Наказание и искупление

Значит, десять капсул… Вполне достаточно для того маленького количества нормальных людей, которые стойко, до самого конца питали своими силами падший Рейх. Недостаточно, впрочем, для его детей… Выжил ли кто-нибудь из них? Или хотя бы Магда? Но шансы на её выживание практически сводятся к нулю — нет никаких сомнений, что она предпочла умереть в бункере, а не трусливо сбежать со всеми. Как много они сделали вместе, особенно в последние годы!.. Воспоминания о прошлом нахлынули удушливой волной. Йозеф не думал, что всё кончится так неожиданно и таким образом. Их не настигли коммунисты, но в том гнилом подвале, называемым убежищем, Геббельс был уверен в том, что их дни сочтены. Что будет сейчас? Он не знает даже, что будет через минуту. Он не знает, где он находится и может только нечётко гадать. Его знания о настоящих событиях ограничиваются тремя: началась ядерная война, Берлин разгромлен и уничтожен, и они с Гитлером сидят в спасательной капсуле. Бывший фюрер не рассказывает больше ничего, хмуро сев на одинокий стул с прямой спинкой. Самое время сказать очередную фразу «Бывало и похуже, Йозеф, потерпишь,» и приободриться, утешив этой же мыслью окружающих. Да вот не так всё просто, ведь из «окружающих» тут только Гитлер чернее тучи, а ситуация как раз хуже некуда. И, кажется, они тут надолго, чему подтверждение запасы еды и воды в капсуле. Или конуре. Или будке… А какая, собственно говоря, разница? Что подвал, что будка наполнены сплошным отчаянием и неведением. С другой стороны, в будке последнего больше. Из этого можно сделать незамысловатый вывод: Магда и дети почти со стопроцентной вероятностью мертвы и от их трупов ничего не осталось, и теперь, как сказал Гитлер, крысиное существование бывших глав государства не имеет значения. Здесь есть пистолет с двумя пулями. Почему бы не воспользоваться им? Смысл жизни Йозефа заключался в двух вещах — в семье и государстве. Сейчас ни одного, ни другого не существует от слова совсем. Пепел от сигареты многозначительно рассыпался на курок. Йозеф кое-когда принимал попытки, но у него не хватало духа. Маузер заманчиво поблёскивает в холодном свете взывающих к действию софитов. Наверняка ярко-красная густая кровь будет невероятно красиво смотреться на начищенных до блеска белых стенах… Вдруг послышалось слабое пищание и какие-то помехи. Гитлер и Геббельс моментально вышли из своих размышлений и одновременно повернули головы к источнику звука. Это был радиопередатчик, до этого времени безжизненно и уныло висевший на стене. На нём загорелась красная лампочка, говорящая о том, что радио поймало сигнал. Адольф трепетно подбежал к аппарату и повернул на нём какую-то ручку; неотчётливо донеслись голоса, но вскоре замолкли. — Это к-капсула восемь, приём, — взволнованно произнёс он, часто моргая в тревожном ожидании. — Говорит Адольф Гитлер, провожу перекличку… Он быстро полазил по карманам и вытащил из одного смятый лист бумаги, дрожащими руками развернул его и прочитал: — Капсула десять, слушаю вас. Назовите свои имена. Опять помехи, опять посторонние звуки. Йозеф почувствовал, как ладони его вспотели и не заметил, как почти вплотную подошёл к передатчику. Прошло ещё секунд тридцать, и были слышны только шорохи и какая-то непонятная возня. Вдруг всё стихло, и раздался искажённый голос: — Й… зф… Менг… ле… Адольф и Йозеф переглянулись, и Гитлер повторил: — Десятая капсула, приём, назовитесь! Послышалась суета, и через секунду