Хуже некуда

За столом в кабинете медицинском сидит, чай остывший помешивает, и ложку в чашке оставляет. О правилах этикета забывая, а если честно, то не зная их вовсе. Подруга какие-то бланки заполняла монотонно, в один момент замолчав совсем. Скучно теребить ногами бездумно, но заняться толком и нечем больше. И круг почета по комнатушке уже навернула, и даже домашнее задание сделала, к которому последние полторы недели не прикасалась. В край обнаглев она на подоконник залезла, скрутившись в элемент какой-то странноватый. Со стороны смотрелось, словно ее корчить по неизведанной причине начало. Окно с рамой деревянной, полностью прогнившей приоткрывает. Высовывается оттуда на половину почти, чтоб запах едкий в помещение не впускать. На воздухе морозном сигарету зубами сжимает, чувствуя как к устам фильтр прилипает слегка. Она рот приоткрывает, чтоб теорию свою проверить, и права оказывается. Папироса забавным образом на нижней губе повисает, но та её верхней накрывает моментально. Зажигалкой, что уже родной стать успела чиркает, на огонек заглядываясь, но позже все же к кончику подносит. Первую порцию никотина за последние несколько часов вдыхает, глаза прикрывая умиротворенно. Процесс этот завораживающий, что ли. Определенно было отдельное удовольствие в том, чтобы за клубами дыма из легких выходящих наблюдать. Дымок, что струйкой тоненькой из злодейки с фильтром сочился ей визуально больше остального импонировал. Знает, что продукт горения табака ничего хорошего в жизнь молодую не привнесет, но в её ситуации это такой мелочью являлось. Кстати, как там говорят? «Счастливые люди не курят», если я не ошибаюсь. Наверное именно поэтому она сейчас затягивается в очередной раз, наблюдая за тем как пар никотиновый в воздухе исчезает плавно. Хабарик откидывает лишь после того как о кирпич строения его тушит. — Тебе долго еще? — в помещение возвращаясь спрашивала. — Не особо, — повела плечами та. Тимофеева в жесте согласном кивает, словно очевидное подтверждая, что дождется. Будто ей особо было куда идти кроме квартирки пустой. Хотя, всегда есть вариант завалиться на СТО к товарищам. Они точно её не выгонят, более того даже её присутствию обрадуются. Но она уже решила, что сегодняшний вечер с подругой проведет, а зная их комендантшу, которая ее после десяти вечера не впустит уж точно рисковать не хотела. У неё в жизни и без того рисков достаточно, и это мы ещё сам факт столь близкой связи с группировкой враждебной не учитывали. Впрочем, тут вопрос немаловажный в том, какая из них враждебной называлась? Для неё явно не Хади Такташ, но правды ради и какого-то презрения к Универсаму она тоже не питала. Те с её ребятами в конфликты не вступали, за исключением редким. На медсестру смотрит, бессловно намекая, что в сторону дома выдвигаться хочет уже. Та намек считывает прекрасно, но бланки осточертевшие затягивают страшно. — Ладно, я завтра закончу, — произносит та бумажки откладывая. — Пойдем уже. Та рукой жестикулирует активно, облегчение демонстрируя. Медсестра на это улыбкой незамысловатой отвечает, её компания девчонки веселит, и в целом родной ощущается. Одеваются, быстро кабинет покидают. В нем они к запаху лекарств въедливому привыкли, в конце вообще его не чувствуя. По коридорам пустынным бредут, за руки держится, словно первоклассницы строем в столовую ходящие. Девчушка к приезжей какое-то тепло необычное ощущает, она для неё слишком добрая, позитивная та и в целом на жизнь куда более весело глядящая. В их отношениях Тимофеева точно за чернь отвечает, в то время как Ярмолова за свет какой-то невинный до ужаса. Несмотря на свой шестнадцатилетний возраст она слишком много внутренних подробностей узнать смогла. Покрывала и оправдывала абсолютно всех, ибо иначе общаться с ними не смогла. Абсолютно каждый из её приятелей имел такое