Хуже некуда

Она по стене сползает, крик его по ушным перепонкам режет знатно и удары наотмашь словно наседают, ухудшая ситуацию вдвойне. Не хотела она его видеть, а говорить так тем более. Неужели он понять того не может? Наверное он её логике следует, делает то что хочет, а не то что правильным является. Девчушка на корточках сидящая отдышаться пытается. Впервые так яро последствия привычки пагубной ощущает. Кажется она даже дышать нормально не в силах. Губами воздух хватает отъявленно, будто тонет. В глазах темнеет от чего-то, оно и не удивительно впрочем. Навряд ли кусок пирога дневную норму закрывал. Вдох первый, относительно нормальный, выдох все такой же рваный. У неё нет истерики, нет ничего кроме звуков со стороны двери раздающихся. Почему-то в квартире свет выключен и даже привычного шума телевизионного нет. Приподнимаясь девчушка по выключателю ударяет и от действия подобного руку отряхивает сразу. На тумбе клочок бумаги с посланием незамысловатым: «Я ушел, когда вернусь не знаю». Блядство, какое же блядство. Даже нельзя теперь все на деда спихнуть или попросить его мнимую защиту оказать. Хотя, она бы не попросила, а тот бы и влезать не стал. — Ева, открой, — крик пронзающий по всему телу вибрацией отдающий. После удар, очередной по и без того шаткой дверце. Ближе к двери подходит и с силами собраться пытается. Сложно, как же, блять, сложно сейчас хотя бы что-то сделать. — Уходи, — орет ответно, понимая, что тот навряд ли к ней прислушиваться станет. — Открой, — что и требовалось ожидать. Тот почти с петель дверь хлипкую срывает, от настроя столь агрессивного впрямь страшно становиться. Смотреть на это не может, подходит ключ проворачивая и за ручку дергая. Выходит щель небольшую за собой оставляет, словно путь для отступления назад. Но дороги назад нет уже, причем теперь и здесь. Забавно. — Ну, — хмыкает та на него смотря, а тот словно не ожидая, что она выйдет все-таки пытается в голове речь продуманную вспомнить. — Тебя твоя Машенька ревновать не будет? — язвит, нарочито выбирая уменьшительно-ласкательную форму имени женского. — Не моя она, — с отвращением выплевывает тот, чем напротив стоящую удивляет. — Да ладно, — она смеяться театрально начинает в ладоши хлопая. — Что-то получше придумать не смог? — Я… — начинает юноша. — Что ты, Валер? — перебивает его сразу же, не смотря на настрой его весьма отрицательный. — Хочешь мне сказать, что не было ничего? Что ни на кого ты ночью не накидывался? — психует, кулаком по стене подъездной ударяет и назад в квартиру забежать пытается. Распахивает дверь входную и во внутрь забегает, хочет закрыться уже и неловкости на пару с обидой не чувствовать. Жаль, что у него совершенно другие планы. Ногу в проем сует, а после движением рваным кусок деревяшки открывает в коридоре у неё оказываясь. Хлопает громко, словно агрессию бушующую на предмет безжизненный выплескивает. — Зачем? — брови приподнимает привычно. — Что «зачем»? — на секунду тормозит. — Зачем ты за мной зашел? — словно с умственно-отсталым говорит. — Ясность внести, — у неё от этой фразы усмешка неприкрытая появляется. Он о её происхождении не догадывается даже, а ей смешно, дважды за день уже ясность вносят. — Ты неправильно все поняла, — у той вновь смешок. — Ты мне на один вопрос ответь, — заговорщически произносит. — Было? — Было, но… — опять начинает. — Все, мне дальше не интересно, — прыскает та на кухне скрываясь. На стул залазит, ноги к себе прижимая. Совершенно нет желания с ним разговаривать. Даже просто в одном помещении находиться противно, не говоря о чем-то большем. Его её мнение не особо волнует, впрочем как и всегда. Тот за ней ступает, а та не говорит ничего даже. Хотя, что она сказать может? Если даже стоять близко желания не имеет. В карманах рыщет и пачку «Примы» достает. Несмотря на обиду сильную все равно не хочет его пачкой курева импортного раздражать. Тем более зная, что он за нее точно зацепиться, вину мнимую на девчонку