Хуже некуда

День сегодня ясный, даже слишком. К подобной яркости она не привыкла потому глаза щурила когда на небо глядела. Снег белый-белый ситуацию лишь усугублял. Она с авоськой полной продуктов шагала, счастливая. Утром в техникум сбегала и территорию убрав назад домой слямзила, все же справка у неё была, потому как по болезни зачтут. В «Гастрономе» почти все спустила, но в кармане все ещё сорок восемь копеек звенели, которые приличной суммой точно не являлись, но в тоже время и не мешали в её положении вовсе. Рука почти отваливалась правды ради от веса продовольствия, которого она голодухи нагребла. Хоть и взяла все самое необходимое, но на первый взгляд словно набрала с перебором. Впрочем даже если в действительности переборщила, то в её доме продукты лишними не будут никогда, с их непостоянством финансов в семье. К подъезду неизменившемуся подходит и на лавочку смотрит, а там гвоздики вчерашние валятся продолжают, но уже под слоем снега значительным. Улыбка на лице проступает невольно, она ближе подходит и рассматривать цветения начинает. Красивые, тут не поспоришь. Ещё и он их достал где-то. На цветы замерзшие смотрит напоследок прежде чем в падик холодный и тусклый занырнуть. Ей приятно, правда. От осознания, что она не только девочка для битья, но возможно что-то большее. Ей не нравится как он с ней обходился, задевает до глубины души. Девчушка ведь тоже человек и подобного обращения не заслуживает вовсе. Впрочем, подобного отношения не заслуживает никто. Хочется спрятаться от мыслей навязчивых о том, что он ей не пара совсем, но и она себя в зеркало видит. Вечно побитая, а если в голову залезть, то там понятия хуже уличных. Разве кто-то адекватней её понять сможет? Девчонке страшно, по-настоящему страшно рядом с ним, но без него ещё страшнее. Тот хоть тревогу и вселял, но какую-то мнимую безопасность давал. Естественно был ещё один фактор, сугубо визуальный. Тимофеева ничем от других девочек не отличалась, потому любила лишь ушами и глазами. Если с пунктом про раковины ушные он справлялся едва ли, ибо говор свой фильтровать не умел, то в плане внешности имел преимущества значительные. Туркин и вправду был красив, относительно правильные черты лица, кудряшки привлекательные и для группировщика удивительные. Глаза, в его глазах и вправду можно было утонуть, они бездонные, красивые и до жути грустные. Еву грусть привлекала, она была чем-то родным до одури, и тем от чего в тоже время хотелось избавиться всегда. С его появлением её ближе притянуть хотелось, опять же сугубо внешняя оценка. Девчушку навряд ли язык поднялся бы назвать глубокой, она поверхностная и слегка глуповатая, если к сути копнуть. Повезло, что Турбо таким же был и рыть он не станет, ибо даже смысла затеи подобной не поймёт. Единственное в что тот готов был углубиться — это мнимая «чистота» девушки. Разведать где, когда и с кем замечена была. Он забыл учесть очень важный факт, сама по себе Тимофеева неприметная до жути. На таких как она внимание не обращают, та попросту слишком блеклая, для того, чтобы с ничего чужой взор привернуть. Такая как она могла делать все что душе угодно, и ни единой особи это бы интересно не стало. Туркин попросту легких путей не ищет, выбирая и перед пацанами помечая бабу столь своеобразную. Стоит отдать девчонке должное, впечатление она производить умела. Хоть и не училась тому никогда, просто с рождения заложено было. Не хотелось ей вовсе жертвой изнасилования стать, потому защищалась как могла. Понимала, что если не вырваться, то с жизнью заранее прощаться можно. Несмотря на то, что «Грязных» никто не убивал, их ждала судьба куда хуже. Если ты условной чистоты лишилась, то «Общей» становишься. В такой ситуации умереть проще, нежели чужие