Пятый угол

Кадзуха забыл, когда последний раз вот так стоял над этой могилой с потрёпанными цветами в красных руках. Снег окружает его белой бурей, что простирается на сотни километров снаружи и на каждый миллиметр внутри его тела. Мысли слабеют, а алые глаза беспорядочно бегают по строчкам в ожидании увидеть что-то новое, но надгробная плита не меняется, сколько раз он бы не прочёл мраморные буквы и цифры. — Верный друг и отличный товарищ… — проговаривает одними губами и безэмоционально кладёт в объятия сугроба букет, купленный у бабули без ноги на входе в обитель мертвых. Мрачная земля пропитана чужими слезами и молитвами; земля, в которой давно растворился близкий друг, взрастивший в Кадзухе человека. Его имя стёрто из памяти большинства, за могилой никто не ухаживает, но Каэдэхара всё ещё помнит, как тот, кого все называли лишь «Томо», трепал его по голове за успехи, как он крепко здоровался за руку и предлагал жевать с ним колоски пшеницы, пока они наблюдают за закатом, что разлетается по небу розовым пламенем по ту сторону горизонта. Кадзуха не помнит его голоса, но знает наизусть слова, которые тот всё время повторял: — Не спрашивай себя, правильно ли ты поступил, помни, что не бывает верного решения, есть только то, что ты выбрал здесь и сейчас, — это дань уважения, желание снова коснуться его руки и утонуть в объятиях, которыми тот награждал только если заплакать от бессилия. Каэдэхара скучает, глотает вскрик боли, отчаяния, просьбу о помощи душит в зародыше и вслушивается в скрип снега под чужими ногами. Мимо проплывает чёрная, беспристрастная фигура священника, ведущая за собой крепких ребят с дубовым, лакированным гробом на плечах. За ними шествуют страдающие: те, кому можно плакать, можно предаваться воспоминаниям, ведь это было столь недавно. Кадзуха провожает их взглядом, лёгким полупоклоном и неозвученной молитвой, затем крепко целует свои пальцы и касается ими заснеженной плиты. Мороз обжигает кожу и отрезвляет рассудок — в этом месте нет ничего тёплого и родного, только остатки памяти, которую нужно уже похоронить вместе с цветами под снегом. Возможно, они ещё покажутся — буря растает в рассвете, подарит первые лучи солнца, но надежда к тому времени уже завянет и рассыпется, как лепестки гвоздик, что поддались собственной хрупкости под белоснежным одеялом. — Кадзуха, ты меня слышишь? Кадзуха! — шумит женский голос в наушнике. Синобу вызывает его, ждёт ответа несколько секунд и снова повторяет его имя. Похоже, она снова наконец засекла Сиканоина и ведёт за ним слежку — пора наступать на пятки. — Да, я тебя слышу. Они неплохо сработались лично, хотя до этого всё их общение сводилось к смскам и разговором через гарнитуру. Бэй Доу препятствовала такому тандему как могла, но, когда Итто сказал, что если Каэдэхара будет с ними в команде, он позаботится о его безопасности, медведица успокоилась и послушно легла в больницу на сохранение. Ху Тао благословила их на подвиги и улетучилась по своим делам, а Кадзуха переехал в квартиру, где жили эти двое. Занял диван с дырами от когтей, поставил пачку давно засохших мотти на выделенную ему полку и положил картинкой вниз фотографию, на которой они с Томо запечатлены на фоне самого старого дуба в городе. Аратаки познакомил Каэдэхару со своей коллекцией насекомых и их знакомых, но не позволил и пальцем прикоснуться, научил рубиться в дурака на желание и проиграл пачку сигарет. Синобу же показала запасы разных сортов риса и через несколько дней всё-таки впустила в свою комнату, в которой Кадзуха впервые понял значение слова «сталкер». С тех пор, как они все вместе работают, Каэдэхара