Тайный жмыр!

Она не могла поверить, что он настоящий. Такой парень просто не может существовать. Ей казалось, что он залезет без мыла всегда и везде. Конечно, она была лучшей в Гербологии, но он постоянно дышал ей в спину, фигурально выражаясь. А не фигурально — не дышал. А жаль. Он всегда был полностью сосредоточен на занятиях, словно искал славу лучшего студента седьмого курса. Он был так увлечен поливом тентакулы, что забрызгивал водой все свое веснушчатое лицо, и махал из стороны в сторону копной своих землистых волос, беспорядочных, как куст сладкой мальвы. А она наматывала на палец одну из двух своих длинных рыжих косичек и не могла перестать на него смотреть. Да, он залез без мыла и в ее мысли, и, кажется, врос туда корнями. — Пять очков Хаффлпаффу! Три очка Слизерину! Молодцы, ребята, хорошо поработали, увидимся с вами после каникул. Хорошего вам отдыха и счастливого Рождества! Узорчатый иней на стекле теплицы пропускал утренний свет, предвосхищая хорошую погоду на зимних праздниках. Профессор пошла в другую теплицу, студенты засобирались, а Себастьян Сэллоу задумчиво произнес вполголоса, как бы обращаясь ко всем и ни к кому: — Кажется, у профессора Онион есть любимчики. Кто бы мог подумать, что это Гарлик? — И Сэллоу хорош в копании грядок, какое совпадение, — неожиданно нашлась Мирабель и удивилась сама себе. Он ничего не ответил ей, будто не заметил ее существования, и вышел из класса. Казалось, сердце Мирабель выпрыгнуло из груди и вышло вслед за ним: это был первый раз, когда они поговорили, когда вообще он обратил на нее внимание, пусть даже исключительно как на соперницу. Зачем ему было обязательно получать больше всех баллов? Зачем он так держался за статус лучшего ученика? Этого Мирабель не знала, но знала одно: сейчас было только утро, но этот день уже был самым ярким за весь ее год. А вот конец года… Она останется в Хогвартсе на каникулы, а вот что будет делать он? Опять пропадет куда-то с Гонтом и Энн, или же его снова вызовут в аврорат в связи с какими-то странными делами, в которых он никогда не оказывается замешан? Но Мирабель чувствовала: он замешан. Она не могла объяснить, почему она так решила, но она знала это точно. И с презрением смотрела на этих наивных как пушишки однокурсниц, которые говорили: «Нет, он точно ни при чем, он такой хороший». Но Мирабель чувствовала, что Себастьян Сэллоу — Плохой. И это будоражило ее больше всего. Острое желание поговорить с ним еще немного затмило разум и заставило ее искать идеи, как заполучить его еще до конца этого дня, пока он не выскользнул из ее рук на все каникулы. Гербология была ее сильной стороной, а вот логика — нет. И ей не пришло в голову ничего лучше, как натравить на него дьявольские силки. Как романтично! Бедный Себастьян попадется этому чертову растению, а умная и отважная Мирабель спасет его от этой напасти. И тогда он возьмет ее… себе в напарницы и посвятит ее в свои тайны. А напарницей она была бы хорошей: так мастерски подделать почерк профессора Онион и написать записку с предложением прийти вечером на дополнительное занятие за дополнительными баллами могла только Плохая девочка. И вот они, семь вечера. Слабые огоньки в пустых теплицах медленно мерцают в тишине. Себастьян идет уверено и сосредоточено, но тут — какая неожиданность — откуда ни возьмись к нему тянутся длинные черные лианы-щупальца. Они лезут из открытого люка в полу, обвивая его ноги и поднимаясь по ним выше. — Люмос! — произносит Себастьян. — Да чтоб вас! Но эти чертовы дьявольские