прикосновения внутри тела собственного терпеть на постоянной основе. К подобным особям женского пола отношение отвратительное было. Даже петухи на зоне не страдают так, как девчонки не в чем неповинные. Ему в ней нравилось именно то, что она противостоять начинает. Её сопротивление с ума сводило. Слова «Единомышленника», что так же в группировке состоял, о том, что им выбранная «Нормальной» оказалась, словно бальзам на душу. Валера всегда готов был дать уверенность в себе, надежную опору и крепкое плечо. От неё требовалось лишь одно — верность, любыми способами и средствами. Конечно, помимо преданности ему ещё и поведение соответствующее нужно было. Ева его дать не могла, он это понял лишь подсознательно. Оправдал, он оправдал её характер в своих глазах, даже несмотря на слова ближнего круга о их схожести. Ему и вправду нужен был кто-то мягче. Девушка на определения близкие к покладистости не претендовала, будь та хоть на процент слабее уже бы по земле холодной не ступала, а под ней же и лежала. Жизненные обстоятельства часто вынуждают становиться хуже, чем изначально задумывалось. Впрочем, сейчас ступени перешагивая она об этом всем не задумывалась. Мысли в голове склонялись лишь к возмущению, что в её хрущевке пятиэтажной лифтом и не пахнет в сравнении с новостройками, в её понимании элитными. Благо хоть не в бараке деревянном проживает, уже радует. Потому она молча авоську весом килограмм в восемь с одной руки в другую перекладывает, в очередной раз. На ладонях полоски красные вдавленные, но той до них дела нет. Если ещё страдать и всякую мелочь замечать, то житие совсем невыносимым станет. Пропихивает в скважину ключ вставляет проворачивая, продовольствие при входе сразу закидывает, кеды все те же стягивая. Говорить не хочется, но она все же прикрикивает уведомляя: — Я дома. В ответ звуки неразборчивые, согласие вероятнее всего. Углубляться вновь не хочется, остаётся лишь надеется, что опекун трезвый. Проверять не станет. Дергая ручку хиленькую в комнату свою попадает, та ни ремонтом хорошим, ни размером внушительным не радует. Просто потому что ни одного из вышеупомянутых факторов не присутствует. Шкаф, что старше её самой открывает и рыщет в попытке домашнюю одежду найти, что утром сложила. Все ту же майку и штаны заношенные достает на кровать педантично заправленную выбрасывая. С тела болезненного и хрупкого до ужаса свитер новый стягивает, в отражение не смотрит на дверце приоткрытой, потому не замечает, что за кожей натянутой весь ряд ребер виднеется. Складывает шмотье в стопочку тряпки домашние натягивая параллельно. Желудок сводит, она со вчерашнего вчера не ела совсем, а уже день ясный на дворе. Тапочками шлепая в коридоре, в дверь знакомую стучится. Реакция отсутствует, потому она открывает её бессовестно личные границы нарушая, впрочем подобное обозначение ей неизвестно было. — Есть будешь? Тот поворачивает голову кивком безмолвным её награждая. Их общение все такое же натянутое, сухое и моментами вовсе безжизненное. Плакать хотелось от безразличия в сторону свою. Девчонка могла хоть сейчас манатки собрать и в закат съебать, он бы и не заметил даже, если бы та продовольствие оставила. Вседозволенность была главным преимуществом и недостатком в её жизни. По всем правилам она счастлива должна была быть от того, что её дома не запирают и все позволяют. Жаль, что за всеми громкими словами про свободу скрывался простой и до жути омерзительный похуизм в её сторону. Казалось, что когда Туркин к ней на порог завалился деда её встретив, то родственник кровный должен был скандал учинить. К её сожалению, привычному уже он отреагировал спокойно лишь колкость про «Зять нехуй взять» опустив. Все, больше ничего. Ни единого упоминания, ни единого