научился смеяться заново. Он посмотрел новинки кино и послушал хард-рок, о котором Итто провёл целую лекцию. Впервые выбрал себе обувь, которая ему понравилась, выкурил пачку сигарет за одну ночь, пока они втроём делились историями из жизни, о которых никто никогда не узнает. Кадзуха понял, каково это ужинать в компании, где обсуждают погоду, Тэйлор Свифт и вкус еды, где не оскорбляют всерьёз, хохочут в голос и выпивают стопочку, чтобы горло согрелось. И пусть Каэдэхара много знает, например, о прошлом Итто, его историю, список жертв и наград, почестей за великолепную службу на благо Ван Шэн, но он внимательно выслушивает Аратаки и его позицию по поводу пацифизма, которому его научил сокамерник — один из лучших людей во всём мире, если верить громиле. Сложно свыкнуться с тем, что такой жестокий — по слухам — человек отказался от насилия из-за слов некого парня, что просто полгода сидел с ним в одной камере за убийство по неосторожности. Тем не менее Кадзуха смог понять и принять. Но за эти дни ему так и не удалось забыть об истинной причине сотрудничества с Синобу и Аратаки, ведь ему позволено наблюдать за Хэйдзо почти каждый день. В комнате Куки повсюду его фотографии, а компьютер переполнен видео. Она так воодушевленно рассказывает о подвигах своей жертвы, словно восхищается его существованием в целом. — Сиканоин покинул публичный дом, сейчас идет, скорее всего, к дому Буэр — пятница, встречи и всё-такое, — пора двигать, — говорит Синобу в наушнике, а Кадзуха спешно покидает территорию кладбища, оставляя позади неподвижную могилу, к которой обязательно вернётся, если будет такая возможность. За спиной покоятся километры растворившихся в земле останков тех, кого оставили на растерзание забвению, тех, кто лишь иногда остаётся в памяти близких, которым был когда-то дорог. Снег скрывает всё это за белоснежной пеленой безмолвия и потому Каэдэхара никогда не узнает, что минут через пятнадцать после его ухода к той же могиле приходит женщина с невероятно длинными волосами цвета спелой сливы, женщина, которой незачем быть там, женщина, в чьих глазах сверкают молнии, женщина, чья судьба зависела от человека, чьё имя написано на могильной плите, человека, которого все называли «Томо».

——— xxx ———

Каэдэхара уже слышал об этом здании, не раз ходил кругами перед ним, потому что Бэй Доу настоятельно рекомендовала одну группу: для тех, кто переживает потерю близкого, для тех, кого покинул самый родной, но Кадзуха так и не нашёл в себе силы ступить на порог, потому что таблетки казались привлекательнее. Они останавливали любые переживания внутри, глушили боль, что казалась физически невыносимой, топтали и хоронили чувство безысходности, уничтожали саму суть проблемы и превращали бушующий ураганом мир в тихое и спокойное место, куда постоянно хотелось вернуться. Тревога отступала, сковывался страх, стирались границы реальности: под таблетками Кадзухе казалось, что Томо всё ещё держит руку на его макушке и гладит волосы, потому что гордится им, его успехами. Каждый раз, когда Каэдэхара успешно выполнял задание, призрак в его сознании возвращался с того света и благодарил за смелость, награждал словами и позволял почувствовать себя значимым, пока Кадзуха лежал на полу выданной ему комнаты, где ничего не было, кроме пачки засохших моти и фотографии, где они с Томо запечатлены на фоне самого старого дуба в городе. Смотрел в потолок. Серая масса с трещинами раскрывалась перед ним безграничным небом, под присмотром которого Каэдэхара был в безопасности. Он наблюдает издалека, как Хэйдзо топает по лестнице, поскальзывается с громким «блять», но удерживает