опять появился голос, в котором уже чувствовались оттенки раздражения: — Йоз…ф М…нгел!.. Менгеле! Ещё раз говорю, Йозеф Менгеле! Со мной Юлиус… трейхер! Повторяю, со мной Юлиус Штрейхер! — Принято… Чёрт возьми, Менгеле… Переходим к следующей. Глаза Йозефа, прежде заполненные пеленой горечи, оживились и заблестели. Снова появилась робкая искра надежды. Кто-то выжил — особенно Менгеле — уже хорошо. — Капсула девять, назовите ваши имена! Повторяю, назовите ваши имена! На этот раз помех почти не было, и непродолжительная тишина оборвалась прерывающими друг друга голосами: — Гиммлер. Говорит Генрих Гим… — И Герман Геринг! Что мы тут делаем, чёрт меня раздери?! — Геринг, твою-то мать! Не перебивай! Говорят Генрих Гиммлер и Герман Геринг! — Генрих, Герман! — вскричали разом Адольф и Йозеф. — Мой фюрер, вы выжили!.. И ты, Йозеф… Неужели! — Да ну! — Бас Геринга заполонил помещение, заставив его обитателей обрадованно улыбнуться. Страх всё равно мучительно снедал Геббельса, и он нервно постукивал пальцами по радио, ожидая следующих людей. Адольф увидел это, и, прекрасно его понимая, молча положил руку ему на плечо, и немедля продолжил своеобразную перекличку. Им ответили Кейтель и Йодль, чему бывший фюрер был несказанно удивлён — он был полон уверенности, что они либо застрелились, либо спешно уехали из фюрербункера, боясь своей смерти. Йодль был мрачнее тучи, а Кейтель, вопреки своему обыкновению, сохранял позитив. Было ли это сумасшествием или просто глупостью, Геббельс предположить не мог. Шестая капсула тревожно хранила молчание, пока через несколько минут попыток достучаться им наконец ответил недоверчивый, неузнаваемый в скрипах и гудящих помехах голос: — Кто со мной говорит? Прищурившись слегка недовольно, Гитлер, нарочито отчётливо отделяя слова друг от друга, сказал: — С вами говорит Адольф Гитлер. — На этой фразе что-то наподобие удивлённого, приглушённого возгласа раздалось и радиопередатчика. — Немедленно назовите ваше имя и имя человека, находящегося с вами. — Ах!.. Чёрт… Ой, извините, то есть, боже… это правда вы?.. Вы живы? Я не могу понять ваш голос, тут такой шум… — Да, это я, назовите своё имя! — Я так волновался! Я думал, что мы все умрём, что нас убьют коммунисты, что я останусь один… Где же мои родители?.. Может, они тоже выжили? Умоляю вас, пожалуйста, скажите, что они выжили!.. — Имя! — Чёрт! Да что ж такое, извините… Хельмут Геббельс! Сердце вдруг провалилось куда-то очень и очень глубоко. Всё мгновенно онемело, и тысячи слов готовы были вырваться из груди Йозефа, но он не смог вымолвить ровным счётом ничего. Всё произошло настолько быстро, что он просто не понял — с ним сейчас действительно будет говорить Хельмут? Йозеф поборол это странное чувство и спокойно, как будто это была совершенно обыденная ситуация, не своим голосом пробормотал: — Привет, Хельмут. Всё… в порядке?.. Вместо ответа — полная тишина. Пару секунд спустя послышалась какая-то возня. — А кто сейчас со мной говорит? — тот же недоверчивый, но уже будто более знакомый голос. — Ну… — пожал плечами в смятении Йозеф, как если бы его собеседник находился прямо перед ним. — Это твой отец, Йозеф Геббельс. Опять молчок. — А-а… Понятно… Привет, пап. — Хельмут — а это, вроде как, был он, — так же спокойно и даже отчуждённо поздоровался с Йозефом. — Хм… Привет. Наверное, Геббельс никогда не видел такого лица Гитлера. Тот буквально пощёлкал пальцами перед его глазами, стараясь, видимо, определить, в своём ли уме находится его подчинённый, и с поползшими наверх бровями потряс Йозефа за плечи. Абсолютно исключительная пауза. — Х-Хельмут?