количество смертных грехов, что и представить страшно. Про их отношение к полу женскому она вообще умолчать бы предпочла. Ей страшно хотелось от этого подругу приезжую оградить. Понимала прекрасно, что к ней отношение как к остальным будет. Повезло, что она с таким не сталкивалась. Даже Туркин относился к ней иначе совершенно. По факту её выкрутасы терпеть не должен был, скорее её участь субботника ждала бы за наглость непозволительную. По причине неведомой он к ней не то что проникся, сколько внешне заинтересовался. Только она знала, что обычно тех кто сталкивался с желанием похотливым другая судьба проследовала. Он должен был попытаться взять её силой, или ещё что-то подобное, но он такую грань не переходил. Будто уважение к ней имел, что удивительно весьма. Особенно с учетом, что она в действительности в нем подобные чувства вызывала. Сопротивление — её главное преимущество в сравнении с другими. Важно учитывать, что оно не мнимым было. Она не просто языком молола бездумно, а действительно защищаться старалась. Был в этом какой-то шарм, он наверное на крючок мотальщика и подсадил. Каким-то другим образом влечение подобное объяснить не получалось. Не хотелось её принуждать, смотреть на слезы и оры, хотелось, чтобы она добровольно его стала. И она то в целом и не против, только тот проебывается знатно на постоянной основе. А та на удивление остаётся. Сквозь слезы, истерики, психи и нервные срывы, но по итогу все равно принимает. Выглядела она тоже противоположно другим. Будто не старалась понравиться кому-то совершенно, но это впечатление весьма обманчиво было, ибо она попросту возможности подобной не имела. О нем она не думала совершенно, до момента пока на улицу не вышла и его не лицезрела лично. Это совершенно мелочным показалось, когда она с ним на пару Мотора собственной персоной заметила. Блядство, просто пиздецки необъяснимое блядство. Тут вопрос только в Турбо, ибо приятель её про его существование знает прекрасно, в отличии от суженого-ряженого. Оглядывается по привычке, знак мнимый другу своему подает, курточку словно отряхивая. Тот на расстоянии брови искривляет вопросительно, а та старается лишь взглядом объяснить ситуацию. Глазами метается от одного ко второму и Ильдар все же её посыл вдупляет, удивление на лице выражая. Напоследок она ладонь девушки рядом идущей сжимает сильно. — Идешь сейчас за мной и молчишь, если киваю соглашаешься, — наставляет. — И если что, то Ильдара ты не знаешь и вообще видишь в первый раз. — Объяснишь? — Потом, — отмахивается сразу. Перешагивает ступеньки аккуратно, словно момент встречи оттягивает. Серо-голубую бездну на себе ощущает, что испепеляет практически. К воротам шатким подходит, покидая территорию охраняемую относительно. На ухажера собственного взгляд переводит и бровь в жесте вопросительном изгибает, он лишь приближаться продолжает. — Я ж говорила, что с Мариной, — руку скрепленную с ладонью вышеназванной приподнимает. — Ты опять меня в чем-то подозреваешь? — Нет, — хмыкает спокойно. — Просто встретить пришел. — У меня пары закончились полтора часа назад, — сообщает. — Я знаю, — кивает мгновенно. — Ты все это время ждал? — шокировано вопрошает. — Догадливая, — констатирует. — Познакомишь? — указывал на стоящую рядом, что в перманентном шоке последние несколько дней прибывала. — Валера, это Марина, — говорила та. — Марина, это Валера, — выкидывает недовольно. — Устраивает? — Нет, я с твоей подруженцией перетереть хотел, — словно гром среди ясного неба произносит, а позже добивает: — Один на один. — Валер, она неделю назад сюда приехала, она твой жаргон не поймёт, — возражает непрямо. — Ничего, переведу, — парирует мгновенно. — Не тупой. — Давай не сейчас, а? — спрашивает с надеждой. — Может она тоже рот откроет? — усмехается. — Она тебя боится, — в отказ идет всеми возможными