перекладывая. Вина за ней конечно была, еще какая. Наверняка это уже и не вина даже, а конкретный повод по кругу пустить или чего похуже, если перспективу похуже вообще представить можно. Правда сейчас она в глазах Турбо все еще невинной девочкой оставалась, которую он своими подозрениями изводил конкретно. И мало подозрений с проверками на пару оказалось, у него теперь еще зихер конкретный имелся. Не сказать, что ему безмерно стыдно было, скорее выводил сам факт, что она об этом узнала. — Ева, — подходит ближе ладонью по лицу ее проводя. — Не трогай меня, — вспыхивает словно спичка, которой она несколько секунд назад папиросу подожгла. — Мне противно. — Блять, — ему в свой адрес слов подобных слышать не приходилось никогда. Тимофеева словно пощечину не вербальную ему выписала. Отвращение — это наверное самое унизительное, что можно услышать, говоря об эмоциях в свою сторону. Судя по всему она испытывала как раз таки это. Глаза ее говорили о том, что слова из ее уст абсолютно искренние вылетели, иначе не смотрела бы она на него так… Презрительно. Затягивается плавно взор вниз опуская, а он впервые за последнее время у нее сигарету из рук не вырывает. Успокойся хочет сам и ее успокоить заодно, но для этого мысли собственные собрать нужно, что получается правды ради весьма ебано. — Послушай меня, пожалуйста, — последнее слово добавляет робко совсем. — Пиздеть не буду, — утверждает для успокоения, скорее больше своего, ибо девчушка сидит совершенно без эмоционально. -Было, — у нее от этого в ушах вновь звон противный. — Но у нас с тобой тогда нихрена не понятно… — Нет никаких «нас с тобой», — заявляет она. — Так, тише, — сам едва не вскипая по волосам её гладит. Напутствие Вахита под чьим нажимом тот раскололся вчера вспоминает. Помнит, она нервная, его нервная. И он хочет объясниться нормально, а не цирк дурной продолжать, ибо его впервые тоже неопределенность напрягать начала. — Я вину признаю, — выдавливает из себя. — Не прав был, но и ты не преувеличивай сильно, у нас тогда по факту ещё не было ничего. Она не отвечает, совсем. Не хмыкает уже привычно, не ухмыляется и даже не смеется истерически. Ничего, абсолютно ничего. За подбородок её дергает слегка, продолжая снизу вверх смотреть, а у неё по лицу слезы стекают, кристально чистые. Глаза пустые какие-то, словно и не она вовсе. У Евы они всегда грустные, абсолютно всегда, даже когда та смеется искренне. Очи всегда глядят пронзительно, словно сканируют, при этом депрессивными оставаясь. Капли на щеках застывают в дорожках своеобразных, будто сдвинуться с места не могут. А он пальцем большим их смахивает, впервые что-то колкое внутри ощущая. Не должна она была плакать из-за него и с ним так тем более. Но девчушка молча слезы глотает, и сквозь него смотрит, будто его здесь и нет вовсе. — Не ной, не повториться такого больше, — очередную дорожку смахивая проговаривал. Только она не реагирует никак, словно не она вовсе сейчас с ним рядом сидит. Его Ева должна была в истерику впасть, бить, крушить, ломать, обвинять, уж точно не сидеть так… Но она молчала, молчала так, что раздражать этим его начинала. Хочет на нее сорваться вновь, но почему-то не может. Впервые действительно начинает её обиду понимать. Ведь, он тогда уже на неё виды имел, даже перед пацанами застолбил. Скандалы ревностные ей закатывал, хоть они и не ходили тогда, по крайней мере официально. Посему он статуса отношений не имевший, считал, что ночи свои ему и так коротать позволено. А если совесть и говорила иначе, то он себя мыслью, что она не узнает успокаивал. Ошибся, она была права. Слухи разлетаются очень быстро, хоть в этот раз и с запозданием. — Сука, ну, хоть что-то ответь — встряхнув ее едва возглашает. Та лишь молча рыдать продолжает, ещё и трястись, словно в минус сорок в одной майке на снегу оказалась. Слезы глотает молча, и как-то стыдливо даже. Ей от себя противно, противно от того насколько она слабая. Тошно до невозможности, но сделать с