… — Папа, это правда ты?.. И вдруг осознание: — Хельмут, чёрт меня побери! Жив! Жив, Хельмут!.. — Папа!! Я же знал, что ты не погиб, я же был уверен! — Господи… — Ситуация была мягко говоря серьёзная, поэтому Йозеф, несмотря на переливающие через край эмоции, решил собраться с мыслями и не оценивать события через призму нахлынувших чувств. — Так. — Он немного отдышался. — Хельмут, с тобой всё в порядке? Ты не ранен? — Нет, пап, всё хорошо… Только я, похоже, стукнулся обо что-то, и теперь рука немного болит. Но это ничего, так, пустяки! — Точно? — Точно. — Ладно… — С Хельмутом всё хорошо, слава богу. Хоть какое-то облегчение. — С кем ты? — Я с герром Шпеером, — слегка задумчиво отвечал Хельмут. — Но он ушёл. Я так понял, на разведку. — Один справишься там? — Разумеется! Я уже не маленький. — Если что случится, связывайся с нами незамедлительно, и сообщи, когда Шпеер придёт. — Из передатчика послышался недовольный вздох Хельмута. — С этим разобрались. Теперь самое главное… — Что? — Скажи, где были твои сёстры, когда тебя забрал Шпеер? Гитлер как будто заранее приготовился к крайне необнадёживающиму ответу и нервозно прочистил горло. — Ну… — В интонации Хельмута прослеживалась едва уловимый стыд, заставивший Йозефа насторожиться. — Я… Просто… Меня не было рядом с ними, когда герр Шпеер взял меня с собой. — Его голос слегка задрожал, но он старательно пытался это скрыть. — Я не знаю… не знаю, что с ними. Геббельс сокрушённо прикрыл глаза. — Почему? — огорчённо, с укором спросил он. Но тут же упрекнул и себя: «А где ты был? Почему не уследил за всем?». — Прости меня, отец, прости… — Казалось, он вот-вот всплакнёт. — Я был таким беспечным идиотом!.. Пожалуйста, прости… — Не говори так, Хельмут. Это… это не твоя вина. — Такой горечи Йозеф, наверное, не чувствовал никогда прежде. — Поговорим об этом потом. Сейчас нужно думать, что делать дальше. — Да, ты прав… — До связи. — произнёс Йозеф с крайней неохотой. — Нам нужно сообщиться со следующей капсулой. — До связи. Я скажу, когда герр Шпеер придёт. Снова нещадная тишина. Йозеф рывком снял с себя душащий, раздражающий галстук и отбросил его куда-то подальше. Плевать на приличия. Гитлер, дав Йозефу немного отдохнуть, возобновил сеанс связи. Задав очередные «дежурные» вопросы, он, кажется, постепенно привыкал к новой, экстремальной обстановке. Хмурое настроение его заменялось медленно на какое-то решительное рвение, на жажду лучшего. Это было заметно по его слегка изменившимся настроению и еле заметной остринке в голосе. Похоже, что Гесс и Борман, находящиеся в пятой капсуле, абсолютно скептически относились к происходящему. Они оба как-то безразлично, будто их это вовсе не касалось, мрачно шутили про разбомбленный Берлин и даже посмели отпустить нелестную для бывшего фюрера остроту, на что тот рассердился и прервал связь прямо на полуслове. Он немного походил по капсуле, хмуро возмущавшись себе под нос, но вскоре махнул рукой и опять включил радио. — Ну, ещё четыре… — немного тревожно вздохнул он. — Четвёртая капсула, приём, назовитесь. Приём. Прошло пять минут — ответа нет. — Четвёртая капсула, ответьте! Ещё пять мучительных минут. Как горох об стенку. — Ладно, хорошо… Пятая кап… — Четвёртая капсула на связи, говорит Иоахим фон Риббентроп, повторяю: говорит _фон_ Риббентроп! — Да неужели!.. Кто с тобой? Приём, кто? Опять глухое потрескивание. Из радио рошипел громкий, пренеприятный звук, и, продлившись несколько секунд, прекратился так же неожиданно, как и начался. — Риббентроп! Кто с тобой? Ответь! — Пр…кл…е… Н…виж… эт… …дио! — Повтори, не слышно! — Пога…ны… инжене…! — Полно ругаться, Риббентроп, отвечай, кто с тобой! — Я, Хельга Геббельс! Что-то ударило в голову, точно тебя во сне стукнули чем-то очень тяжёлым. Йозеф, у которого даже слегка закружилась перепросил, не поверив, что Хельга тоже жива: — Кто?.. — _Папа!