силки не боятся света. Они будто заколдованные. Темный живой канат обвязывает его руки, а внизу живота он завязывается в тугой узел. Палочкой не двинуть, спасения нет. — Люмос! — приходит к нему на помощь Мирабель. — Инсендио! Фините! Люмос! Запах подпаленного растения чешет ей нос, красные щеки горят в зеленой теплице, но она играет свою роль до конца. — Ты в порядке? — спрашивает Мирабель Себастьяна. Вместо ответа он смотрит на нее благодарными глазами. Долго. Плавко. А потом неожиданно целует со всей силы. — М-м-мф м! — теряется Мирабель. Его язык вьется как эти дьявольские силки, извивается, заползая прямо в душу, течет, исследует, загребает. Тело Мирабель будто летит, как мягкое облако, отрываясь от земли. В буквальном смысле: пока он целовал ее, она не заметила, как ее саму обвивают силки и отрывают от пола. Он отрывается от нее, самодовольно улыбаясь, и его темные глаза блестят. — Думала, я не пойму, что это устроила ты же? — спрашивает он низким голосом. Хитрый прищур скользит по ее телу, по ее обвязанным рукам и ногам, разведенным в разные стороны, и Мирабель чувствует, как у нее все сжимается внутри. — Отпусти, — всхлипывает Мирабель. Не столько от страха, и не столько от обиды, что ее раскрыли, да еще и так быстро, сколько от представления о том, что хорошие девочки в такой ситуации должны всхлипывать и просить отпустить. Даже если никуда уходить не собирались. Даже если все происходящее более чем устраивало. — Отпустить? Ты этого не хочешь, — будничным тоном замечает Себастьян, лаская ее грудь через школьную форму. Его рука поглаживает, сжимает, щипает за сосок сквозь ткань. — Пытаюсь вспомнить, поил ли я тебя амортенцией, — задумчиво произносит он. — Тридцать девушек с разных факультетов получили ее от меня, вот пытаюсь понять, была ли среди них ты? И Мирабель понимает, как это работает: лучший ученик, получающий больше всех баллов. Главный красавчик с толпами воздыхательниц. Никак не может быть замешан ни в каких темных делах, нет. Лучшие рекомендации, железное алиби. — Хм, — вспоминает он, — Не поил. Напомни, тебя как зовут вообще? Не помню, чтобы видел тебя где-то за пределами теплиц, — говорит он равнодушно, отрешенно, гладко, а его рука уже во всю орудует у нее под юбкой с громкими мокрыми звуками. — М-м-мира… Бель… — краснеет она, закатывая глаза от удовольствия, не в силах противостоять ему. — Мирабель, значит. Вот мы и познакомились поближе, выскочка Гарлик, — отвечает он пренебрежительно. — А ты, оказывается, течешь по мне. Что ж, отработаешь мои сегодняшние баллы. И он делает от нее шаг назад, оставляя висеть в воздухе. Стоит прямо, ровно, пока силки рвут ее одежду, унося клочья в разные стороны. Смотрит ей в глаза, не моргая, пока лианы-щупальца заползают внутрь нее, двигаются быстро и ритмично. Унизительное наслаждение накрывает ее, когда он стоит перед ней вот так, полностью одетый, застегнутый на все пуговицы, ничуть не заинтересованный. А она — висит над полом полностью в его власти, полностью голая, опутанная силками, которые подчиняются воле заклинателя. — Хватит тебе, — роняет он. — Пора. И трансфигурирует из большого цветочного горшка кровать. Силки отпускают ее, и она опускается на землю. Но ведь я могу убежать — думает она, — если только он не… — Империо! Сознание мутнеет, а тело расслабляется. Ватные ноги подкашиваются. — Иди сюда и покажи, на что ты годишься, — садится Себастьян на край кровати. А Мирабель ничего не остается, кроме как послушно проследовать к нему и упереться коленями в