Анна, можно было решить, что с восхищением. — Да будет так, — произнес король душ, и свет, окружающий их, стал ослепляющим. Мир растворился, исчез, поплыл куда-то в бесконечность, на миг Фауст словно перестал существовать, потом разросся до размеров вселенной, потом стал крошечнее мельчайшего атома, потом поглотил в себя все мироздание, потом был поглощен им сам — и все это время чувствовал, как его руку сжимала ладонь Элайзы, и сам сжимал в ответ. И все погасло.***
Кто-то с чувством шлепнул ему на лоб влажную тряпку. Фауст понял, что лежит на чем-то мягком, скорее всего, на диване, и что у него есть тело — руки, ноги, голова, все на месте. Ребра не сломаны, прочие кости тоже целы. Он чувствовал себя на удивление хорошо. — Любимая… — мечтательно пробормотал Иоганн, уверенный, что рядом Элайза, потянулся, чтобы взять за руку, но его больно ударили по пальцам. — Извини, но я замужем. — А? А… — приоткрыв глаза, Фауст немного разочарованно протянул, увидев, что ошибался, — Анна. А где Элайза? Воспоминания о случившемся вернулись в одну секунду, нахлынув волной: последний раунд битвы, он умер, пожертвовав собой, чтобы воссоединиться с женой, стал духом, увидел, как юные шаманы сражаются с Хао и как мировое зло побеждает его же собственная мать, и… и новоиспеченный король душ выполнил желание Фауста. И желание Элайзы. — Где она? — вскинулся Иоганн. — В вашей комнате. Вместе там вас уложить было негде, так что я решила, что ты обойдешься диваном. Элайза спит, с ней Джун. Лишь уважение к юной итако не позволило Фаусту сорваться с места сразу после слов «в вашей комнате». Когда Анна договорила, он тут же вскочил с дивана, метнувшись туда, распахнул двери, чуть не задев вовремя отступившего в сторону Ли Пайлона и упал на колени у постели Элайзы, не заметив находящуюся здесь же Джун. Присмотрелся: цвет кожи у его любимой был здоровым, губы — розовыми, она спокойно дышала. Прижав пальцы к ее запястью, Иоганн убедился, что пульс ровный, и что тело — теплое. — Она жива, — сказала Джун у него за спиной. — Это абсолютно точно. Она больше не призванная в тело душа, как… — дочь клана Тао виновато глянула в сторону своего цзян-ши. — В общем, целиком и полностью живой человек. Просто пока что спит, но это не обморок. — Да, не обморок, — пробормотал Фауст. — Всего лишь сон… здоровый сон… — и, прижавшись лбом ко лбу Элайзы, разрыдался так же, как когда-то на свадьбе — по-детски, громко, со всхлипываниями. Джун неловко переступила с ноги на ногу, но не решилась утешать. — Пойдем, — шепнул хозяйке Пайлон. — Он врач и сам о ней позаботится. Спорить со своим хранителем Джун не стала.***
Щеку Элайзы обожгло что-то горячее, стекло вниз, ее ресницы дрогнули, и она открыла глаза — и ахнула. — Фауст? — Ты очнулась! — Иоганн встрепенулся, поднося ее руку к губам. — Ты… очнулась… это по-настоящему… ты жива… oh mein Gott… — Да, — Элайза коснулась его щеки свободной рукой. — Хотя это так… странно. Я почти ничего не помню. Все как в дымке. Помню… — она сдвинула бровки, — …Вольфи… нет, Вольфганг… он выстрелил… зачем он так сделал? Он убил Франки… и перевел пистолет на меня… и… — Элайза прикоснулась к своему лбу. — «Остановись, мгновенье, ты прекрасно»… — прошептала она, повторяя фразу, которую произнес ее лучший друг перед тем, как выстрелить. Фауст обнял Элайзу за плечи, поцеловав в центр лба, где когда-то алой розой расцветала рана. Вздрогнув, она прижалась к нему крепче. — Я… я начинаю… осознавать, — перепуганно сказала она. — Раньше я не осознавала. Точнее… как будто… все это было словно не со мной. Но это было со мной… и с тобой… И теперь не я старше тебя, а ты старше меня… — Все хорошо, — Фауст изо всех сил постарался звучать уверенно. — Все хорошо, слышишь? Все хорошо. Я с тобой. Ты со мной. Мы вместе. Мы всегда будем вместе. Понимаешь? Всегда. Мы… — он осекся — настолько это было странно, — …бессмертны. — Да, так сказал тот мальчик, — кивнула Элайза. — Но я все равно… не знаю. Верю ему, ему нельзя не верить, но… я… Я никого из них не знаю. Даже тебя почти не знаю… такого. Ничего не знаю. Прошло семь лет, да? Мир изменился, ты изменился, а я нет… — Не