_ — Хельга! Хельга, Хельга, Хельга, Хельга!.. Йозеф почувствовал, как его губа предательски задрожала. Всё смешалось в этот миг — из радио не доносилось ничего чёткого, можно было узнать только раздраженные возмущения Риббентропа и растроганные крики Хельги. Захотелось просто слушать её голос, бесконечно долго, и неважно, о чём она говорит… Хельга и Хельмут… Счастью не было предела. — Мне неудобно, конечно, расстраивать ваши эмоции, — вмешался Гитлер, становясь серьёзнее, — но мы должны переходить к следующей капсуле. Потом ещё поговорите, успеете. Мы и так очень задержались. — Дядя Гит… То есть, мой фюрер, я понимаю, что это важно, но, пожалуйста, дайте нам ещё немного времени! — Йозеф сам умоляющим взглядом посмотрел на Адольфа, но тот покачал головой и сказал строго-ласково: — Солнышко, ты права — то, что мы сейчас делаем очень важно и не потерпит отлагательств. Я обещаю, что вы ещё поговорите, долго-долго. — Ладно, раз так надо… — И ещё… — добавил он задумчиво, — не называй меня фюрером. Бывший рейхсминистр так и представил себе удивлённое личико Хельги и её нахмурившиеся брови. — Подождите! — выпалил второпях Геббельс, бросая осторожный взгляд на Гитлера. — Хельмут жив. Слышишь, Хельга? Недолгая пауза. — Хм-м… Кто бы сомневался. — Она сказала это как-то презрительно холодно, очевидно обидевшись на брата. В её голосе, тем не менее, сквозили нотки облегчения. — А… А мама? А мои сёстры? Герр Риббентроп… — Фон Риббентроп! — недовольно прервал её министр. — Герр Риббентроп, — Йозеф прямо почувствовал, как она закатила глаза, — отвёл только меня сюда… Остальных не взял. Мой фюрер, они живы? Гитлер жалостливо взглянул на Йозефа, и, кое-как удержав вздох, ответил: — Не знаю… Не думай пока об этом, прошу тебя. — Как скажите… — Из-за плохого звука Йозеф не мог понять, заплачет она сейчас или нет. Но через мгновение он подумал, что Хельга сильная, и скорее будет долго и задумчиво молчать. — Ладно… Тогда до связи. Пока, папа! — Не говори «пока», мы не расстаёмся… Люблю тебя! Адольф, явно нехотя разрывая «встречу» отца и дочери, прекратил связь. Он, судя по всему, уже не надеялся на чудесное спасение Евы и будто укорял себя за то, что взял с собой Йозефа, а не её. Озвучивать свои мысли вслух он, разумеется, не собирался. — Кхм… — Похоже, такая тяжёлая и резкая эмоциональная нагрузка его изнурила. — Третья капсула, приём. Назовите свои имена. Соединение произошло удивительно быстро. Так быстро, что диктатор не сразу понял, что ему моментально ответил женский голос: — Адольф? — Ева, это ты? Весёлость и необыкновенный позитив, с которыми говорила жена Гитлера, обрадовали и Адольфа. Он мгновенно просиял и воскликнул, будто ранее и не сомневаясь в её судьбе: — Ух, Ева! А я уже думал… — Я знала, что ты жив, — произнесла она спокойно. — Я даже не волновалась. — Ну вот и отлично, нечего нервы по пустякам тратить! — Адольф откинул голову назад, пригладив чёлку. — Кто с тобой? Ты вообще не