холодный каменный пол теплицы, пока он сидит задницей на мягком матрасе, и дождаться, пока он расстегнет свои брюки. И он обнажает свой член перед ее лицом, крепкий и желанный. Проводит им по ее полным губам, скользя, дразня, усмехаясь. Что-то шепчет неразличимо. Ее губы сами собой открываются ему навстречу. «Это все он, это не я». И она принимает его в рот, такой сочный, такой классный. Вкусный. «Это он меня заставил, это не я». И Мирабель сосет самозабвенно, резво, растворяясь в том, что делают ее губы. Себастьян тихо стонет, тянет ее за длинные рыжие косички на себя, проталкивая глубже, наматывает их на кулак, страстно и властно, рычит и выдыхает. — Ну ты и шлюшка, — заключает он. — А ты в курсе, что я снял Империо до того, как ты взяла его в рот? — Ах ты… Самодовольный огонек в глазах Себастьяна гаснет от смачной пощечины, меняясь на ярость и решительность. Его красная щека горит, и теперь Себастьян серьезен. Он переворачивает Мирабель, валит ее на кровать и притягивает к себе за бедра, входя сзади, и наказывает ее за пощечину серией гулких шлепков. От стона Мирабель чуть не лопаются стекла, настолько он громкий и высокий. Себастьян тянет ее за рыжие косички как за поводья, вдалбливаясь глубже. Шлепки и вздохи отдаются эхом от стекла, и тело Мирабель выгибается в наслаждении: как же долго она этого хотела. Да, именно так. Экстаз заливает ее. А потом сознание проясняется, и она обнаруживает себя все еще в довольно униженном положении: под Себастьяном и с натянутыми косичками. Она делает резкий переворот, которого Себастьян не ожидает, и поднимает с пола свою палочку. — Инкарцеро! Связанный Себастьян не напуган и не удивлен, он смотрит на нее с легким интересом, взглядом говоря: «ну, удиви меня». — Никс Каротта! — произносит Мирабель и удивляет. Неизвестное ему заклинание материализует перед ним снеговика с длинным морковным носом. — Наигрался со мной, Себастьян? — спрашивает Мирабель, мурлыкая. — Моя очередь. У нее нет инструмента, чтобы унизить Себастьяна так же, как он унизил ее, но у снеговика — есть. И он переставляет свою морковку с носа вниз. Брови на лице Себастьяна ползут вверх, а морковка бодрого снеговика направляется к нему сзади, пока он не может и пошевелиться. Мирабель одобрительно ухмыляется, садясь на кровати перед ним с раздвинутыми ногами, и начинает ласкать себя пальцами. А на холодном полу связанный Себастьян принимает в себя обильно смоченную морковку по самые помидоры. Мирабель в восторге: сцена приятная, красивая. Снежная фигура из трех кругляшков плавно качается туда-сюда, глаза Себастьяна блестят и закатываются, выдавая боль, перемешанную с удовольствием. Он молчит, не посылает ей гневные тирады, не просит отпустить, не раззадоривает: он просто пыхтит, принимая свою плату за то, что он сделал с ней сегодня, покорно дожидаясь окончания. Руке Мирабель скользко, смотреть на это можно вечно, особенно, когда он смотрит в ответ то между ног, то в глаза: хочет, желает. Она предлагает себя жестом, подразнивая, и, наконец, во взгляде Себастьяна читает мольбу. Она взмахивает палочкой, и снеговик тает, растекаясь в лужу на полу. Она взмахивает второй раз, и Акцио притягивает связанного Себастьяна на кровать, и она садится на него сверху, сжимая ему горло, показывая, что это не он ее трахает, а она его. Наслаждение накрывает ее до шума в ушах, и она слезает с него за секунду до того, как он забрызгивает ее всю, и накрывает его губы крепким поцелуем, на которой он отвечает. — А ты хороша, — шепчет ей Себастьян в губы.