вопроса, только усмешка, мол тот её дождался. А где она шаталась пока на лавочке сидящий её выжидал опекуна не волновало. Девка домой живая явилась, ещё и с тряпкой новой. Молодец. Похуй как она на этот свитер заработала. Ему нет дела до этого, хватает факта того, что она все бабки на побрякушки не проебывает, а на продукты тратит. Её конечно, от этих продуктов уже тошнит, она кашу кукурузную помешивает невольно вспоминая, как «Птичье молоко» поедала. Хочется в будущем сомнительном иметь возможность питаться тем, что хочешь, а не тем на что копеек имеющихся хватает. Дед обещает, что как только она совершеннолетней станет, то он к делам вернётся. Обворует кого-то и в дом принесет, но до восемнадцати не может, та и она не позволит. Вновь в приемнике оказаться не хочется, это место страшное, особенно в её городе. Оказаться в месте подобном в столице Татарской ССР сродни смерти было. Особенно в её возрасте. При всем желании она милым ребенком которого пожалеть хочется больше не являлась. Тимофеева зашуганная, запуганная и озлобленная до ужаса. Таким как она в подобные ситуации попадать нельзя. Потому она крупу кукурузную по тарелкам распределяет, по крохотному кусочку масла добавляя, что в магазине оказалось. Не шикует и сливочной кашу точно не назовёшь, но все равно вкуснее, чем сугубо на воде. Кулинарные способности демонстрировать возможности с их бюджетом не предоставляется возможным. Остаётся только надеется, что когда-нибудь ситуация изменится. — Готово. Крик на все жилище скромное раздается вибрацией характерной. Она тарелку одну к себе поближе, другую напротив ставит. Не дожидаясь сожителя к трапезе приступает, до последней крупинки тарелку вылизывая. Ложкой металлической по стеклу проводит, скрежет издавая. Наверняка если бы ей предложили в конкурсе по поеданию чего-либо поучаствовать, то она бы не только согласилась, но ещё бы и в призеры выбилась, если не в победители. Бедность окружающая мерзкая до жути, особенно когда ты в этом состоянии все свое существование сознательное пребываешь. Когда нищета для тебя не слово со страниц газеты ужасающее, а будничные реалии от которых не спрятаться никак. Привычка на все глаза закрывать спасала, иначе давно бы пропала в попытках из подобия жизни выбраться. В данном промежутке времени книгу какую-то перелистывает о смысле её глубинном не задумываясь вовсе. Дела совсем нет до подтекстов и пасхалок автором оставленных, потому она страницы переплетенные откидывает. Все равно не из интереса высокого читала, а лишь чтоб время скоротать. Часовая стрелка быстрей чем она рассчитывала оказалась, потому девчонка глазами округлыми на часы смотрит, понимая что на сборы уже и не так много времени остаётся. С кровати поднимается вяло в ванну переходя, гребень старый в руки берет и в зеркало смотрит безнадежно. Никогда не признает, но она всей душей сверстницам завидовала. Чувство омерзительное вправду, но до жути искренне. Хотелось как все одногодки у мамы косметику стырить и на свидание сбежать под грозные выкрики отца. Родителей в осознанном возрасте у неё не было, они лишь жалким отпечатком в памяти остались. Потому ничего из вышеперечисленного ей не светило. Губы накрасить нечем, ресницы впрочем тоже, даже на лицо «Балет» рыжеватый нанести возможности не предоставляется. Обидно, просто, банально и по-человечески больно. Гребешок аккуратно назад ставит и волосы свои осматривает. Благо чистые, иначе бы вообще замухрышкой страшной была и на улице не показывалась бы. Свитер новый натягивает, а волосы электризуются слегка, та их руками приглаживает в надежде ситуацию исправить. Брюки от складки единичной избавить пытается четно, но позже плюет на ту с колокольни высокой. До времени назначенного минут десять