Наказание и искупление

Йозеф Геббельс почти без чувств сидел за столом, пряча бледное лицо в ладонях. Его моральное состояние особо не отличалось от других, за исключением одного — он всё же на что-то надеялся. Он сам не знал, на что, но эта мысль не давала ему окончательно сойти с ума. Рейхсминистр сделал всё, что было в его силах, и теперь ему оставалось только нервно, тревожно ждать конца. Когда он про себя произносил это слово, зрачки его глаз сужались, сознание затуманивалось, а после этого короткого забытья он обнаруживал у себя в руке пистолет. Последние дни Йозеф проводил как будто на автопилоте, поддерживая измученный организм одними сигаретами и коньяком. Изредка случались истерики в компании никого, и иногда доходило до того, что он, словно девочка-подросток, изрезал запястье в мясо. Странное, неописуемое ощущение холодного жжения, отдающего на всю конечность, приводило его в некую эйфорию, и он хоть на короткое время забывал о том кошмаре, в котором он пребывал уже долгое время. Выкурив, наверное, тридцатую по счёту сигарету и затушив её об самого себя, Йозеф резко встал из-за стола. Он с мучительной скорбью на лице схватился за голову, а потом в ярости ударил кулаком по стене: было слышно, наверное, даже в другом конце коридора. Геббельс тут же согнулся напополам от боли, пометался по кабинету и снова, в упадке сил, завалился на стул. Магда хочет убить детей. Убить его собственных, ещё не привыкших к хаосу, детей. Йозеф прекрасно понимал, что они просто не смогут с позором жить в мире, где люди порицают национал-социализм. Но дети достойны жизни! Достойны, чёрт возьми! И неужели они, не повидавшие толком истинного счастия, должны умереть?! Рейсхминистр вновь рывком встал, но на этот раз уже более спокойно. Он сделал глубокий вдох и пригладил волосы, как он это обычно делал, когда нервничал. С суровым выражением лица он открыл дверь, но пройти не смог — на пороге стоял фюрер. — У меня нет времени объяснять, сразу говорю, — запыхавшись, выпалил он, даже не дав слова Йозефу. Тот обескуражено кивнул, но всё равно вопрошающе глядел на Гитлера. — Нет, потом объясню, — нетерпеливо, приказным тоном рявкнул он. — Возьми личные вещи, даю тебе минуту. Геббельса одолело нехорошее предчувствие, и он спросил: — Мы же ненадолго? Гитлер раздражённо закатил глаза. — Да. Пошевеливайся. Он отошёл, и Йозеф закрыл дверь. Странно, однако… Что-то здесь не так. Может, новое убежище?.. Йозеф быстро собрал необходимое: несколько пачек сигарет, кое-какие документы, лекарства… Подумав немного, он на всякий случай (подозрительно, всё-таки) взял фотографию семьи. «Надеюсь, с Магдой поговорить смогу…» — наконец вздохнул он. С тяжёлым сердцем он вышел в коридор, к фюреру. — Ну что, собрался-таки? — мрачно пробормотал он. — Идём. И не спрашивай меня ни о чём, всё равно не отвечу. И он быстрым шагом пошёл, а Геббельс засеменил за ним. Гитлер даже сзади излучал что-то непонятное и в какой-то степени страшное. Неизвестность пугала. Они шли недолго, и люди, будучи в месте, которое скоро взлетит на воздух, не замечали идущих. Многие совершали самоубийство прямо при них. От напряжения головная боль Йозефа, продолжающаяся уже долгое время, усилилась. Атмосфера сдавливала его, а нагнетающий голос фюрера, каким он с ним разговаривал, не предвещал ничего хорошего. Когда они прошли мимо комнаты Магды, наглухо запертой на несколько замков, Йозеф, наконец, поинтересовался: — Я же смогу поговорить с Магдой, верно? Послышался тяжёлый вздох, и через несколько секунд Гитлер ответил: — Сможешь, Йозеф… И тихо, совсем не слышно, добавил: — Наверное. Йозеф, не спуская взгляд с двери, двинулся дальше. Наконец, они пришли в место назначения — кабинет фюрера. Он открыл перед Йозефом дверь, убедился, что никто не видит их и закрыл вход на все засовы. И вместо того, чтобы расслабиться от долгожданного уединения, он, напротив, напрягся ещё сильнее. Сам факт того, что Гитлер отвёл рейхсминистра именно в свой кабинет, уже был очень странным. Геббельс, будучи настороженным человеком, внимательно осмотрел тёмное помещение, пытаясь уловить вещи, которые могли бы ответить на его вопросы, но ничего его не зацепило. Кабинет выглядел совершенно обыкновенно. Пока Йозеф всматривался