***

— Снято! Софтбоксы заполняющего света погасли, и остался гореть только контровой, очерчивая залитые бедра Себастьяна оранжевым цветом, отделяя его от зеленого хромакея. — Молодцом, в этот раз даже без жидкого мыла, вон, какой фонтан, — похвалил его режиссер, на что он только усмехнулся, глядя куда-то через плечо, будто не желая раскрывать свой секрет. Оператор вытер пот со лба, выключая камеру. Сто один дубль не прошел даром: обычно такие вещи записывались за три съемочных дня. Но уже горели все дедлайны, и материал пришлось снимать за один. Скоро монтажер будет впопыхах собирать из этого ролик, склеивая между собой тридцатисекундные кусочки, в перерывах между которыми актеры вставали из этих закрученных, неестественных поз, разминали затекшие конечности и добавляли лубриканта, особенно на сценах с имитацией растения. Обычная съемочная рутина. Хорошо, что в этот раз у актера была на редкость идеальная эрекция, которую он поддерживал между дублями, и все прошло быстрее, чем можно было ожидать. Звукооператор убрал эту назойливую большую штуковину над кроватью, на которой уже никого не было: только мятые простыни, пот, какая-то грязь, сперма и отпечаток пудры с ягодицы. Себастьян зашел в ванную комнату. Он начал процедуру очищения в привычном порядке: вода, антисептик до скрипа, ополаскиватель для рта до тошноты, крепкие духи. Все, чтобы смыть с себя сегодняшний день. Он умылся и зажмурил глаза, медленно открыл их и посмотрел в зеркало. К сожалению, оттуда на него все еще смотрел никто другой, как Себастьян. День был длинный: его спина складывалась пополам. Любое прикосновение к члену было болезненным, даже краем полотенца. Задница горела. И, скорее всего, это значило, что ему снова придется наведаться к доктору, который посоветует ему бросить это занятие. Но пока идут зимние праздники, туда не попасть, а значит, он подумает об этом позже. Команда собирала оборудование, а Себастьян получил свою честную оплату, надел шапку и вышел на улицу. Его коллега вышла за ним. Вызывать такси и возвращаться в свою квартиру в центре ему не хотелось: там было слишком тихо и пусто. Никакой наряженной елки, никакой мишуры: он не делал ничего из этого с тех пор, как поругался с дядей и съехал от них с сестрой. И там, в кирпичном новомодном лофте, были только пачки из-под чипсов и бутылка виски, которой он глушил свои мысли. И пусть у него была толпа поклонниц, влюбленных в его экранный образ, его настоящего там никто не ждет. — Покурим? — спросил Себастьян свою коллегу с надеждой, что еще хотя бы несколько минут он не будет один. Даже если все, что у них будет — это дежурный small talk и иллюзия разговора, даже если так, это лучше, чем ничего. Что угодно, лишь бы еще немного побыть с ней. С ее милым хихиканьем и добрыми глазами. Они часто пересекались на съемочной площадке в больших проектах и болтали ни о чем — все-таки, она была самым популярным персонажем у мужской аудитории, а он — у женской. Даже странно, что до этого дня им никогда не приходилось работать вместе: продюсеры просто не заказывали такой формат. Видимо, Рождество — настолько семейный праздник, что даже порно будут смотреть семьями, а не по отдельности. — Давай подымим, тоже хотела предложить, — ответила Себастьяну Мирабель и остановилась посреди безлюдной улицы, доставая сигареты. Себастьян закурил, тыкая краем ботинка в серую склизкую кашу под ногами. Свежий снег медленно падал с неба и перемешивался с этой грязью, но тот, что оседал на его черном пальто, оставался белым. — Как думаешь, это будет хит? — спросила Мирабель просто для того, чтобы не стоять молча. — Как и всегда, — пожал плечами Себастьян, — Хотя праздничную тематику они за уши