собой не может ничего. Горечь, в голове раздающаяся его словами подтверждающими. Мерзко, не просто на словах, а по правде. Ужаснее этого чувства только, то что когда он ее сейчас к груди прижимает и по спине поглаживает едва ощутимо. Ей должно быть неприятно, она должна хотеть его оттолкнуть, но не может или попросту не хочет. Плачется в плечо виновнику слез своих, как же иронично. Он её в себя вжимает, практически тремор останавливая. Спокойно как-то становиться, это пугает, так как здравый смысл намекает, что действия ее совершенно иными должны быть. — Не расстраивайся сильно, — продолжая по спине проводить ладонью теплой говорил. — Не знаю, хочешь помаду тебе достану или колготки какие-то? — она хмыкает почти беззвучно и головой кивает отрицательно. Не врет, ей это и впрямь не нужно, всю жизнь обходилась и сейчас обойдется. Откупаться от нее безделушками бесполезными не стоит, не по достоинству она жест подобный оценит. Как бы хотелось, чтобы все происходящее не было лишь оправданием за поступок гнусный. Ведь как только чувство вины пройдет он вновь в давно знакомого Турбо превратиться, лишь изредка Валеру показывая. Почему для того, чтобы тепло ощущать она обязательно должна была перед этим настрадаться на долгие годы вперед? Почему в ее жизни не может быть все так как у других, правильно? Почему она сейчас человека, который ей столько боли причинил отвергнуть не в силах? Ответов в голове нет. Есть только боль и обида, с которой она понятия не имеет, что делать. — А что хочешь? — спрашивает, а она ему жестом знакомым отвечает, означающим, что ей не нужно ничего. — Ев, ну я ж в ваших бабских заёбах не знаюсь, — усмехаться слегка. — Притащу хуйню какую-то, а ты опять недовольна будешь. Будто со стеной говорит, едва себя в руках держит и то только по причине того, что косяк реально серьезный. Можно, конечно, по старой доброй традиции начать её запугивать, повторяя, что не нужна она никому, но это ложью будет откровенной. Нужна, в первую очередь ему. С ней плохо, но без нее прям ебано. Такое чувство любовью чистой и светлой назвать язык не повернется. Скорее всего — это созависимость больная, от которой избавляться не хочется никому из присутствующих. Девчонка к нему прижимается под давлением его ладони, хоть и не сильным. Словно не сама в большей мере поддалась, а по-настоящему он притянул. — Я уже не ебу, че тебе еще предложить, — на выдохе произносит, пытаясь, хоть что-то из ее желаний вспомнить. — Ты замуж хотела? , — вопрос риторический на который он ответ прекрасно знает. — Похуй, давай распишемся, если у тебя прям принцип. — Чтоб ты мне рога официально наставлял? — впервые за перерыв долгий голос подает. — Нет, спасибо, обойдусь как-то, — ядом прыскает. Туркин ее за выражения подобные прибить хочет, прям на месте. Но все же глупо скрывать, что хоть маломальская активность с ее стороны радует безмерно. Слова девичьи задевают слегка, ведь по факту измены как таковой и не было. Хрен с ним, пусть бесится. Обидно ей и это весьма очевидно, более того совсем не удивительно. Навряд ли кому-то адекватному ситуация подобная вкатить может. Благо он перед тем как с ней сидеть разговор этот в голове прокрутил не один десяток раз, посему к её реакции готов был. — Ты сразу не отказывайся, — усмехается неприкрыто. — Я ж могу второй раз и не предложить, — посмеивается. И ей вновь как-то тошно до ужаса становиться. Неужели для него это настолько незначительно, что он так быстро от девки этой отказывается. — Ты меня потом как Машу эту бросишь, — не спрашивает, скорее утверждает. Тот почему-то не отвечает, а только смеется как-то презрительно. У него в целом при упоминании особы этой отвращение какое-то на лице проскальзывает. — Я с ней не ходил, чтоб её бросать, — по волосам ее пальцами проходясь усмехаясь продолжал. — А как тогда это? — замялась не понимая совершенно ничего из-за перегруза информацией. — Не думай об этом, — шепчет на виске влажный поцелуй оставляя. — Никогда. Тимофеева