↯︎ ↯︎ ↯︎
После бессонной ночи его опять тошнит. Такое редкостное чувство насыщения целиком и полностью нивелирует простая человеческая усталость, от которой не спасает даже бурлящая по телу сила. И то, что он так и не поспал, совсем не красит картину. Дилюк собирался отпустить ребят еще в полночь, намереваясь проспать до утра. Вот только в этот раз, после напутствий Бай Чжу, полные решительности парни, несмотря на разницу в силах, в прямом смысле слова затрахали его с целью хоть раз накормить полностью. Тяжело было всем. С постоянной сменой позиций, темпа, помощью друг другу. С перерывами на еду, воду и туалет. С усталым коллективным лежанием, когда силы оставались лишь на то, чтобы дышать, пока Амаре растекался по телу, медленно возвращая мышцам подвижность. Ближе к концу возникла новая потребность: сон. И проспи он до утра, это питание можно было бы вписать в список лучших в его жизни. Но, к сожалению, все испортила записка, протянутая щупальцем прямо из камина. — Люк, тут пишет, что ты нужен внизу, — прочитал Оливер, лежавший у них в ногах. — Прямо сейчас? Дилюк, по бокам зажатый двумя телами, вообще не горел желанием спускаться куда-то. В мыслях было только растекаться по кровати чем-то еле живым, пока сила не усмирит крайнюю физическую усталость Но все изменило содержание записки. — Ага. Аято передает, что на ученика напали. Что же. Планы меняются, сон отменяется. «Хоть бы не он», молится Дилюк, вылетая из душа через пару минут. И чуть не громыхает кулаком по ближайшей поверхности, узнав, что случилось. Ну кто, как не ты, мог в очередной раз во что-то вляпаться, да, Кэйа?!↯︎ ↯︎ ↯︎
Утро превращается в смазанную череду действий, приказов и долгих нудных разбирательств, которые по времени занимают не меньше, чем заполнение отчетов об инциденте — спасибо Аято, который начал их составлять. И, само собой, куда же без мыслей о главном пострадавшем, которого он так и не увидел? Желание встретиться с Кэйей лично не отпускает даже спустя два часа обсуждений, когда о случившемся знает каждый мало-мальски важный сотрудник, а конференц-зал набит персоналом так, что сидячих мест не хватает на всех. Но даже когда Дилюк говорит сам, он не уходит из мыслей. — Финеас, размести Бестелесных Патрульных по периметру учебного крыла. Расстояние между каждой машиной — восемь метров, — финальные указания он раздает уже на автомате, не вдумываясь. — Составь словарь ключевых слов, пусть команда записывает и анализирует каждый неоднозначный разговор. Обнаружьте любых причастных к ситуации лиц. А в голове штурм. Кэйа же дал отпор, даже сам позвал на помощь. Такой как он так просто не пропадет. Все должно быть хорошо. — Шон, проведи полный обыск комнат подозреваемых, как только начнутся уроки, — продолжает он, обращаясь к главе группы Реагирования. Но и нападающий не в игры с ним играл. Эта вещь ведь сносит голову по щелчку пальца. — При обнаружении любых следов афродизиака проведите дезинфекцию воздуха в комнате. И вне зависимости от результатов очистите систему вентиляции. Пусть команда работает исключительно в костюмах и защитных масках. Так что, если он все же пострадал? Понять бы, как далеко они зашли. — Аято, отправь препарат в школьную лабораторию, пусть проведут полную экспертизу содержимого, — новый лаборант тут же поднимает голову. — Пускай это сделает старший химик, — уничтожает его надежды Дилюк. Как легко сломать и без того потрепанного жизнью парня? — Бай Чжу, пробужденного пострадавшего надо обследовать еще раз. Если он в порядке и не представляет угрозы, пусть идет на уроки. Ризли говорил, что до этого они кое-как сдружились с этим соседом, но что, если после инцидента Кэйа потеряет доверие ко всем и закроется окончательно? — В одиннадцать жду на собрании административный персонал. Подозреваемых приведите тоже. К тому времени жду отчет от каждой группы. А в этом случае он точно выберет девственность до смерти. — И… — Дилюк находит взглядом секретаря отца и отдает последнее распоряжение — самое нежеланное, но необходимое: — Фред, уведоми директора о случившемся. И если худший сценарий правдив, то шанс получить его благосклонность с мизерного опустился к отрицательному значению. — Если вопросов нет, можете идти. — У меня один, — звучит из толпы. — Когда прибудут Инквизиторы? — К трем часам дня будут тут, — прикидывает Дилюк, вспоминая утренний разговор с блюстителями порядка. — И наша задача до этого — посодействовать им всеми возможными способами. Когда сотрудники начинают друг за другом покидать комнату, он опускается в кресло и врезается глазами в отчеты, в которых можно утопиться еще на стадии объяснения того, как афродизиак попал в школу. Последними в зале остаются лишь двое желающих над ним подтрунить. — Я сплю, или заместитель в самом деле выполняет свои обязанности? — Аято вырастает за левым его плечом. И Ризли не отстает — громко зевает в знак согласия с правой стороны. — Не проверяйте мое терпение и идите спать, — предупреждает Дилюк, — а то вдруг мне не понадобится помощник. — Спасибо, о великодушный разрешитель наших проблем, — певуче тянет Аято, шагая к выходу. — Ты тоже поспи часок, — советует Ризли, бросая на него сочувственный взгляд. Дилюк ворчит что-то бессвязное, погружаясь в бумаги. Отрывается на миг, смотрит вслед уходящим коллегам, и немного поколебавшись, все же зовет: — Ризли! — Да? — копна его растрепанных волос появляется в дверном проеме. — В каком он номере? Ризли косится на исчезнувшего за дверью Аято с лицом «я же тебе говорил», прежде чем ответить: — Дилюк, лучше не надо к нему ходить… — Не собираюсь. Просто скажи номер. Он колеблется пару секунд. — …восемьдесят девятый. — Спасибо. Жду вас с остальными в одиннадцать, — напоминает вслед Дилюк. А через час борьбы с самим собой и написанным с горем пополам отчетом, сдается и срывается в сад. — Доброе утро, Корнелиус, — нужный ему человек как раз отпирает двери, ведущие во внутренний дворик. — Доброе, господин, — спокойно отвечает садовник. — Чем обязан? — Отведи меня к пайнитам. Неразговорчивый мужчина без лишних вопросов приглашает следовать за ним и не оборачивается впредь до самой дальней оранжереи в конце сада. — Думайте про получателя, иначе завянут, — напоминает он, вручая Дилюку ножницы, и вежливым жестом предлагает войти. А следующие двадцать минут превращаются в странную транс-терапию, где есть только повторяющиеся действия и звук щелкающих ножниц, регулярно напоминающий о том, что яркие картинки в голове — всего лишь воспоминания. Дилюк медленно срезает стебли, складывает цветы в букет и добровольно продолжает грезить. Тонкие бесцветные лепестки оживают под пальцами. Стоит только вложить в них образ, и прозрачные бутоны распускаются, медленно наливаясь новым цветом. Холодный, искристый синий, прямо как его глаза. Легкая улыбка черкает губы. Кэйа. Чертенок, упрямо отказывающийся принимать свою вторую силу. Всего лишь какой-то ученик. Тот, к кому даже прикасаться нельзя. «Мне не интересно», повторяет про себя Дилюк, глядя на него впервые. И сажает его на свой стол. «Только ради разрешения ситуации», напоминает опять. И флиртует с ним — напрямую заигрывает, даже не надеясь на взаимность! «Закончу с этим побыстрее», обещает себе. И проваливается еще глубже. Он точно выжил из ума. Не только позволил незнакомцу основательно себя испить — он разрешил простому ученику то, чего не терпит ни с одним из партнеров — оставить след на своей коже. Хуже становится только на следующий день, когда во время работы рука сама тянется к шее, пальцы надавливают на нужное место, и слабая боль возобновляет воспоминания про вечер. И это только добавляет уверенности в том, что где-то он свернул не туда. Чертенка стоило прогнать, как только первая дурная мысль возникла в голове. Забыть как страшный сон, вручить в руки кому-то другому и оставить разбираться с его рогатыми проблемами, не участвуя в этом напрямую. Главное, что заместителю с учениками нельзя ничего иметь. Нельзя. Но вот же гадство — как же сильно трепыхалось что-то в груди от одного только взгляда на это зажженное не менее яркой палитрой эмоций недоразумение по имени Кэйа Альберих. Какой же он весь… Непонятный. Говорит одно, а думает другое. Всем своим поведением пытается оттолкнуть, а сам откровенно жаждет большего. Обычный пустоголовый мальчуган, возомнивший себя центром вселенной… Цепляет своими противоречиями. Дает попытку их разгадать и сам же отталкивает к началу за каждое неверное слово. Внешне недовольный, все время взбешенный, готовый кусать и царапать. Но такой податливый, стоит только проявить немного настойчивости. Ворчащий для вида, для иллюзии контроля ситуации. И такой большой лжец, когда молва заходит о чувствах. Поцелуи только по любви, ха. Как же все в груди поет, когда Кэйа сам тянется к его губам. И как бесит, когда через пару часов говорит, что не делал этого. С легкостью признает свое вирго, но открещивается от влюбленности так яростно, будто это худшее, что можно сделать в жизни. И тем не менее, симпатия к нему возникает как что-то само собой разумеющееся. Очаровательное личико, бойкий характер, суицидального уровня бесстрашие. Таких Дилюк не встречал уже давно. В этом раю, где единственный страдалец он сам, появляется какой-то там новичок — даже не учитель, а ученик! — и пытается что? Боги, да этот чудак даже сам не понимает, чего хочет! «Выпустите меня», «я не