равновесие и всё-таки заходит внутрь. — Давай, подловишь его там, послушаешь, что скажет, — говорит Синобу в наушник. — Если верить Сяо, то Сиканоин ходит сейчас на группы для изнасилованных — это, конечно, иронично, учитывая, кем он, кхм… подрабатывает, но всё же. Кадзуха всё ещё видит лицо Хэйдзо перед собой: его закрытые глаза, разомкнутые губы, запутанные волосы и веснушки на щеках. В его памяти Сиканоин спит безмятежно, дышит ровно и пахнет сигаретами, потом и тухлятиной. В воспоминаниях он касается безумно нежно, гладит по волосам и закрывает уши, чтобы жужжание лампочки не казалось настолько громким, держит за плечи, чтобы Кадзуха не упал на пол, пока все мышцы дрожат от ломоты и напряжения. — Сяо будет там? — устало спрашивает Каэдэхара, перебегая дорогу в неположенном месте и ступая одной ногой на скользкую лестницу. На мгновение позволяет себе полюбоваться новыми кроссовками, но тут же переключается на проскрипевшую дверь — высокий, статный мужчина с серыми короткими волосами выходит из здания, разговаривая по телефону о налогах. — Да, он уже там, только что подтвердил, что Сиканоин зашёл в его группу, — Кадзуха глубоко вздыхает, онемевшими ладонями хлопает себя по бедру, дабы убедиться, что нож всё ещё в кармане его рабочих штанов, расстёгивает куртку, под которой, увы, нет кобуры, и одёргивает белый свитер, по краю которого всё ещё видны капли чужой крови, что не вымылись даже со временем. Каэдэхара проскальзывает внутрь тенью, не замечает охранника — тот отвечает взаимностью — и действует по указке Синобу. Поднимается на нужный этаж, игнорируя любые плакаты и записи, пропускает тех, кто пасётся в коридорах в поисках нужной двери или книги, находит кабинет с табличкой «класс поддержки тех, кто подвергся сексуальному домогательству», сглатывает от некоторого беспокойства и всё же проходит внутрь. Первое, что заставляет внутренне сжаться, первое, что застревает в сознании, — взгляд, пронзительный, зелёный и глубокий, две симметричные родинки под нижними веками, непослушная чёлка на лбу, что не прячет изогнутые в изумлении брови, и губы, искривленные в отвращении и неверии. Кадзуха понимает, что ему не рады: это не его место, оно уже занято и принадлежит другому кругу людей; но всё же проходит внутрь, привлекая к себе внимание в первую очередь психолога — светленькая девчушка, которой на вид ещё нет восемнадцати. Она низкая, слегка пухлая в щеках и румяная. У неё маникюр со звездочками и чёлка убрана заколками с цветочками, а её белое платьице окантовано витиеватым орнаментом на манер лиан тропических деревьев, рукава пышные, воздушные и туфельки блестят. — Ты, наверное, Кадзуха! — восторгается она и встречает тёплой улыбкой, а названный не понимает, откуда его знают. Голос у барышни тоже детский, походка вперевалочку. Она ниже Каэдэхары почти на две головы, но держит в руках важные документики, которые раздаёт всем вокруг и ему в том числе. — Садись на любое свободное место и, во-о-от, держи, — командует, показывает на один из неудобных садовых стульев. — Наша тема сегодня: что хорошего случилось с нами после того, как кошмар закончился, — толкает бумажку в его руки. Кадзуха не отвечает, но почему-то ежится, словно окна открыты на проветривание — но это не так. Ледяной взгляд Сиканоина и чересчур знакомое «ёбаный…» обливают ледяным душем, который вспоминают вставшие дыбом светлые волоски на руках и ногах. По спине бегут мурашки, но Каэдэхара не боится этих зелёных глаз, а хочет подойти к ним поближе, заглянуть поглубже, пробраться на самое дно и коснуться омута, в котором черти уже не выдерживают происходящего. Кадзуха впервые