одна? — Нет, я не одна, со мной Магда. Она, правда, спит, но если хочешь, я могу её разбудить. Геббельс даже вздрогнул от неожиданности. Он и помышлять не мог о том, что она спаслась. Гитлер, начавший излучать вокруг себя какой-то радостный дух, улыбнулся обескураженному Йозефу и сообщил, не переставая смотреть на министра: — Да, пожалуй, разбуди. Со мной Йозеф. — Улыбка его стала ещё шире, оттого, видимо, что он представил себе реакцию Магды. — О, правда? Отлично! Бедняжка уже совсем извелась… До боли неприятная вина ёкнула в сердце Йозефа при этих словах. Он, хоть и предвкушая голос жены, сжал кулаки. Минутой позже он, наконец услышал Магду — она тихо и хрипло, видимо, от недавнего плача, произнесла: — Мой фюрер? — Привет, Магда! — весело поприветствовал Гитлер. — Знаешь, кто со мной? Она промолчала. Адольф взглядом сказал побледневшему Йозефу говорить. — Я здесь, — вымолвил Геббельс, думая, что теперь Магда его просто ненавидит. Донёсся какой-то неясный вздох и совсем неслышный, слабый стон «боже», а после глухой звук падения. — Что случилось? — обеспокоено спросил Йозеф. — Господи! Она потеряла сознание! Далее суета, встревоженные бормотания Евы. Гитлер молча, с каменным лицом слушал всю эту возню под озабоченные приказы Йозефа. Вскоре у Евы, судя по всему, удалось привести несчастную Магду в чувства, и Йозеф, которого мучила невероятная вина, осторожно сказал: — Ты в порядке? Она всхлипнула и, пытаясь подавить нарастающий плач, воскликнула: — Я думала, ты умер! Всё время сидел в этом своём дурацком кабинете, не выходил! — Но… — Семью своим вниманием совсем обделил! А я… А я… — Магда, подожди… — Я уже хотела… хотела уйти наконец! С детьми! Из этой проклятой жизни! А ты работал! Работал — и всё! Без смысла!.. — Послушай!.. — Да не хочу я ничего слушать! Я была уверена, что ты там так и остался… так и остался там до конца! Со своей гордостью поганой! Ты обо мне подумал?! Да ладно уж, обо мне — обо мне-то ты вообще не вспоминал! — но о детях, Йозеф, о детях ты думал?! Она остановилась и задышала прерывисто, то и дело всхлипывая и уже не скрывая истерического плача, который она так долго сдерживала в бункере. Магда не проявляла ни малейшей толики слабости, и единственные признаки адской тревоги, царившей в ней — очень бледное лицо, постоянно нахмуренные брови и поджатая губа. Её речь отличалась необыкновенной бесшумностью, не терявшей от этого какой-то странной, тонкой твёрдости. Самое страшное — её мучения. Йозеф уже смирился с тем, что она будет его презрительно ненавидеть, с тем, что она будет вечно ругаться с ним, но он совсем не готов был услышать её слёзы. Всё что угодно, но только не слёзы. Геббельс до ужаса растерялся и не мог подобрать никаких слов. Он только в ступоре слушал её плач, постепенно становившийся тише. Но от этого только больнее. Невыносимо острым уколом ударили воспоминания о самых счастливых моментах между ними. Сильнее всего в памяти отпечатались долгие часы в бомбоубежище под их домом в Берлине. Семья, а в особенности её глава, быстро привыкла к зловещему грохоту сверху, и поэтому времяпрепровождение в «подвале» становилось всё более непринуждённым, и единственное, что беспокоило тогда Йозефа — целостность здания министерства пропаганды. В те часы отношения супругов крепчали. Сидя иногда в небольшом кресле, абы как поставленном в маленьком помещении, он курил и глядел на Магду, играющую с детьми. Время от времени на его губах появлялась ласковая и даже