инкуб», «хочу в другую школу», «профессор Рагнвиндр». Чудной, забавный, интересный и совсем не вписывающийся в это место. Но это смелое «перестань меня лапать» ему понравилось. Горящий желанием как спичка, Кэйа каждый раз протестует так, словно у него во внутренних алгоритмах прописано делать противоположное к тому, чего хочется. И Дилюк не может не поддаться. Почему ты такой строптивый, парень? Как же перетянуть тебя на свою сторону? Переходи к злым силам, у нас есть печеньки, хе-хе. Ни капли не смешно. Он увлекается, заводится, интересуется… И конкретно проебывается во всем, что ему не разрешалось делать. Пока что все, что получается с завидным успехом — раз за разом проигрывать, сталкиваясь со своими чувствами. И чем дольше продолжается эта авантюра, тем больше проблем с обеих сторон она обещает. Глупо ли лезть к такому? Тяжело ли будет добиться его расположения? Близко ли к невозможному? Трижды да. Это запрещено статусом. Запрещено положением. Запрещено отцом. Но от этого в груди лишь еще больше разжигается пьяный азарт. Впервые так все равно, что понесет за собой ослушание. Что будет, если я все-таки поддамся чувствам? Что ты сделаешь, отец? Поступишь так же, как в мои девятнадцать? Или сменишь гнев на милость и разрешишь? Цветок под пальцами внезапно тускнеет, и Дилюк одергивает руку, чуть не уронив весь букет. Ругает себя за то, что сбился с мыслей о Кэйе, и с опозданием замечает, сколько уже собрал. Цветы наливаются все более насыщенным синим. Стоит Кэйе их принять, и полупрозрачный синеватый облик к ним вернется, но до тех пор от простого человеческого букета их отличают лишь мерцающие золотые нити, тянущиеся от серединок. И еще одна мысль, опять испортившая цветок: «такой упрямец может и не принять». Вазу он выбирает не думая — находит в коридоре какой-то жухленький букетик и без зазрения совести оставляет мокнуть на комоде, погрузив в подходящий по цвету графин из-под него свои пайниты. Оценивает вид как удовлетворительный, кивает сам себе, но немного колеблется, прежде чем отправлять. На самом деле, Кэйю очень хочется увидеть самому. В идеале, вручить их лично. Вот только глупо делать такое на виду у других. Отнести бы букет прямо в номер, но этого жеста не оценит ни охранник под его дверью, ни сам Кэйа, который еще должен спать. Компромисс случайно находится в кармане, скомканным черновиком школьного расписания. Это, конечно, не розовое письмо в конвертике, обрызганное духами и перемотанное белой ленточкой, но как средство связи — то, что нужно. Дилюк осторожно отрывает от него две ровные полоски и, приложив их друг к дружке, проводит сверху ладонью. — Соединить. Бумага реагирует на команду золотистым сиянием. — Разрешить говорить, — еще один приказ сопровождается тихим шипением. Стоит разъединить листы, как тонкая нить тянется между ними, но быстро растворяется в воздухе, и один из кусочков ложится меж цветов как самая обычная записка. Еще труднее — придумать, что ему написать. «От Дилюка»? Ага, красным флагом для его соседа: «ему сам заместитель цветы подарил!» Тогда как? «С любовью?» Глупо признаваться таким образом. «С симпатией?» Кто так вообще пишет? Тогда что — по дружески, «с приветом?» Ага, сам он с приветом с такими записками. Голову приходится ломать минут пять, пока на ум не приходит момент их последней встречи. Последние воспоминания замыленные, затуманенные, по большей части состоящие из одного только знакомого голоса, который потом исчез совсем. Потом это когда… Обрывки соединяются в пазл. «Потом» было после того, как его оседлали. Сначала Дилюк паникует. Дальше думает, что будь все так плохо, Кэйю бы до сих пор от входной двери отдирали. А он, вон, даже спать… собирался. Впрочем, это все равно не значит, что он нормально воспринял то, что увидел. Может, готовил ночной побег. Дилюк вздыхает, подносит к губам один из клочков и извиняется от всего сердца: — Прости за то, свидетелем чего тебе пришлось стать. Надпись появляется на обеих записках. Остается только отправить. — Биба, — зовет Дилюк, похлопав по стене. Похлопать бы по голове того гения, что дал ему такое имя, да только он умер пару столетий назад. Остается только сетовать на Аято, который завершил шутку из человеческого мира, притащив в замок своего питомца. Здание гудит, отзывается низкой вибрацией, оповещая о том, что готово слушать хозяина. — Отправь эту вазу на прикроватный столик в номере восемьдесят девять учебного крыла, — негромко командует Дилюк. Замок подчиняется с низким рокотом внутри стены. — Не ворчи, — цыкает Дилюк, наблюдая за тем, как подарок плавно растворяется в воздухе. М-да, отца он слушает лучше. Но в его положении грех жаловаться.↯︎ ↯︎ ↯︎
Кому действительно не позавидуешь, так это чертенку, у которого за два дня учебы произошло больше, чем с кем-то случается за всю жизнь. Часы пробивают половину десятого, когда Дилюк решается поговорить с ним отдельно. Не так, как это сделали Ризли и Аято. Они и без того спасли ситуацию ночью и не дали делу тут же дойти до отца. Но дальше Кэйю должен увидеть он лично. Даже если за словом «должен» кроется эгоистичное «хочу». Кэйа шалит. Доводит до белого каления. Сначала — комкает записку так, что Дилюк чувствует это прямо у себя в кармане. «Терпение», повторяет про себя он. Терпение. «Дай себе шанс» — диктует, наблюдая за тем, как бумажка меняет форму на глазах. А уже через минуту чуть не кричит благим матом, когда из нее прямо в карман начинает течь вода. Что же, Дилюк переодевает штаны. Повторяет себе «терпение, только терпение, у него была тяжелая ночь». Терпит до десяти часов. Не отрываясь от отчетов, диктует новую записку Кэйе. «Оставайся в кабинете после урока». Не проходит и пяти минут, как бумага с шорохом мнется, будто кто-то невидимый сжимает ее пальцами. А потом резко комкается, словно ее опять засунули в карман. Что же, это… ожидаемо. В целом, шанс, что Кэйа послушается, такой же призрачный, как и его держащаяся на честном слове сдержанность, так что Дилюк спешит несмотря на уверенность в том, что его просьба точно была прочитана. На зло ведь не послушает — сбежит. Он ставит последнюю точку в отчете и выходит в коридор.↯︎ ↯︎ ↯︎
Школа Плотских Утех и просто Биба для семьи Рагнвиндров. Убежище и тюрьма для младшего из них. Рай для учеников и будущий склеп для живого пока заместителя. Ха. Благо доктор прогнозирует ему еще около семи лет относительно приятного существования, так что сейчас у живого трупа а-ка заместителя намечается утренний визит к учителю Межвидовых отношений. По дороге, пока у его конечной цели не закончился урок. Альбедо работает над макетом полового органа джинна, судя по цвету глины в его руках. Учитывая то, что руки у него грязные даже выше локтей, он тоже спать еще не ложился. — Доброго, — кивает Альбедо, оторвавшись от фигурки на один невнимательный взгляд. Дилюк проходит в комнату, лавируя между заставленными разным хламом столами. Вокруг стопки книг, что грозятся свалиться от малейшего движения, мерные стаканы, пробирки в подставках, следы рук, которыми покрыт один из шкафов. Несложно вообразить, чем он занимался, испачкав какого-то бедолагу растворами и эссенциями для опытов. — Я слышал, что случилось ночью, — Альбедо действует на опережение, пытаясь сменить тему с самого начала. Знает ведь. — Я тут не за этим. — О, вот как? Тогда, он тебе подходит, — ни село ни впало выдает он. Дилюк даже не пытается сделать вид, что не понял, о ком речь. Смысла нет. — Я пришел поговорить о тебе, — он называет цель визита прямо. — А я — о тебе, — Альбедо в свою очередь продолжает нарываться на немилость. — Альбедо, не заставляй напоминать, кем я тебе прихожусь, — предупреждает Дилюк, остановившись перед ним со скрещенными на груди руками. — Уважаемый руководитель, — выразительно обращается Альбедо, — безусловно, ваши нравоучения, которые вы подготовили мне за мою ложь, очень важны, но прежде всего давайте обсудим то, что может сохранить вам жизнь. Дилюк иронично хмыкает: — Жизнь сохранить? Вот как, значит, поет загнанная в угол птица? — Да. Я считаю чертенка отличным кандидатом на роль твоей батарейки. — Батарейки, — повторяет Дилюк, совсем сбитый с мысли. Тяжело вздыхает. Представляет, как заявится к нему после урока и заявит: ну что, Кэйа Альберих, ты согласен стать моей батарейкой? Нет, после такого предложения парень точно в окно прыгнет, и в лесу его ни отряд школьной стражи, ни группа Реагирования, ни хваленые Инквизиторы не найдут. Поэтому, прежде чем встретиться, он старательно корректирует в голове каждый вопрос, на который уже знает ответ. Первым делом «ты не пострадал?» маскируется под безразличное «что сделал твой сосед?», следом «какой смертник решил, что может безнаказанно тебе навредить?» сжимается в фразу «есть идеи, кто это?», а равнодушное «виновник будет наказан» скрывает под собой целое «я оторву ему руки и затолкаю в диаметрально противоположные отверстия». Впрочем, попытка играть в отстраненного поможет ненадолго. К концу месяца Кэйа все равно пробудится с ним или без него, и до этого надо определиться с тем, как поступить: в тайне от отца попробовать его или отбросить этот план, усмирить свою тягу к этому недоразумению и оставить его в покое, пока не стало слишком поздно. — Не делай вид, что не понял, какой он сильный, — Альбедо прекращает мять пальцами джинов причиндал и бросает на него укоризненный взгляд. — Не настолько, как