способами. — Не обижу, слово пацана даю, — словно убеждает. — Слово пацана работает только для пацанов, не держи меня за дуру, Турбо, — язвит отчаянно. — Ев, я за тебя переживаю, — на больное давит. — Я сама о себе позаботиться могу, — прыскает защитно. — До завтра, — хочет отойти, но он подругу её за локоть притягивает. — Не можешь, — правду отвратную выдает. — Я её украду, — утверждает. — Нет, — машет головой отрицательно. — При мне общайтесь. — Ева, я её не обижу, — голос едва повышает. — Почему я должна тебе верить? — Если что-то случится, то отъебусь от тебя, навсегда, — последнее слово больно уверенно произносит. — Если попросишь, конечно. — Можно мы просто пойдем? — почти взвывает медсестра впервые голос подавшая. — Отойдем ненадолго, а потом отпущу, — оглашает условия — Давай я поговорю? — спрашивает, а после одобрение во взгляде Тимофеевой ищет. — Видишь, твоя подружка посговорчивей будет, — усмехается окончательно Ярмолову вырывая. В начале безмерно хотелось бесполезный и никому триста лет не упершийся протест устроить. Сдержалась, но далеко не потому что смирилась резко, скорее свою беспомощность приняла, хоть и без рвения совершенно. Физически не могла ничего поделать. Естественно оставался вариант побежать к Мотору, который за картиной разворачивающейся уже из салона автомобиля глядел. В нем она не сомневалась ни на секунду. Оставался другой аспект при таком решении, куда менее приятный — нужда объяснять Турбо кем он ей приходится. А это и объяснить нормально нельзя. Зная кавалера её, который из-за мелочей несусветных взрывался, она на подобные риски готова не была. Посему на забор облокачивалась, смотря на пару метрах в пятидесяти стоящих. У подруги её поза закрытая, она словно спрятаться пыталась, несмотря на то что сама отойти согласилась. Мандраж, казалось, что воздушно-капельным путем передавался от приезжей к девчушке стоящей вдали. Юноша же противоположно более расслабленную позу принял и даже руку девичью отпустил. Разговора она не слышала, слышать впрочем не могла и не хотела. Паника на лице медсестры выражалась заметно, позже та себе под ноги смотреть начала, подбородок опустив. Борщит наверняка, но вылазить она не станет, тот в ответ на такое ещё больше пылить начнёт. Ей сейчас только ещё одной перепалки с ним для полного счастья не хватает. Закуривает продолжая взглядом стоящих сверлить, понимает, что девушка в явно не комфортном положении находится. От осознания этого виновной себя ощущает. Не понимает, зачем он вообще пришел сейчас, и тем более зачем подобный опрос устроить решил. С учетом, что обстановка для беседы совершенно не располагающая. Может ему и впрямь нравилось, то что рядом с ним стоящая страх не скрывает. Ему так куда привычней, нежели в общении с девчонкой, у которой страх с агрессией сопутствует. Около забора этого поржавевшего давно стоять надоедает минуты через две, но по жестикуляции Туркина та понимает, что он только расходиться начал. У него ухмылка какая-то насмехающаяся и превосходство демонстрирующая, от чего глаза закатить хочется, чтоб не видеть этого вовсе. Терпит ощущение паршивое недолго — секунды три. Начинает в их сторону направляться и видит на лице человека молодого недовольство открытое. Ступает аккуратно, даже плавно, словно последние секунды для главных вопросов в его голове крутящихся оттягивает. Возможность задать дает, будто в последний вагон запрыгнуть. Подходит почти вплотную и назад ладонь девичью хватает, сжимает отъявленно, чтоб точно не забрали вновь. Он на неё смотрит, молчит. — Все, харе, — заявляет уверенно. — Заканчиваем допрос, нам еще в общагу к ней ехать. — Я ж, блять, по-людски сказал, — прыскает на неё. — Пять минут и я тебе её верну. — Марин, ты нормально? — дергает ту слегка. — Та нихуя я ей не сделал, — говорит, а она лишь бровь изгибает. — И не