видит Сиканоина так чётко и ясно, впервые его силуэт не плывёт перед взором, впервые… впервые Хэйдзо кажется ему действительно красивым. — Итак! — начинает психолог, когда все занимают свои места и затихают, потому что время на часах показывает три. — Для тех, кто видит меня впервые, хочу представиться, — девчушка встаёт, слегка клонит голову и улыбается невиннее новорождённого цветка ромашки в поле, где растут лишь одуванчики. — Меня зовут Нахида. Я куратор этой группы, ваш духовный наставник, — последнее слово отражается невесомым ожогом на сердце Кадзухи, тот сжимает зубы и отвлекается наконец от Сиканоина. Рядом с Хэйдзо сидит Сяо, они иногда перешептываются, как те самые одноклассники с последней парты, и для Каэдэхары это кажется странным, ведь парень с убитым взглядом и суицидальными наклонностями точно так же, как и он, работает на Ван Шэн и убивает для госпожи Ху Тао. Куда загадочнее их взаимодействие становится, когда понимаешь, что Сяо входит в состав личной охраны хозяйки ритуального бюро и, судя по слухам, гуляющим вдоль стен огромного здания, где ведутся беседы в основном про похороны, они с госпожой в довольно близких отношениях. Если продолжить изучать круг собравшихся, можно заметить и незнакомые лица — девчушка с зелёными волосами, одетая в самый мешковатый свитер на свете, исподтишка пялится в телефон, рядом с ней сосед с хмурыми глазами — нелепый кардиган в сочетании с серым цветом волос старит его. А на соседнем кресле сидит тот, кого Кадзуха не приметил то ли по глупости, то ли по привычке — Тигнари. Он смотрит на Каэдэхару настороженно и недобро, словно не понимает, что забыл благородный цветок на поле сорняков. Кадзуха в свою очередь слегка склоняет голову, задавая тот же немой вопрос. — Тема нашей сегодняшней встречи написана на ваших листах, кто готов начать? — возвращает обратно на землю Нахида и садится поудобнее в своё кресло, на которое наброшен плед. Она слишком активна и позитивна для столь душной и убитой атмосферы. Тишина расползается по стенам в поисках выхода, в стремлении забраться куда подальше, в угол, которого не существует. — Я специально хочу пропустить часть со знакомством с новенькими, чтобы сначала показать им, как у нас проходят сессии, — поясняет она, потому что как минимум Кадзуху и Сяо точно видит впервые. Но ответа всё-ещё нет. — Коллеи? — та отрицательно качает головой. — Ловлю смутное чувство дежавю, — слышится шепот рядом с ней, но губы парня в сером кардигане точно не двигались. Да и вообще он больше похож на замершее во времени изваяние, взгляд которого косит в сторону и пытливо изучает черты лица того, кто чересчур печально смотрит перед собой, словно поникший лисёнок. Тёмное каре скрывает лицо по бокам, толстовка прячет никак не заживающие шрамы, оставшиеся после борьбы за собственную судьбу, а ноги иногда дрожат, потому что тело всё ещё помнит, что с ним произошло. — Что ж, что ж… — мнётся Нахида. — Тогда давайте сначала всё-таки послушаем новеньких, раз традициям никто не изменяет, если им, конечно, есть что сказать, а потом я хотела кое-что обсудить, — она словно читает журнал посещаемости, который никогда не заполняет. Переводит сосредоточенный взгляд на Кадзуху, проплывает им до… — Меня зовут Сяо, — подрывается тот. — В прошлый раз мне сказали, что у меня есть время, ну… собраться с мыслями, — Нахида много-много кивает и тихонько угукает, слегка надув губки, смотрит очень внимательно. — Хочу ещё немного подождать, я пока не готов, — и он отклоняется обратно, ловит шепоток от Сиканоина и закатывает глаза, но лишь на мгновение улыбается, что кажется Кадзухе вдруг обжигающе