я, — твердо отрицает Дилюк. — Посмотрим через… — И через год не будет! — перебивает он. — Он не такой, ясно? Я знаю, как и знаю, что ты перегибаешь, только не могу понять зачем. — Хорошо, — сдается Альбедо, поняв, к чему он клонит. — Я немного преувеличил… Никаких «такой как ты». Кэйа сильный, бесспорно, но чтобы переступить грань, отделяющую просто сильного от сильного во вред себе, где и находится Дилюк, надо быть… исключительным. — Сильно преувеличил, — настаивает Дилюк. — Ладно, сильно, — повторяет Альбедо. — Но и ты кое-что скрываешь. О, да начнется дискуссия, которой он вообще не планировал, когда сюда шел. Знать бы еще, о какой части из сокрытого известно этому умнику. — Если в нем хотя бы половина от твоей силы, — предполагает Альбедо тем временем, — ты сможешь преумножить ее с помо… — Альбедо, он ученик! — в бой с ним вступают тезисы из разряда трезвых, но ни черта нерабочих в присутствии Угадайте-С-Трех-Раз-Кого. — Я рискую даже если нахожусь с ним в одной комнате, а ты предлагаешь мне не просто питаться, а вступить с ним в отношения? — Да, если это спасет тебе жизнь. — Не буду, — обрубает Дилюк. Отлично, он отказывается от того, о чем думает все утро. Баран, одним словом. Такой же рогатый, как Кэйа. — Почему? — Он меня не интересует, — продолжает упертый баран, сидящий внутри него. — А как же, — внезапно ухмыляется Альбедо. — Когда ты в последний раз был инициатором в питании? Желание покинуть комнату возрастает прямо пропорционально тому, как он проявляет эмоции. Альбедо это делает совсем редко, но чем больше он заводится, тем большую угрозу представляет. Как минимум тем, что его способность уговаривать тоже растет, когда он такой. Это Дилюк понял еще когда с ним учился. — Какая разница? — и все же, он продолжает выжимать из себя прямо-таки кирпичную непринужденность. — Разница в том, что ты сделал вчера. Ну давай, осуди меня за то, что я опять к нему полез. — Я просто отдал долг, — откровенно врет Дилюк. — Ты сам себе веришь? — фыркает Альбедо. — Послушай себя со стороны. — Альбедо, это не твое дело, — вот, что важнее. — Бай Чжу сказал, что ты отдал ему так много, что впал в транс. Отлично, осталось только дождаться, пока кто-то донесет это до отца, и да начнутся разборки на уровне войн гигантов. — Бай Чжу не знает, когда прикусить язык, — цедит Дилюк. — Бай Чжу тоже не хочет, чтобы ты помер! Тьфу, ну и пафосные речи. — Но он и не хотел, чтобы я занимал это место, — резонно напоминает ему Дилюк, — так с чего бы ему… — Да как минимум для того, чтобы пост заместителя не занял Родерик! — доказывает заведенный Альбедо, активно жестикулируя. Дилюк сцепляет зубы. Еще одна заноза в одном месте. — Он опять что-то вынюхивает, — снизив тон, рассказывает Альбедо. — Шастает по другим концам школы, в каждую дыру сует свой нос. — Пусть шастает, — устало выдыхает Дилюк, потирая переносицу. — Там все равно ничего нет. — Он пытается найти твои слабые места. — Удачи ему, — лишенным эмоций голосом желает он. Ну в самом деле, почему именно Родерик? На его место метят как минимум трое, а Альбедо вцепился в самого неудачливого. Стоит ли упоминать, что Дилюк не может уйти с должности, даже если пожелает сам? — Я серьезно, — а Альбедо упрямо пытается его переубедить. — Серьезно, удачи. Моя слабость там, где и у других инкубов. — Ты слишком беспечен. — По отношению к старому деду, которого вытурили из одной школы и кинули в другую? — ядовито напоминает Дилюк. — Мне кажется, я вполне заслужено не воспринимаю его потуг всерьез. — Голодный зверь опаснее сытого, — на полном серьезе отвечает Альбедо. О, когда разговор, который должен был строиться на тезисе «не смей мне больше врать», превратился в лекцию по философии? — Ладно, — сдается Дилюк, плюнув на это все. — Все, я понял. Буду остерегаться деда. — И остальных тоже, — подсказывает Альбедо. — Воспринимай врагов на равных. — Ага, воспринимаю, — просто соглашается он. — Что дальше? Три. Альбедо надо ровно три секунды тишины, чтобы вернуться к главному. — А теперь о том, почему ты перестарался. — Ой, да брось ты уже, с кем не бывает? — Дилюк еще отчаяннее пытается скорчить беззаботное лицо. Из-за возрастающего раздражения получается плохо. — С тобой не бывает, — Альбедо же строит донельзя серьезную мину. — С тем, кому каждая капля Амаре дорога, такого не бывает. — Я просто перед ним провинился, ладно? — небрежно отмахивается Дилюк. — Вот и искупил вину, отдал долг, все дела. — Нет, Люк, долги не отдают в ущерб себе. То, что ты пожертвовал столько далеко не помирающему инкубу, явно дает понять, что он тебе не безразличен. — О, брось! — тут уже Дилюк не выдерживает. — Найди любую другую причину, только не личную. — Какая «другая»? Ты даже о себе так не печешься, как об этом ученике, — не сдается Альбедо. — Просто признай, что делаешь это не из чувства вины. — И что, даже если так? Что дальше?! — ругается Дилюк. — То, что ты боишься своих чувств. Приехали. Того, кто в порыве этих самых чувств натворил дел, теперь обвиняют в их боязни. — Все, чего я боюсь, — шипит Дилюк, — что о них узнает отец. Альбедо закатывает глаза. — Если бы ты правда боялся отца, то не трогал бы мелкого вообще, — и он частично прав. Дилюк только тихо фыркает, вперившись взглядом в ближайшую стену. — Перечислить тебе все слухи, что пошли о тебе за эти два дня? — продолжает нагнетать Альбедо. — Какая разница, если это все равно бред? — О том, что в кабинете заместителя устроили притон, Стражу разрешено таскать тела по школе, а зам теперь лично лишает девственности новичков… — Не лишал я его девственности! — отрубает Дилюк. — Его, — довольно повторяет Альбедо. И смотрит взглядом победителя. М-да. Ну, можно спорить с ним вечно. Изворачиваться как-угодно, отказываться от своих же слов и доказывать обратное до самого вечера. Но есть одна проблема. — Ты меня достал, — закончившееся терпение. — О, — Альбедо смотрит с надеждой, — так ты скажешь, в чем я прав? — Ладно. Ты так хочешь знать? Тогда признаю: я хочу! Хочу, но просто не знаю что с ним делать, — выпаливает Дилюк. — Так и в чем же проблема? — Альбедо заметно приободряется, настроившись на детальный рассказ. Дилюк тяжело вздыхает, смиренно кивает сам себе. И продолжает так, чтобы закончить этот цирк раз и навсегда: — У него ко мне два противоположных чувства одновременно, и я не знаю как к нему подступиться, даже если решусь, — слова получаются резкими, темп — рваным. — Я никогда не получал такого отпора, я вообще не понимаю, как с ним поступить. Он меня ненавидит, но любит то, что я делаю? Или я нравлюсь ему внешне, но раздражаю поступками? Куда мне двигаться, чтобы получить хоть каплю взаимности? Альбедо почесывает пальцами подбородок, вымазав синей глиной и его. Завершенная статуя гениталий джина гордо засыхает в стороне. — И либра, и вирго, — задумчиво повторяет он. — Что ж ты ему такого сделал? Дилюк многозначительно… моргает. Впрочем, этого достаточно, чтобы Альбедо понял. — М-да. Понял, что это безнадежно. — Дилюк, — говорит он, поднявшись, и на ходу вытирает руки о рабочие штаны. — Ты не понимаешь, насколько все серьезно, чтобы оправдываться каким-то «не знаю что делать», — последнее он нарочно пародирует, понизив голос. — Так объясни мне, — просит Дилюк, шагая следом в дальнюю часть мастерской. — Сколько тебе осталось? — Лет семь? — задумывается он. — Не знаю. Зависит, как быстро тело будет развиваться. По прогнозам Бая — пять в худшем случае. — И ты, конечно, как и Крепус, ему не веришь? — Альбедо оборачивается со скептически вскинутой бровью. Доска за его спиной, развернутая к стене, совсем не внушает доверия. — Я верю, поэтому не хочу никому вредить, — терпеливо объясняет Дилюк. — М, вот как, — кивает Альбедо. И с иронией спрашивает: — Собираешься покорно свести себя в могилу? Даже не попробуешь что-то изменить? — Не нагнетай, — цыкает он. — Я просто чередую партнеров, ты знаешь. — И как, сильно помогает простой секс? — насмешливо интересуется Альбедо. Его рука ложится на угол доски, но он не спешит поворачивать. — Не вижу разницы, — нет, упрямства Дилюку сегодня не отнимать. — Зато я знаю, что она есть, — низко отвечает Альбедо. — И что ты хочешь? Проверить на мне опять? — Нет. Я провел кое-какие расчеты и пришел к выводу, который должен тебя переубедить. Это, конечно, очень приблизительно, так как у меня не было возможности обследовать ни его, ни тебя, и я полагался только на полученную в первый день информацию. Результат может варьироваться в зависимости от того… — Да не томи ты уже, — подгоняет его Дилюк, заинтригованный тем, что ему собираются показать. — Как скажешь. Тогда смотри, — наконец, соглашается Альбедо, поворачивая доску. Движущиеся шарниры тихо шуршат, являя его взору нечто. — Вот почему Кэйа должен стать твоим источником питания. О боже. Этот псих уже все рассчитал, разложил и сам за них решил. По сторонам доска пестрит самыми разными графиками, схемами и диаграммами. Но главного внимания заслуживает большая таблица по центру. Сравнение… Он вчитывается. В левой половине, исходя из подписей, во всех деталях расписана его, Дилюка, польза питания с обычными инкубами. На правой же, сверху, другим цветом выведено: «он». Альбедо и оригинальность — вещи несовместимые, и это не удивительно. Главным образом смущают именно значения, какие этот непризнанный гений приписал обыкновенному получерту. — Сколько? — неверующе