в каждую деталь, Адольф в спешке подошёл к почти пустому столу, выдвинул полку и начал по ней шарить — искал. Сверху что-то очень сильно загрохотало. Гитлер побледнел как смерть и машинально взглянул на потолок, с которого посыпалась штукатурка. Он торопливо перерыл несчастную полку, выкидывая из неё казавшиеся бесполезными вещи, и наконец нашёл предмет своих поисков — маленькую панель с несколькими кнопками. Тут он то ли с жалостью, то ли с тревогой посмотрел на Йозефа, но он только нервно скрестил руки. Под его ожидающим взглядом, фюрер вздохнул, как будто в последний раз, нажал что-то на панели, и в сухой, не подающей признаков жизни, стене, в одно мгновение открылась толстая дверь. Одолеваемый мыслью «не к добру всё это», Йозеф, морщась от начавшей боязливо мигать лампочки, хотел задать очередной вопрос, но решил последовать за Гитлером, успевшим юркнуть в проход. Геббельс, залезая вслед за фюрером, подумал, что это, скорее всего, та самая точка невозврата, через которую он так боялся пройти. А ведь на самом деле он уже давно её прошёл… Бросив смятенный взор на полузаброшенный кабинет, ему показалось, что все его щели и углы засочились тёмной, почти чёрной кровью. Она будто полилась к нему… Но Гитлер запер дверь. Дальше был тяжёлый, непроницаемый люк, прикосновение к которому обожгло льдом; Йозеф недоверчиво запрыгнул в него, а дальше — темень. Шум в голове. Резь в глазах. Острая боль в теле… Перед глазами нечётко появлялся силуэт Фюрера, пытающегося, судя по всему, растормошить бессознательного Геббельса. Тот как будто постепенно приходил себя, но не мог понять, что случилось. Серое лицо Гитлера, размыто мелькавшее перед глазами, выражало абсолютное безразличие. Почему? Этого Йозеф не знал и знать не хотел — ему хватило обездвиживающего понимания происходящего. Когда неприветливый свет всё же стал яснее, Йозеф смог увидеть все угловатые части пространства, в котором он находился. Он быстро пробежал глазами мимо фюрера и невольно отметил про себя некоторые вещи: помещение довольно маленькое, съёжившееся; низкий потолок грозился упасть тебе не голову, но встать в полный рост, в принципе, возможно. Больнично-белые стены, испещрённые многочисленными отсеками и ящиками, безучастно пялили безликие аппаратуры, различные приборы и механизмы. Проще говоря, ты находился в полом кубе. Йозеф пластом лежал на твёрдом матрасе, застланным белой — такой же, как всё здесь — наволочкой. Чувство очень странное: навязчивое и как будто шепчущее тебе на ухо пространные слова. Тут точно что-то не так, но совершенно непонятно, что именно. — Очнулся-таки, — в большей степени себе прошептал Гитлер, потерев переносицу. Доносящийся словно из тумана голос вернул Йозефа в реальность. — Где… где мы? — проговорил тихо он, медленно приставая в узкой постели. Выражение лица фюрера ему очень не нравилось. — Йозеф, ты… Не спрашивай. — Тон Адольфа убил надежду на ответы на многочисленные вопросы рейхсминистра. Потихоньку подкатывало раздражение. — Мне в последнее время только и остаётся, что спрашивать, — проигнорировал приказ Йозеф. — Я не могу находиться в неведении, вы же это пони… — Не забывай, с кем разговариваешь! — яростно гаркнул вдруг Гитлер, рывком отойдя от кровати. — Я же сказал, чёрт тебя побери, не спрашивай! Он пронзил Геббельса грозным огоньком пламенеющих глаз, и больше походил на рассвирепевшего, одичалого волка, готового истерзать на кусочки своего раздражителя. Тот, в свою очередь, нагло не спускал с него глаз и был готов встать в любую секунду. И даже несмотря на угрожающую позу фюрера, Йозеф обидчиво прищурился, задавая немой вопрос: «Адольф, какая муха тебя укусила? Неужели всё настолько плохо?