не соглашается, потому что не может мыслям навязчивым приказать из головы убраться, они туда без её ведома приходят. В свою очередь ему не больно хочется рассказывать девчонке, о том кто такие «общие». Ибо он уверен, что она о подобном не осведомлена, та и не должна была. — Мне больно, Валер, — говорит отпрянув и в глаза заглянув. — Я хочу побыть одна. — Уйду, если пообещаешь не шкериться от меня, — выставляет требование. — Не доводи меня до состояния, чтоб я тебя видеть не хотела, — наконец выдает что-то на себя похожее. — Постараюсь, — хмыкает тот в макушку ее целуя. Без обещаний опять обошлись. Но он желанием покидать ее не располагает, посему девчушку ближе прижимает, неожиданно с едва ощутимым сопротивлением сталкиваясь. Ладно, так уж и быть он сейчас её отпустит, давая небольшую уверенность в том, что та право голоса имела. — Валер, я же попросила, — возмущается отстраняясь. — Может плохо просишь, — к лицу ее приближаясь проговаривал. — Нет, — прыскает. — Я еще злюсь. — Ну, злиться дурное дело не хитрое, поскандалили уже? — вопрошает и она кивает в подтверждение. — Значит пора мириться. К губам её тянется, а девчушка вскакивает от него убегая. У него теперь тоже возмущение проскальзывает. — Эй, мы ж договорились! — И ты свою часть договора не выполнил, — напоминает сразу же. — Все с тобой понятно, — ухмыляется ту стоящей в коридоре замечая. — Все настолько плохо? — Даже хуже, — хмыкает непроизвольно. С ним подобного не приключалось, потому судить не берется. Хотя, окажись он на её месте, то человек на такое решившийся возмездие получил бы непременно, а она только бегать от него и может. Хреново жилось тогда женскому полу, конечно. У неё даже выбора нет особо. Благо, он хоть и не самый благородный человек на свете, но силой её брать не стал, чтобы территорию пометить. Выбрал тактику выжидания. Все равно понимает что поступил неверно совсем, своими действиями её обижая. Наверное даже сильнее, чем сам представляет. — Я тебя завтра с технаря встречу, — кидает одеваясь. — Попробуй, — ухмыляется едва. За ним дверь закрывает без эмоционально совсем. На кухню заходит и наконец сигареты нормальные достает, который ему лишний раз показывать не желала. Затягивается плавно, не торопясь совсем. Хочет хотя бы вечер сегодняшнего дня провести в спокойствии. Думать о том, что ждет в ближайшем будущем рвения особо нет. Она предпочтет собственными глазами увидеть все последствия своего решения. Даже не верится. Они бизнес мутить начинают, хотя не так давно в снежки играли, девчушку одинокую за собой таская. Будучи человеком, который перемен не ждал вовсе Ева первой же влезла в авантюру сомнительную. Дурость какая-то, поведай ей кто-то о подобном несколько месяцев назад, то она бы смело у виска пальцем покрутила. Причем не один раз. Сигарета постоянно промеж губ зажатая, страшно Туркина раздражала. Её же реакция бурная больше не кумарила, скорее наоборот — веселила. Знал бы он кем она стала, а тем более кем станет, то за километр не подошел бы. Но он все глубже в это болото втягивался, неосознанно, что самое паршивое. Турбо всегда был категорично настроен, во всех аспектах жизни. Наркотики — не исключение. К ним относился с презрением нескрываемым. Кажется, что даже узнай он о начинаниях девичьих все равно бы не поверил. В его глазах она такая мягкая и по-детски наивная, что лишь на первый взгляд сильной выглядеть старается. Причем получается это далеко не всегда. Ева же на себя розовые очки не натаскивала, они разбились давным давно, стеклами во внутрь. Смотреть правде в глаза куда сложнее. Наверняка поэтому ей до его спокойствия далеко. Потому что Тимофеева понимает, что в мудака конченного влюбилась, в то время как он предпочитает на недостатки ее внимания не обращать, представляя, что та пай-девочкой являлась. Впрочем об этом пока говорить рано, им еще многое предстоит пережить, чтобы узнать друг друга по-настоящему, ибо сейчас стягивать маску не готов никто.