спрашивает Дилюк. — Тридцать — это финальная цифра..? — и уже понимает, что ошибается, глядя ниже. — Нет, это вначале, — отвечает Альбедо, указывая пальцем на нижние строки. — Число могут умножить только ваши взаимные чувства, — на 50, — откровенность, — 70, — желание, — 90… — Сто-о-оп, Альбедо! — нет, уж слишком не по себе это слушать. — Никого я не желаю! — Ты можешь отрицать или принимать это, — спокойно уведомляет его Альбедо, — но мои расчеты — просто теория. То, что ты уже принял ее за правду и пытаешься опровергнуть, только подтверждает… — Все. Перестань, — раздраженно перебивает Дилюк. — Давай, объясняй свои писульки дальше. — Хорошо, — Альбедо мигом переключается на личность исследователя-энтузиаста. — Как я уже сказал, в нем будет около тридцати миллионов. Без учетов анализа сил предков, возможного состояния и его постоянной попытки скрыть свою силу. Ты понимаешь, о чем я. — Допустим, ты прав. И когда в нем будут эти тридцать миллионов? — Это примерно то, что он запросит на момент пробуждения. Я не думаю, что во многом угадал, так что мне понадобится осмотреть его после… Возможно, заместитель проявит благосклонность, — Альбедо многозначительно двигает бровями, — и подаст запрос на новое оборудование от имени школы? — Ладно, Альбедо, будет тебе оборудование, — наспех обещает Дилюк. — Говори уже, что там в теории. — В теории, ему до тебя останется ровно половина. Но, опять-таки, все решит, сколь взаимными будут ваши чувства, и лучше бы тебе принять их до того, как… — Я прошу не советов, а теорию, Альбедо. — Хорошо. В теории, если кто-то и сможет стать твоим полноценным источником, так это Кэйа. Внизу доски, напротив двадцати миллионов, указанных в графе с питанием, которое Дилюку доступно с обычными инкубами, красуется единичка, два пузатых нолика. Как там Кэйа говорит в таких случаях? Пиздец?↯︎ ↯︎ ↯︎
Ну и как это чудо — иначе не назовешь — может дать ему сто миллионов мембрума? Дилюк собирается войти, но останавливается в паре метров от приоткрытой двери, услышав чужой голос. — … будешь дальше меня избегать? — Дьявол, Дайн, не неси херни, — а вот и знакомый стиль общения, раздраженный тон, «призыв» дьявола — Кэйю невозможно спутать ни с кем другим даже при большом желании. — Какое «избегать»? Я просто спешу. — У нас сейчас два часа перемены, — напоминает ему этот самый Дайн. — Куда ты спешишь? Дилюк приближается еще немного, чтобы лучше слышать. — Не куда, а откуда! Просто давай поговорим в другом месте, а не здесь, — раздраженно просит Кэйа. — А что не так с кабинетом? Дилюк пытается припомнить, чем ему знакомо это имя. Дайн. Где же он это слышал… — Да не в кабинете дело, — отмахивается Кэйа. — Поговорим в комнате, если так хочешь, но давай не тут, лады? — Далековато будет идти, — прикидывает Дайн, — но давай. — Наконец-то, — тон Кэйи заметно меняется. — Пошли отсюда, — и к выходу начинают приближаться шаги. Дилюк, само собой, шагает навстречу, чтобы обломать ему все удовольствие в виде успешного побега, когда Дайн опять заговаривает: — Но ты правда не думаешь обо мне ничего плохого? Дилюк показывается в дверном проеме ровно в тот момент, когда Кэйа оборачивается через плечо — назад, к своему однокласснику. — Не думаю, так что перестань уже разыгрывать трагедию. У тебя тогда будто мозги выпали, а обижаться на такое было бы… — Кэйа осекается на полуслове. — Почему ты так смотришь? Дилюк догадывается, кто перед ним. Не Дайн, а Дайнслейф — сосед Кэйи, который на него и напал. Сосед, который теперь смотрит на Дилюка с выражением крайнего недоумения. — Кто ты? — В каком смысле «кто»? — единственный, кто не понял ситуации — Кэйа, который все еще обернут лицом к своему однокласснику. — У тебя за спиной стоит… — уведомляет его Дайнслейф. — Заместитель директора, — сахарным тоном подсказывает Дилюк. Кэйа разворачивается как раз вовремя, чтобы во всех деталях насладиться его реакцией. Глаза-блюдечка, рот в букве «О», сложенные на сердце руки, отскок назад. — СУКА! Тебя спасли, — думает Дилюк. Тебе повезло. Просто звезды так сошлись, что я слишком скучал, чтобы с порога бросаться выполнять свои угрозы, даже если терпеть не могу, когда ты материшься. И ты не поверишь — я и сам сегодня из-за тебя дважды мысленно выругался, так что ты прощен лишь потому, что и я не святой. Кэйа смолкает и прикипает к нему взглядом так внимательно, будто в пороге стоит как минимум трехглавое чудовище, приветственно машущее ему лапой. Глаз, старательно скрытый челкой, опять отсвечивает золотом из-под волос. Знать бы, что у него на уме. Оценивает реакцию? прогнозирует степень угрозы? прикидывает, как лучше ударить, чтобы вырубить? — Дилюк вообще без понятия, что может происходить в его голове. И никогда, видимо, не поймет. Потому что Кэйю натурально… прорывает: — Сука — это которая женщина собака, если все поняли, что имею в виду, ха-ха, Буська зовут, во-о-от, такая хорошая, — он разводит руками, показывая, каких размеров его «хорошая». — Я как раз обещал Дайну о ней рассказать, потому что Дайн просто очень любит собак и хотел послушать про мою, хах, а я посмотрел на тебя, и у тебя такие кудри пушистые, прямо как шерсть у моей Буси, понимаешь, я сразу вспомнил, хе-хе, ну и мы пойдем про нее говорить… — и на этом пытается аккуратно протиснуться на выход. Разумеется, неудачно. Ударяется лицом ровно о выставленную перед ним руку, наигранно непонимающее косится на Дилюка. — Ой. Тебе что-то надо? Вы только на него посмотрите. Само простодушие. Невинная овечка. Будто и не он полчаса назад бесстыже жмякал в руках адресованное ему «оставайся в кабинете после урока». — Надо, — что же, Дилюк продолжает испытывать лимит своего терпения на прочность, заговаривая так, будто они в самом деле не более, чем ученик и заместитель. — Хочу обсудить с тобой случившееся. — Извини, но дело в том, что я уже все рассказал Ризли, — чересчур культурно отмазывается Кэйа, настойчиво пытаясь отодвинуть его руку. — Спроси лучше у него, — и когда не получается, пробует пролезть под ней. — Я уже дал все показания, — Дилюк, конечно, сдвигает руку ниже, не позволяя ему пройти. — Я пришел поговорить лично с тобой, — настаивает он. — Тогда Дайн тоже будет с нами, — Кэйа, чтоб ему хорошо было, тут же меняет тактику, отступая назад. М-да, а Дилюк еще боялся, что он станет недоверчивым отшельником. Да нет же, все хорошо: спокойно защищается тем, кто и напал на него ночью. — Возможный подозреваемый участвовать в разговоре не может, — чеканит Дилюк, бросая на Дайна далекий от безразличного взгляд. Тот, кому он присвоил статус «подозреваемого», с опаской буравит его взглядом всю минуту, которую они знакомы. Дилюк честно пытается не показывать ему, что на самом деле об этом думает. И все равно глупые мысли заводят его туда, где просыпается еще одно чувство, которое мучает с самого утра несмотря на все доводы самому себе. До сих пор ему думалось, что он с собой справился. Усмирил свои внутренние конфликты, прикрутил все шатающиеся болтики и винтики. Но нет, дурная злость пытается сорвать крышу, как только перед глазами встают картины того, что было между этими двумя. Вообразить совсем нетрудно. Виной всему долбанные отчеты долбанным Инквизиторам, не менее долбанной Инспекции Учебных Заведений и такому же долбанно… и отцу. О, Дилюк изучил все в деталях, пока заполнял их. Он может слово в слово повторить все, что Кэйа рассказал Ризли. Что он кричал, куда бил, как сам получил. Какая на нем была одежда, в каком порядке Дайн ее стягивал, как сильно хочется открутить ему за это голову, наплевав на все, что говорит о его невиновности, и о боже, как же трудно, оказывается, бывает смотреть без желания прибить на месте. Возьми себя в руки, Дилюк, ты взрослый и рассудительный, а он (скорее всего) не виноват. Тому, кто виновен на самом деле, стоит затолкать этот лошадиный стимулятор прямо в одно место. И потому, будь его воля, Дилюк бы не шел на это собрание. Отправил бы кого-то вместо себя. Просто чтобы не придушить на месте виновника, если им окажется один из трех парней, чьи имена Кэйа перечислил сам. Хуже того, что один из них — третий, на кого Дилюк бессильно злится, как только вспоминает. Тот полоумный, что посоветовал Кэйе сходить к директору, записан в его черный список первым. И только здравая логика не дает скинуть все грехи на этого Самайна, как бы не хотелось. Как минимум потому, что сначала надо получить хоть какие-то доказательства. Но хэй! — они встретились до начала собрания! И это уже настолько хорошо, что хватает одного факта наличия Кэйи Альбериха в этой комнате в одном экземпляре, чтобы по щелчку переключиться с мыслей «я выдерну виновнику по ногтю за каждый вдох этой дряни, что Кэйа сделал» на «этот балбес просто невозможен, я должен остаться с ним наедине». — А он подозреваемый? — уточняет Кэйа, вырвав его из плена мыслей, и озадаченно косится на Дайнслейфа. — Вполне возможно, — пожимает плечами Дилюк. Кэйа недоверчиво щурится в ответ. Заслужено, ведь шанс, что Дайн — псих, подсунувший Мими сам себе, очень маловероятен. Но не исключен, пока неизвестно, что еще за это время накопала группа Реагирования. — Хорошо. Тогда я подожду за дверью, — наконец, решает Дайнслейф. — Спасибо. Отлично. Хоть кто-то тут не испытывает его терпение. Дилюк проходит в класс, Дайн — к выходу, а Кэйа не был бы не Кэйей, если бы не пытался просочиться следом. — Я провожу. — Нет нужды, — тормозит