болезненным, неправильным и раздражающим. — Как насчёт вас? — Нахида точно смотрит на Каэдэхару, а тот точно её игнорирует. — Как вас зовут? Кадзуха забывает ответ на этот вопрос, сглатывает и чувствует, что все пялятся на него, как на экспонат в музее, ведь такой кадр ещё нужно поискать в дикой природе. Тощий, о скулы можно порезаться — вдобавок его ещё и постригли, короткие волосы больше не мешаются, но окрашенная прядь осталась нетронутой, тем не менее её заплели в косичку и перевязали ленточкой. Одежда на нём висит, длинные пальцы и нестриженные ногти превращают руки в паучьи лапы, ключицы выпирают, а губы бледные и покрыты шрамами. Он вдруг так чётко чувствует, как лезвие в штанах прилегает к ткани. Сердце пропускает удар, и в голове всплывает ночь, в которую он держал пистолет ровно у лба Сиканоина, что сейчас простреливает его насквозь своим взглядом и ждёт. Чувство беспомощности накатывает как цунами, и впервые за столько дней после ломки Каэдэхара вдруг хочет почувствовать таблетку на языке. — Я… — не может он сосредоточиться, ведь кровь бежит по венам и артериям всё быстрее, пульс стучит громче и громче, глаза наливаются остатками невыплаканных слёз а на плечо ложится тяжелая рука призрака, которого уже нет в его жизни. — Я Каз… — не договаривает он и всё-таки позволяет себе столкнуться с Хэйдзо. Тот держит руки на подлокотниках, сидит, сложив ногу на ногу и смотрит с насмешливым сожалением, закусив край нижней губы, словно ждал именно такой реакции. — Похоже, тебе ещё очень сложно, — перебивает немой диалог между ними Нахида. — Мы всё понимаем, мы готовы тебе помочь, поэтому дай знать, если что-то понадобится, — в её словах слышится сочувствие и вселенская доброта, но она быстро отбирает её у Кадзухи и всецело переключается на другого члена встречи. — Хэйдзо! — зовёт, словно классная руководительница, — Давай поговорим с тобой немного. Фарузан передала мне, что на предыдущей встрече ты почти открылся, что у тебя получилось рассказать, что же с тобой произошло, давай продолжим тот разговор… В ответ на такое заявление Сиканоин вытягивается в лице, сглатывает так, что Каэдэхара может проследить движение его кадыка, и напрягается всем телом. Наклоняется вперёд, расставляет ноги пошире, ставит на колени локти, упирается пальцами в глаза и трёт те с силой, проглаживает нос и заканчивает подбородком. — Чё? — выдыхает он, рассерженно или даже нагло. — Поделись с нами своей историей, мы все тебя поддержим! — уверяет его Нахида, а сама до пола пятками не достает, поэтому мотает ногами взад-вперёд, словно на качелях катается. Сиканоин обводит взглядом комнату, в которой Кадзуха замечает пыль по углам и стеллаж, раскрашенный под радугу. Он не встаёт, лишь тяжело выдыхает, надувая щёки, смотрит в потолок, когда закатывает глаза, и разминает пальцами виски. Каэдэхара чувствует себя странно, ловит эмоции на чужом лице и различает их — усталость, гнев, отчаяние. — Знаете чё! — взрывается Сиканоин сразу на крик, от которого все вокруг вдруг отвлекаются и замирают, словно началась игра «море волнуется». — Мне глубоко насрать на то, что с вами всеми произошло! — Кадзуха таит дыхание и глохнет. Во всём мире не остается никого, кроме него и Хэйдзо, словно тот обращается именно к нему и упрекает за то, что случилось. — Я ебаная шлюха, и меня это устраивает настолько, что чужой стояк всё ещё ощущается в горле! Я люблю это чувство внутри себя, люблю когда меня жестко трахают и берут силой, люблю так называемое изнасилование! Коллеи закрывает рот руками и всхлипывает, парень рядом с ней, тот, у которого седые волосы, хмурится до ужасного зло. Тигнари не