остаётся, потому та носки теплые напялив на кухню заглядывает. Игрушку импортную теперь всегда при себе носит, знает, что в её доме что-то дороже рубля без присмотра оставлять никак нельзя. «Прима» же без фильтра за четырнадцать копеек спокойно без присмотра валяется, до неё дела никому не будет. На пачку курева подобного у прохожих настрелять спокойно можно было. Порывом необъяснимым ведомая в окно высовывается прикуриваясь. На окрестности все те же глядит, и дымом бледным легкие вновь наполняя знакомую шапку на горизонте видит. Затягивается быстро, до основания папиросу уничтожая и хабарик откидывает в прихожую уходя. В начале конечно, мысль и вовсе сигарету откинуть проскользнула, но продукты переводить она не привыкла, потому все же начатое завершила. Знатно потрепанную курточку накидывает параллельно в кеды запрыгивает. Шарфом шею обматывает и поверх шапки натягивает, словно платок. — Я ушла. Вновь отсутствие реакции хоть маломальской, на неё как и прежде все равно. Если захочет, то может и не возвращаться, никто и не заметит. Несмотря на то, что к подобному привыкла давно все равно неприятно становится. Словно она одна в квартире разговаривать умеет. Впрочем если бы тот её вопросами засыпать стал, то она навряд ли ответила бы, машинально дверь захлопнув. Хотя, он не спросит никогда, потому и волноваться ей не о чем. Шагает уверенно сквозь сквозняк ступая по лестнице замызганной. Противно слегка от всего окружающего, но не сейчас, об этом думать не хочется. Поразмыслить и загнать себя всегда время найдется. Железную дверь подъездную открывает и на мотальщика её ожидающего смотрит. У того в руках три розы алые, от чего у неё шок невиданный. Когда она на рынке была, то видела, что изыск подобный около трех рублей за штуку стоит. У него в руках половина её месячной зарплаты. Очевидно, что презент он не купил, но каким-то образом достал. А каким это? Совершенно не её забота. Важен сам факт. Глаза серо-голубые на неё смотрят и она тем же отвечает, стараясь удивление на лице не выдавать. Получается плохо, он это подмечает и про себя радуется, совсем слегка. — На розы хоть аллергии нет? — усмехаясь спрашивает. — Не-а, — головой качает отрицательно. — Тогда держи — букет своеобразный и по современным меркам скромный протягивает. — Только они с колючками, прям как ты, — выпаливает от чего у неё двойной шок проскальзывает. — Да ты почти Пушкин, — улыбается все же цветы принимая и запах нежный вдыхая. — Спасибо. Фразы которые заученными казалось все же важной формальностью являлись. Они пока по-другому общаться не могли, за исключением скандалов естественно. — Пойдем тогда, — бросает растерянно чутка. Та лишь соглашается безмолвно и за ним плетется. — Валер, а какая у тебя фамилия? — вдруг молчание вопросом неожиданным прерывает. — Тебе зачем? — брови вскидывает тот. — Если спрашиваю значит нужно, — возглашает уверенно. — Туркин. — Значит, Туркин, если ты что-то подобное выкинешь ещё раз, то… — начинала девчонка. — То что? — Убегу от тебя и не найдешь, — язык едва высунув скорчила гримасу та, заставляя спутника улыбаться шире. — Далеко? — либиться продолжая вопрошал он. — Не скажу. Тот лишь хмыкал, мол, если не хочешь, то можешь не отвечать. Некуда ей бежать вероятнее всего, потому и не дает конкретики никакой. Впрочем ему до её угроз своеобразных дела нет, он наперед не думает. Всегда по ситуации действует, что далеко не каждый раз удачным выбором является. Даже сейчас все действия сумбурные и не продуманные вовсе, он по другому не умеет. Глазами лицо её обводит и взгляд отстраняет сразу, словно она взору его удивилась бы. Правды ради она этого не замечает, куда-то вдаль оборачиваясь бессмысленно, такая же внезапная, непредсказуемая или просто подходящая.