его Дилюк. Кэйа в ответ смотрит так пугливо, словно за плечо его поймала какая-то хтоническая тварь, а не заместитель. У Дилюка же простое комбо из серьезной мины, ровной осанки, низкого голоса и никаких уловок, а он… — Да я быстро, честно, — а он уже неровно оправдывается, с надеждой глядя на занявшего теперь порог Дайна. — Это я быстро, — обещает Дилюк, возвращая Кэйю в класс подталкивающим движением. И бросает первую и последнюю фразу самому Дайнслейфу: — Жди тут, я отведу вас на собрание, когда мы закончим. И закрывает дверь, отрезав Кэйю от мира, а мир от Кэйи. Чертенок тут же меняется в лице. Брови сводятся к переносице, правый глаз сверкает не на шутку ярко, вся его поза становится закрытой, готовой к защите. — Для чего ты пришел? Наша песня хороша, как говорится. Что же, Дилюк не против начать сначала. И, кажется, завуалированные сдержанные заготовки, которыми он планировал говорить, в этот раз не помогут. Хорошо, что от откровенности еще никто не умирал. — Чтобы узнать, как ты, — признается он. Кэйа вмиг столбенеет. — Че? — даже кулаки разжимает. — Как ты себя чувствуешь? — терпеливо повторяет Дилюк. Кэйа потерянно осматривает его, будто лишнюю часть тела ищет. Не находит, косится куда-то в сторону. Дышит — берет себя в руки. Дилюк терпеливо дожидается, когда это случится. И получает только еще один подозрительный взгляд. — Тебя почему волнует? — Кэйа, как уже можно было догадаться, нормально отвечает на вопросы только в четные дни нечетных недель месяцев, кратных четырем. То есть не сегодня. Впрочем, Дилюк уже уловил рабочую схему: засмущать его прямотой. Только аккуратно, чтобы он опять не перешел в оборону. — Потому что ты меня волнуешь, — получается как-то так. И это на удивление хорошо действует. Чего только стоит сдержаться и не положить руку ему на сердце. Просто титаническое усилие приходится приложить, чтобы не проверить, насколько сильно Кэйю цепляет эта фраза. Потому что и так все видно по его лицу. Кэйа делает глубокий вдох. Выдох. Кивает. Самым сдерживающимся тоном, на который только способен его длинный язык, предупреждает: — Я не могу ответить, не используя матерные слова, — нет, правда, так спокойно он еще не звучал. — Значит, придется просто принять, — пожимает плечами Дилюк. И то, что он не может прекратить пялиться, тоже придется принять. Им обоим, потому что Кэйа рассматривает его в ответ. Сегодня на нем новая белая рубашка. А еще этот галстук, за который очень хочется притянуть поближе. И такие растрепанные волосы, будто он в них пятерней зарывался раз тридцать за утро. Рука так и тянется поправить прядь. Дилюк себя одергивает, поджимает губы. Кэйа в ответ хмурит брови. И все равно остается таким, что глаз не оторвешь. Гадство. Как же можно было так вляпаться… — Ты приходил ко мне ночью? — строго спрашивает Кэйа. — Нет, — Дилюк от неожиданности даже не пытается ответить мудрено. — А веник кто мне принес? — впрочем, Кэйа не верит. — Веник? — Дилюк запоздало осознает, о чем речь. — Ты… Тебе не понравился букет? — Цветы это для девочек, — категорически заявляет Кэйа, и за эти слова его хочется укусить за что-то мягкое. — И что же тогда для тебя? — справедливо спрашивает Дилюк, в этот раз игнорируя факт того, что Кэйа опять не знает элементарного — это не страшно, у него еще будут уроки. — В смысле? — теперь уже не понимает Кэйа. — Какие подарки ты любишь? — Э-э-э… О, как приятно видеть, что такому как он ведомо смущение. Только что выглядел так, будто готов изничтожить все живое, пытающееся к нему приблизиться, но один удачный вопрос, и уже в пол смотрит, подол рубашки теребит, щечки свои румяные прячет. Даже не замечает, как к нему подступают. — Или ты предпочитаешь, когда извиняются действиями? — добивает Дилюк: — Скажи мне, что сделать, Кэйа. Он вздрагивает, словно от мурашек под коже. И дальше стоит, не двинется. Дышит там, все дела. У него, кажется, вообще любимое дело после «огрызаться» — дышать. Наверное, самое безопасное, по его логике. Но в этот раз он вдобавок такой завороженный, что хочется потрясти, разбудить. Это Дилюк и пытается сделать. — Я предпочитаю, чтобы никто не совал ко мне свои лапища, — наконец, отмерзает Кэйа, бросая брезгливый взгляд на вытянутую к нему руку. Дилюк опускает ее, пойманный с поличным. Очередная неудача даже не вызывает раздражения. Просто постепенно входит в привычку. — А отвечать на вопросы прямо ты не предпочитаешь вообще? — остается только гнуть свое, пока не получится узнать, что именно может порадовать такого буку. И нет, билетик на выход из школы в список желаний не войдет. — Я не хочу от тебя ничего, — наконец-то. Всего лишь три попытки, и Кэйа уже отвечает по теме. Хоть и опять не так как нужно. — Почему? — Дилюк цепляется за ответ, делая все, чтобы разговор не закончился так рано, как должен. Он нагло задерживает их, даже когда все ответы на его вопросы уже всплыли в чужом поведении. Можно было с облегчением выдохнуть, как только это стало понятно. Нужно было развернуться, выйти в коридор, позвать с ними этого Дайна и отвести их на собрание заранее. Но нет, цирк продолжается попытками узнать о Кэйе немного больше, и Дилюк полный идиот потому, что делает это так, но кому судить его кроме того, кто судит уже? Кэйа обиженно на него зыркает и опять не спешит с ответом. — Теперь мы играем в молчанку? — Теперь, — Кэйа старательно его перекривляет, и это уже гораздо лучше тишины, — когда ты поставил условие не материться, мне еще труднее придумать ответ. Ах вот оно что. — Придется научиться сдержанности, — пожимает плечами Дилюк. — Тебе тоже это бы не помешало, — хмуро напоминает ему Кэйа. Ха. Умеет ведь задеть. Одной фразой впечатать во все промахи разом. — Хорошо, — да, все продвигается настолько плохо, что Дилюк идет на уступки: — Прямо скажи, что не так. — Ты позволяешь мне материться? — Кэйа недоверчиво уточняет, осторожничает. — Позволяю, чтоб тебя, — разрешает Дилюк, махнув рукой. — Давай, матерись сколько душе угодно, но скажи, в чем дело? Ну да, хрена с два Кэйю так легко переубедишь. Такой как он достанет сыворотку правды, проведет опросник на детекторе лжи, заставит поклясться на девяти священных языках Ра, положив руку на книгу Варуны, и все равно будет прикапываться к каждому слову, держась за задницу, чтобы точно убедиться в ее безопасности. Ну ничего. Пока что у Дилюка этого терпения хоть отбавляй. — Точно? — зато у Кэйи целый набор подозревающего человека. — Да. — Прям все можно говорить? — придирчивый взгляд. — Да. — Даже самое плохое? — нахмуренные брови. — Да. — И ты ничего не сделаешь? — опасливый взгляд на диваны позади. — Ничего. — Забудешь об этом по окончанию разговора? — склоненная в сторону голова. — Забуду. Главное не забыть о своем безразмерном терпении, если Кэйа начнет чудить. А до тех пор все в порядке. Кэйа меряет его еще парой взглядов, сканирующих насквозь, прежде чем убедиться в том, что его не разводят. Утвердительно кивает. — Ну, короче… Ты случился, — и тыкает Дилюку пальцем в грудь. — Я? — Да! Смотреть на тебя не могу! — его тон резко меняется, но как же Дилюк рад, что он не молчит! — Вижу твою рожу и сразу вспоминаю вчерашнее. Знаешь, какого мне было созерцать ваши кувыркания? О-мер-зи-тель-но, — по слогам разъясняет Кэйа. А вот и та часть, которая вспоминается с большим трудом. — И-и-и… как много ты видел? — А то ты не знаешь, — фыркает Кэйа. — Могу только предполагать, — уверяет Дилюк. — Я был в трансе. — Тогда за что же ты извинился цветами? — За то, на что ты сейчас обижаешься, — приходится выкручиваться неоднозначными фразами. И немного честности на сдачу: — Я знаю, что для тебя это все еще непривычно, так что мне жаль, что ты стал свидетелем… — Все, хватит! — перебивает Кэйа, складывая руки на груди. — Извинениями ничего не исправишь, — ворчит он, расхаживая по кабинету. — Но ты же не говоришь, что я могу для тебя сделать. — Ничего не можешь. Конец. Вот и поговорили. — Нет, это совсем несерьезно, — качает головой Дилюк. — Ты получил такую свободу в высказываниях, а выдал только «омерзительно»? Ни одного мата? Даже в мою сторону? Хочешь сказать, что я поверю, что твоя эмоциональность за один день опустилась до уровня лягушки? Кэйа взволнованно прикусывает губу, думая о чем-то своем. Ну и что это такое? Даже не обзывание лягушкой не отвечает! Приехали, это конечная. — Ну же, — не унимается Дилюк. — Что поменялось теперь? — Я поменялся, — и это внезапно звучит так серьезно, что на миг становится страшно (почему это пугает?) что он все-таки пробудился. — Поменялся? — Да, — Кэйа падает на ближайший диван, откидывает голову на спинку и возвращает своим словам обыденный тон. — Ну, знаешь, когда говорят, что дело не в тебе, и все такое. — И что же за дело тебя изменило? — уточняет Дилюк, медленно шагая к нему. — Не могу сказать. — Даже с ругательствами? — вообще на него не похоже. — Даже… Ты не понял, — поясняет Кэйа. — Я об этом бы сказал и с матами, и без, но только не тебе. — Так мне нельзя знать, что с тобой случилось, — в итоге получается нечто более очевидное, чем он пытается это выдать. — Ага, — соглашается Кэйа. — Это личное. А последняя фраза только убеждает. Дилюк садится рядом, мягко улыбается — не может не — и выпускает силу для одного маленького дельца. — Нет! И получает по лицу. Нет… На лицо… То есть… руку на лице. — Не смей, — боязно предупреждает Кэйа. — Я знаю, что ты