дышит, а Сяо инстинктивно отодвигается подальше и закрывает рукой глаза. — Я обожаю трахаться с незнакомцами, обожаю, когда меня целуют, когда царапают, дерут, как псину безымянную! Я без ума от того, что могу снова и снова кончать, люблю, когда зад разрывается, потому что у чувака, на имя которого мне глубоко насрать, такой огромный член, что всё болит ещё неделю к ряду! Кадзухе становится противно, и эти эмоции самые яркие за последний год, если не больше. Он смотрит, на Сиканоина, который улыбается во все тридцать два, орёт и наслаждается всеобщим ужасом негодования. Сяо рядом с ним уже не может дышать от шока, отворачивается, словно слишком много знает, но не был готов к подобному всё равно. — И вы все ебаные дебилы, если для вас такой кайф это повод для самобичевания! Вы тупо не умеете наслаждаться этой ебучей жизнью! — Кадзуха видит неладное. — Да вы должны кайфовать! Вы настолько охуенные, что кто-то захотел вас трахнуть, уёбки недалёкие! — видит слёзы на щеках Сиканоина, который продолжает скалиться, как сумасшедший. — Разве это не повод для гордости и радости? Разве не причина жить дальше? Разве не чувство собственной привлекательности? Хэйдзо плачет навзрыд, захлебывается в своих криках, дрожит и холодеет, бледнеет на глазах настолько, что родинки теряются в синеве кругов под глазами. Кадзуха не может оторваться от его лица и еле сдерживается, чтобы не подорваться и не ринуться к нему, позвоночник сковывает леденящий страх прикоснуться и навредить — Сиканоин кажется настолько хрупким, словно вот-вот рассыпется от неосторожного выдоха в его сторону. — Вы все отвратительны, потому что считаете себя несчастными только потому, что кто-то вас трахнул без вашего позволения! Вы даже представить себе не можете, каково это, когда никто не хочет тебя, потому что ты грязный, ублюдочный, потому что ты незапланированный и бесполезный! — Сиканоин встаёт с места, отпинывает стул в сторону. — Вы, суки отодранные, должны думать только о том, что жизнь прекрасна потому что есть те, кто, блять, вас слушает, кто готов прийти и пожалеть, решить вашу ебучую проблему, поставить на ноги! — продолжает, вытирая слёзы рукавом свитера, синего, как море в тёмное время суток. — Я, сука, люблю, когда меня трахают, я отдаюсь этому целиком, я не изнасилованный, а желанный, любимый всеми этими незнакомцами, которые хотят меня, потому что я охуенный! Кадзуха каждой клеткой своего умирающего от беспомощности тела чувствует ту боль, которую может ощущать Хэйдзо, сжимая зубы настолько, что они окрашиваются красным. — Чтоб вы все сдохли в своём одиночестве и недотроганности! Чтоб вы все познали, какого это, когда ты никому не нужен, как чувствует себя человек, которого хотят убить двадцать четыре на семь даже самые близкие, как ощущается власть над тобой… — и он затихает, дышит слишком громко в вязкой и затягивающей тишине комнаты, где все поражены и обескуражены. — Чтоб поняли, каково это, когда ты лишь мусор под ногами, предмет, который используют как вздумается… Вещь, никому не принадлежащая… Капля в море… окурок, потухший под дождём… Он замолкает, трогает пальцами глаза и смотрит на свои слезы, оставшиеся на кончиках пальцев, жуёт щёки изнутри, продрогнув насквозь, словно его заперли в холодильнике. Поднимает голову и впивается взглядом в Кадзуху — тихий смешок вырывается из его рта и превращается в скованное: — Блядь… вывернутая наизнанку… Сиканоин покидает комнату слишком быстро, и никто за ним не идёт. Каэдэхара остаётся на месте, чтобы дышать и слушать, как плачет Синобу в наушнике, как скрипит кресло под беспокойным Тигнари, как не может ничего сказать Нахида.