…» Гитлер цыкнул языком, шумно, агрессивно вздохнул и наконец процедил, выдавливая из себя слова: — Делаю одолжение. Ты провалялся в отключке два дня, как я посчитал. Я очнулся незадолго до тебя. И видимо, зря я тебя пробудил, — зло хмыкнул он. — Ладно, это, так сказать, лирическое отступление. Ты, лучше, опять приляг. Я предупредил. Йозеф недоверчиво вскинул бровь, но, недолго думая, лёг. — Если задашь хоть какой-нибудь вопрос — заклею тебе рот. — Я вот только не представляю, что может быть хуже нашего… поражения, — ляпнул всё-таки министр. Гитлер погрозил кулаком. — Извините, продолжайте. — Помнишь, на одном из последних совещаний к нам забежал парень, который был будто на грани обморока? Геббельс утвердительно кивнул. — Тогда он прошептал мне что-то, я его ударил и вышел. Знаешь, что он мне сказал? Тишина, воцарившаяся на мгновение, подействовала на умы разговаривающих как можно более негативно. Йозеф ничего не ответил, только нахмурился ещё сильнее. — Хм, то-то… — мрачно улыбнулся Гитлер. — Я знаю, что ты догадываешься. Но ты не веришь. Дьявол пустил в душу Йозефа маленький, адский росток сомнения, смятения и постоянного, ненавистного напряжения. Гитлер только поспособствовал ростку прорасти за считанные секунды, подтвердив подозрения об его присутствии. Кошмарный сон, просто кошмарный сон, ведь всё это невозможно… — Союзники завладели данными о нашем ядерном оружии. В том числе и чертежи, Йозеф. Слова его вылетали, как пули, безжалостно раздробляя не успевшие зажить раны. — Мы погрязли в войне гораздо сильнее, чем ожидали. Теперь не просто мы уничтожены — уничтожено абсолютно всё. У Геббельса спёрло дыхание, а сердце будто пропустило удар. — Никакого мира, во всех смыслах этого слова, больше нет, и теперь мы вынуждены скитаться, как крысы, пытаясь выжить. Магда и дети. Что с ними? — Понимаешь, Йозеф? Мы одни, чёрт тебя раздери. Неужели… Неужели всему действительно пришёл конец? Всеобъемлющий конец?.. — Вот так. Легко и молниеносно. …И всё, через что они прошли, можно забыть? — Да. Никакой я больше не фюрер. И ты не рейхсминистр народного просвещения и пропаганды. Можешь называть меня… м-м… жидом и ублюдком. А Йозеф? Он… Он уже точно никто. — Не знаю, как ты… Но я уже не вижу смысла дальнейшего нашего существования. Делай, что хочешь. Рука инстинктивно потянулась к карману с сигаретами. Они не помогут, но с ними не так одиноко… — Стой, не надо! Тошнит уже от этой твоей дряни! Захотелось вдруг дико, истерично засмеяться; засмеяться до смерти, захлебнувшись хохотом… Вместо этого у Геббельса вышла жалкая, кривая улыбка, и он хрипло пробормотал: — Вы… Вы издеваетесь?… — Нет, совершенно не издеваюсь! Хотя, что уж… Есть одно утешение — возможно, не для тебя, но всё-таки… М— Гитлер нервно поправил чёлку, искоса посматривая на бледного, шокированного Йозефа, который всё же достал сигарету, но пока только крутил её в дрожащих руках. — К западу на двести пятьдесят километров от Берлина выпущено ещё девять таких же капсул, и в каждом по два человека. В общем, как у нас. Почему-то нет связи, и мы пока не можем связаться с остальными. — На кой чёрт мне сдались эти «другие»? Это какие-нибудь посторонние солдаты, бесполезно занимающие место… — Да ты меня дослушай, хотя бы! Пока мы все, и в том числе я, думали, что мы не слишком сильно превосходим в технике союзников, оказалось, что мы превышаем их уровень лет так на семьдесят. Мне ровным счётом ничего не докладывали, и о новых технологиях я узнал только две недели назад. К моему величайшему сожалению — да будут прокляты мои архитекторы и инженеры! — мы не дошли до того, чтобы использовать инновации в военном деле. — На этих словах он остановился ненадолго и в бессильной злости приложил ладонь ко лбу. — В общем, вход в капсулу был возможен только в том случае, если ты заложен в протокол эвакуации. Капсула автоматически определяет твою личность, и, следуя из этого, впускает или не впускает тебя. Взгляд Йозефа немного прояснел, но надежда в нём сквозила очень слабая и вскоре опять погасла. Он закрыл глаза, обрабатывая снегом на голову свалившуюся информацию. Крик. Поразил душу оглушающим приливом несуществующего шума. Заполонил всё до каждого закрома сознания. Что это? Всё осталось издевательски тихим. Нет сил. Что с человеком напротив? Кажется, он превратился в радио. Жестоко и сухо констатирует факты. Нет, я не сошёл с ума! Это невозможно так быстро! — Я устал говорить… Я устал. — Похоже, что даже эти холодные белые стены содрогнулись под словами, которые Гитлер говорил так много раз, но сейчас звучащие по-другому. По-настоящему. — Кури свои сигареты, плевать уже. Йозеф и без того секундой ранее чиркнул зажигалкой. Интересно, когда он умрёт, задохнувшись дымом? Может, утянет за собой Адольфа? И вновь нереальность.