собираешься сделать. — Уже узнал? — Дилюк улыбается еще шире, позволяя его ладони лежать на глазах. — Ты меня отсканировать на чувства собрался, я знаю, — разоблачает его Кэйа. — Не смей так делать. — Пытаешься заставить инкуба жить по правилам земных? — Это нечестно, — выпаливает он, — делать так, когда я не могу. И говорить у Кэйи получается лучше, когда на него не смотрят. Смелее звучит. — Но ты же понимаешь, что только подтверждаешь мои догадки? — спрашивает Дилюк, больше не намереваясь использовать силу. — Подтверждай себе что хочешь, но не смей лезть в мою голову, — раздражается Кэйа. Нет, кажется, ему объяснили не до конца. — В голову? Ты же понимаешь, что либра — это просто аура, тебя окружающая, так что мне хватит даже ладони, чтобы понять, что ты чувствуешь? Кэйа молчит пару секунд. А потом убирает руку. Дилюк наблюдает, как он скручивается в противоположном углу дивана, обнимает себя руками за колени, и начинает шипеть, как недовольный кот: — Ну давай уж, раз я в любом случае беспомощный. Узнавай все, что там тебе надо, и лезь, как ты привык, когда думаешь, что твоя жертва согласна! — Жертва? — удивляется Дилюк, мгновенно остыв. — А кем я буду, когда ты опять используешь мои чувства против меня?! — еще больше огрызается Кэйа. — Ну давай же, смотри! Может, поймешь, что я чувствовал, когда проснулся от твоего минета, когда наблюдал, как ты трахал своего любовника, или когда представлял тебя, пока этот тупой возбуждатор туманил мне мозги! Наступает время Дилюка молчать. Лестно, конечно, знать, что Кэйа видел под действием Мими именно его, вот только опять это произошло не по воле Кэйи. А больше всего Дилюку не хватает взаимности. Честной взаимности — полноценной, а не этого скомканного монолога с переводом «ты меня возбуждаешь». Но это уже что-то, что он признал сам. И это лучше чем совсем ничего. — Хорошо. Я не буду смотреть, что ты чувствуешь. Кэйа давится воздухом. — Что, совесть проснулась? — негодующе смотрит он. — А раньше как? Нормально было подглядывать? — Извини, но это норма для инкубов, — признает Дилюк. — Так что да. Было нормально. Но если ты против, хорошо — я не бу… — Очень хорошо, когда ты уже все знаешь, — иронизирует Кэйа, закатив глаза. — Если тебя так волнует справедливость, то хочешь узнать, что чувствую я? — предложение, конечно, такое себе, учитывая то, насколько он не хочет признавать своего интереса, но попытка не пытка. — Мне плевать, — чего и следовало ожидать. — Совсем-совсем? — Я и так знаю. — И что же ты знаешь? — не сдается Дилюк. — Что ты собираешь себе гаремник, — непринужденно отвечает Кэйа, как будто это само собой разумеется. Спасибо, что просветил, как говорится. — И зачем я это делаю, ты, вероятно, тоже знаешь? — не отстает Дилюк, пытаясь все же подвести его к мысли, что в этой теории правдивых слов, как в бананах косточек — одно-единственное: его имя. — Логику извращенцев не понимаю, — только и фырчит Кэйа. — Развлекаешься с ними, все такое. — Тогда зачем же мне ты? — Сказал же: логику извращенцев… — Хватит, — перебивает Дилюк. — Хочешь знать правду — спроси прямо, а не фантазируй. Кэйа мигом меняется в лице. — А ты скажешь? — с надеждой спрашивает он. — Если ты спросишь, — кивает Дилюк, хоть и не собирался ни о чем таком рассказывать. Еще и разговор с Альбедо в памяти всплывает. Совсем не вовремя. — Славно, — Кэйа ерзает по дивану, усаживаясь удобнее, невзначай потирает спину и спрашивает: — Зачем ты ебешься со всеми подряд? Тут же хочется хлопнуть по лицу. Решить бы только, себя или его. — Я не делаю этого со всеми подряд, — металлическим голосом чеканит Дилюк. — Но зачем тебе столько парней? — не менее активно докапывается Кэйа. — Объясни. Впервые становится неловко. Ему, великому и могучему Рагнвиндру, второму лицу школы, неудобно раскрывать детали своей жизни. Ага. А еще тема больная, и Кэйе об этом знать нельзя, но в памяти сразу всплывает неприятный эпизод. Ведь в период учебы один из тех, кто узнал о его проблеме одним из первых, на серьезных щах растрезвонил всей школе совсем другую информацию. И звучало это как «на самом деле его дрын такой большой, что его могут довести до оргазма только шесть рук сразу, дрочащие ему одновременно». Они с автором шутки подрались. Бай Чжу помнит — он был тем, кто их разнимал, а потом и штопал в своем медпункте. Но если Кэйа вздумает ляпнуть что-то подобное, Дилюк сам пойдет к доктору по успокоительное просто чтобы не повторить те события. — Если вкратце, — сухо объясняет он, — то я инкуб с аномально большим лимитом сил, который постоянно надо поддерживать. Один партнер не может дать мне достаточно, поэтому у меня, как ты это называешь, гаремник. И Кэйа, спасибо ему, интересуется совершенно другим: — А почему ученикам нельзя? — спрашивает он. — Условие отца. — И я должен в это поверить? — Ты не должен даже этого знать, так что прими как факт то, что я сказал. Кэйа насупившись обдумывает услышанное. И когда Дилюк верит, что это все, допрос продолжается. — И сколько тебе надо? — Сколько чего? — Ну, этого… Этих сил, — Кэйа косится на доску, и Дилюк поворачивает голову за ним. — Мембрума? — угадывает он, глядя на надписи, оставшиеся с урока. — Да, сколько его? Дилюк колеблется для приличия, хотя готов сказать ему с первого слова. — Сто миллионов. Кэйа растерянно моргает. Опять смотрит на доску. Обратно на него. — И что, теперь ты хочешь выпить еще и меня? Охотишься на детишек втайне от папочки? Даже не осудить его за такое предположение. Вот только менее смешным оно от этого не становится. — Ага, — лыбится Дилюк, пододвигаясь ближе. — Сейчас сделаю кусь… Нет, ну с его лица только картины рисовать. Вот он: первобытный ужас черта, что боится быть съеденным заживо. А потом Кэйа, кажется, складывает все воедино, и его отклинивает: — Да ну хватит меня дразнить, придурь ты полоумная! Дилюк возвращается на исходную позицию, вскинув руки в жесте «сдаюсь», и все не может стереть с лица дурную улыбку. — Все-все, я пошутил. — И на кой хрен ты мне ни с того ни с сего, признался в этом всем? — ворчливо спрашивает Кэйа. На кой он признался… — Может, устал от твоих обвинений в извращенстве, — размышляет Дилюк. — А может, ты все же нравишься мне, несмотря на то, кто ты. — Может? — повторяет Кэйа. — Ты даже точно не знаешь, нравлюсь ли я тебе? — Я-то знаю, Кэйа. Но ты сам не сбежишь от меня с криками, если я признаюсь прямо в лоб? — Сбегу. — Вот и я о том. — Ладно, я тут вспомнил, — неловко просит Кэйа, нырнув рукой в карман. — Как на эти твои записки отвечать, если по ним ручка не пишет? Дилюк не может скрыть вторую за встречу улыбку, глядя на эту картину. Ну конечно, как он мог подумать, что Кэйа не захочет оставить ответ? А он захотел. И даже где-то откопал ручку. Вот только зачарованная бумага ждет не того. — Ха, ну ты даешь. Ей надо диктовать, — объясняет Дилюк. — Смотри, — он достает свою записку, где все еще красуется последняя надпись, и приказывает: — Стереть. Кэйа изумленно глядит на обе записки. — Волнуешься? — Дилюк шепчет первое, что пришло в голову. — Стереть! — тут же повторяет Кэйа, увидев надпись на своей. Надувшись, отворачивается и шепчет в бумажку ответ. Баран — появляется на ней. Дилюк смиренно сует записку обратно. Да — баран, да — полный. Вот только рога тут у кое-кого другого. — Ладно, — говорит Кэйа. — Все. Хватит с меня тебя на сегодня. Иди на свое собрание. — «Иди»? — не понимает Дилюк. — Ты идешь со мной. — Что? — Кэйа столбенеет не меньше. — Я там что забыл? — Ты главный пострадавший, как что? У него, наконец, щелкает в голове. А потом происходит это: — А, ну ладно. Я подойду позже. Ну вот не бывает с ним нормально, не бывает. — Кэйа, хватит дурить, — серьезнеет Дилюк. — Пошли, у нас осталось минут двадцать. — Иди вперед, я еще посижу и приду, — Кэйа откидывается на спинку дивана, скрестив руки на груди. — Не валяй дурака, — строго повторяет Дилюк, поднимаясь на ноги. — Идем, — и протягивает ему руку. Кэйа, четко следуя плану «выведи заместителя из себя», полностью ее игнорирует. — Кэйа. — Что? — Я пришел забрать тебя на собрание, — напоминает Дилюк, — а ты предлагаешь прийти туда без тебя? — Ну скажи им, что я… плохо себя чувствовал, — и в этот раз Кэйа звучит совсем не так бойко, как изначально. Дилюк приседает перед ним на колени. — Что с тобой? — Ничего серьезного, — более натужно говорит Кэйа. — Что? Спина? — догадывается он. Кэйа выглядит так, будто прикидывает, стоит ли признаваться. — Ну-у-у, если совсем немножко… Нет, он выглядит как идиот, который все это время молчал. — Значит, сильно. — Да это херня, — отмахивается он. — Тогда пошли, если херня, — нарочно предлагает Дилюк, уже приняв как факт, что до решения этой проблемы они никуда не пойдут. Кэйа уже даже близко не похож на того, кто вообще сможет встать. — Нет-нет, мне надо посидеть, и все пройдет… — он держится за спину, согнувшись вперед. — Или не все… Вот блин… — Эй-эй, только не падай, — Дилюк удерживает его за плечи, не позволяя свалиться. — Сильно болит? — Да блять! — а вот и знакомые слова. — Сильно, пиздец, как сильно, но попробуй меня тронуть, и без руки останешься! Дилюк, не переживая о сохранности каких-то там рук, даже если угрожают как раз его собственным, помогает Кэйе лечь и вытянуть ноги. — Кэйа, тебе не хватает. — Плевать хотел. Переживу. Дурной чертенок. — Кэйа, такое не переживают. — Вчера ведь как-то прошло само. — Вчера я