Credo in patrem primordialem Credo in sanctitate et puritate cogitationum eius Credo in iustitiam operum eius Credo omnes semitas eius in bonum
Верую в отца Первозданного Верую в святость и чистоту его мысли. Верую в праведность его дел. Верую в то, что все пути его ведут во благо...
– Credo… Чувствительность возвращалась постепенно. Сначала вернулся слух... Сквозь пелену тишины мелкими ручейками просачивались звуки: глухого песнопения, тихой музыки. Прозвучавшее над ухом «Верую» ворвалось резким аккордом, окончательно разрывая покрывало глухоты. Верую... Я тоже сейчас отчаянно верила, в то, что мне не показалось, и холодный ветер действительно был, действительно пытался поймать, действительно... А впрочем, хорошо, если всё уже закончилось, и если я приложу усилия и открою глаза, я увижу их: и маму, и Тадди. Я так по ним соскучилась, мне так без них одиноко. – Credo in patrem primordialem... Верую... В отца Первозданного? И вслед за новой отрезвляющей мыслью тело обрело новую грань чувств: пришла боль. Она холодной змеей разворачивалась на груди, жгла раскаленными углями спину, кусала сведенные судорогой икры. Верую... В кого угодно: в Гекату, в Ковен, в мощь Триумвирата, в этого Первого Зданного, наконец. Если я слышу это, а не голос матери, не окрик брата... – Credo… Я застонала, попытавшись развернуться на горящей огнём боли спине. И тут же моей щеки коснулась прохлада. Словно успокаивая, обещая облегчение. Невольно двинула подбородком, пытаясь зарыться, унять саднящий жар, поверить в обещание... Верую... Кто бы ты ни был – верую. Что ещё несколько мгновений и ясность придёт. Я смогу поднять налившиеся тяжестью веки, смогу сделать вздох. Полноценный, не рваными урывками, цепляясь за болезненность рёбер. Вдох. Потому что мёртвые не должны так чувствовать боль. Не могут. А значит... – Credo in sanctitate et puritate cogitationum eius... Да, мысль бы не помешала. Хоть одна. Хоть какая-нибудь. Здравая или не очень. Кто я? Что произошло? Память медленно разворачивала кольца из собственного небытия. Первозданного я помню. Знаю. Но не могу вызвать образ в голове. Собственный стон заглушает все звуки, и как будто бы – разлетается эхом в колодце. Колодец... Стена! Насыпь, что была создана в сотом году от заключения договора. Договора? Обрывками врывающаяся в голову память не приносила ни понимания, ни облегчения. Волнами накатывая на пульсацию висков, так же стремительно уносилась обратно вглубь. – Credo… Где-то послышалось журчание воды, и развернувшаяся лавина воспоминаний заставила закричать, сворачивая тело в кольцо. – Credo in iustitiam operum eius... Это было «праведное дело». Насыпь возводили совместными усилиями. Ведающие лишь закрепляли её защитными чарами, останавливая энтропию влияния природы на столь несовершенное сооружение. Насыпь защищала Венецию. Не давала тонуть, сдерживая напор дождевой воды в сезон, и не позволяя площади уходить под воду, больше чем по щиколотку. Профессор Санторо из-за прогрессирующей болезни не выходила из комнат, и не могла ощутить, как сгущающиеся тучи давили своей угрюмостью на Венецию, заставляя поспешно зачищать нижние этажи, и поднимать бочки с вином на козлы. В подвалах школы прибывала вода, просачиваясь подземными тропами, без слов оповещая о том, как опасно поднимется уровень в каналах города. Профессор Калисто сам вызвался проверить уровень у насыпи. Это было единственное, чем он мог помочь, в виду собственного магического бессилия. Я же обнаружила его отсутствие лишь через пару дней, когда войдя в его лабораторию не обнаружила ни его самого, ни его записей и подготовленных ингредиентов для наших негласных занятий. – Credo… Я верила, что ещё всё обойдётся. Не поставив никого в известность, куда направляюсь, покинула купол школы и оказалась под