нежная улыбка, и когда он ловил весёлый взгляд жены, он улыбался ещё шире. Наконец, они забыли прежние разногласия, казавшиеся теперь далёким туманным сном, и хотя бы в семье воцарилось недолгое, но такое необходимое счастье. Эти мысли молнией пронеслись у него в голове, и сердце вновь порезали уже негромкие стенания Магды. Собственная никчёмность заставила душу с отвращением сморщиться. — Я же люблю тебя, Йозеф! — отчаянно прошептала она, судорожно вздохнув. Геббельс совсем не ожидал этого — и вдруг почувствовал, как по щеке скатывается горячая слеза. Украдкой взглянув на опять хмурого Гитлера, он поспешно вытер её, но потекли новые. — Магда… — сквозь ком в горле проговорил он, — прости меня… Прошу! Прости… Она на секунду замолкла, но, ещё раз вздохнув, ответила: — Я же не могу по-другому. Не могу, и всё! Ты… Ты хотя бы жив… Если бы ты погиб, то я бы… Я не знаю… — Но я жив! И ты тоже. — Он постарался упокоиться самому и успокоить жену. — Послушай меня, пожалуйста. — Что я буду слушать? Уже ничего не важно. — Ещё как важно. — возразил Йозеф. — Хельга и Хельмут живы. — Правда?.. — спустя минуту пролепетала она, будто снова лишаясь чувств. — Да. У них всё хорошо, я говорил с ними, — как можно более спокойно подтвердил Йозеф. — Слышишь, да? Она совсем тихо ответила «да», и, окончательно ослабев, вновь потеряла сознание. Ева, всё это время молча и растроганно слушая разговор, опять подхватила её и, судя по звукам, оттащила к кровати. — Что ж, — проговорил бывший министр с лёгкий волнением в голосе, — пусть отдохнёт. Она устала. — Да, — мрачновато кивнул Гитлер после своего неловкого молчания, — мы должны идти дальше. Люблю тебя, Ева! — И я тебя, дорогой! Целую! Наконец, в последних двух капсулах «обнаружились» Шахт и фон Бок во второй, Эйхман и Ширах в первой. Существование такого человека, как Адольф Эйхман, опять сделало Гитлера довольным. Насчёт Шахта он подумал, что министр экономики вряд ли поможет им в выживании, поэтому оставался несколько холоден к нему. К фон Боку он тоже не питал особого доверия, особенно из-за его неудачного наступления на Москву, которое, можно сказать, прямо повлияло на судьбу многострадального Рейха. В целом, выжившие удовлетворили его — конечно, за исключением предателя Гесса. Закончив волнительную связь, Гитлер устало, но довольно улёгся в кровать и решил вздремнуть. Сон ему явно не помешает. Йозеф после связи с Магдой снова погрузился в глубокие раздумья. На его лице, словно на мраморной статуе, застыло одно отстранённое выражение. Что теперь делать? Снаружи — радиация и полный мрак, а внутри с ума сойти можно. Удручало ещё то, что Магда и Ева совершенно одни. Им никто не поможет, а ведь рано или поздно кончится продовольствие! Переданные местонахождения других капсул Йозеф примерно отметил на карте и подписал людей, находящихся в них. Капсулы растянулись дугой от Путтгардена до Хофа, чему Геббельс неприятно удивился. Магда и Ева находились совсем неподалёку от Гамбурга, а этот город, как сказал Гитлер, разбомбили не хуже Берлина. Теперь остаётся только надеяться на стойкость женщин. Сами Йозеф и Адольф попали в небольшую деревню близ Готы. Им повезло — небольшой городок пострадал несильно, а холмистая местность и тёплый климат играет им на руку. Радиация здесь слабая, и Гитлер, которому всё-таки не удалось заснуть, сообщил, что через несколько дней отправится на вылазку. А сейчас — ждать неизвестно чего и переосмыслять судьбу падшего государства.