отдал тебе своей. — Хуево отдал, потому что она все равно время от времени болела! — срывается Кэйа. — Ты непробужденный, — Дилюк тоже не выдерживает, — конечно, она у тебя реагирует нерегулярно! Это вообще чудо, что ты можешь пить ее, не пробудившись! — И что ты мне предлагаешь? — Кэйа сдувается, опять откинувшись на подлокотник. — Помочь тебе еще раз. — Нет. — В чем проблема? — В тебе проблема! В тебе, идиотина! Ты у меня в голове с первой встречи, и только глубже там закрепляешься с каждой последующей! Я и так твое все вспоминаю сто раз в секунду, а ты предлагаешь это усугубить?! Глаза, губы, плечи, руки! Вот тут у меня, тут! — он ладонью хлопает себя по голове. — По кругу бегают — бам-бам, бам-бам! Понимаешь? Я и так устал, а ты делаешь все хуже?! Да никогда! Отвали! Я занят, удаляю тебя из мозгов! — Не получится, — отвечает Дилюк, нависая над ним. — Ты уже влип. — Что, признаешься в своих злодеяниях? — кисло отвечает Кэйа, наконец-то выговорившись. — Чем меня околдовал? И уже неприкрыто держится за спину. Значит, все еще хуже. — Ничем. Просто я чувствую ровно то же, что и ты. — Пиздец. — Согласен. — Супер. — Позволь снять твою боль. Хуже всего то, что Кэйю хочется не просто спасти, не просто попробовать, не просто проверить. Его эгоистично хочется взять первому. Хочется по-человечески. Заняться любовью, а не просто напитаться. Вылюбить, а не трахнуть. Но когда он кривит лицо, как будто перед ним смертельная угроза, а не простой влюбленный идиот, хочется еще и второго. Выбить из него дурь, грубо вытрахать ее всю, заставить забрать свои слова обратно, попросить прощения за свое дурное поведение, попросить… Пусть за это он считает себя избалованным наглецом, но как же хочется, чтобы Кэйа попросил о том, что ему нужно сам. Но все, что Кэйа делает, несмотря на свое положение — отнекивается, отмазывается и отталкивается. — Ты готов выносить всю эту боль, только чтобы случайно не угодить мне? — и каким бы запасом терпимости Дилюк не обладал, а вытерпеть чужую боль, глядя на нее со стороны, ему не под силу. — Собираешься страдать сам просто потому, что боишься сделать что-то, что мне понравится? — Да, собираюсь, — сквозь зубы шипит Кэйа. — Хорошо, — Дилюк отпускает, отодвигается. Сдается. Меняет условия. — Кого мне позвать? — Что? — Кэйа даже на миг приоткрывает глаза. — Кому ты доверишь помочь тебе? Позвать того парня под дверью? — Что? — Позвать Дайна? Так ты его зовешь? Сказать, чтобы Дайн поделился с тобой? — Нет, не надо! — Кэйа тут же пытается подняться на локтях. — Тогда кого? — не успокаивается Дилюк. — Какого-то учителя? Ризли? Аято? Альбедо? Хочешь, приведу Бай Чжу? — на последнем имени он встает с дивана. И замирает, почувствовав хватку на своей одежде. — Себя блин приведи, умник, — шипит Кэйа, дергая его за водолазку. — Заебал уже. — Это согласие? — недоверчиво уточняет Дилюк, оглядываясь на него. Кэйа сидит, чтобы дотянуться до него, держит за одежду и смотрит с бесконечной усталостью в глазах. — Не будь тугодумом. Это «сдаюсь». И как бы далеко эта недопросьба не была от его мечт, а Дилюк счастлив так, будто услышал самое пошлое в мире предложение переспать. Последние винтики, на которых держится его расшатанный самоконтроль, срывает моментально. О, как же это все было неизбежно. Самоосуждение, говорящее о том, что стоит проявить сдержанность и холодность, он затыкает первым, на четвереньках добираясь по дивану до Кэйи. Нет, прямиком на него. Толкает назад и нависает сверху. Без тормозов на «подумать» склоняется, с досадой мажет губами по щеке, когда Кэйа отворачивается, обещает себе, что все равно завоюет полноценный поцелуй позже и в отместку чувственно выцеловывает его шею. Кэйа выгибается, пытаясь потянуться навстречу, и это будит в груди совершенно новое, ни с чем несравнимое чувство. Противоречивое, запретное, но невозможно пленительное. Чертенка хочется отругать, хочется в лицо сказать «какой же ты, Кэйа, дурной идиот — еще дурнее меня, можешь себе представить?» Но больше всего хочется узнать, как много он позволит теперь, когда они начали. Где-то на фоне мелькает ужасная мысль — ах, даже не одна, а две — напоминают о том, что времени у них в обрез — от силы минут пятнадцать, и многого они не успеют, к тому же, с той стороны ждет одноклассник Кэйи, и шуметь — тоже плохая идея, просто ужасная, учитывая то, что он знает, кто такой Дилюк. Но как же плевать на это все, пока дверь закрыта, снаружи тихо, а Кэйа такой доступный и впервые открыто желающий его взаимно, что упускать такой момент, значит вернуть все к началу. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спрашивает Дилюк. Его губы проходятся по нежной коже, ищут чувствительные места, от касаний к которым Кэйа дрожит, и тогда Дилюк прикусывают его шею зубами, а потом зализывает языком, и чужая реакция столь восхитительна, что он повторяет это все ниже и ниже, пока не встречается с мешающим воротником рубашки. — Я хочу… ах… я не знаю… — если Дилюк действует в частичном помутнении, то Кэйа на девяносто процентов из ста падает в забытье и держится только на оставшихся десяти, пытаясь обратить нечленораздельные звуки в слова. И Дилюк тоже неотвратимо близится к этому состоянию. О, какая же волна возбуждения его охватывает, когда Кэйа сам — сам! — обвивает его торс ногами. — Я бы мог тебя взять, — подсказывает Дилюк, прервавшись на то, чтобы расстегнуть мешающую, такую лишнюю на Кэйе рубашку. Кэйа пытается сделать то же самое, развязанный галстук летит куда-то в сторону, их руки сталкиваются, мешают друг другу, они оба спешат, а одежда кажется такой ненужной и бесполезной, что Дилюк держится только на последних каплях терпения, чтобы не оторвать все эти глупые пуговички одним рывком, потому что Кэйе еще в ней сегодня ходить, и понимание, что очень скоро это закончится, просто невыносимо бесит. А еще предлагать ему секс именно сейчас это так глупо и так, чтоб его, желанно, что спасает только думающая чем надо часть Кэйи, которая еще к этому не готова. — Нет, нет, — бормочет он, — ты должен, м-м-м, должен заставить меня кончить, — скромно хлопает ресницами и добавляет: — пожалуйста. Твою мать, — думает Дилюк. Одергивает себя: Мать не виновата, но вот ты сам..! По спине что-то бьет — он с опозданием понимает, что это хвост. Кэйа, несмотря на свою слабость, кажется не менее нетерпеливым и горящим желанием. Ладно, плевать на пуговицы рубашки. Нужна всего одна — на брюках. Кэйа сам задирает не до конца расстегнутую рубашку, пытаясь помочь, но делает еще хуже, потому что привлекает внимание к своему животу, и Дилюк приходит в себя только когда чужая рука ложится на его собственную и направляет с подтянутого пресса ниже — на брюки. — Расстегни. Он точно сбрендил. Когда в последний раз его так возбуждали самые обычные слова? Точно никогда до этого. Это настоящее помутнение, и поделать тут нечего — только послушно щелкать пуговицей и вжикать ширинкой. — А-а-ах… — из Кэйи рвется стон, граничащий с болезненным, и пытаться его расшифровать — то же самое, что и пытаться понять чувства, не забираясь, как он сказал, в голову. Дилюк приспускает с него белье, берет в руку стояк, и когда Кэйа сильнее сжимает его ногами, он просто не может не придвинуться, не прижаться снизу. — О, дьявол, только не надо… — просит Кэйа, в полной мере это почувствовав. — Не буду, — обещает Дилюк. Двигает рукой по его члену. И выпускает силу. Кэйа тотчас растворяется в бесконечном облегчении, полностью расслабляясь. — Да-а-а, — тянет он. — Продолжай. Дилюк крепче сжимает его, вливая свою Амаре с каждым плавным движением. И в этот раз совсем не страшно отдавать так много. Как вчера не будет — он впервые так сыт, что даже близко не ощущает потери сил. Впервые все в порядке на этом уровне. Зато просто ужасно с точки зрения обычного желания. Потому что до ужаса сильно хочется. По-человечески, по-земному, по-приземленному хочется взять этого Кэйю Альбериха. И как же мало в сравнении с этим просто прижатого к его ягодицам стояка. — Кэйа, — мягко зовет Дилюк, собирая в себе остатки самообладания. — Как ты? — Как в раю, — лепечет Кэйа, не открывая глаз. — Я хочу кончить с тобой. — Да, давай со мной, — бездумно соглашается он. Дилюк дает ему еще пару секунд на осознание услышанного. — Блять! — Кэйа прячет лицо в сгибе локтя и бормочет: — Ты идиот. — И что прикажешь делать со своим идиотизмом? — мурлычет Дилюк, нарочно наращивая темп. — О, дьявол, ты серьезно… — Серьезнее некуда, — Дилюк вжимается в него сильнее, заставляя в полной мере прочувствовать ягодицами главную свою проблему. — М-м-м, — но Кэйа только выражает что-то удовлетворенное его действиями. — Я мог бы взять в руки сразу два… — и Дилюк опять пытается добиться большего. — Нет, — отказывается Кэйа. — Ты можешь сделать это так? — Как? Вместо ответа он двигает тазом и сам прижимается к его паху. И это полный бред. Дилюк при всем своем опыте в жизни не кончал от таких имитаций, а Кэйа просто боится даже член чужой увидеть — ясно, как дважды два. Но хватает одного движения, и Дилюк с новой силой возбуждается. Более того, он соглашается. Кивает своей дурной башкой, шепчет «да, конечно» и двигает бедрами сам. Нет, немного не так. Поправляет собственный стояк через штаны, опирается о диван свободной рукой и толкается головкой ровно Кэйе между ягодиц. Волна возбуждения проходится по телу к кончикам пальцев. Кэйа тоже меняется