так уж сильно изменился мир, — сказал Фауст. — Ничего особенного. Хотя в плане технологий человечество делает огромные шаги вперед. Сейчас… — он глянул на висящий над кроватью календарь, подсчитав дни в уме, — двадцать девятое ноября двухтысячного года. — Двухтысячного, — завороженно повторила Элайза. — Невероятно. Уже третье тысячелетие. Помнишь, как мы отмечали восемьдесят седьмой? Я разбила почти половину игрушек, когда наряжала елку, и у меня подгорело печенье, а ты все равно его ел. — Я помню все, — сказал Иоганн. — Даже вкус того печенья. Оно было превосходным. Как все из твоих рук, любовь моя. Наконец Элайза улыбнулась — как всегда, светло. Словно из-под ее ресниц лилось сияние. — Я так скучала по тебе, — шепнула она. — А я как по тебе скучал, — эхом отозвался Фауст, осторожно касаясь губами ее губ. Элайза поцеловала в ответ почти с отчаянием, цепляясь за него так, будто если отпустит — умрет он или она.***
— Куда вы теперь? — спросила Анна, когда вся дружная компания шаманов собралась на ужин, приготовленный Рю. Пока что в ее гостинице жили все, но после окончания турнира непременно бы разъехались по домам. Спрашивала Анна всех сразу, не обращаясь ни к кому конкретно. — Я — к дедушке, — пожал плечами Хорохоро. — И к сестре. Представляю, как она недовольна, что я не победил. — Мы, очевидно, в Китай, — Джун ответила то ли за себя с Пайлоном, то ли вдобавок и за Рена. — Я пойду в школу, да, Марко? — Жанна вопросительно глянула на друга. Тот утвердительно кивнул. — Вместе со мной, — сказал Лайсерг, тепло улыбнувшись Железной Деве. — У меня дорога одна, — усмехнулся Чоколав. — А я останусь здесь, — Рю отпил глоток из кружки с чаем. — Хотя путешествовать автостопом круто, но для этого тоже неплохо иметь деньги. Элайза с интересом слушала их, стараясь рассматривать не слишком пристально. — А мы, — Фауст снова взял ее за руку, — вернемся в Гейдельберг, да, mein Schatz? — Да, — ее щеки чуть порозовели. Тамао всплеснула в ладоши: — Какая же вы прекрасная пара! Я так за вас счастлива! — Спасибо, — ответила Элайза, и смущенно добавила, — Извините, я пока не идеально знаю японский. — Ничего страшного, — сказала Анна. — У тебя неплохое произношение. Элайза снова порозовела, а Йо переглянулся с Рю — Анна, которая говорит кому-то комплименты, была разве что чуточку менее удивительна, чем воскресшие супруги. — Точно же! — вспомнила Тамао. — Ваша собака! Я привязала ее во дворе и накормила, извините, что не впустила в дом… — Здесь только собаки не хватало, — проворчала Анна, вновь становясь собой. — Франки! — ахнула Элайза. — Да, тот мальчик же говорил… — от волнения она перешла на немецкий. — Он в порядке? — С ним все хорошо, — Тамао не поняла, но угадала суть вопроса. — Он очень красивый. Такой ухоженный. Мне нравятся доберманы… — Ухоженный? Не сговариваясь, даже не взглянув друг на друга, Фаусты вскочили и одновременно помчались на улицу; попутно Элайза чуть не уронила стул, чего не заметила, а Иоганн, так же не замечая, машинально, тот самый стул придержал и вернул на место. Франки сидел рядом с миской, наполовину полной собачьего корма. Его черная шерсть блестела в свете уличных фонарей — Токио накрыли ранние осенние сумерки. При виде хозяев пес радостно завилял хвостом и залаял, словно приветствуя. — Франки! — Элайза упала на колени, обнимая его. — Мой хороший! — Живой, — констатировал Фауст, опускаясь рядом. — Живой… Не из костей — из плоти и крови. Живой пес. Он значил для них гораздо больше, чем просто питомец, он был символом их новой жизни. Найдя его еще совсем маленьким щенком, они стали жить вместе — до того Иоганн никак не мог решиться предложить Элайзе съехаться. После своего выздоровления она по несколько раз в день гуляла с ним, счастливая, что теперь способна проводить на ногах больше времени, хотя и уставала. Он пытался защитить ее от Вольфганга. Он помог Фаусту найти записи его предка, и он же спас Фаусту жизнь, когда Вольфганг решил убить и его. — Франки… — Элайза обняла пса крепче и заплакала — она так редко плакала, что Иоганн удивился. В последний раз он видел ее слезы в детстве, когда сказал, что не