сильнейшим ливнем. По улицам неслись бурлящие потоки. Брошенные гондолы садились брюхом на мель брусчатки, застревая бесполезными щепками в бушующем океане стихии. Времени думать не оставалось. Извилистыми тропами, прыгая по днищам перевернутых лодок, я мчалась к насыпи. А что если она обвалилась? Что если не владеющий магией Калисто не смог выбраться? Что если он там? – Credo omnes semitas eius in bonum... Ведут во благо? Гнев осознанности заставил меня распахнуть глаза. Священник. Я б узнала его из тысячи. Его проницательный взгляд, его спокойный лик. Сколько раз я сворачивала в эту церковь, пытаясь разгадать тайну его слов, послушать его размеренный голос, соврать ему в который раз, чтобы иметь возможность подольше находиться рядом. А в последний мой приход не пришлось даже врать. Нить его беседы опутывала, пробиралась под кожу, затрагивала что-то внутри. Что-то тайное, тёмное, неясное даже для меня. Сколько раз... В руках защекотала вибрация магии. Фамильяр. Пытается дотянуться, найти, почувствовать. Но что-то мешает ему. Не пускает, не даёт... – Святой отец, – голос шуршал галькой, не желая набирать силу, горло першило. – Ш-ш-ш, вам не стоит говорить. Да, стоит помолчать, продолжая наслаждаться ледяным прикосновением ладони, гладкостью кожи, запахом благовонного мирта с каплей сандала. – Холодный ветер, – догадка кололась мелкими иглами в затылок, пульсировала на шее, спускаясь мурашками по ключицам. – Это же были вы. Не вопрос. Утверждение. В глазах священника мелькает вспышка удовлетворения и толика гордости? Сложно опознать. Мне приходиться проморгаться, снова врезаясь взглядом в его лицо. «Верую», что именно его ветер, не дал мне встретиться с Тадди. Вот только во благо ли это? И что же скрывается под рясой этого неординарного человека, в сетях которого я путаюсь, как муха в паутине? Тот ли он за кого себя выдаёт? – Credo in iustitiam operum eius, – голос священнослужителя обволакивает и скрывает усмешку за напускной серьёзностью молитвы. – Верую, что когда-нибудь, я разгадаю вашу тайну, святой отец. – Верую, что столь способная ведьма, как вы, способна сдержать своё обещание, – он в последний раз касается моей щеки и убирает руку, выпрямляясь. И в этот момент в голову врывается истошный вопль фамильяра. Он тараторит, ощупывает меня на ментальном уровне, что-то шипит, но постепенно обретает привычный голос, и в нахлынувшем на меня потоке слов я разбираю главное. В Венеции сходит вода. Меня ищут уже сутки. А профессор Калисто навечно останется хранителем насыпи, что погребла его под своими обломками. Я всхлипываю, чувствуя, как по холодной щеке скользит горячая слеза. Он был милым, но таким неуклюжим. Это несправедливо. И это – совсем не во благо. – Зачем? – спрашиваю, шмыгая носом, опираюсь руками о скамью, пытаясь подняться. – Ваше время ещё не пришло. Он вас не ждёт. – А вы всегда делаете только то, что Он вам велит? – дерзость вырывается неосознанно, становясь щитом между мной и таинством святого отца. – Чтобы узнать это, вам придётся поверить, – он чуть приподнимает уголок губ, склоняя голову набок. – Во что? – недоуменно моргаю, чувствуя, как тот же прохладный ветер треплет так и не просохшие до конца волосы, проходясь по затылку мимолетной волной. – В то, что случайности – неслучайны. Вам пора, – произносит он резко, чуть взмахивая ладонью в сторону выхода. Я поворачиваюсь, и наблюдаю, как в нашу сторону спешит Ворон. Краем уха улавливаю, как шелестит усмешка на губах священника. Человек под маской разрывает странное оцепенение, ослабляя влияние и выпуская меня из плена исцеляющей молитвы. Уже у выхода, я оборачиваюсь, пытаясь найти обладателя ветра. Но высокие своды скрывают его, перекатывая меж колоннами лишь его манящий голос: – Credo omnes semitas eius in bonum...