в лице. Переключается с обычного утопающего в удовольствии девственника на девственника, удивленного происходящим. — Бля… Я сам, — говорит он, отталкивая руку Дилюка от себя. — А ты… Сделай так еще. Кэйа начинает дрочить себе, позволяя упереться в диван двумя руками, и теперь кажется, что это можно продолжать вечно. — Делай, — нетерпеливо просит он. — Делай, чтоб тебя, Дилюк, я уже не могу… И Дилюк делает. Дилюк, который никогда не воспринимал петтинг как нечто полноценное, сейчас подается бедрами вперед и чуть не стонет от того, как приятно становится в миг, когда получается вжаться до конца. — М-м-мх, еще, — чуть не скулит Кэйа, задвигав рукой быстрее. — Не так медленно, ну же… Дилюк толкается быстрее. Еще. Еще. И еще. Прямо между ног, закинутых на его торс, меж бедер, обтянутых такой тонкой тканью, что совсем не трудно представить, будто ее нет совсем. Как же это странно ощущается — он не входит в Кэйю физически, но делает это с помощью Амаре, которую отдает при каждой фрикции — и этого самому Кэйе с головой хватает, чтобы зажмурившись получать удовольствие. — Скажи, — хрипло отзывается Кэйа, — что бы ты со мной сделал, если бы я разрешил? Ну кто же еще может именно в такой момент устроить какую-то свою проверку на вшивость, как не он? Дилюк замирает, вжавшись в него полностью. — Кэй, я не собираюсь делать ничего против… — Ты не так понял! — Кэйа чуть не паникует, пытаясь двинуться вниз самостоятельно. — Скажи, как ты хочешь, скажи, как бы ты трахнул меня! — И ты обвиняешь меня в извращенстве, — шипит Дилюк, возобновляя такие нужные им двоим движения. — Да, да, я извращенец, прошу, скажи… О святые, как это неловко, как сильно отличается от вчерашнего марафона с привычными партнерами и обычными позами, но одна лишь мысль, что Кэйа хочет услышать от него такое, возбуждает в десятки раз сильнее, чем все, что было вчера. — Будь у нас больше времени, — начинает Дилюк, и Кэйа тут же пытается перебить, но смолкает, когда слышит продолжение: — я бы первым делом стащил с тебя эти ужасные брюки, — он толкается сильнее и медленнее, как будто может продырявить ткань. — Ближе к делу, Дилюк, — скомкано просит Кэйа, — что будет, если я сниму штаны… — Если ты их снимешь, — договаривает Дилюк, чувствуя, как на них обоих воздействуют эти слова, — я разведу твои ноги в стороны, — он переносит вес на одну руку и настойчиво проводит второй Кэйе по ляжке, не прекращая толкаться между ягодиц, — буду держать так, чтобы ты не мог их свести, и входить толчок за толчком, — почти полностью налегает сверху, упираясь в диван локтем, и с каждой фразой с чувством проезжается ему по промежности: — Вот так. До конца. Раз. За разом. Кэйа мычит что-то крайне довольное, оканчивающееся страдальческим «еще» на конце. — А потом, — продолжает Дилюк, чувствуя, что оргазм от петтинга настигнет его намного быстрее чем никогда, — когда я войду в тебя полностью, — сдвигает руку Кэйе на ягодицу, — то прижму за задницу так, чтобы ты не смел дергаться, и начну трахать, как ты давно заслуживаешь. — М-м-м, да, дьявол, не сдерживайся, — молится Кэйа. Он прогибается в спине, льнет навстречу, свободной рукой обхватывает Дилюка за бедро и жестом просит делать это быстрее. — Чего я заслуживаю… — Исключительно грубости, — в моменте отвечает Дилюк, чувствуя, как собственный голос оседает и хрипнет на высоких нотах. — Я поймаю в кулак твой раздражающий хвост и буду драть тебя так, что кровать под нами заходит ходуном, а тебе останется только беспомощно скулить, пока я буду вбиваться снова и снова, — обещает он. — Я буду выходить почти до конца, чтобы в следующий миг вставлять так резко, что твоя задница начнет гореть от шлепков моих бедер о нее, — и на этом Кэйа действительно — действительно, чтоб его, скулит от кайфа. Дилюк животом чувствует движения его кулака, Кэйа задницей — его член, оба — дыхание друг другу в шею, и никто — неумолимого течения времени, которое близится к концу. — Черт, Дилюк, у меня кровь вскипает от твоих слов, — на выдохе проговаривает Кэйа, сбито пытаясь дышать. — Помоги кончить… Дилюк резко садится, обхватывает Кэйю одной рукой за талию, второй — за член, и выгнув спину так, чтобы продолжать попадать между его ягодиц, двигается так, будто их не разделяет никакая одежда. Как будто они на самом деле занимаются этим. Приятное головокружение охватывает все сильнее, каждое движение такое ощутимое и вдобавок усугубляется Кэйей, который буквально старается насадиться, как будто Дилюк уже внутри. — Еще немного… — шепчет Кэйа, — еще…ещ-ай… обещай меня выебать, — сбито просит он, — прямо как ты описал. А-ах, обещай. И будь Дилюк хоть на сотую доли в себе, он бы обязательно перечислил триста тридцать три вопроса, которые они должны обсудить прежде, но сейчас, когда член в штанах вот-вот взорвется, получается только соглашаться. — Обещаю, да… обещаю, чтоб тебя… Он прижимается вплотную и на оставшихся силах делает что-то среднее между «потираться» и «вбиваться», Кэйа начинает стукаться макушкой о подлокотник, и благо он мягкий, ведь сам Кэйа, кончающий Дилюку в руку, выглядит так, будто не заметит, даже оторви ему голову — все равно она сейчас такая пустая — уже и глаза закатываются… Дилюк доходит до оргазма следом, догнав его в несколько грубых движений. Толчок, два, три, четыре. Амаре плещет через край — и своя, и чужая — впервые настолько ненужная и бесполезная, когда физическое удовольствие сводит с ума сильнее любого другого чувства. Картина мира тускнеет и размывается, пока не стирается вся. Остается лишь… …Кэйа. Ощущение неправильности приходит, когда с его ширинкой пытаются расправиться чужие руки. — Какого… — Дилюк с трудом разлепляет тяжелые веки и мигом приходит в себя. И минуты не прошло — это точно. Короткая отдышка и все. Он взрослый инкуб, но нуждается в хотя бы каком-то отдыхе — невозможно не. Почему тогда Кэйа не нуждается? — Что ты делаешь? — Дилюк перехватывает его руки своими. Но Кэйа только вырывается и продолжает… возиться с его ширинкой. — Кэйа, что? — Ты обещал меня трахнуть, — взволнованно требует он. — Прямо сейчас? — Дилюк садится, отстраняется от него, но Кэйа… лезет следом. — Кэйа, стой, нам надо идти, помнишь? — Нет, нам надо потрахаться, — повторяет Кэйа, пытаясь добраться до его штанов. И это бы, блин, выглядело соблазнительно, не будь так жутко. — Кэйа, постой! Он же даже непробужденный. Он не может столь легко восстановиться после такого оргазма. Ему сейчас только лежать и звезды в голове считать. А это что за выпады? — Ладно, я сам тебя оседлаю, — нет, это точно не Кэйа. В него как минимум что-то вселилось. — Подожди, — Дилюк поднимается и не без возни, но все же усаживает Кэйю обратно. — Одну минуту. Сзади слышится, как он недовольно отсчитывает секунды до ее конца. Бумажные полотенца в столе учителя все еще запечатаны — нетронуты с начала учебного года. Дилюк приносит ему всю пачку, не без изумления наблюдая, как вальяжно Кэйа растекается по дивану, лаская свой опять вставший член. Он недовольно позволяет себя почистить, но пытается превратить вытирание его достоинства в дрочку. Как головой ударился, чтоб его. Дилюк даже хлопает рукой по подлокотнику дивана — мягкий, как и на ощупь. Но когда он успел помешаться на сексе, если не хотел вначале? Догадка бьет как обухом по голове. И тогда уже хочется треснуть себя. — Нет. Быть не может. Кэйю, тянущегося к нему с уже застегнутыми штанами, просто ужасно жаль. — Боже… Что я натворил… — Мне кажется, ты не собираешься выполнять свои обещания… — ворчит Кэйа, все такой же зомбированный и ничего не понимающий. Дилюк ловит его щеки в свои ладони и пытается донести: — Кэйа, приди в себя, ты под влиянием. Результата, ожидаемо, нет. Есть лишь рука, пытающаяся забраться ему под одежду. — Все, что на меня влияет — твоя невероятная сексуальность... — Кэйа, ты не полностью отошел, слышишь? Ну да, Дайна они-то проверили, но Кэйю кто-то осмотрел? — А ты не полностью вошел, — кривляется он, поглаживая себя по бедру. Нет, это точно остаточное влияние Мими. — Кэйа, пойдем со мной, — просит Дилюк, помогая ему подняться. — Ты хочешь переспать со мной в другом месте? — приободряется Кэйа. — Да, в другом. Пойдем на кровать покрепче, а то диван может не выдержать, — на ходу сочиняет Дилюк. — Ну пойдем, только не обманывай, — томно вздыхает Кэйа, пошатываясь при ходьбе. Дилюк обнимает его за стан, помогая дойти до окна. — Почему сюда? — теряется Кэйа. — Чтобы ты выбрал дерево, из которого нам сделают кровать, — во всю фантазирует Дилюк, помогая ему опереться о подоконник. — Отворить, — тихо командует. Створки тотчас распахиваются, впуская в комнату свежий воздух. Кэйа все еще пытается невзначай дотянуться до многожеланной ширинки, поэтому его приходится сгрести за шкирки как кота и держать у подоконника собственными силами. — Давай же, дыши, — приговаривает Дилюк. — Нет, Дилюк, давай, продолжаем, — Кэйа пытается вырваться и вернуться к дивану, утащив его с собой. — Нет, Кэйа, давай ты подышишь, — приговаривает Дилюк, склонив его над подоконником. — Да ну, давай лучше стоя, не нужна нам эта кровать… Неожиданно в дверь стучат. И почти сразу — отворяют. — Извините, но не пора ли нам… — Дайнслейф зависает на полуслове, осознавая происходящее. — Что ты делаешь?! — А представь, если меня будет держать Боба, — рассказывает тем временем Кэйа. И чересчур сильно перегибается через подоконник.