сделаю. — У тебя три минуты. Отходит вновь и сама нервничать начинает, ей подобные придирки не нравятся совершенно. Почему нельзя просто спокойно к новости о появлении подруги отнестись. Такие сильные заебы на счет репутации она понять не могла. Ну, вот абсолютно не страшно и абсолютно все равно, что другие подумают. Если бы она об общественном мнении так пеклась, то наверно бы с голоду подохла. Ведь дворы мести тоже постыдно, в глазах окружающих, которые никогда не знали ощущений после недели на воде. Не знали как выворачивает желудок, не знали как темнеет в глазах, не знали и даже не догадывались, что сил не хватает даже для того, чтобы с кровати встать. Но дай Бог и не узнают, оставаясь где-то в стороне тихо порицая за попытку выжить. Завидовала страшно людям с положением нормальным, а эти люди её только взглядами сочувствующими, словно сквозь нее проходящими награждали. Сейчас правда до размышлений столь высоких дела нет, она прямо глядит на то как дуэт своеобразный разворачивается, и в её сторону плетется. Девушка в пол смотрит, очевидно не в своей тарелке себя чувствуя. Он же наоборот глядит уверенно, словно произошедшее — обыденность. — Наконец-то, — хмыкает девчонка. — Мариш, ты как? — В норме она, заебала из меня гниду какую-то делать, — пылит он. — Жива, здорова твоя подружаня, как видишь. — Никого я из тебя не делаю, — прикрикивает, подружку перехватывая. — Я заметил, — дергается в её сторону едва. — И что ж ты заметил, внимательный мой? — То что ты над ней трусишся, сука, будто я ее там прихлопнуть хотел, — кидаться продолжает. — Нет, я просто тебя знаю, и знаю до чего ты можешь довести, — прыскает ответно. — Пиздострадания свои бабские вырубай, а, — указывает. — Я их ещё не врубала даже, — заводится сама. — И на себя вообще посмотри. — А че я? — Подозрения свои вечные при себе оставь, мне они нахрен не уперлись, — орет в лицо практически, а у того жевалки ходуном идут. — Я за тебя переживаю, дура, блять, — выплевывает. — Что мне Марина сделать может? — интересуется. — Может её пол Пензы перетрахало, не? Не думала? — кричит отъявленно. — Я из Перми, — зачем-то вклинивается в перепалку медсестра, и жалеет об этом сразу же. — Та похуй мне откуда ты, — рукой от нее отмахивается, словно от мухи назойливой. — Не хами ей, — защищать начинает. — Хули она лезет вообще? — предъявляет. — Так, а хули ты ее оскорбляешь? — стрелки метает. — Все, Валер, спасибо за хорошое настроение, мы пойдем, — иронизирует. — Мы не закончили, — за руку её хватает истерично. — Давай хотя бы не при людях отношения выяснять, — фыркает нервно. — Это не я начал, — утверждает. — Хорошо, ты молодец, а я дура, — прыскает, голос почти срывая. — Доволен? — Сарказм свой приубавь, — рычит практически. — А что ещё сделать? — вновь сопротивление высказывает. — Мозги включи. — Все? Запросы закончились? — тон до невозможного повышает. — Свободна, — словно плюет в нее словом одним. Ей уже стыдно, что столько людей свидетелями их вспышки очередной стали. Рывком подругу за собой ведет, у которой состояние шока необъяснимого, что она и слова сказать не может. На картину столь серую, что их окружает она внимания не обращает. Ровно как и на фонари включившиеся. В ней злость бурлит. Ладно то что он ее доводит постоянно, но зачем в это третье лицо втягивать — непонятно. Раздражает, что прощание столь мерзопакостное было. Так с людьми которых уважают не общаться, посему она едва свою реакцию яркую сдерживает. Хочется стену какую-то разъебать по старой доброй традиции, но пугать и без того дрожащую подругу желания не имеет. Зубы сжимает крепко, словно это агрессию накопившуюся выплеснуть поможет. Ошибается, это еще больше выводить начинает. Она возле подъезда какого-то останавливается и едва понятно подругу уведомляет, что вернется через минуту. Дверь вырывает практически и