знает, кто такие Ганс и Гретель, и что не читал сказок, и ему тоже их не читали. Тогда Элайза порывисто обняла его и расплакалась, а он не понимал, почему. Что такого в том, что он не читал эти книги? И тогда, и сейчас Фауст растерялся одинаково. — Элайза, — позвал он. — Любимая, не надо, пожалуйста. Она всхлипнула и мотнула головой. Иоганн знал, как это бывает, когда слезы мешают говорить — сам пару часов назад рыдал точно так же. Коротко выдохнув, он обнял Элайзу, погладил по спине и поднял, прижав к своей груди, покачивая в объятиях. От ее волос пахло ванилью и солнцем, как раньше, и на его глаза тоже навернулись слезы. — Я сделаю все, чтобы тебе больше никогда не пришлось плакать, — твердо пообещал он. — Все, Элайза. — Ты и так, — она шмыгнула носом, — ты и так… сделал… так много… От мысли о том, что Фауст пережил за семь лет без нее, Элайзе становилось страшно. Она не могла себе представить глубину его боли, но видела эту боль, навеки оставшуюся в глазах и в уголках губ, чувствовала в его поцелуях и том, как он обнимал ее. Пока что Фауст ничего не сказал ей. Все, что знала Элайза, укладывалось в три слова «он занимался некромантией», и, что это такое, она представляла слабо; в прочитанных ею книгах были некроманты, но книги и реальность часто не имеют ничего общего. Образ шамана разительно отличался от того, какой изображали на книжных страницах. Про морфий она тоже ничего не знала. И про шрамы на теле. Иоганн не хотел бы ей рассказывать, но понимал — придется. — Идем в дом? — предложил он. — На улице холодно. А уже первого числа будем в Гейдельберге… Дома. Или не хочешь в Гейдельберг? — мысленно он себя выругал: надо было сразу спросить, Элайза может не желать вернуться туда, где все будет напоминать ей о ее болезни, ее смерти и ее убийце. — Насчет денег не переживай, они у меня есть… у нас, — снова исправился Фауст. Он очень быстро привык говорить «мы». «Мы сделаем», «мы придем», «мы любим», «у нас есть». Иногда Вольфганг дразнил его по этому поводу. Отвыкать говорить «мы» пришлось дольше. — Точно? — недоверчиво пробормотала Элайза, пряча лицо на его груди. — Точно. Я могу отвезти тебя в любую точку мира. Куда только пожелаешь. — Тогда… тогда куда угодно, но не в Гейдельберг, — попросила Элайза. — Давай начнем совсем новую жизнь. — Давай, — Фауст поцеловал ее в макушку. — Совсем-совсем новую. С первого числа декабря. Смотри, — немного отстранив ее от себя, он кивнул на небо, где одна звезда сияла ярче прочих, переливаясь и мерцая золотом. — Она уже зажглась. — Это не та самая, — неуверенно возразила Элайза. — А ты знаешь, какая из них и есть именно «та самая»? — резонно возразил Фауст. — Волхвы брали курс не на Сириус и не на Вегу. Да и Вифлеемскую звезду видели только они одни, потому что Бог подал знак им, а не всему миру. По-моему, — он сощурился на звезду, — это тоже Сириус. Или Полярная звезда. — Так говоришь, будто интересуешься религией, — протянула Элайза. — М-м, немного листал Библию на досуге. Листал, изучая вдоль и поперек. Фауст быстро читал, быстро усваивал информацию, и за неделю с перерывами проглотил Ветхий Завет, и Новый Завет, и Евангелие, и послания апостолов, и Апокалипсис — в жажде узнать, где в этих якобы святых книгах Вольфганг мог увидеть разрешение убить человека. Свою подругу. Только что вышедшую замуж женщину. Где он мог найти себе оправдание? Ничего, что оправдало бы Вольфганга, Фауст не нашел, но к религии после прочтения немного потеплел — не во всем был согласен с написанным, но все же эти книги несли в себе хорошие установки. — Так что, любовь моя, давай начнем все сначала? Я обещаю, тебе понравится, — Фауст в который раз прижался губами к ее макушке. — Я не сомневаюсь, что мне понравится, — она приподнялась на цыпочки, первой касаясь губами его губ. Иоганн ответил, сминая в пальцах ткань ее платья на спине, но порыв колко-холодного ветра заставил прекратить поцелуй. — Идем в дом, — повторил он. — Холодает, и мы не доели ужин, а Рю вкусно готовит, — и, больше не давая медлить ни ей, ни себе, решительно увел с улицы в теплое помещение, где пахло едой и звучали голоса юных шаманов.