притянули, конечно. Кто им писал сценарий, чатбот? — поморщился он. — Знал бы, что это будет самая большая морковка, просил бы двойную ставку. — Немного жаль твою задницу, но я даже повеселилась, — посмеялась Мирабель. — Силки классные были, люблю такое. И роль школьницы — это что-то новое, а то все училка да училка. — Да, это здорово, когда хотя бы разные дают. А я от своей устал. — Почему? — Глупо. Каждый раз одна и та же история: «плохой парень со смазливым личиком». Только в таком образе девушки тают. А я так устал. Мирабель выдохнула сигаретный дым и участливо заглянула в лицо Себастьяну. — Хочешь уйти с этой работы? — Пока держусь. Мне казалось, что я уже всем надоел, но нет. Иногда такие странные сценарии подсовывают. Может, ничего этого и не было бы, если бы я не согласился обслуживать хотелки поклонниц, понимаешь? — Это нужно людям. Давай будем честными: кто-то должен это делать. Будь это не ты, они отдадут твои контракты Оминису. Будь это не я, они бы заставили Чие. Отказалась бы Чие, они бы подобрали более молодую актрису на роль Бей Ховин, а это уже, знаете ли, чревато. И Себастьян знал, что она в чем-то права. Иногда ему казалось, что Мирабель его значительно старше, хотя разница между ними была всего-то пару лет. — Разумно. Тебе, наверное, легко работается с таким подходом. А чем больше об этом думаю я, тем больше понимаю, что лучше бы не думал. И его саднящая задница, и его член, которым он не касался девушек просто для души уже около года, молчаливо соглашались с ним. — Но ты наверняка продолжишь работать. — Да. Я вот осознаю вред курения, но курить от этого не перестал, — усмехнулся он. — Подумай об этом с другой стороны. Понимаешь, мы создаем целый отдельный мир, и это такой наглядный способ к нему прикоснуться. Люди хотят не только подрочить, они… Они хотят почувствовать через тебя и через меня тепло и близость, хотя бы на несколько секунд, пока длится оргазм, почувствовать частичку любви и счастья. Увидеть историю со счастливым концом, так сказать. А в биологии человека это очень связанные вещи. Бесполезно от этого убегать. Это как говорить, что столовые эксплуатируют наше желание употреблять пищу. — Но вся эта пища — фейковая. — Ага. Как и в рекламе еды курицу красят кремом для обуви, а вместо кофе наливают соевый соус, потому что он лучше выглядит. Ты знал? Конечно, он знал. И чувствовал себя этой самой курицей в креме для обуви каждый божий день. — Видел что-то такое в тиктоке. Меня больше удивило мыло в пиве, чтобы лучше пенилось. И тут это вездесущее мыло. — Ты сегодня справился и без него, — заметила Мирабель. — С тобой приятно работать, — ответил Себастьян и опустил глаза. — Взаимно, — коротко ответила она. Тридцать секунд они молчали, а потом Мирабель прервала эту неловкую тишину. — На самом деле я понимаю, о чем ты, просто стараюсь не замечать, чтобы не сойти с ума. Когда-нибудь я брошу все это. Знаешь, я была так популярна, когда игра только вышла, но когда мою грудь уже рассмотрели со всех сторон, аудитория потеряла интерес. У моего персонажа не то чтобы много драмы, как у твоего. Не цепляет так. Уйду скоро, может. После биофака все двери открыты, — невесело посмеялась она. — Знаешь, я, наверное, хотела бы стать диджеем. — Позволишь мне прийти на твое первое выступление? — Хочешь поддержать? — Конечно. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. — А чем бы ты занялся, если бы ушел? — Я бы вернулся в университет. Скучаю по своей лингвистике. Да, моя репутация навсегда со мной, и серьезным преподавателем мне уже не стать, но я бы делал научно-популярные лекции или что-то такое. — Я бы с радостью послушала, — мечтательно протянула Мирабель и сделала новую затяжку. Себастьян почувствовал прилив тепла и благодарности за эту короткую фразу. Просто за то, что она не стала смеяться над его мечтой или сомневаться в нем. Просто за то, что ей хотя бы на одну минуту было действительно интересно, чего он хотел. Интересно, знает ли она?.. Видит ли, чувствует ли, что они — в перспективе намного большее, чем просто случайные коллеги? Знает ли, как он хочет, чтобы они стали большим, чем просто приятели? Сигарета почти закончилась. Не смея поднять на нее взгляд, он потушил сигарету и замер. Что сказать? Что еще сказать? Давай же, Себастьян, ты всегда остр на язык, почему сейчас ты его проглотил? Скажи хоть что-нибудь. Выкради еще несколько минут. — Твой рюкзак… — Что с ним? Расстегнулся? — спросила Мирабель и повернулась спиной, показывая ярко-желтый рюкзак с надписью «Хаффлпафф». — Он потрясающий. Где ты такой нашла? — Хи-хи, спасибо. Взяла на праздничном рынке на окраине. Там не так много народу, как на центральном, и много классных вещей. — Ты туда ходила? Как? Себастьян не понаслышке знал, что такое толпы поклонников повсюду, и даже он, крепкий парень, не чувствовал себя безопасно в их окружении. И от одной мысли, что Мирабель ходила по какому-то базару, у него все сжалось внутри. — В шапке, в очках и медицинской маске. Хорошо, что после ковида она никого не удивляет. Почти полная анонимность. Приходишь один и растворяешься в толпе. — Все равно как-то тревожно, что такая красавица, в таком месте, и одна, — попытался он пофлиртовать, маскируя свое волнение. — Хи-хи. Да все нормально. Хочешь, пойдем со мной завтра, покажу, как это? Конечно, он хотел. Но завтра было Рождество. Себастьян на секунду задумался, напомнить ли ей об этом, или лучше не надо. Вдруг она вспомнит про свои дела с друзьями или с семьей, скажет «в другой раз», и этот призрачный шанс будет потерян навсегда? — Завтра? — аккуратно переспросил он. — А, точно. Извини. У тебя, наверное, планы. Я просто одна праздную, и… — Нет-нет, я полностью свободен, — просиял Себастьян и неосознанно сделал шаг ей навстречу. На секунду мир замер. Себастьян сам испугался своего движения. Мирабель подняла бровь и сделала шаг назад, к мусорке. Она выбросила свою сигарету, от которой остался один фильтр, и сделала два шага вперед, встав еще ближе, чем она была до этого. Она положила свою ладонь на его лицо, ухватила веснушчатую кожу пальцами и потрепала его за щеку. Себастьян машинально подумал, как некрасиво, неэффектно, несексуально выглядел бы этот жест на камере. Как съехало бы его лицо в кадре, плющась и расплываясь, и как режиссер кричал бы на них обоих, потому что такие касания должны быть невесомыми и не должны оставлять следов. Но она сжала еще раз, и все мысли покинули голову. И его тело будто пробило током. Это волшебное прикосновение выбило весь воздух из его прокуренных легких. Такое мягкое. Теплое. Платоническое. Прикосновение, которого ему не хватало больше всего на свете. — Не хандри! Праздники на носу, — весело сказала ему Мирабель и убрала руку, — Мне пора, мое такси приехало, — кивнула она в сторону машины. — Обещаю не хандрить до завтра, — ответил Себастьян, глупо улыбаясь. Она ускользала от него, отвернувшись, бодро шагая в сторону дороги. Она отдалялась от него. Она уходила прочь, оставляя его стоять одного на пустой улице. В том месте, где была она, уже развеялся дым. Но она оставила после себя самое главное. То, чего Себастьяну так долго не хватало. Надежду. У самой машины она обернулась. Казалось, каждый из них хотел сказать что-то другому, но не знал, что именно. Себастьян не хотел с ней прощаться, не хотел произносить это слово и помедлил несколько секунд. Но потом нашелся: — С наступающим, Мира. — С наступающим, Себ.