только внутрь попав к перекрытию бетонному подлетает. Удар поставленный противника мнимого настигает ожидаемо. Замахивается привычно, чувствуя как корочки на костяшках рвутся, после первого удара нанесенного. Алые следы на стене подъездной оставляет. Под ноги штукатурка сыпаться в количестве нескончаемом, а по рукам жидкость вязкая стекает, что не пугает совершенно. Натиск для покрытия внешнего слишком сильным оказывается и вниз с треском кусок шпаклевки отпадает, размером с книжку какую-то. Едва ли это отрезвить может, в отличии от шума на каком-то из этажей, что в себя приводит моментально. Руки отряхивает, будто это ситуацию спасти способно. И последний удар нанеся вылетает на улицу. Там подруга все так же прямо стоит, голову опустив. Только теперь рядом ещё и автомобиль знакомый виднеется. Не долго думая она вновь её за руку дергает и на заднее сидение усаживается. Приятель сразу с земли чужой срывается. — Это что за спектакль был? — единственный вопрос с его уст срывающийся. — Хуй его знает, — прыскает недовольно. — Сказал, что за меня переживает. — Слышал, — усмехается моментально. — Та нас походу вся Казань слышала, — смешок истеричный пускает и за сигаретами тянется. — Не думал, что твой Валерик — это Турбо, — хмыкает, вспоминая, что подробности такие не уточнял. — Но теперь все на свои места становится. — А ты его откуда знаешь? — удивляется. — Так он один из старшаков универсамовских, — осведомляет. — Ты не знала? — Нет, — отвечает односложно. — Вы друг друга стоите, — смеется откровенно. Они к общежитию подъезжают и Марина выпрыгивает сразу же кинув, что внутри ее подождет. Та возражать не стала, стараясь и без того морально потрясенную девушку не добивать. Сама же на переднее сидение перелезла и рядом с товарищем расположилась, очередную сигарету раскуривая. — Я так понимаю, что он тоже не в курсах, что ты наша, — констатирует. — Ага, — усмехается. — Ну, и хорошо, меньше знает — крепче спит. — Тоже верно, он по-любому не поймет, — плечами пожимает. — Он же там понятейный, что пиздец, — высмеивает тот. — Только его понятия уже давно все вот так вот, — руками жест неприличный показывал. — И добавить нечего, — в такой же насмешливой манере восклицает. — Теперь знаю, что пацаны правду говорили, — вещает, а она брови изгибает. — Он реально нервный. — Нервный — это мягко сказано, — поддерживает Тимофеева. — Тём, ты б вас со стороны видела, — посмеивается он. — Я думал вы там пиздится начнете. — Ой, блять, как смешно, — вкидывает саркастично. Заключение Ильдара ей по душе не пришлось совершенно, принимать факт того, что она с ним похожа Ева категорически не хотела. Не нравилось ей совершенно как поведение подобное выглядит, уподобляться подобному — удовольствие сомнительное. Жаль, что она изначально такой была и поделать с собой что-то не могла. Орала как в действительности дура, про границы дозволенного забывая напрочь. Знала ведь чем такое поведение грозит, но почему-то уже не боялась совсем столь угрожающего на первый взгляд Туркина. Словно на все сто процентов была уверена, что тот дальше криков и каких-то рывков не зайдет. И он не заходил, хоть иногда и на волоске от использования рукоприкладства оказывался. По того временным взглядам и в особенности понятиям ее было за что ударить, или возможно чего похуже. Но у него, будто стена невидимая перед ней появилась, несмотря на всю злость и агрессию бурлящую. Он ее видеть сейчас не хочет, та и знать в целом тоже. Девчонка казалось совсем берегов не видела, что при ком-то постороннем позволила себе тон на него повышать. Опозорила практически, неуважение такое продемонстрировав. Только стоит эмоциям спасть, в головах этих двух какая-то тоска тошнотная проявится. Что словно изнутри раздирать начнет, но пока они уверено приговор обвинительный друг другу выносят, на расстоянии.